Зелень

Все идет слишком хорошо, а значит — скоро должно стать слишком плохо. И в этом, в общем-то, нет ничего неожиданного: каникулы ведь заканчиваются. Каждый раз, когда Бетельгейзе теперь думает о Визенгамоте, ноги подкашиваются, а живот больно крутит. И тогда она хватается — за Юэна. В последнее время все чаще буквально. Сегодня они с утра в теплице. Через пару дней у Бетельгейзе день рождения, но никакого радостного предвкушения, как многие сверстники, она от этого не испытывает. Для нее совершеннолетие означает возможность отвечать в суде. Суд. Суд. Суд. Опять эти мысли. Жмурится и трясет головой, будто пытается отогнать назойливого комара, севшего на лоб. К черту! — Сэр, у нас есть какие-то конкретные задачи на сегодня? — Олливандер запросил древесину для палочек, — Юэн зевает. Выглядит заспанным и помятым, но хотя бы хорошо выбрит. Бетельгейзе нравится, что он стал часто бриться, хотя колючая рыжая щетина ему тоже идет. — Так еще и осину. — Как будто в Британии мало осин. Или хогвартские какие-то особенные? — А вот это уже гиппогриф их знает, — Юэн пожимает плечами. — Видимо, Олливандер считает, что да. Они немного переговариваются о волшебной земле Хогвартса, пропитанной древней магией, и приходят к выводу, что, должно быть, Олливандер прав. — Интересно, волосы единорога он тоже у нас заказывает? — Да, Хагрид постоянно собирает их по лесу. — Получается, с наибольшей вероятностью в моей палочке волос единорога из Запретного леса? — Получается. Любите единорогов? Юэн улыбается с озорством, и Бетельгейзе, насупившись, отводит взгляд, так как сразу понимает, к чему он клонит. Мерлин, кто-нибудь сотрите с его лица эту смешливую улыбочку. Что тут смешного? Да, ей с детства всегда нравились единороги, она обожала сказки про единорогов и собирала различные фигурки единорогов. Как будто в этом есть что-то смешное?.. — Ну, да… Ладно-ладно, она сама считает это смешным и детским. — Я не сомневался. У вас, кстати, очень милый свитер. — Профессор! — Бетельгейзе аж от возмущения запускает в него тряпкой, которой протирала листья диффенбахии. С недавнего времени Юэн позволяет себе все больше беззаботно подшучивать над ней. Он со смехом уклоняется от тряпки и почти не чувствует себя придурком. Бетельгейзе не злится всерьез. Когда Юэн дурачится, ей становится спокойнее. — Я хотела спросить кое-что. — М-м? Их разговоры часто начинаются подобным образом. Думая об этом, Бетельгейзе улыбается. — Каково это было: узнать о существовании магии? Ее давно интересует этот вопрос. Дети волшебников буквально с рождения, так или иначе, окружены магией, но каково быть маглом, в один день узнающим, что он — волшебник? Теперь наступает очередь Юэна неожиданно для Бетельгейзе смутиться. Он долго сохраняет молчание, прежде чем все-таки ответить: — Ну… Мне было десять, когда случился первый всплеск магии. Я испугался. Юэн убирает с рабочего стола ненужные горшки и инвентарь и будто бы не хочет вдаваться в подробности. Но Бетельгейзе забавляет его смущение, поэтому она мстительно продолжает расспросы. — И как это было? — Я взлетел в комнате и никак не мог спуститься на пол, зависнув под потолком. Мой суеверный отец, увидев это, подумал, что я одержим дьяволом, — Юэн фыркает, как будто это что-то смешное, а Бетельгейзе напрягается. — Хорошо, что хогвартский учебный совет быстро прореагировал и к нам приехала профессор Макгонагалл, иначе отец бы вскоре начал считать меня антихристом. Он улыбается криво и как-то слишком невесело. — Так, пора заняться осинами. Пытается уйти от разговора — как всегда при обсуждении любой неудобной темы. Бетельгейзе, однако, легко игнорирует эту попытку. С Юэном порой необходимо забывать о такте. — Он плохо к этому отнесся? — Не то чтобы плохо… — покусывает губу, хмурится и пытается подобрать нужные слова. — Ладно, кого я обманываю, отец чертовски плохо к этому отнесся. Гробовщики, знаете ли, бывают очень религиозными. — Но он ведь ваш отец. Он обязан был это принять. Разговор рискует свернуть куда-то не туда, поэтому Юэн неопределенно кивает и выходит из оранжереи. Бетельгейзе, коря себя за сказанное, взволнованно идет следом. В отличие от его безобидной шутки про единорогов, она ведь по-настоящему могла его задеть, да? Чертовы маглы, почему любое обсуждение, связанное с ними, всякий раз создает напряженную атмосферу? С одной стороны, Бетельгейзе совершенно невдомек, как Юэн может хорошо относиться к маглам, если даже родной отец его… Не принял? Ненавидел? Она не знает, но понимает, что за коротким уклончивым рассказом явно скрывается куда больше, чем маленький конфликт. С другой стороны, Бёрк-старший определенно «не принял» бы, узнай, что дочь проводит столько времени с маглорожденным. Да и вообще, разве она при таком отце имеет право возмущаться чужими родителями? У всех свои недостатки. Бетельгейзе выскакивает на улицу и торопливо идет за Юэном, не понимая, куда тот уходит, и желая сказать что-то еще. Практически бежит. — Сэр! А Юэн тем временем просто собирается срубить осину для создателя волшебных палочек. Он оборачивается и удивленно смаргивает. — Вы замерзнете, идите обратно в теплицы. Я пока займусь древесиной. Вот оно что. Бетельгейзе не замечает, как они успевают подойти к ровному ряду тонких осин. Кое-где на практически голых ветвях висят еще пожухшие желтые листья, покрытые корочкой льда. Она выбежала за Юэном без верхней одежды, но из-за прилива крови к лицу совсем не обращает внимания на холод. И он ведь тоже не одевался. — А вы сами-то не замерзнете? — Нет, — Юэн усмехается и снимает с себя теплую вязаную жилетку, оставаясь в рубашке. Бетельгейзе не понимает, зачем, но не спорит и только упирается взглядом в линию его груди. — Хорошо, я тогда продолжу поливать растения в третьей теплице. Послушная девочка. Бетельгейзе было собирается вернуться в тепло, поспешно уходя, но, увидев летящий в воздухе топор, с интересом оборачивается и останавливается на середине пути. Юэн ловит и держит древко уверенно, придирчиво осматривает узкие молодые осинки. Наверное, ему жалко пустить любую из них на сырье, поэтому Юэн долго выбирает. Трогает гладкую бледную кору рукой, постукивает, осматривает ветви. Примеряется. Его движения точны и решительны, ткань рубашки натягивается. Теперь понятно, зачем профессор разделся. Сильный удар выбивает клинообразный кусок древесины с первого раза. Делает подруб с одной стороны, переходит на противоположную, чтобы сделать еще один — немного выше. Мелодичный звонкий стук топора об осину усиливается эхом. Возможно, Юэн умеет работать с деревом из-за специфики дела своего отца? Бетельгейзе впервые видит, как кто-то вот так орудует топором, маги ведь предпочитают использовать магию. Красиво. Мороз напоминает о себе, пронизывая тело насквозь через кримпленовую блузу и сарафан. Ежась от холода, Бетельгейзе приходит в движение, убегая в теплицы. Было бы здорово вернуться сейчас на ту теплую маковую поляну. Позднее, когда Бетельгейзе вечером уже сидит у себя в башне, в подземное окно снова стучится почтовая сова. От Гвинет долго не было ответа, и Бетельгейзе начала волноваться: вдруг ее письмо показалось слишком навязчивым? Может, стоило повременить с ответом? Еще больше она переживала, что из-за пропажи Брауна у них с Томом проблемы, но старательно откидывала от себя мысли о таком развитии событий. Однако письмо не утешает. «Извини, что долго не писала. Нам пришлось уехать из Лондона на каникулы, потому что министерские ищейки заколебали. Они докапывались до Тома все Рождество, постоянно приходили к нам домой, и так до Нового года. Мне тоже перепало. Тетя с дядей взбесились и взяли путевку в Париж, так что мы несколько дней провели во Франции. Было классно, и я бы предпочла остаться там подольше, потому что от этих козлов никакого спасения нет. Только вернулись домой, а они тут как тут, но сделать ничего не могут. Сычуют, гады». Бетельгейзе вздыхает, читая дальше, и с недоумением цепляется взглядом за следующие слова: «… когда они уже отстанут? Мы же все вместе ехали в одном купе, черт возьми. Не знаю, куда после этого свалил Саймон, но мы с Томом сразу пошли домой». Если в прошлом письме ей показалось логичным то, что Гвинет ничего не пишет о походе Тома с его соседом по комнате в Запретный лес, то написанное в новом полностью противоречит тому, что Гвинет говорила перед уездом. «Том знает не больше меня, но на него продолжают давить. Надеюсь, Саймон скоро объявится и все это кончится». Может быть, ребята передумали в последний момент? Или Гвинет подозревает, что министерские люди, расследующие пропажу когтевранца, читают ее почту, поэтому таким образом хочет отвести подозрения? Надо будет ей подыграть. «А ты как? Вы хорошо провели время или так и топчетесь на одном месте?» Бетельгейзе улыбается, переключившись на куда более приятную тему. Советы ей уже не то чтобы требуются, проблема вроде разрешилась, и на месте топтаться они с Юэном перестали. Но одна строка из письма цепляет по-особенному: «Тебе стоит быть посмелее, потому что этот человек слишком совестливый». Совестливый? Вот уж точно. «Мне всегда казалось, что у него вообще прям такая, знаешь, тонкая душевная организация». Наконец становится окончательно понятно, что Гвинет прекрасно понимает о ком речь, хотя Бетельгейзе нигде ни разу не писала напрямую, что это Юэн. «О, кстати. Мои дяди с ним работали какое-то время. Если будет интересно, потом расскажу, что вспомню». Бетельгейзе ложится на диван, закидывая ноги на черную потертую спинку. Сегодня она не будет торопиться с ответом, но серьезно задумывается о словах Гвинет про смелость. В конце концов, у них с Юэном все еще остается одна серьезная актуальная проблема: он нещадно злоупотребляет темным зельем, которое ни к чему хорошему не приведет. Бетельгейзе не упрекает, не лезет с нравоучениями как Снейп, но это не значит, что она ничего не собирается предпринимать. Вспоминает первый снег. Тогда Юэн сказал, что на войне потерял себя. Возможно, он имел в виду как раз таки свою зависимость от зелья. Вечно флегматичный, сонный и пьяно ходящий. Покачивающийся. Бетельгейзе вообще редко видела, чтобы он так быстро и резко двигался, как сегодня, когда рубил осину. Интересно, каким он был до зелья? Наверное, обычным здоровым парнем, не чурающимся тяжелого физического труда. Может быть, играл в квиддич в своей факультетской команде. Хотя ладно, на метле его представить не получается при всем желании. Чем она может помочь? Бетельгейзе хочется верить, что она хоть немного отвлекает его от дурных мыслей, хотя бы на одну десятую, как он отвлекает ее. И отвлекает ведь. Но вместо того, чтобы уменьшить дозу, Юэн наоборот увеличивает ее до такой степени, что зелье подходит к концу гораздо раньше, чем планировалось. Они снова в теплицах, ставших обоим вторым домом. Разбирают отсеченные бледные ветви, обрабатывая от лишних сучков, которые тоже пойдут как сырье для старого волшебника. Профессор то и дело отвлекается, наблюдая за своей ученицей. Сегодня чуть более нетрезв, чем обычно, но пребывает в особенно хорошем настроении. Бетельгейзе нравится, когда он такой. Сейчас она не чувствует изучающего взгляда, потому что занята пристальным рассматриванием собственных пальцев: колется. Куда-то попала заноза с осиновых веток. Бетельгейзе безуспешно пытается что-нибудь разглядеть, но щепка слишком маленькая, а руки грязные и зрение не идеальное. Вытирает палец о ткань фартука, чтобы убрать хотя бы поверхностную грязь. У нее практически никогда не бывало настолько глубоких заноз. Дома Бетельгейзе не так часто делала что-то руками, а в Хогвартсе, несмотря на постоянную работу с разными растениями, чудом удавалось избегать подобных неприятностей. С надеждой на то, что «Тергео» справится, она тянется за волшебной палочкой. И ничего не происходит. — Акцио «заноза». — Что вы делаете? — Пытаюсь вытащить занозу. — Оригинальное решение. И как, получается? — Нет. Бетельгейзе печально поджимает губы, смотря на палец, который по-прежнему остро болит при прикосновении. — Идите сюда, — Юэн весело улыбается и протягивает руку. Бетельгейзе послушно подходит, вкладывая ладонь в его — приветственно раскрытую. Юэн тоже вглядывается, примерно находит нужную область. У него в свое время этих заноз было — не счесть. Особенно когда в детстве отец заставлял шлифовать тисовые доски или вытачивать узоры. Да и при работе травником нередко. Лезть за иголкой обычно было долго и муторно, а ногтями не всегда получалось. Поэтому Юэн научился избавляться даже от самых глубоких и мелких заноз простым и действенным способом. Ее палец оказывается у него во рту. — Что вы?!.. У меня руки в земле… Бетельгейзе забывает дышать, чувствуя, как кончик его языка проходится по больному месту. Это… приятно. Тело на новое ощущение отзывается совсем странно. У нее грязные руки, а его это совершенно не волнует. Юэн прихватывает участок с занозой зубами и легко всасывает кожу, вытягивая иголочку осинового волокна. Боль проходит. А смущение остается. И что-то еще: новое, непонятное, волнительное. Его лицо безмятежно-спокойное, ее — снова пылает. — Спасибо… — Да не за что. — А где она? — Не знаю, наверное, проглотил. Бетельгейзе почему-то ужасает эта мысль, а его веселит еще сильнее. Мерлин, она так мило смущается. И видел ведь — понравилось. Ради того взгляда из-под полуприкрытых ресниц и сбитого дыхания хочется снова взять ее палец в рот. — Это плохо! — Да нет, ничего такого. Кстати, вы знаете, что из коры осины делают ванилин? Юэн наклоняется, упираясь одной рукой в стол. Казалось бы, что общего у осины и ванили? — Нет, впервые слышу. Как? Что-то изменилось. Ей практически нестерпимо хочется ощутить это снова. Он опускается к ее лицу еще ближе, собираясь поцеловать, и понижает голос, чтобы сказать: — Ждут, пока кора начнет гнить. Культурные девочки никогда не облизывают грязные пальцы и каждый раз моют руки перед едой. Культурных девочек ужасают разговоры о гниении и сама мысль — целоваться после такого. Бетельгейзе — культурная девочка, но не противится. Она без малейшего отвращения тихо отвечает: «фу». И со странным удовольствием принимает его язык у себя во рту. Первый раз, в общем-то. А потом понимает, что пальцы держат ее за подбородок. Привычный страх и напряжение временно уступают место чему-то очень приятному. Юэн-который-не-любит-целоваться дуреет от поцелуев с ничего не умеющей школьницей. Ее рот до сих пор такой невинный, что всякий раз он чувствует себя последним мудаком. Но… В этот раз она другая. Более раскованная, словно находится под действием такого же наваждения, как и он сам. Гораздо больше похожа на своего колдовского двойника. Льнет к нему, обнимая за шею, встает на носочки. И это практически полностью размывает границу между реальностью и сном. Чувствовать ее так близко — животом и грудью. Маленькая, стоит в этом своем рабочем фартуке. Он спешно развязывает поясок за ее спиной и шейную ленту. Может быть, перед Юэном очередная иллюзия? Он уже не понимает. Робко, но она все-таки гладит его язык своим. Помнит, наверное, как он только что вылизывал ее палец. Нёбо гладкое и влажное, а рот горячий. Хочется глубже, до самого сердца, блин. И все-таки приходится сдерживаться. Трогает его шею и плечи, цепляясь за кожу ногтями. Она — еще совсем девочка, но брюки становятся тесными. Юэн и сам давным-давно гниет изнутри. Забыв, как дышать, Бетельгейзе чувствует, что голова кружится. Чуть отстраняется сама, отталкивая ногой свалившийся на пол фартук. И ничего не успевает сказать или сделать больше: Юэн разворачивает ее спиной к столу и усаживает на столешницу, небрежно смахивая необработанные осиновые ветви. Пугает, заставляет подавиться страхом и задохнуться раньше, чем его рот снова накрывает ее. Но ему необходимо это сейчас, чтобы окончательно не потерять рассудок. Дрожит. Бледная такая, холодная. Сама как осина — тонкая и трепещущая вся от малейшего прикосновения. Нет, не иллюзия, это настоящая Бетельгейзе, чьи пальчики гладят его по загривку. А он опускается к шее, две верхние пуговицы блузки легко поддаются. Отодвигает ткань, прихватывает тонкую белую кожу губами и млеет. Вкус такой желанный, что хочется зубы в нее запустить. — Скажи… Она шепчет сдавленно, вынуждая остановиться и поднять голову. Зелень взгляда и слова немного отрезвляют, вытягивают, будто из-под толщи воды, и приводят в чувства. — … что ты видишь, когда принимаешь зелье? Вопрос повисает в воздухе — совершенно горячем, плавящемся от дыхания. Такой неуместный и уместный одновременно, что Юэн замирает, не в силах солгать. — Тебя. Как приговор. Вот так просто и безнадежно: Тебя. Чтобы сразу стало понятно — у них проблемы. У нее — совершенно не готовой к такому напору, и у него — отключившего мозги на какой-то момент. Ответ будто на ладонь ложится, и все становится кристально ясно. Бетельгейзе чувствует себя напуганной до чертиков. — Давно? — Давно. Еще после того раза, когда стирал кровь с твоих губ. Между ними — лишь ее коленки, не позволяющие сократить расстояние. Сегодня Юэн выпил больше, чем положено, поэтому крыша съехала в самый неподходящий момент. Только со звуками робкого голоса он, наконец, очнулся. Иллюзия никогда ничего не говорила вслух. Не задавала вопросов, не отводила, смущенная пониманием, взгляд. Вздыхает, утыкается лицом в девичью шею и упирается руками в стол за хрупкой спиной. Нужно перевести дыхание и успокоиться. — Просто посиди так немного. — Хорошо. Плохо. Это сейчас нормально или ненормально? Юэн выглядит не слишком-то здоровым, но может быть для парней в таких ситуациях это обычное дело? С ним явно что-то происходит, а ты пойди пойми, что. Бетельгейзе не ребенок, знает немного о мужской физиологии, и все-таки сомневается. Мышцы напряжены, а дыхание глубокое и тяжелое. Нормально или не нормально? Блин! Шея все еще горит. Это было так… ох. Сердце стучит где-то в горле. Грудь вздымается не менее тяжело, чем его. Такие ласки ей определенно будут доставлять особенное удовольствие. Как и его «магловские методы». Что теперь делать? Ответ Юэна смущает окончательно, но его затуманенный взгляд такой честный, а голос — безнадежный, что не поверить не получается. Закусывает костяшку собственного указательного пальца, все еще сидя на столе и чувствуя его руки где-то недалеко от своих бедер. Все очень-очень просто. Даже инструкция не нужна. Ты же хотела ему помочь? Бетельгейзе сглатывает нервный ком. Да, хотела, но подобное в ее ближайшие планы точно не входило. У нее вообще был сплошь негативный опыт в таких делах. Лихорадочно соображает, пока профессор стоит, успокаиваясь, и вспоминает то, что вспоминать сейчас — самая плохая идея. Прямо-таки ужасная. — Профессор… Он молча отнимает голову от ее плеча, вздыхает — последний раз втягивает в себя аромат кожи. Все, хватит, наотдыхался. — Извини. Работа с осиной после этого идет как обычно, словно ничего и не произошло, но Бетельгейзе до самого ухода из теплиц испытывает сплошную неловкость: роняет что-нибудь, путает, забывает. Самое дурацкое, что она даже не пыталась сопротивляться. И не хотела. И вообще… Ей ведь понравилось. Юэн остановился сам, без какого-либо протеста. А если бы она ничего не спросила? Если бы это наваждение так и не спало, что бы он сделал? Мерлин. Короткие каблуки зимних башмаков нервно стучат по каменным коридорам подземелья.

***

Вечером решено напиться, чтобы снять напряжение. Пустая хрустальная тара из-под огневиски стоит на полу возле кровати, а сам Юэн сидит, откинувшись на спинку дивана, и по обыкновению рассматривает потолок. Облупившаяся штукатурка, трещины, коричневые пятна старой течи. Паук, бдящий в углу. Он испугался. Из-за этого гребаного зелья чуть не сделал что-то совсем неправильное по отношению к ней. По-настоящему. Мерлин, спасибо, что Бетельгейзе заговорила. Если тогда, после вечера в слизеринской спальне, Юэн был практически уверен, что ничего не было, только провал в памяти настораживал, то тут… Он все осознавал. Не было никакого перехода, его просто переклинило, и все. И до свидания. Все зашло слишком далеко. Чувство вины достигает своего апогея. Бетельгейзе не заслуживает такого. Ей требуется трепетное и внимательное отношение, аккуратность, а не взрослый дядя, желающий трахнуть на рабочем столе. И чем дальше, тем вероятность, что его крыша таки слетит, становится выше. Абзац. Это подло, учитывая все обстоятельства. Юэн чувствует себя сучьим Иудой за то, что делает с ней. Потому что это действительно предательство. Предательство доверия, предательство чувств, предательство собственного «я»… С другой стороны, заставить себя отказаться от Бетельгейзе, оставаясь при этом в школе — уже выше сил. Юэн смотрит на флакон с остатками сонного зелья долгие пять минут и заталкивает его дрожащей рукой поглубже в самый дальний ящик рабочего стола. В субботу состоится суд в Визенгамоте. Нужно прекратить прием хотя бы на время до заседания, а потом… Потом будет все равно. Решение пришло уже давно, хотя Юэн продолжает сомневаться. Теперь последние сомнения отпадают. Потому что скоро все кончится. Он признается ей, обязательно. Прямо в суде перед полусотней сконфуженных присяжных. Потому что только так можно отрезать все пути к отступлению. Вот тебе, Иуда, осина. Хоть раз поступи с ней по совести. И да, на этом все кончится. Его уволят к хренам, теперь уже наверняка. Эта мука прекратится. Никаких уроков, никаких учениц, никаких школьных коридоров. Нужно просто уехать отсюда куда-нибудь подальше. Например, вернуться в Шотландию. Отцовская компания все еще ждет, а тисовая роща наверняка заросла без ухода. Делать гробы — это же так весело. Просто прекрасно. Именно для этого он и родился. Именно поэтому его так назвали. Сраные тисы. Юэн зло пинает босой ногой тяжелую прямоугольную бутылку и сразу же хватается за ушибленные пальцы. Сука, что ж так больно-то. Что же так больно-то?..

***

Бетельгейзе замечает, что Юэн становится дерганым и нервным. Из его движений пропадает привычная плавучесть и флегматичность, сменяясь резкостью и угловатостью. А еще у него иногда беспричинно трясутся руки, из-за чего падают, разбиваясь, горшки, рассыпается земля, семена и травы. Все, как говорится, валится из рук. Но он хотя бы не отстраняется, наоборот становится более раскованным, неформальным в общении. По-прежнему улыбается ей, гладит по щеке, аккуратно целует. Такой мрачный и хмурый, когда не замечает, что за ним наблюдают. И такой ласковый, когда она рядом. Бетельгейзе не понимает, что происходит, и это уже кажется ей обычным делом. Ее саму постоянно бьет дрожь из-за предстоящего суда, так что разбираться с новой проблемой сил не остается. В пятницу ее совершеннолетие. Глостерия приносит новый подарок от матери — огромную энциклопедию лекарственных растений за авторством самой Филлиды Споры. Фолиант выглядит очень внушительно и дорого: темно-зеленая обложка с золотым тиснением, а внутри — множество иллюстраций и подробных заметок. Бетельгейзе с трепетом перелистывает страницы, замечая множество совершенно незнакомых названий. Не книга, а клад! Данная энциклопедия считается в волшебном мире настоящей редкостью, поэтому Бетельгейзе не представляет, как и где, особенно в своем-то состоянии, мама смогла ее достать. Дома таких книг точно не было. Еще бы, зачем гордому семейству Бёрков книжка о каких-то там лекарственных травах? По-детски хочется показать свое сокровище Юэну. Он, наверное, оценит. Но… Бетельгейзе вздыхает и бережно гладит книгу по корешку. Глупо как-то — тащить ее в теплицы. Вдруг он еще подумает, что она хвастается? (вроде Юэн подобными мыслями не страдает, но кто его знает?) В то же время, оставлять энциклопедию здесь чревато последствиями. В понедельник вернутся остальные студенты, и тогда ее вещи снова могут пострадать, а эта книга слишком дорога во всех смыслах. Поэтому Бетельгейзе решительно тащит мамин подарок в комнату травника. Ну, у нее ведь есть железный повод. Юэн заспанно высовывает голову из-за двери, разбуженный взволнованным стуком. На башке у него гнездо, под глазами мешки, а на щеке красный след отпечатавшихся складок наволочки. — С добрым утром. — Ага. — Эм… Я могу войти? Юэн зависает, задумываясь. Он так долго соображает, что Бетельгейзе уже начинает беситься, хоть профессор и не придуряется. — С добрым утром. Да, заходи. — Я вас разбудила? Юэн трет лицо ладонями и покачивается. Вопрос в каком-либо другом ответе не нуждается. — Сколько времени? — Семь утра, сэр. Вполне нормальное время для подъема. Тем не менее, Юэн делает страдальческое лицо и, кажется, больше всего на свете хочет обратно лечь спать. Пока что он просто садится на диван, натягивая на плечи все так и норовящий свалиться плед. Снова раздет по пояс, но, спасибо, в этот раз успел замотаться хоть во что-то. Его сонный недоумевающий вид опять напоминает Бетельгейзе то, о чем нельзя вспоминать. Особенно сейчас. Она не знает, что он перестал принимать зелье, поэтому все еще раздумывает над тем, чтобы… — Бессердечная. … помочь? — Я хотела попросить, — Бетельгейзе красноречиво смотрит на книгу, пока Юэн смотрит на нее саму из-под полуприкрытых век. — Можно оставить это здесь? — Что это? — Это «Полная энциклопедия лекарственных растений» Филлиды Споры! — горячо и восхищенно. Юэн немного оживляется и с интересом переводит взгляд на фолиант, ожидая объяснений. — Мне мама прислала в подарок. Но я боюсь оставлять ее в слизеринской спальне, сами понимаете. — Оставляй, — он чешет подбородок, пожимая плечами. — Но до возвращения твоих однокурсников еще три дня. Можно же было хотя бы днем зайти? В голосе звучит укор, а глаза то и дело обратно закрываются. Бетельгейзе подходит ближе, кладет книгу рядом на диван и склоняет голову набок. — Я была очень обрадована подарком. Хотелось поскорее показать его вам. Смотрит сверху вниз — какое редкое для них положение. Юэн все еще хочет спать, но уже намного меньше. Положить бы ладони на эту узкую мельтешащую перед глазами талию… Бетельгейзе наклоняется к нему, касаясь голой ключицы подушечками пальцев. Взгляд невольно опускается ниже, ищет спрятанный за вязаной тканью пледа шрам. А еще ей хочется увидеть его спину. В прошлый раз в теплицах она снова нащупала на его шее узкий продолговатый след, который показался слишком… знакомым. Она уже чувствовала его раньше. «Бетельгейзе пришла к нему ночью. Погладила по лицу, убрав смоляно-черную челку со лба. Коснулась ладонью лопатки, ощутив кожей старый длинный рубец. — Что такое? Кошмар приснился? — Вроде того. — Забирайся. Она залезла на кровать к брату, но не легла. Сонно он видел какое-то движение, но глаза слипались и не получалось ничего понять. — Ложись, завтра рано вставать. — Алькор… Мне страшно. — Ну ты чего? Юношеская рука поднимается, чтобы ласково погладить по бархатной коже предплечья. — Не бойся, я никому не дам тебя в обиду. — Рано или поздно кто-то из друзей отца сделает со мной то же, что и с мамой. Я хочу, чтобы ты был первым. Только теперь у Алькора получается сфокусировать взгляд и в полумраке комнаты разглядеть силуэт обнаженной груди — еще не сформировавшейся и совсем маленькой. Он резко садится, протирая глаза двумя пальцами, чтобы вернуть зрению ясность. — Пожалуйста… — Прекрати. Брат судорожно натягивает ее сорочку обратно на узкие девичьи плечи. — Никто не сделает этого с тобой. Я не позволю. Иди сюда. Крепко обнимает ее, трясущуюся от плача, и прижимает к себе. В какой-то мере Алькор всегда старался заменить Бетельгейзе отца, подарить ту отцовскую любовь, которой девочка была лишена. То, что она предлагала сейчас, было так дико и ужасно, что совсем не укладывалось в голове. Ни в его, ни в ее, в общем-то. Через несколько дней Алькор с удовольствием наблюдал, как мракоборцы расправляются с их отцом. А Бетельгейзе впервые за четырнадцать лет почувствовала себя в безопасности». Мерлин, ну почему она теперь каждый божий день вспоминает это? По несколько раз на дню с того момента, когда Юэн усадил ее на стол в теплицах. Чувство стыда просто душит. Дура. Пальцы сжимаются в кулак, все еще оставаясь на мужском плече. Поправляет сбившийся плед, избегая взгляда серых вдумчивых глаз. — Можете почитать, если захотите. Или поспите еще. А я пойду. В этот раз была очередь Юэна абсолютно ничего не понять. Днем они, укладывая осиновую древесину для дальнейшей транспортировки, разговаривают так, будто этой странной сцены утром никогда не происходило. Бетельгейзе помогает собирать всякие мелкие веточки и запечатывает коробки магией, пока Юэн складывает очищенные от коры бревна. Она тише, чем обычно, и постоянно погружается в собственные мысли, но он знает — это не из-за него. — Завтра будет слушание. Бетельгейзе говорит тихо, держа волшебную палочку в руке. Подавленно. Юэн отрывается от коробок, распрямляясь. В общем-то, он ждал, пока она заговорит о Визенгамоте. — Было бы здорово, — она горько усмехается, не поднимая взгляда, и говорит куда-то в сторону, — если бы вы и там были со мной. — Я буду с тобой. Взгляды пересекаются. Бетельгейзе выглядит удивленной, а ее бледные щеки снова трогает легкий румянец. И… напрасно. — Я тоже один из свидетелей. — Не знала. Облизывает пересохшие губы. Выглядит слегка разочарованной, но только пару мгновений, а потом, будто бы вспомнив что-то приятное, улыбается сама себе. — Расскажите: каков Визенгамот? — Что ты хочешь знать о нем? — Ну… как он выглядит? Где находится? — Это ведь не одно помещение. — Юэн тихо посмеивается. — На втором уровне в отделе магического правопорядка есть несколько залов для слушаний, всякие кабинеты. Бетельгейзе совсем плохо знает структуру министерства магии, и была там всего раз — вместе с ним же, — поэтому теперь, смущенная своим незнанием, сильно хмурится. — Еще там находится большая магическая клумба с настурцией, к которой я приложил руку. Ему легко удается развеселить ее, поэтому Бетельгейзе, забыв хмуриться, тоже смеется. — Вы посадили цветы даже в министерстве магии? — О, это не просто цветы. Ты когда-нибудь слышала про селам? — Юэн опирается локтями о коробку, а тон его становится заговорщицким, вызывая любопытство. — Нет, никогда, — Бетельгейзе качает головой, во взгляде снова появляется детский интерес. — Что это? — Особый язык цветов, в котором каждый цветок имеет свое значение. — А, да, я слышала о чем-то похожем… И что значит настурция? — Победа, — он улыбается. — Мы посадили ее, когда закончилась война. — Очень символично. Покажете? — В нашем случае суд будет проходить на самом низком уровне, так что мы их вряд ли увидим. — Это на каком? — На десятом. В зале номер десять. Там всегда проходят все самые громкие заседания. Бетельгейзе укомплектовывает последнюю коробку, глубоко задумавшись. — Не переживай, мы будем с Дамблдором и еще множеством людей. Заблудиться не выйдет. Юэн, подойдя ближе и опершись о стол, прямо-таки мысли читает. Бетельгейзе хоть и понимает, что будет в сопровождении директора и министерских служащих, все равно волнуется, что если что-то пойдет не так… А что может пойти не так? Много чего. Она вообще плохо представляет, как сможет выдержать это испытание, и в последнее время все чаще и чаще задумывается, что если станет совсем невыносимо, просто сбежит. Пальцы убирают с лица выбившуюся из хвоста черную прядь за ухо. Юэн остается с ней таким терпеливым и заботливым, что даже сердце щемит от этой нежности. А в носу щиплет. Плакать нельзя, но когда его теплые руки обнимают, позволяя спрятаться лицом в груди, глаза предательски печет. Гладит по голове и спине — опять как ребенка. А потом сразу становится легче. Мерлин, у нее нет сейчас никого ближе. Как и — по совершенно непонятной и необъяснимой причине — у него. Юэну стыдно. Что будет с ней, когда он признается? Что останется от них тогда? Все закончится завтра. Губы целуют черную макушку, а на душе почему-то становится легко и пусто. Так не будет лучше — ни ей, ни ему, — но будет правильно. Он должен был найти в себе силы и признаться уже давно. И ничего бы не было. Ни объятий. Ни слез. Ничего. — Что тебе подарить? — А? — Бетельгейзе отнимает лицо от его груди. Только узкие ладошки по-прежнему остаются лежать поверх вязанной коричневой жилетки. — В честь дня рождения. Становится как-то неловко. Она не хотела ничего говорить о своем совершеннолетии, и утром уже раз сто пожалела о том, что принесла энциклопедию. И уж тем более не хотела, чтобы Юэн думал, будто тоже что-то ей должен. — Хочу какую-нибудь магловскую книгу. Но почему-то без лишних раздумий просит о подарке. Юэн выглядит несколько удивленным и растерянным, все еще держа ее в своих руках. — Что-нибудь из художественной литературы или поэзии. — Мерлин, зачем? — Мне интересно. Магловскую книгу в Хогвартсе не достанешь, к тому же Юэн не любит дарить абы что. Но раз сам спросил на свою голову, отступать теперь некуда. — Хорошо, но придется подождать. Скорее всего это будет прощальный подарок.

***

Новое слушание отличается от предыдущих. Если во время допроса Каркарова или Бэгмена в зал номер десять допустили журналистов и зрителей, то сегодня в суде должны были находиться только коллегия старейшин и свидетели. Темные стены едва освещаются немногочисленными факелами, а большинство скамей пусты. Свидетелей совсем немного, а кресло, оббитое колючими цепями, ждет свою первую жертву. Как объяснил ранее директор, такие меры приняты по требованию чистокровных семей, чья вина еще не доказана. С каждого присутствующего в зале взято соглашение о неразглашении всего, что будет сказано в суде. Бетельгейзе натурально потряхивает. Это уже не дрожь, а видная невооруженным глазом трясучка, от которой вздрагивает все тело. Чисто на грани истерики. Она измотана ожиданием и страхами настолько, что напрочь забывает о вежливости и манерах, ни на кого не обращая внимания. Ни чудесный кабинет Дамблдора, ни сам директор не смогли отвлечь. Среди старейшин немало знакомых лиц, а Бетельгейзе никому даже не кивает. Единственный, за кого она держится — по-прежнему Юэн. Единственный, кто по-настоящему близок. Но и он сегодня словно добить ее хочет своим поведением. Все пошло по одному месту как обычно прямо с утра. Дамблдор сидит на переднем ряду, а они с Юэном, как свидетели, через ряд за его спиной. Юэн немного пьян и ведет себя вообще очень странно. Сначала он пришел в директорский кабинет с отчетливым запахом перегара. Сказать, что Дамблдор был не в восторге — ничего не сказать. Потом, абсолютно забив на осторожность, попытался обнять ее прямо в атриуме. Бетельгейзе совершенно ничего не соображала и теряла связь с реальностью, а от этого странного состояния Юэна становилось еще хуже и страшнее. Ей и так хватало проблем, чтобы переживать за великовозрастного детину, который явно нарывался. За все время, что она его знала, Юэн никогда себя так не вел, поэтому все происходящее казалось каким-то абсурдом. Или страшным сном. Очень страшным. Костяшки его пальцев касаются ее скулы. — Эй, кто-нибудь может увидеть! — Бетельгейзе резко отстраняется и шепчет громко, испуганно. А Юэну все равно, в общем-то, если увидят. — Ты меня пугаешь, — одними губами. И тогда он улыбается так болезненно-вымученно, что ей снова хочется плакать. От непонимания и затапливающего страха. Хватитхватитхватит! Юэн вздыхает, и этот вздох получается рваным и прерывистым. Убирает руку. Косится в сторону Дамблдора. Сегодня у старика все-таки должно лопнуть терпение. У Юэна бы на его месте точно лопнуло. Вспоминает, с каким осуждением директор встретил его утром. — Профессор Форни. — Я же не на работе. Дамблдор промолчал, но посмотрел так, что сразу захотелось встать в угол. Директор видел своего бывшего ученика насквозь, но ничего не предпринимал, сохраняя слоновье спокойствие. Только незадолго до входа в зал суда тихо предостерег: — Мистер Форни, не делайте того, о чем будете жалеть. — Не буду. Жалеть. Пожалуй, Дамблдор и так сделал уже слишком много. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, в первую очередь. И если человек не хочет спасения, насильно его не всегда можно вытащить. А этот утопающий заслуживает того наказания, которое себе приготовил. Целиком и полностью. В зал входит молодая женщина в судейской одежде. Русые волосы собраны в аккуратную прическу, которую венчает трапециевидный головной убор. Очень энергичная и веселая, разом ломает все стереотипы о судьях. Проходит рядом со скамьями, где сидит Дамблдор, любезничает с директором, а потом замечает сидящего выше Юэна. На симпатичном лице отпечатывается такое глубокое возмущение, что Бетельгейзе временно отвлекается от своих страхов. Она краем глаза следит за Юэном, который смотрит на судью холодно и без лишних эмоций. Зло прыснув, женщина быстро поднимается по лестнице к ним, пока еще не успела собраться вся коллегия. Вежливо улыбается Бетельгейзе, приветствует Юэна и наклоняется к нему. Бетельгейзе чувствует запах раньше, чем успевает услышать совсем уж фамильярное: — Какого хрена, Форни? Оу. Бетельгейзе хочется слиться со скамьей. Ее даже перестает так колотить, хотя тошнота усиливается — эти духи невозможно ни с чем спутать. — Не понимаю, о чем вы, министр. — Вы явились в суд в ненадлежащем виде. — Хм, прошу прощения. Наверное, я должен удалиться? Сплошные провокации на провокациях. — Как тебе не стыдно? Какой ты пример подаешь своей ученице?! — министр говорит, понизив голос, и кивает в сторону притихшей Бетельгейзе. — Так я могу идти? — Нет! Видно, что она кипит от злости и негодования. Такая женщина и треснуть по голове запросто может. Бетельгейзе нервно грызет ноготь, не замечая, что сгрызла его до крови. Прекрасно. Это министр магии. На Рождество она ходила в пальто министра магии. Восхитительно. Министр магии отчитывает Юэна так, словно они десять лет были вместе. Это определенно то, чего ей не хватало сегодня. Думала, Бетельгейзе, этот день уже не может стать хуже и страннее? Ха-ха-ха. Ха-ха. … Бесподобно. Когда женщина отходит, устраиваясь на месте судьи, тело снова неприятно пробивает дрожью. — Мог бы и сказать, что твоя знакомая — министр магии. — Это бы что-то изменило? — Юэн хмыкает в ответ. Постепенно центральные ряды заполняются членами судебной коллегии. Когда в зал вводят первого подсудимого, министр — Миллисента Багнолд — говорит вступительную речь. Тут она преображается, превращаясь в строгую и серьезную женщину, даже выглядит сразу лет на пять старше. Розье-старшего усаживают в кресло, и цепи с золотым блеском защелкиваются на его теле, обвивая. Два жутких существа, парящих над полом, отлетают чуть поодаль, но остаются в зале. Черные балахоны, зияющие темнотой капюшоны… Бетельгейзе впервые видит дементоров вживую. С такого расстояния они не причиняют вреда судьям и свидетелям, но душу все равно леденит липкий ужас. Хотя, наверное, дементоры тут ни при чем. Ей и без дементоров последние двадцать минут отчаянно хочется вывернуть содержимое желудка. Когда наступает очередь отвечать, Бетельгейзе неуклюже перелезает через Юэна и чувствует скользящее прикосновение его ладони к ее голени. От этого по телу бегут мурашки. Святой Салазар, за то, чтобы оказаться сейчас где-нибудь в теплицах вместе с ним, она бы все отдала. Себя в том числе. Что же, по крайней мере, старик, обмотанный цепями, не внушает такого сильного страха, как те, кто последуют за ним, поэтому у Бетельгейзе получается выступить против него без обмороков. Правда, перестать заикаться и тормозить никак не выходит. Сейчас Розье выглядит истощенным и изнеможенным, хотя несколько лет назад неоднократно посещал поместье Бёрков, приводя все новых жертв для пыток. Бетельгейзе видела всего однажды, как он пустил непростительное в пленника, свихнувшегося от боли, но и этого достаточно для показаний — она рассказывает все быстро и без лишних деталей, а потом благополучно возвращается на место, чтобы уступить место следующему свидетелю. Сына Розье — такого же пожирателя смерти — убили мракоборцы, а вот сам он успешно три года водил министерство за нос. То, что его теперь ждет пожизненное заключение в Азкабане, ни для кого не секрет. Бетельгейзе старается не думать о том, что ее, в свою очередь, ждет в школе, но испытывает зыбкое призрачное удовлетворение. Впрочем, помимо Розье и Сивого, она знает еще парочку тайн. Одна из них касается неуловимого Яксли. В общем-то, как подозревала Бетельгейзе, то, что сделали с ее матерью, было именно делом рук Яксли или его приближенных. Эта мразь вызывает не меньше ненависти и отвращения, чем Сивый, но при виде его Бетельгейзе хотя бы не теряет рассудок. Сивый на нее действует иначе. Он вызывает такой дикий первородный животный страх, что когда двери открываются снова, чтобы сменить Розье на оборотня, глаза наполняются влагой. Это чудовище никого не боится. Кажется, даже дементоры не наносят ему никакого урона. Сивый лишь скалится и плотоядно облизывается. Особенно, заметив свою давнюю аппетитную «знакомую». Когда его дикая пасть в очередной раз раскрывается, чтобы продемонстрировать острые заточенные как у акулы зубы и красный язык, Бетельгейзе накрывает рот ладонями, чувствуя вкус желчи и желудочного сока во рту. Нужно как-то взять себя в руки. Выдержать это. Перевести дыхание и выдержать. Она должна, хотя бы ради Алькора. Заходится в кашле, скрывающем рвотные позывы, сгибается пополам, прячась за высокий седой силуэт Альбуса Дамблдора. В голове гудит, и все голоса уходят на задний план. Сейчас бы ей было совершенно плевать на окружающих, если бы Юэн притянул к себе и обнял, как делал всякий раз в теплицах, потому что это было самым желанным и необходимым, единственным спасением. Но он не обнимает. Бетельгейзе открывает глаза, отдышавшись, озирается и не находит его возле себя. Она даже не заметила, как он ушел, и теперь не понимает, куда, лихорадочно окидывая взглядом зал. Голос Юэна звучит спокойно и совсем недалеко. Он уже стоит за небольшой кафедрой истца, готовый к ответу, и все смотрит на Бетельгейзе: с жалостью и… Это безграничное чувство вины, такое сильное, что прибивает, заставляет покачать головой, не веря. Она понимает, что он собирается сказать, раньше, чем Юэн снова открывает рот. Не надо, пожалуйста… Не надо… Господиумоляюненадомолчи — Я — Юэн Огастес Форни. При попытке задержания в августе тысяча девятьсот восемьдесят первого был ранен оборотнем — Фенриром Сивым.