Зелень

Бетельгейзе даже не плачет, только мелко трясется, сидя под изумрудным пологом своей постели. Вот и все. Юэн давно принял это решение, от нее уже ничего не зависело. Он в любом случае покинул бы школу. И… поступил ведь правильно. По совести. Нужно просто смириться. Верно. Но что с ним будет теперь? Каждая секунда на лестнице стучит в памяти, мерцает, заставляет хватать себя за плечи и сгибаться под тяжестью того, что все кончилось. На самом деле. По-настоящему. Что она в последний раз видела, как он развернулся на пятках, срываясь на торопливый шаг. Слышала стук от упавшего чемодана — фоном, где-то на заднем плане (но отчетливо). В последний раз почувствовала его ладони на своих плечах. И поцелуй на грани укуса — терзающий самое «я». Наверное, действительно стоит обратиться к профессору Снейпу за помощью. Потому что помнить все — слишком тяжело. Бетельгейзе всегда дорожила своими воспоминаниями, какими бы те ни были, несла самые страшные как крест, бережно хранила на коже — будто шрамы, — но не позволяла себе забыть ни одного мгновения. Ни развороченные тела, ни крики, ни разбросанные по земле кишки и внутренности. А тут в один миг сломалась. Вот так просто. Будто мелкий романчик с учителем длиною в несколько недель был важнее смерти Алькора или проклятия матери. Почему? Какого черта? Запястье в исступлении раз за разом ударяется о поручень кровати. Почему ей теперь хочется вытащить все это из своей головы и спрятать подальше? Смерти, пытки и его. Каждую улыбку, каждое прикосновение, каждый меланхоличный взгляд. И проклятые ямочки на щеках. Господи. Бетельгейзе всегда гордилась своей способностью выживать, клялась — ее не сломить. Терпела то, что внутри разрушало и разбивало на части. И лишь сейчас, заламывая пальцы, понимает: она давно сломалась, просто не хотела принимать это. Будто поражение станет реальным, только если его признать. Бетельгейзе никогда не чувствовала себя счастливой дома, хотя радовалась всем мгновениям, проведенным наедине с Алькором. Или редким посиделкам с матерью в отсутствие отца. Или книжкам, которыми были заставлены стеллажи ее спальни. Но страх и напряжение присутствовали ежедневно, душили, давили — иногда казалось, что стены сжимаются в прямом смысле, съезжаются к эпицентру — к ней — чтобы раздавить окончательно. Это было частью жизни: неотъемлемой и обыденной. И только оказавшись здесь, в Хогвартсе, Бетельгейзе впервые по-настоящему расслабилась. Позволила себе просто… жить. Любить. А к хорошему ведь быстро привыкаешь. Раньше она была бдительна и постоянно ждала удара. С Юэном же все проблемы стали легкими, но яркими: вместо мыслей о том, изобьет ли отец мать, опять сломав челюсть — мысли о непутевом травологе, который то избегает, то оставляет красивые портреты. Вместо «этот грохот в прихожей от очередного вторжения, или просто Глостерия уронила кастрюли?» — «нравлюсь я ему или не нравлюсь?». Вместо «он придет за мной, он убьет меня»… Бетельгейзе закрывает глаза, делая глубокий судорожный вздох. Она хотела принять Юэна изо всех сил, но не получалось. И он видел это. Конечно, он видел. Когда ладони нежно, но ощутимо сомкнулись на запястьях, стало страшно — против воли. Когда лопатки ударились о стену, горло сдавило непроизвольным спазмом. Ей одновременно хотелось почувствовать его — в последний раз, — и сдохнуть, сжимаясь от противоестественного ужаса. «Им обоим это нужно, поэтому Бетельгейзе разрешает. Его рот ужасно требовательный, заставляет всхлипнуть, до боли впиться ногтями в шерстяную ткань пальто. Задыхается и, в общем-то, совсем не против задохнуться с концами. Сама способность дышать кажется бессмысленной. Она дрожит под его пальцами, а он наверняка чувствует каждое мелкое вздрагивание. Как в самый первый раз — под омелой. Но теперь весь страх и скованность помножены надвое. Сползают по стенке ниже. Юэну плевать, если кто-то увидит. Бетельгейзе тоже плевать, потому что хуже уже быть не может». Чувства убивают своим противоречием. Он ведь сделал для нее очень много: из чувства ли долга или из жалости, но сделал. Даже когда Бетельгейзе рассказала о своем желании отомстить. В его глазах было столько понимания, что она сразу откинула все сомнения и страхи. Разве мог оборотень смотреть на нее так после агрессии в адрес сородичей? Разве мог оборотень смотреть на нее так? Бетельгейзе довольно неплохо знает их натуру. Кого бы из помощников Сивый ни приводил в дом Бёрков, каждый смотрел на нее как на добычу. Плотоядные ухмылки, голодные глаза, гадкие лающие смешки. Главное, что связывало их: особенная преданность друг другу и вожаку. На уровне первородных инстинктов. Отца всегда привлекала хищная жестокость — он и сам был немногим лучше любого оборотня. В какой-то момент к стае Сивого присоединился новый участник. Бетельгейзе много слышала о нем во времена, когда тот еще был человеком. Флегонт Гамп — представитель одной из двадцати восьми священных семей — работал в Отделе магического правопорядка в особом отряде, занимавшемся непосредственно охотой на «радикально настроенных» оборотней. Ничего удивительного: многие аристократические семьи испытывали отвращение и ненависть к больным ликантропией едва ли не наравне с грязнокровками. Фотографии красивого темноволосого юноши часто появлялись в Ежедневном пророке после успешных рейдов. Группу сформировали в семьдесят девятом году — Бетельгейзе осторожно интересовалась новостями и по крупицам узнавала что-то от брата. В тайне она надеялась, что рано или поздно охотники устроят успешную облаву на логово оборотней, одержат верх и схватят Сивого. Флегонт Гамп стал ее кумиром. Однажды в газетах написали, что он героически погиб на задании. Увидев позднее Флегонта, следующего за вожаком хвостом и смотрящего на него как домашний эльф на своего господина, Бетельгейзе потеряла последнюю надежду. Все было бесполезно. Она не знала, что подвигло этого человека присоединиться к Сивому, возможно, чистокровная семья не справилась с позором, и ему больше некуда было идти, но факт оставался фактом — Гамп встал на сторону тех, кого клялся уничтожать. И оправдания этому Бетельгейзе не видела. Она была уверена, что до обращения Гамп ненавидел оборотней так же, как ненавидела их она сама, судя по статьям, он убивал их без жалости. Но ликантропия сильно меняла людей и их суть. А что же Юэн? Пошел работать учителем в детской школе. При этом безбожно пил спиртное, запрещенное зелье и каждое полнолуние обращался в кровожадного монстра. Прямо в Хогвартсе. Невольно вспоминается двадцатое ноября — в тот день она еще впервые хотела принести ему яблоко с ужина, но передумала. А если бы решилась? В отличие от предрождественского полнолуния, тогда бы Бетельгейзе пришла как раз, когда он обратился… Розье вот ночью просто мимо шел. Поднимается с кровати. Вздох. Другие постели пустуют — все студентки на занятиях, и есть еще полтора часа до начала следующей лекции. Идти на сдвоенный урок зельеварения, большую часть которого она уже пропустила, нет никаких моральных сил. Да и если декан не растолкал утром, можно расценивать это как послабление. Бетельгейзе больше не знает, кто такой Юэн Форни. Не понимает. И, в общем-то, правильнее всего сделать это не просто речевым оборотом. Нет-нет-нет. Ты знаешь — лучше, чем кто-либо другой. Потому что он такой же, как и ты. Забыть. Стереть — будто сажу действием Тергео. Чтобы все исчезло. Включая металлический привкус его крови во рту. Такой же одинокий. Такой же неспособный жить дальше. Ничего не знать. Пусть все просто растворится под действием чужой магии. Хватит. Ты ведь тоже — как и он — хочешь забыться. Хватит-хватит-хватит! Снова со всей силы бьет основанием ладони по витой раме постели. Останутся синяки. Хорошо бы, если трещины. Бетельгейзе и правда слишком хорошо понимает зависимость Юэна, всегда понимала, но сейчас особенно остро. Желание предать все забвению становится просто нестерпимым. Лишь бы вытравить это из головы и груди. И не думать о нем: пьяном и по-прежнему способном вызывать зельем иллюзию ее присутствия. Интересно, как ему нравится? Наверное, она приходит ночью — безмолвная и покорная. Склоняется у изголовья кровати, льнет сама. Проводит пальцами вниз по животу. Дыхание против воли становится чаще. Бетельгейзе меняет рубашку, в которой спала, на свежую блузу и больно кусает свою губу, чтобы прогнать наваждение. Раньше в мыслях она никогда не заходила так далеко. Раньше. А отныне это вовсе недопустимо. Да и после всего, что она сказала, вряд ли Юэн впредь захочет видеть ее. Он теперь останется совсем один. Безразличный к себе и своему здоровью — будет пить то спиртное, то зелья. Мерлин, пожалуйста, хватит. Только больнее себе делать, если и дальше продолжать думать о том, что будет с Юэном вне Хогвартса. Что ни говори, Бетельгейзе боится. Не только его, но и за него. Расчесывает черные спутанные волосы, прежде чем заплести в тугую косу. Как раньше. Последние недели Бетельгейзе оставляла их распущенными или собирала в хвост на время сложной работы. Смотрит на отражение, оттягивая ворот блузы. Еще недавно на шее синел след от чужих губ, а сейчас практически ничего не осталось. Крохотное едва заметное пятнышко. Даже на память ничего не останется. Пальцы невесомо касаются желтого следа. Она заметила его далеко не сразу: только утром перед судом. Совершенно случайно обратила внимание и застыла тогда, как вкопанная. По телу проходится такая же волна мурашек, как и в первый раз. Дура. Три дня назад смущалась и краснела перед этим зеркалом. Улыбалась робко и взволнованно, стыдливо отводила взгляд даже от собственного отражения. Думала — что теперь? А если профессор будет делать так чаще? Боялась продолжения и слишком стремительного развития отношений, но в то же время не была так уж против. И светилась вся от тупого счастья. Криво усмехается, смотря на себя со смесью отвращения и жалости. Каких-то три дня, а та — прошлая Бетельгейзе — ощущается совсем другим человеком. Стискивает зубы — до боли в челюстях. Больнее всего от тех ударов судьбы, которых не ждешь. Или не хочешь ждать. «Стонет ему в рот — задушенно и болезненно. Кусает, просит взглядом: останься. Но еще несколько долгих мгновений, и Юэн отстраняется. Выпускает из рук, делает шаг назад. Ах, мой милый Августин. Бетельгейзе стоит, обессиленно привалившись к стене, наблюдает, как он поднимает свой чемодан, бросив на нее последний взгляд». И улыбается. Да, она сломлена, но никому об этом знать совершенно необязательно.

***

Встречи с другими слизеринцами Бетельгейзе ждет с особым напряжением и странным предвкушением. Хочется переключить голову на проблемы с соучениками, возможно, поучаствовать в хорошей словесной перепалке, да хоть подраться — что угодно, лишь бы заглушить свои чувства и снять напряжение. Впрочем, напряжение сами слизеринцы вызывают не меньше. Бетельгейзе остается в гостиной до самого перерыва, не рискуя столкнуться с Томом (его она все-таки опасается больше), пока не наступает время отправляться в Большой зал. Перед обедом в спальню проходит несколько учениц — переодеться, — но сидящую у камина все игнорируют, будто Бетельгейзе невидимый человеческому глазу дух. Без основных зачинщиков конфликтов ее особо не трогают. Просто закрывают глаза на существование. И это неплохо, в общем-то. Но на обеде ситуация, конечно, меняется. — Эй, зелень, где это ты была всю ночь? — Розье с противоположной стороны стола сразу подает голос, будто все это время ждал, когда она появится. Ну еще бы. У него на вчерашний вечер наверняка были особые планы, а жертва взяла и не пришла. Бетельгейзе молча садится, притворяясь, будто не слышит. К счастью, сидят они хотя бы не лицом к лицу. Откладывает себе кусок рыбы в панировке и йоркширский пудинг, сохраняя невозмутимый вид. — Мне повторить вопрос? Разговоры за столом становятся тише. Другие слизеринцы словно принимают негласное превосходство Розье над ними, но Бетельгейзе по-прежнему не понимает — за какие заслуги? — Тебя так интересует моя личная жизнь? — наконец поднимает взгляд, нарочито медленно и аккуратно перед этим разложив еду на своем блюде. — Твоя личная жизнь? Это была бы сенсация, если бы она у тебя была. — Он фыркает, а несколько человек, включая Кэрроу, поддерживают своего лидера одобрительными смешками. Стайка шакалов, шипящий клубок змей. Бетельгейзе тем временем внимательно наблюдает за теми, кто не смеется и не улыбается. Например, Флинт. Та лишь закатила глаза, когда начался «обмен любезностями», но никак больше себя не проявила. Наверное, устала от постоянных выходок Розье. — В ноябре, как мне показалось, ты сам был не против ее разнообразить, — Бетельгейзе изящно берет пудинг рукой и демонстративно кусает, смотря на Розье с вызовом. Со стороны слышится чье-то насмешливое «у-у-у-у». Ей несложно сохранять лицо в такие моменты. Это все игра, короткая словесная перепалка, сдобренная взаимными издевками. Скоро подобные разговоры станут обычной частью хогвартской жизни, так что нет смысла и дальше избегать их. Лицо Розье каменеет от злости, но он еще держится. Отпивает кофе из чашки, не торопясь с ответом. И, наконец, промокнув губы салфеткой, с издевательской расстановкой продолжает: —… А ты, я вижу, хочешь продолжить то, на чем мы остановились? В общем-то, Бетельгейзе ждала этих слов. Прямо-таки шахматная партия: умей предвидеть ход противника наперед. Губы растягиваются в злой улыбке. — А тебе, — взгляд зеленых глаз встречается со злыми глазами Розье, — я вижу, мало показалось? Хочешь снова оказаться в лазарете? — Что ты несешь? Бетельгейзе пожимает плечами с наслаждением наблюдая за тем, как у слизеринца на скулах играют желваки. — Я тебя еще раз спрашиваю: что ты только что имела в виду? Молчит, даря самый надменный взгляд, на какой только способна. Интересно, какие теперь слухи пойдут по общежитию? Все убеждены, что это Гвинет «столкнула» Розье с лестницы, да и сам он, благодаря Юэну, считает так же. Некоторые во время предэкзаменационных подготовок в библиотеке уже успели заметить, что Бетельгейзе периодически проводит время с гриффиндоркой — вот и прекрасно. Может хватит у кого-нибудь ума сложить одно с другим? Гвинет сейчас единственная, на кого можно рассчитывать. Хотя у нее своих проблем хватает, но больше довериться некому. Неожиданно староста два раза коротко стучит лезвием ножа о кубок с тыквенным соком, привлекая внимание сидящих за их столом. — Давайте спокойно пообедаем, выясняйте отношения где-нибудь в другом месте. — Заткнись, Флинт. — Послушай, Розье, ты забываешь, что я, в отличие от тебя, староста, — Флинт говорит с нажимом, а Бетельгейзе невольно переводит взгляд на нее. — Я тебя поздравляю, конечно, но может быть ты уже перестанешь всем хвастаться этим невероятным достижением? Полгода почти прошло. — Минус десять очков. Флинт безжалостно снимает баллы с собственного факультета, и это единственное, что заставляет распалившегося Розье демонстративно подняться, бросив салфетку в тарелку с нетронутым обедом, и уйти. Следом за ним поднимаются еще несколько человек (Бетельгейзе старается запомнить лица), в числе которых, конечно, есть Кэрроу. Ну, неплохо. Бетельгейзе с интересом поглядывает в сторону Флинт — лицо старосты до сих пор выглядит напряженным и побагровевшим. Возможно, тут что-то личное? А что, вполне логично: чтобы хоть как-то сдерживать Розье, постоянно ввязывающегося в конфликты как с другими факультетами, так и внутри своего, Снейп мог выбрать кого-то, кто не поддерживал бы его. Может, между этими двумя есть вражда? Нужно присмотреться. В дальнейшем обед проходит без неприятностей. Бетельгейзе чувствует себя чуть увереннее и внимательно слушает, что говорят за столом. Полтора месяца до каникул она предпочитала все свободное время проводить либо в теплицах, либо в библиотеке, практически не уделяя время наблюдению за другими, но теперь нужно наверстывать упущенное. Иногда смотрит и на столы других факультетов. Гвинет на обеде, но не замечает пристальных взглядов, а Тома с этого места не видно. Сегодня Бетельгейзе уже спокойнее относится к когтевранцу, считая свою вчерашнюю паранойю практически смешной. И все-таки стоит сохранять бдительность и быть предельно осторожной. Отрицать факт стирания памяти у Гвинет невозможно. Кроме Тома это сделать было некому. Впрочем, всему свое время. Перед началом уроков Бетельгейзе спешит к декану. Все еще нужно объясниться за ночь и отсутствие на первых уроках. И… Останавливается. Она ведь всерьез решила стереть часть собственной памяти. Даже не задумывается, что Снейп может отказать, потому что практически уверена — Юэн уже заранее договорился. Достаточно просто попросить. И станет легче и проще. Да. Но сперва объясниться. Бетельгейзе чертовски стыдно, что ночью заняла профессорский диван и вообще осталась у него, когда пришла. На трезвую голову Снейпу вероятно было не очень-то приятно вспоминать события пьяного вечера. Но пожалеть о своем странном решении не выходит: потому что это были последние часы с Юэном. И черт знает, что он успел рассказать декану, но тот явно мог понять все совершенно неправильно. Бетельгейзе только успевает спуститься с лестницы, как видит идущего навстречу профессора Снейпа. — Сэр! Я хотела поговорить с вами. — Я спешу, — профессор продолжает стремительный шаг, а черная мантия развевается за ним как огромные крылья нетопыря. В одежде и образе Снейпа нет ни одного белого пятнышка (если, конечно, не считать бледное лицо и такие же белые кисти). Воистину зловещее зрелище. — Всего пару мгновений! — Бетельгейзе не может так просто пропустить его и становится по центру лестницы. — Это было не то, о чем вы могли подумать! «Что я говорю?» Она выпаливает на эмоциях, хотя собиралась начать разговор совсем с другого. Черт, это ведь не самое важное, да и если просить профессора о помощи, он и так все узнает и увидит. — Не понимаю, о чем вы. Снейп приподнимает одну бровь, и аккуратно поднимается по лестнице, стараясь обогнуть студентку справа. — Ну, про вчера… про вечер… и ночь… — Она испытывает легкую растерянность от услышанного и смещается вправо, снова преграждая путь. — Не. Понимаю. О. Чем. Вы, — Снейп говорит отрывисто и резко, меняя направление, чтобы зайти с другой стороны. — Сэр! Я о том, что спала в вашей комнате… Да что за чертовщина? Неужели нельзя просто остановиться и выслушать? Профессор закатывает глаза и, наконец, наклоняется, чтобы посмотреть низкорослой пятикурснице прямо в глаза. Во всем его тоне и выражении лица читается «ну ты и недотепа»: — Как еще вам доходчиво объяснить, что я не знаю, о чем вы говорите?! И тут Бетельгейзе все-таки включает голову. В ее лице появляется понимание, а рот слегка приоткрывается от осознания. Так он, выходит, просто хочет сделать вид, что ничего не было! — О… я поняла. Простите. Что-то перепутала. — Какая радость, — язвительно замечает Снейп, все-таки поднявшись по лестнице. — Но профессор… я хотела еще кое о чем поговорить с вами. — Не сейчас, мисс Бёрк. Я очень занят. Приходите вечером. Что же, вечером так вечером. Бетельгейзе кивает и тоже поднимается по лестнице обратно, собираясь на занятия. Она больше не смотрит на его дверь. Но все равно спотыкается, проходя рядом.

***

Уроки у пятого курса кончились, а Бетельгейзе машинально направилась в теплицы. Это было так глупо и так горько, что хотелось развернуться и убежать куда-нибудь, но в голову вовремя пришла другая идея. Более правильная. В ладони лежит дубликат ключей. Металл жжет кожу словно железо — фейри. Нужно вернуть их профессору Стебль, вряд ли Бетельгейзе еще имеет право приходить сюда без разрешения. Тихо проходит по ряду теплиц, направляясь к самой дальней, и замирает, минуя третью. Они с Юэном чаще всего работали и отдыхали именно здесь. За стеклами виднеется что-то яркое — небесно-голубое, что неизбежно привлекает внимание. Ничего ведь страшного не случится, если она зайдет туда еще один разочек? Последний раз. Попрощаться. Главным образом, со своими воспоминаниями, наверное. Бетельгейзе поворачивает ручку, толкая стеклянную дверь, и чувствует, как сердце пропускает несколько ударов, разом сбивая дыхание. На их столе ряды ящиков с незабудками — во всем цвету. Просто так, без какой-либо цели. Эти цветы вроде не используются ни в зельях, ни в прочих магических манипуляциях. Откуда и зачем? Мерлин… Не нужно знать магловский язык цветов, чтобы понять, что Юэн имел в виду. — Ну что ты за человек, Юэн Форни?! Выкрикивает, словно тот может услышать: горько и обиженно. Словно Юэн еще здесь, вот-вот выйдет из-за рядов с кустами бадьяна, снимет перчатки. Подходит ближе, закусывает нижнюю губу. Он сам предложил ей обратиться к Снейпу, чтобы стереть воспоминания, и сам же — сам! — просил оставить их. Юэн всегда говорит одно, а хочет и просит о совершенно другом. — Надеюсь, хотя бы ради них ты по болотам не ходил. Вздыхает. Хотя какие зимой незабудки на болотах? Пальцы нежно касаются звездчатых соцветий. Соленые капли падают на крохотные голубые лепестки и зеленые листья. Бетельгейзе не знает, что делать. Она все утро и весь день держалась, терпела, собирала себя по кусочкам, чтобы теперь опять дать волю чувствам. Лечь бы рядом с этими ящиками, уснуть и не просыпаться. Или проснуться и узнать, что все было сном. Что отец — не садист и не убийца, брат — жив, мать — цела и невредима, а Юэн — не оборотень. И никуда не уезжал. Усилием воли не дает себе плакать. Садится рядом на стол. Юэн часто любил сидеть так, иногда даже при студентах прямо во время уроков. Дурак. И она — дура. Сомнения цветут в голове и груди как нежные незабудки в ящиках. Решение, казавшееся правильным, сразу обрастает тонной вопросов. Да, ей безумно хочется избавиться от всех сцен, причиняющих боль — и хороших, и плохих. Но в то же время… На вот тебе — не-за-буд-ки. Забудь все. (Не забывай) В теплицах пусто и тихо без его голоса. Как вообще теперь ходить на уроки травологии, если воспоминания и несоответствие буквально душат? Несовпадения. Он так нужен здесь. Он так нужен ей. Зажимает себе рот ладонью, чтобы никто не услышал рвущийся из горла стон. Сейчас какой-нибудь другой факультет может прийти на последний урок, так что лучше поскорее привести себя в порядок. Прислоняется боком к ящикам, снова склоняется к цветам, практически обнимает их: желая, но не в силах объять каждый. Будто те способны чем-то помочь или успокоить. Бетельгейзе долго сидит, бездумно разглядывая голубые цветы, пока не слышит раздающиеся снаружи голоса. Посторонние звуки выводят из транса. Нужно поскорее убираться отсюда. Не потому что страшно с кем-то столкнуться, а потому что не хочется ни с кем разговаривать. В отличие от обстановки среди слизеринских пенатов, студенты из других факультетов после сорванного слушания и статьи Скитер стали относиться к ней гораздо лучше. Со вчерашнего дня совершенно незнакомые люди ей дважды сказали «не думал, что ты пойдешь на это», три раза — «ты молодец» и еще пять «ого, ты цела?». Это, в общем-то, было на руку, но сейчас Бетельгейзе хочет только побыть где-нибудь в тишине и одиночестве. Пальцы торопливо срывают несколько веточек незабудок. В вазу теперь не поставишь, но хотя бы в книгу можно положить. Ах да, книга. Нужно еще что-то решить с энциклопедией. Отсылать ее домой не хочется, потому что дядя любит совать нос в чужие вещи, но и в общежитии оставлять нельзя. Может, попробовать впихнуть на хранение Снейпу? Бетельгейзе практически видит, как недовольно кривится его лицо. — Гейз, что ты тут делаешь? Выйдя из теплицы, первым делом Бетельгейзе в коридоре сталкивается с Гвинет. Звонок еще не прозвучал, поэтому некоторые гриффиндорцы-шестикурсники болтают в коридоре, не спеша проходить внутрь нужного помещения. — Я просто… — хочется спрятать получившийся букетик за спину, но Бетельгейзе лишь опускает руку. — Привет. Просто заходила забрать кое-что. — Я слышала, профессор Форни уехал. У нас сегодня будут занятия с профессором Стебль. — Да. Гвинет хмурится, и под ее пытливым взглядом хочется сжаться. Она не задает лишних вопросов, но ладонь неожиданно ложится на плечо Бетельгейзе. — Может погуляем завтра после уроков? — Было бы неплохо, — Бетельгейзе кивает, слабо улыбаясь. От теплого прикосновения сразу не хочется никуда идти. Так и стояла бы, представляя другую руку. — А ты как себя чувствуешь? — Да нормально, вчера меня жестко рубило после бессонной ночи. Мы все сначала радовались, мол, ой, зато целое воскресенье дома. Но после таких поездок понимаешь: лучше весь день трястись в поезде, зато спать в своей кровати. Все-таки зря старосты это затеяли, говорил же директор — говно идея! — Прямо так и говорил? — Я немного утрирую. Бетельгейзе впервые за последние несколько дней смеется. Гвинет не знает, почему на самом деле ее так «жестко рубило». Гвинет не знает, из-за чего уехал профессор Форни. Гвинет не знает вообще ни о чем, даже о собственном брате. И это прекрасно.

***

Следующим вечером они прогуливаются по заснеженному полю для квиддича. Бетельгейзе чувствует себя утомленной и напряженной: приходится избегать Розье с его нападками, но хуже другое — возвращаясь к себе, она убедилась, что за ней реально следят. Был ли это кто-то из своих или все-таки Том — пока не ясно. Кто-то прятался за колоннами и изредка выдавал себя шагами. Это сводило с ума и хотелось бы списать все на паранойю, но Бетельгейзе больше не позволяла себе расслабляться. После теплиц она предусмотрительно отправилась сразу в слизеринскую спальню для девочек и не выходила оттуда до подъема. — Представляешь, мне одна девчонка из Когтеврана сказала, что Эймс собирается предложить мне встречаться, — Гвинет стоит, прислоняясь плечом к деревянной балке. От нечего делать они забрались на зрительские трибуны: Бетельгейзе машинально перешагивает через скамейку туда-сюда — холодно же, — пока Гвинет чистит ботинки. Тяжеленная сумка стоит рядом на заботливо очищенной от снега скамье. — Это случайно не тот, которому голову бладжером разбили? — Ага. Он как бы нормальный парень, но я не очень-то понимаю, как вести себя. Да и Том опять беситься будет. — Беситься? Из-за чего? — Бетельгейзе настороженно останавливается. Все, что касается Тома, сейчас интересует ее втройне сильнее, чем обычно. — Ну… он не очень хорошо относится к парням, которые хорошо относятся ко мне. Интересно. Впрочем, Бетельгейзе легко ставит себя на место Тома, вспоминая девушек брата. Мерлин, она ведь ненавидела их всеми фибрами души (их было три, и каждой хотелось как минимум расцарапать лицо). Наверное, Том чувствует что-то похожее. — Он же твой брат, думаю, ему просто неприятно. — Кузен. Вот только я даже ни с кем за руку не держалась до сих пор. Ну, кроме тебя. — Я тоже ревновала брата к девушкам. Во-первых, они занимали слишком много его времени, во-вторых, это было… Ох. Очень неприятно. — У тебя комплекс брата, что ли? — Да. Несколько мгновений они молчат, переглядываясь. — … Не этот ответ я ждала, — растерянно тянет Гвинет. — Но ладно. — Нет, правда! Это бывает крайне неприятно и сильно раздражает. Бетельгейзе кажется, что она говорит какие-то глупости, а Гвинет тяжело вздыхает — получается что-то вроде стона. — В общем, предвижу тот еще геморрой с ним. Тут и шар хрустальный не нужен. А теперь… может, ты тоже расскажешь мне, что случилось? Гвинет выжидательно смотрит, убирая руки в карманы куртки. Она носит нарочито магловскую одежду во внеучебное время, и это снова напоминает о Юэне. О Юэне вообще все напоминает. Даже собственная кровать, в которой Бетельгейзе постоянно думает о нем. Может, если рассказать хотя бы что-то, и правда станет немного легче? — Он уехал, — скованно подергивает плечами. — Что тут еще сказать? — Но почему? Блин, сейчас не так-то просто найти хорошего траволога, а такими темпами многие завалят экзамены. У тебя еще не было уроков с профессором Стебль? — Нет. — Вот как будут, поймешь. Что должно было случиться, чтобы его погнали из школы? Вас застукали, что ли? Снова отрицательно качает головой. — Я не могу рассказать. Это не моя тайна. Бетельгейзе думает, что хорошо держит лицо и выглядит спокойной и невозмутимой. Но когда Гвинет притягивает ее к себе, молча обнимая, осознает — ни черта подобного. Эмоции льются через край, просачиваются в уголках глаз, дрожат на губах и вызывают жалость. — Если хочешь, можешь поплакать. Моя грудь в твоем распоряжении. — Спасибо. Но Бетельгейзе не плачет, лишь греется снова чужим теплом. Они стоят так несколько минут, пока Гвинет терпеливо гладит ее по спине. И стояли бы еще дольше, если бы не знакомый голос, раздавшийся с поля. Девушки отвлекаются, смотря вниз. Им машет рукой Том, который успевает подняться по лестнице раньше, чем Бетельгейзе отходит от Гвинет на шаг. Выглядит как обычно, так с виду и не скажешь, что человек потерял кого-то близкого, а потом все каникулы общался с министерскими следователями. — Привет. Гуляете? — Ага, — Гвинет, которая еще несколько минут назад возмущалась своим кузеном, встречает его радостной улыбкой. — У тебя занятия дополнительные кончились? — Да, — Том пристально глядит на Бетельгейзе, и у той мурашки бегут по коже от карих немигающих глаз. — Вижу, Бёрк в полном порядке. Скитер опять в драматический эпос ударилась. — Представь, какие репортажи будут, если она наши матчи освещать возьмется! Юный ловец из Когтеврана трагически навернулся с метлы, получив бладжером от храброй гриффиндорской загонщицы. Кровь и пот лились рекой, многочисленные травмы… — Смертельное противостояние сестры с братом, — опомнившись, мрачно вставляет Бетельгейзе. — Очень смешно. Кузины с кузеном тогда уж, — Том фыркает. — И ты еще говорила мне, что вы разные? По-моему, как близнецы. Болтают как ни в чем не бывало, Бетельгейзе даже шутит, намекая на их общую привычку постоянно подчеркивать степень своего родства (ей-богу, она не видит ничего такого в том, чтобы назвать двоюродного брата — просто братом), но темные глаза неотрывно следят, как следит удав за будущим ужином. — А, да, кстати. Все следующие матчи будут открытые, с посторонними зрителями. Обещают даже приглашенных из министерства во главе с самим Людо Бегменом. Гвинет говорит это скорее Бетельгейзе, которая не в курсе последних новостей, Том же скептически морщится. — Какой идиотизм. Хогвартс превращается в проходной двор, хотя многие Пожиратели смерти еще на свободе. Браун уже пропал. Вдруг еще кто-нибудь пропадет? Как бы невзначай, Том лениво бросает новый взгляд на Бетельгейзе, и она понимает, что это если не угроза, то как минимум предупреждение. — Я разговаривала с Дамблдором о Брауне. В таком случае лучше сразу обозначить некоторые моменты и проверить реакцию Тома. — Вот как? — Лицо остается непроницаемым, но что-то в нем действует на Бетельгейзе гипнотически. Нет, это точно не паранойя. Потому что у Тома — расширены зрачки, и от этого глаза кажутся совсем черными. Неужели никто больше не видит? — Да. Он спрашивал, знаю ли я что-нибудь о ваших планах. Гвинет не обращает внимания, что обстановка накаляется, слушает, не встревая, а Бетельгейзе кажется, что воздух сейчас заискрится от нарастающего напряжения и просто убьет ее. Она впервые видит у кого-то такой же взгляд, как у ее отца. — И что ты сказала? Проглатывает нервный ком, но старается не выдавать своего страха. Неотрывно смотрит в глаза — потому что нужно выдержать этот взгляд, иначе он все поймет. — Ничего, а что я могла сказать? Я даже не знаю, кто это. Дамблдор сказал, вы жили вместе. Тебе, наверное, очень тяжело: все-таки пропал близкий друг. — Да. Разумеется. Бетельгейзе становится параноидально страшно. Они еще немного прогуливаются по окрестностям Хогвартса, уйдя с поля, и возвращаются в школу затемно. Страх, что Том пойдет следом, стягивает глотку. Но почему она вообще так боится его? Это ведь не более чем банальный перенос чувств. Верно. Страх отнюдь не перед тем, что Том может навредить ей. Бетельгейзе еще не понимает до конца, почему, но приходит в панический ужас от того, что он наверняка хочет стереть у нее воспоминания. Хотя слова про то, что может пропасть кто-то еще, из головы не выходят, Бетельгейзе понимает — это ей не грозит, по крайней мере, по инициативе Тома. Потому что если пропадет она, расследовать такое происшествие будут куда тщательнее, чем пропажу какого-то мальчика-полукровки. Мало того, что Бетельгейзе — важный свидетель в расследовании причастности группы чистокровных к делам Темного лорда, дядя поднимет всю школу вверх дном. Просто из принципа. У нее никогда не было нормальных отношений с дядей Исидором, но статус крови есть статус крови. Вряд ли Том это не понимает. Первым делом Бетельгейзе решает сходить к профессору Снейпу. Вчера она так и не зашла к нему, хотя Снейп сам предложил поговорить вечером; сегодня уж точно надо. Энциклопедия лежит в сумке, больно оттягивая плечо. Ходить с ней весь день — та еще мука. Гвинет с недоумением успела заметить во время прогулки: «У тебя там что, драконьи яйца?» В кабинете зельевара как обычно жутко, темно и холодно. Сегодня Снейп никуда не спешит и мрачно работает, сгибаясь над многочисленными пергаментами как горбун. Он не удостаивает вошедшую ни единым взглядом, только разворачивает очередной свиток. Крючковатый нос почти касается желтой бумаги — так сильно профессор склоняется, силясь что-то разобрать. — Профессор Снейп, добрый вечер. — У кого как, — недовольно отзывается он. Профессор кидает пергамент на стол и раздраженно поднимает глаза к темному потолку. Бетельгейзе любопытно, над чем он корпеет, но она не решается спрашивать. Вероятно, какие-нибудь студенческие доклады. — Я бы хотела оставить у вас свою книгу, — решает не тянуть кота за хвост и начинает с основного. — Я вам не библиотекарь. У вас в общежитии наверняка есть личное место для вещей. Но профессор сегодня явно не в духе. — Но эта книга очень ценная, а однокурсники уже портили мои вещи. — Ну так отошлите ее домой? — Если дядя ее увидит, боюсь, у моей матери могут быть проблемы. — А если вы продолжите донимать меня, проблемы будут у вас. Снейп скрещивает руки на груди, откидывается на своем стуле и смеряет Бетельгейзе максимально скептическим взглядом. — Профессор, я очень вас прошу… — Бетельгейзе робко продолжает, не желая сдаваться. Что еще остается-то? — Вам не кажется, что вы слишком много у меня просите в последнее время? Видимо, он ждал совсем другой просьбы. Но Бетельгейзе не готова ее озвучить и вообще с каждым часом все больше сомневается в правильности своего решения. Последней каплей, перевесившей все доводы, стала угроза, исходившая от Тома. Сейчас Бетельгейзе окончательно понимает и принимает свой страх. Первая истерика сошла на нет, а после прогулки с Гвинет и вовсе стало намного легче. Стирать воспоминания о доме, о семье она уже точно передумала. А вот о Юэне… Она пару дней маялась, убеждала себя, что будет легче, если забыть все, но что в итоге? В итоге доходит чуть ли не до истерики, боясь, что все реально исчезнет. Все просто. А еще Бетельгейзе никак не может отделаться от страха за самого Юэна. Эти навязчивые мысли доводят до паники похлеще, чем все остальные. — Ну… честно говоря, это еще не все. — Я вас сейчас выставлю из кабинета. Снейп недовольно брюзжит, а Бетельгейзе почему-то улыбается, словно это такая шутка (хотя Снейп настроен решительно). — Я просто хотела спросить: могли бы вы дать мне адрес мистера Форни? Я хочу написать ему. Просьба срывается с губ сама по себе, идея приходит в голову спонтанно и окончательно перечеркивает все умозаключения и решения. К черту Обливиэйт, к черту запреты, к черту то, что он оборотень. Юэн — все еще Юэн. Пора бы смириться хотя бы с этим. — Нет. — Может вы могли бы отправить мое письмо сами? — С чего я должен это делать? Если я закрываю на что-то глаза, это не значит, что я буду закрывать их на все, — профессор решает поставить в конец обнаглевшую ученицу на место. — И уж тем более не значит, что я буду потакать вашим дерзким прихотям. Мистер Форни покинул школу, незачем его больше беспокоить. Да и, насколько я знаю, буквально несколько дней назад вы сами требовали директора о его увольнении. Снейп ухмыляется, явно довольный тем, что может на ком-то выместить раздражение, но его слова справедливы на все сто, а от этого стыдят и причиняют боль еще сильнее. Он напрямую обвиняет Бетельгейзе в том, что Юэн уехал. Впрочем, так оно ведь и есть. Но она упрямо берет себя в руки. — И вы прекрасно знаете, почему. Мне слишком тяжело было сразу принять это. Но сейчас я бы хотела извиниться перед мистером Форни за все грубые слова, которые сказала, и за то, что просила директора его уволить. — Я ему так и передам, когда увижу. «Вот же…» — Бетельгейзе бы хотелось мысленно обозвать Снейпа каким-нибудь крепким словом, но перед ней сильный легилимент, который к тому же позднее, если ничего не сорвется, будет обучать легилименции и ее. — Книгу, так и быть, оставляйте, — небрежным жестом профессор предлагает положить энциклопедию на стол. Но когда Бетельгейзе бухает тяжеленный фолиант на столешницу, выражение лица у него меняется: черные брови ползут наверх, а фирменный прищур уступает место удивленно раскрытым глазам. Ага, еще бы. Да все его личные вещи вместе взятые, не считая ценных ингредиентов и зелий, будут стоить меньше, чем эта книга. Бетельгейзе даже распирает от гордости. На лице появляется довольная улыбка, а в теле — странный мимолетный подъем. С души будто камень свалился и вряд ли дело в тяжести энциклопедии. Она просто наконец-таки сделала выбор. Помнить — больно, но заставить себя забыть — еще больнее. — Может все-таки будет целесообразнее отправить ее домой? Или оставить мадам Пинс, — голос профессора звучит не слишком-то уверенно, он все еще смотрит на книгу, и Бетельгейзе мерещится в его глазах борьба с каким-то личным соблазном. — Я не доверяю мадам Пинс и уж тем более своему дому. Благодарю за помощь, — Бетельгейзе делает легкий вежливый книксен, как бы ставя точку, чтобы профессор Снейп не начал отнекиваться. Поднимать тему легилименции она не решается, заключив, что лимит одолжений на сегодня исчерпан.

***

Юэн всерьез собирался поселиться в Шотландии, но что-то пошло не так. Их с отцом дом почти разрушен. Трансгрессировав, Юэн находит лишь разбитые окна и разграбленные комнаты. Чего-то такого стоило ожидать, учитывая, что дом пустует восемь лет. В деревне, несмотря на религиозный уклон, живет немало беспризорников. Около часа Юэн бродит по комнатам, бегло осматривая уцелевшие личные вещи. Вот черный комод, на котором он в детстве вырезал неприличное слово, за что отхватил пару оплеух и потом старательно приводил древесину в порядок. Венге плохо поддается обработке и не терпит лака — Юэн все еще помнит, как вощить древесину. Вот книжные шкафы, с полуистлевшими книгами матери. Многочисленные сборники стихов, романы — небольшая коллекция, пришедшая в негодность. Пальцы берутся за корешок одной из книжек и тот хрустит, крошась. А вот картины, оставшиеся от нее же. Матери по-особенному нравился небесно-голубой: на всех пейзажах красуется чистое и яркое, словно незабудка, небо. Кое-где появились разводы (крыша протекает во многих местах) и зеленая плесень, уродующая холсты и рамы. Интересно, какими бы были ее работы, родись мать волшебницей? Достаточно прикрыть глаза, чтобы создать иллюзию колышимой невидимым ветром травы, трепещущих крыльев белых капустниц, качающихся ветвей деревьев. Все его прошлое как эти картины — старые потерянные воспоминания, покрытые слоями пыли, паутины и плесени поверх множественных слоев масляной краски. Когда-то весь их дом был увешан ими, но многие полотна, похоже, украли вместе с другими ценными вещами. Юэн чувствует себя таким же опустошенным. Словно это не дом обнесли подчистую, а его собственную душу. «Все к лучшему», — решает он тогда и поспешно возвращается в Лондон. А теперь стоит в одной из многочисленных лавок Лютного переулка, хмуро пялясь на прилавок с темными зельями. Когда продавщица — колоритная ведьма с пышной грудью и черными губами — озвучивает цену Somnium tenebris, бывший хогвартский преподаватель задыхается от возмущения. — Сколько?! — Пятьдесят галлеонов, молодой человек. Колдунья подмигивает, стучит длинными когтями одной руки по стеклу, а в другой держит заветный флакончик, который призывно поблескивает, отражая огоньки свеч из настенных канделябров. «Это же грабеж. Мне так и пособия не хватит». — М-да, наркоманом быть дорого. — Что-что, милейший? — Дайте два. Это чуть больше его месячного пособия. К счастью, Юэну особо не на что было тратить деньги, так что его счет в Гринготтсе успел накопить внушительную сумму за прошедшие годы. Вот только на сколько этого хватит такими темпами? «Пожалуй, придется снять еще на первое время». Вздыхает, безучастно наблюдая за тем, как продавщица укладывает хрустальные пузырьки в аккуратную коробку с фирменной гравировкой в виде переплетающихся букв «АТ». Черный велюр внутренней подкладки сияет редкими синими всполохами. Женщина ловко обвязывает упаковку джутовым шнурком и завязывает сверху нелепый бантик. — Я вас здесь впервые вижу. Вы уже пробовали это зелье? У него есть побочные свойства. — Я в курсе. Раньше… я брал его в другом месте, — Юэн не знает, кто его за язык тянет. Никого ведь не касается, для каких целей он покупает это и как долго принимает. — О, — ведьма хитро щурит глаза и улыбается. — Могу полюбопытствовать — где? Но ему отчаянно скучно и тоскливо, поэтому перекинуться с кем-то парой слов — не так уж и плохо. — Друг готовил. Из Снейпа друг, конечно, как из Дамблдора оперная дива, но другого ответа не нашлось. — У нас лучшая цена по торговому ряду и особая рецептура, вот увидите, результат будет незабываемым. Скоро придете снова. — Скоро? Я ведь купил больше чем на месяц вперед, — Юэн посмеивается, небрежно закидывая коробку в карман в обмен на щедрую пригоршню золотых монет. В заискивающих речах продавщицы он не видит ничего необычного. Каждый хочет продать свой товар и подороже. Ведьма лишь лукаво улыбается вместо ответа и мельком облизывается. Деньги скрываются под прилавком, а кошелек Юэна оказывается практически пустым. — Всего доброго, — звучит вдогонку, когда он покидает лавку, собираясь повторить поход в банк. Юэн немного не понял, что имела колдунья в виду, но размышлять сейчас об этом не собирается. Последние дни и так выдались сложными: запасов зелья не осталось, поэтому, вернувшись из Фортингалла, почти все время он проводил в пабе Дырявого котла. Сегодня наконец получится расслабиться в полной мере. Не думая о доме, Хогвартсе или «мисс Бёрк». (Ну да, как же, особенно о ней) Что делать со своей жизнью дальше? Деньги пока есть, но они утекают как вода сквозь пальцы. Да, Министерство Магии исправно выплачивает ветеранское пособие с надбавкой за «непоправимый ущерб здоровью», но жить на него не получится. Волчье противоядие стоит еще дороже, чем Somnium tenebris, так что даже если покупать только самое необходимое, средства скоро кончатся, а ежемесячных выплат с трудом будет хватать на одно зелье. А покупать только необходимое тоже не получается. Два вечера в пабе — еще минус несколько десятков галлеонов. Юэн безбожно пил от скуки и растерянности и скупиться на качественном алкоголе не мог. Нужно было что-то решить с домом, возможно, сделать там ремонт или хотя бы забрать некоторые вещи, но куда? Не в засаленную же мансардную комнату, которую пришлось снять в Дырявом котле. В Шотландию отчаянно не хочется. Не тянет, не манит, а скорее наоборот — что-то гонит подальше. Родная деревня ощущается как сплошное… кладбище. Огромная братская могила. Единственное, что он взял из дома — старый отцовский крестик, который нашел в ящике прикроватной тумбы. Любые попытки заставить себя навестить мастерскую и тисовую рощу вызывают отторжение и рьяное желание напиться до потери пульса. Все-таки Юэн переоценил себя, решив, что сможет туда вернуться и продолжить «семейное дело». Но и продать землю совесть не позволяет. Прячет замерзшие руки в карманы пальто. Картонная коробка кажется теплой, соприкасаясь с ледяной кожей — остается надеяться, что новое зелье его не убьет. «Но это решило бы все проблемы», — мрачно думает Юэн. Не всерьез, разумеется, просто иронизирует. Январь в самом разгаре, скоро полнолуние, неделя пролетит и не заметишь. Ногти как обычно в эту фазу луны становятся длиннее и тверже: стриги, не стриги, все равно отрастают. Поднимает голову, смотря на ясное морозное небо, и жмурится от солнца, которое болезненно ударяет по глазам. Он отвык от яркого света, да и голова болит после алкогольного марафона. Но настроение немного улучшается во время вынужденной прогулки. Свежий воздух еще никому не вредил. Перебираясь в Косой переулок, Юэн со слабым, но все-таки интересом оглядывает прилавки и витрины, попадающиеся по пути. Повсюду расклеены различные объявления: кто-то торгует скорлупой оккамий, кто-то предлагает услуги нумеролога, кто-то находится в розыске. Шаг становится чуть бодрее. Сам того не замечая, Юэн представляет, как было бы неплохо погулять здесь с Бетельгейзе. Ей бы вероятно понравились цветочные магазины — ноги приводят как раз к одному, пока их владелец с любопытством заглядывает за стекло. Вперед выставлены трепетливые кустики и волшебные цветы — декоративная безделица, но довольно красивая. Лепестки излучают мерное разноцветное сияние, переливаясь цветами радуги как роса под солнечными лучами. Некоторые из них голубые — напоминают о цветах, оставленных в ящиках. Черт. Юэн чувствует себя круглым дураком, пялится на светящиеся бутоны и понимает, что гулять ему тут предстоит с кем угодно, но только не с ней. Да и вообще пора бы уже прекратить думать об этом. …Но это и правда было бы очень неплохо. Укус на внутренней стороне нижней губы до сих пор так и не зажил. Юэн периодически трогает его языком и иногда прикусывает заново. Интересно, гуляет ли с кем-то сейчас Бетельгейзе? В школу после каникул вернулась Лесли, а там и Дрейк. Если судить по прошлому триместру, они втроем неплохо ладят. (Юэн не хочет думать о том, каково Бетельгейзе сейчас среди слизеринцев, но думать о том, каково ей с этими двумя почему-то тоже тоскливо) Все будет в порядке. Она обязательно справится. А он забудет ее и станет намного легче. Юэн торопливо отправляется в Гринготтс, решая с этого момента думать только о себе и своем будущем, пока не сталкивается за поворотом с тем, что заставляет остолбенеть на месте. В один момент все беспечные мысли и наивные ожидания от жизни накрываются медным тазом. Внутренности холодеют так, будто мороз добрался и до них, миновав теплую одежду и горячую кровь. Увиденное заставляет волосы зашевелиться на загривке. — Вашу мать.