***
После ухода Бетельгейзе Юэн какое-то время сидит прямо в верхней одежде на своем заботливо подготовленном домовиками диване. Эйфория и первая радость от встречи постепенно сменяются тревогой. Ему все еще странно и сложно поверить в то, что Бетельгейзе не против его видеть. И… Она ведь рада ему, да? Сама обняла, сама потянулась. И тоже скучала. Хотя не стоит исключать, что он для нее сейчас просто меньшая из зол. Сложно. Юэн вздыхает, откидывается на диван, заваливаясь прямо в обуви, и задумчиво пялится в родной потолок. Вернуться в школу было не так-то просто и условия, которые ему поставили, совсем не радовали, но это ведь того стоит, да? Да, наверное. Теперь нужно будет переделать кучу дел и начать надо хотя бы с разбора вещей, но Юэн предается недавним воспоминаниям. — Ну здравствуй, Форни. Миллисента пришла вечером, без предупреждения, и он порадовался, что не успел слишком много выпить. В Дырявом котле было не так уж много народу, Бармен Том натирал бокалы, Юэн отложил газету — там он искал какие-нибудь свежие новости о Сивом, все же прошло первое полнолуние после его побега, — и машинально встал, чтобы отодвинуть свободный стул рядом. Она села за стойку, расстегнув пальто, но не сняв его полностью. Том, увидев гостью, весь рассыпался в поклонах и улыбках. — Госпожа министр! Какая честь, как я давно вас здесь не видел. — С тех пор, когда я еще была главой отдела защиты маглорожденных волшебников, — министр улыбнулась старику тепло и ласково. Раньше они иногда, бывало, приходили сюда выпить после работы. Потом во время работы. Миллисента сама была его работой. — Тебе как обычно? — Да. Но не так много, — она засмеялась. — Я ненадолго. — Том, есть стаут? — Юэн перевел взгляд на бармена, который счастливо пробормотал «конечно-конечно», поспешно разливая темный густой напиток в высокий бокал. — Так в чем дело? Ты ведь не выпить со мной пришла. — Ну, почему нет? — Миллисента пожала плечами, не спеша раскрывать причину своего визита. Том поставил стаут на стойку в ожидании дальнейших просьб. Молча выпили. Напряжение становилось сильнее. — Извини. Мне жаль, — Юэн вздохнул, подбирая слова, чтобы продолжить мысль. — Я… Я не должен был говорить это. Не важно, зачем пришла Миллисента, он чувствовал себя виноватым и действительно хотел извиниться, вот только повода для разговора не было. Полнолуние прошло, немного «отпустило», да и в школу приехали мракоборцы; короче, повторно заявляться в министерство было слишком стыдно и уже не хватало духу. — Не должен был. Но что сказано, то сказано. Ты не так уж часто меня о чем-то просишь, — она продолжила повеселев, и Юэн понял, что извинения приняты. — Думаю, у тебя были веские причины. Миллисента сделала глоток темного, практически черного, напитка и расплылась в блаженной улыбке. Юэн наблюдал краем глаза. Непослушная прядь волос как всегда падала ей на лицо и мешала. — Это ведь из-за Сивого? Думаешь, он сунется в Хогвартс? Он медленно кивнул, а Миллисента поморщилась, гневно стискивая зубы. Побег Фенрира — очередной прокол министерства, свежее пятно на ее репутации. Большую часть войны Министерство магии раз за разом показывало свою некомпетентность и продолжало показывать теперь. Тяжело быть главным. Все поражения и ошибки достаются тебе, минуя остальных ответственных лиц. Господина Минчума это и вовсе сломило. — Ублюдок. Мы два сраных года гонялись за ним! — К тому же Миллисента ненавидела Сивого не меньше, чем Юэн. — Я отправила в школу отряд мракоборцев, они будут следить за лесом и за матчами. — Я слышал. Но зачем сейчас все эти открытые матчи? Ты уверена, что четверо мракоборцев справятся, если что-то случится? — Бэгмен уперся рогом и все тут. Говорит: надо показать обществу, что опасность миновала, пора восстанавливать культурно-массовую деятельность — люди хотят зрелищ и открытых мероприятий! Большинство старейшин его поддержало. — Что-то мне подсказывает, что ты была из их числа, — Юэн фыркнул, ее показное ворчание его не обмануло. Достаточно вспомнить фееричное заявление Миллисенты: когда волшебники начали устраивать масштабные празднества и всячески нарушать Статут о секретности после падения Волан-де-Морта, она публично выступила, защитив и поддержав гражданских словами о том, что все они «имеют право на вечеринку». Фурор в волшебном обществе это произвело знатный. — Но я же не знала, что Сивый сбежит! Это было решено еще до суда. Она сердито продолжила пить свой стаут, а Юэн все улыбался. Иногда ему не хватало Миллисенты и этой ее живости. Ярких эмоций, не скрываемых масками, нетерпимости к лицемерию, способности поставить любого мужика (вроде того же Моргана) на место. Не то чтобы он когда-то жалел, что они расстались, но другом она была хорошим. — На самом деле я пришла сказать тебе о другом, — она отставила от себя полностью пустой бокал, остатки пены стекли по стенкам. Несмотря на крепость напитка, министр ни капли не опьянела, и это было еще одной важной чертой — пить с ней можно было бесконечно долго. Иногда Юэну казалось, что он сам гораздо быстрее теряет контроль над своим телом, чем она. — Я все-таки договорилась с Дамблдором о твоем возвращении в Хогвартс, — всю серьезность фразы портили пенные «усы», и Юэн с трудом удержался, чтобы не засмеяться, лишь показав пальцем себе на уголки губ. А внутри ликовал. — Эй! Ты будешь слушать? — Миллисента с недовольством вытерла рот. — Слушаю. — Не знаю, чем ты так ему насолил, но я вела переписку пять дней! И он так и не согласился восстановить тебя в должности траволога. — Чего? — Того. Дамблдор согласен принять тебя на ставку помощника преподавателя травологии. То есть ты будешь таскать ящики, заниматься грязной работой в теплицах и помогать профессору Стебль. Жалование у тебя, соответственно, будет в два раза меньше, но это все, на что я смогла договориться. Ты не обязан соглашаться. Я понимаю, что ты можешь найти работу намного лучше. Юэн скептически изогнул бровь, смотря на нее, мол, «шутишь?». Он же оборотень. Кто его возьмет на нормальную работу? — Я согласен. Хрен с ним с жалованием, главное, что можно вернуться в школу. Памятуя о состоянии мадам Стебль, Юэн понимал, что будет по сути выполнять прежнюю работу, но за меньшую плату. — И еще… Четверо мракоборцев действительно могут не справиться. Профессор Дамблдор попросил отозвать Моргана со службы, чтобы он возглавил отряд, но кроме него там только два мальчика и Эрни, — ее голос и выражение лица резко посуровели. — Я не хочу просить тебя снова рисковать жизнью, но… Ты ведь все равно хочешь того же, что и я. Юэн невесело хмыкнул. Взгляд у Миллисенты был жестким и решительным. Они давно условились так: он — жертвовать собой, она — приказывать ему это делать. Несмотря на все привязанности и чувства, Миллисента была министром, и ее жизнь стоила в тысячу раз дороже. — Это не из-за тебя, — он покачал головой. — И не из-за Айлин. — О, может быть, это из-за юной мисс Бёрк? — Неожиданно она с хитрой улыбкой придвинулась ближе и закинула руку ему на плечи. Разумеется Миллисента была в курсе, за кем захочет прийти Сивый. Юэн поспешно отстранился. Во-первых, он терпеть не мог, когда она так делала. Во-вторых… а во-вторых это вообще не ее дело! — Отстань. И отодвинься, ты слишком близко. — Мерлин, Форни, — Миллисента ахнула, — поверить не могу, ты влюбился в школьницу? О Господи. — Ты выдаешь желаемое за действительность, — Юэн вцепился в свой пустой бокал, будто искал у того поддержки. Она часто пыталась ему кого-нибудь присмотреть и бесила этим просто неимоверно. Юэн понимал, что это, опять-таки было из чувства вины, но постоянные расспросы и подколы о личной жизни — которой просто не могло быть, учитывая его «болезнь», — выносили. Юэн давно пообещал себе: не влюбляться, не заводить отношений, ничего. Хуже всего, что в этот раз Миллисента, кажется, была недалека от истины. — Можешь собирать вещи, — улыбка у нее стала многозначительной. — Ах да, питание, лечение и жилье по-прежнему бесплатны. Ну хоть это хорошо. Под лечением она наверняка подразумевала волчье противоядие. Вещи Юэн собрал почти сразу. Да там собирать нечего было — он их толком так и не разложил за полмесяца. Хорошо, что не успел отправить кое-как добытую книгу: куда ведь лучше вручить подарок лично, да и хоть какой-то повод для разговора. Юэн тогда не знал, станет ли Бетельгейзе вообще с ним разговаривать. Он вообще ничего не знал и не представлял, что будет дальше. Немыслимо, успел ведь совсем отчаяться и почти смирился… Но вот — несколько дней, и Юэн уже снова в старом добром Хогвартсе полирует подошвой холодный камень. А теперь валяется, раскинувшись, на старом неизменном диване и чувствует себя очень даже неплохо.***
Бетельгейзе даже дышать становится легче. И жить. И вставать по утрам. Пусть они толком не могут поговорить: Юэн почти все время находится в теплицах вместе с профессором Стебль, а Бетельгейзе в конце января тонет под завалом учебных материалов, так еще и пытается справляться с отработкой наказания от декана. Хватает и коротких взглядов в Большом зале, да изредка в коридорах. Бетельгейзе ждет выходных, когда, наконец, сможет прийти к Юэну. Все остальное отходит на задний план. Потому что рядом с ним Бетельгейзе чувствует себя снова… Целой. Сильной. Ее совершенно перестают задевать издевки соучеников и их мелкие пакости. На душе становится спокойнее, появляется странная уверенность, что теперь все будет хорошо. Все мысли — как это было на протяжении декабря — вновь крутятся вокруг одного единственного человека. Бетельгейзе все чаще улыбается и не слышит обидных слов. Потом в школу приезжает журналист, о котором говорила Гвинет. Вернее журналистка — молодая женщина, француженка, несколько лет назад окончившая Шармбатон и переехавшая в Великобританию. Она с интересом посещает все тренировки, делая какие-то заметки в своем ежедневнике, поэтому Бетельгейзе удается увидеть ее пару раз. И даже поговорить об этом с Томом, который все еще не разговаривает с Гвинет, но регулярно появляется там же, где она. — Люблю блондинок, к тому же эта довольно симпатичная, — Том снова курит (на сей раз просто табак), и стоит на трибуне, наблюдая за журналисткой. Бетельгейзе ждала Гвинет после тренировки и, увидев его, решила подойти. Она все еще надеется, что они вот-вот помирятся, хочет этому как-то поспособствовать, потому что Гвинет явно тоскует и переживает из-за приближающегося матча между Когтевраном и Слизерином. — Эм, ну, да… — обсуждать девушек для Бетельгейзе в новинку, но надо же как-то поддержать разговор. — Как думаешь, она быстро сдастся? — В смысле? — Мне. — Ты про журналистку? — Нет, блин, про Гвинет. Конечно про журналистку. У нее, кстати, имя есть — Жозефина Мактир. Ну начинается. Бетельгейзе неодобрительно косится на Тома, который весь такой из себя влажная фантазия каждой второй школьницы: откидывает курчавые черные волосы назад, курит, стоит, подбоченившись. Про то, что он «перетрахал половину Хогвартса» может быть и не преувеличение с такими-то внешними данными и харизмой настоящего мерзавца. — Слушай, если ты хочешь таким образом позлить Гви… — Ну, я пошел. Пожелай мне удачи, — Том перебивает, заметив, что Жозефина поднимается со скамьи и аккуратно складывает вещи в сумочку. — Удачи… — и Бетельгейзе не остается ничего другого, кроме как наблюдать, как он подходит к журналистке, обворожительно улыбается и, видимо, предлагает проводить до школы. Том не просто злится, а собирается мстить. Похоже, поведение и слова Гвинет обидели его слишком сильно. Интересно, все парни так поступают? Раньше Бетельгейзе казалось, что так делают только девушки. Она на секундочку представляет Юэна и аж задыхается от накатившего возмущения. — Черт. Ну нет, он бы не стал точно. Юэн слишком правильный и положительный, и хороший, и вообще… Парочка проходит мимо. Мисс (или миссис?) Мактир действительно хорошо выглядит и даже кажется приятно-знакомой. У нее очень типичное располагающее лицо — таких девочек Шармбатон выпускает пачками. Ну просто идеальная журналистка. Том на ходу подмигивает Бетельгейзе, и та недовольно морщится. А потом замечает спустившуюся на землю Гвинет, которая долгим тяжелым взглядом провожает кузена. Блин, она ведь наверняка видела, что он стоит на трибунах, и скорее всего подумала, что он ждет ее… А он… Тц. Ну что за человек? — Мне абсолютно плевать, кого он трахает, пусть хоть с мадам Пинс спит, — через пятнадцать минут они уже сидят в почти пустом Большом зале. Бетельгейзе настолько обнаглела в последние дни, что ужинала за гриффиндорским столом, правда, приходить для этого приходилось в самом конце, когда основная часть учащихся разбредалась по общежитиям. Сначала гриффиндорцы непонимающе косились и подшучивали, но потом забили. В конце концов, факультет Гвинет относился к ней с куда большей лояльностью, чем родной Слизерин. Еще после суда они полностью прекратили свои нападки, а стараниями Гвинет относительно спокойно пускали к себе за стол. Бетельгейзе знает, что из-за этого потеряет расположение Дианы, но с приездом Юэна совсем перестает заботиться о том, что там о ней думают слизеринцы и какие гадости готовят. Она ловит взгляд со стороны учительского стола и улыбается. — А вы так и не смогли нормально поговорить? — Что? — С профессором Форни. Или его теперь надо звать мистером Форни? — А, нет. От чая исходит волшебный запах мяты — сегодня получилось ухватить чайничек с мятным листом, что для такого позднего ужина было большим везением. Это даже лучше шалфея или ромашки. Бетельгейзе любит мяту с детства: они выращивали ее в саду прямо за домом. Когда мама стала меньше заниматься садом, на участке с мятой выросло много крапивы, но Бетельгейзе все равно упрямо ходила собирать ее, обжигая руки и ноги. Тогда она научилась приминать крапиву так, чтобы та не жалила. По незнанию мяту и крапиву легко спутать из-за схожести внешнего вида. И так же легко различить — стоит только коснуться. Крапива не прощает ошибок, а мята оставляет восхитительный шлейф. Бетельгейзе уже знает, что Юэн хоть и вернулся в школу, пока что занимается в основном грязной работой, которой за полмесяца накопилось достаточно много, и просто помогает профессору Стебль, а не ведет полноценные уроки. Сегодня у них было первое совместное занятие. Бетельгейзе постоянно забывала о практическом задании, которое получила, и наблюдала за тем, как Юэн мило болтает с пуффендуйским деканом, помогая женщине заготавливать компост. В компании своего бывшего ученика та чувствовала себя намного увереннее, и от этого на душе у Бетельгейзе становилось тепло. При нем слизеринцы не рисковали злословить в адрес профессора Стебль, потому что стоило Юэну в начале урока очень красноречиво посмотреть на кого-то из парней, ляпнувшего что-то про испачканную птичьим пометом шляпу, и как бы невзначай хрустнуть пальцами, как все недовольные почтительно замолчали. В целом на уроках Юэн всегда был дружелюбен и вежлив со студентами, скрывал свои эмоции, но когда он злился и хотел, чтобы это было видно — это было видно. А пока Юэн оставался «помощником преподавателя травологии», вряд ли строжайшие запреты относительно телесных наказаний учеников учителями на него распространялись. Ну и, как ни странно, слизеринцы Юэна уважали. Очевидно они не знали о его магловском происхождении, но вот о работе мракоборцем знал походу каждый. На уроке Бетельгейзе краем уха услышала, как пара аристократок возбужденно обсуждала, что профессор Форни иногда убивал в дуэлях своих противников. Бетельгейзе было все равно, убил он кого-то или нет, но не было все равно, что они его обсуждают. Чертовы сплетницы. Их слова всегда жалили хуже крапивы. Очень хотелось после урока напроситься с помощью, но Юэн, когда она подошла, только покачал головой и тихо шепнул: — «Лучше не надо. Запах от мантии потом ничем не выведешь». А сейчас они сидят в Большом зале, разделенные длинными столами, и периодически смотрят друг на друга. Мерлин, завтра наконец суббота. Бетельгейзе ждет этого дня одновременно с радостью и волнением. Они очень давно не оставались наедине. С другой стороны, так, наверное, даже лучше: после долгой разлуки видеться только урывками. Готова ли она к личному разговору? Бетельгейзе кажется, что да. Но она не уверена. — А что ты собираешься ответить Эймсу? — Чтобы откинуть от себя дурацкие мысли, Бетельгейзе переводит тему разговора. Лысый когтевранец едва успел выйти из лазарета, восстановив нос, как сразу оказался там повторно — ходили слухи, что на его лице появилась такая сильная гнойная сыпь, что бедняга просто боялся показываться на уроках. Похоже, Том воспринял слова Гвинет буквально и позволять роже Эймса зажить не собирался. — Не знаю… — Гвинет задумчиво жует сосиску, наколотую на вилку. — А Том правда сильно бесится? Они не обсуждали, почему тот был сегодня на трибунах и зачем заговорил с журналисткой, но Гвинет выглядит подавленной и расстроенной. — Смертельно. И это чистая правда. Наверное, если Гвинет согласится, Эймс точно не жилец. Потому что Том не знает жалости к тем, кто перешел ему дорогу. Бетельгейзе очень хочется их помирить, но пока что это не представляется возможным.***
Юэн едва успевает продрать глаза утром и завалиться обратно спать, как в дверь уже стучатся. Он только получше кутается в одеяло, накрываясь тем с головой, и не хочет никуда идти. Сегодня же суббота, ну черт подери, кому он опять понадобился? За три дня Юэн успел так задолбаться, что уже хотел обратно в мансарду Дырявого котла: бухать огневиски, редкими вечерами зазывать Снейпа и страдать от своей бесполезности. Теперь он полезен и охренеть как сильно всем нужен. А ему нужна только вон та вот… малявка, стоящая за дверью. Блин, ну да, теперь понятно. Кто еще может прийти в такую рань? Он нехотя садится, когда стук становится настойчивее. Это уже входит в странную традицию. На сей раз Юэн все-таки надевает не только штаны, но и футболку, прежде чем выйти. Иначе как-то совсем… невежливо. Толком непонятно, какие у них сейчас отношения, чтобы вылезать в одном покрывале. — Кхм, — она шаркает ножкой, недовольно сверкая зелеными глазами, — между прочим, уже девять утра. — Да? — Да. — У меня была тяжелая рабочая неделя. — Три дня. Юэн вздыхает и впускает ее в комнату, но уже не возмущается, потому что улыбка сама собой лезет на лицо. Бетельгейзе выглядит смущенной и смятенной, даже чуточку виноватой. Она осматривается — как в первый раз — и лукаво улыбается. — Здесь все по-прежнему. Ну, да. Тот же буфет с настойками (их, правда, теперь совсем мало), те же чемоданы, стол, кресло, диван, шкаф, коробки… Словно и не уезжал никуда. И в любой момент готов уехать снова. Юэн не знает, куда себя деть, только кивает, почесывая бороду, а Бетельгейзе садится на диван — на самый краешек. Должны ли они объяснить что-то друг другу? Наверное, да. Но получается только неловко молчать. Улыбаться в толпе людей было почему-то намного проще. — Я тут все думаю, — Юэн стоит, насупив брови, и не знает, стоит ли спрашивать то, что задумал; Бетельгейзе же напрягается, с отпечатавшимся на лице волнением ожидая окончания фразы, — мне идет борода? М-м-м… Встречайте победителя в номинации «самое идиотское начало разговора». Разумеется он собирался сказать совсем не это, но когда Бетельгейзе рассмеялась, понял, что выбор реплики сделал не такой уж и плохой. — Вам идет борода, профессор, просто… — она отвечает, отсмеявшись, и делает тон нарочито деловым. — Вы выглядите старше. — Старше — это на сколько? — Ну… лет на десять. Может, немного больше… Юэн поджимает губы и снова чешет подбородок. Десять лет, надо же. Нет, он сам себя в зеркале когда видел, тоже понимал, что выглядит значительно старше, но чтобы так… Мерлин, это ему что, выходит, на вид больше тридцатника? Неудивительно, что Морган спутал с Руквудом. Сейчас Юэн, конечно, выглядит значительно лучше, чем когда жил в Дырявом котле. Но интересно, что бы сказала Бетельгейзе, увидев его тогда? — Кстати, моей маме тридцать восемь. Ах вот как! — Понял, пойду побреюсь. — Я не это имела в виду! — Она, будто испугавшись, что обидела, взволнованно повышает голос. Глупенькая. Юэн усмехается в усы, умиляясь. Что с ним делает эта девочка? Он в жизни не смотрел ни на кого с таким умилением. И в жизни не чувствовал себя настолько придурком. — Тебе и правда идет так, — Бетельгейзе говорит совсем смущенно, стукаясь носками своих башмаков друг о друга. — Хотя усы немного колются. — Я не хочу выглядеть рядом с тобой, как твой родитель. Хватает того, что я твой учитель. Он снова вызывает у Бетельгейзе улыбку. Побриться Юэн собирался в любом случае, просто борода скрывала хотя бы половину пропитого лица и надо было сначала окончательно прийти в себя, чтобы не пугать студентов (и саму Бетельгейзе) лицом алкоголика. Сейчас уже, пожалуй, самое время. Садится на диван рядом, кладя на колени сцепленные замком ладони. — Северус рассказал мне про Кэрроу. Шутки шутками, а уж как минимум об этом точно следует поговорить. Бетельгейзе подбирает ноги к себе. Ей, в отличие от Юэна, такая тема для разговора кажется самой неподходящей. Не собирается же он ее сейчас отчитывать? — Я не хочу оправдываться. Юэн поворачивает голову, чтобы посмотреть на нее: без укоризны, просто с сожалением. — Она получила, что заслуживала, и при необходимости я готова повторить. Говорит с вызовом, почти зло. Не надо жалости, сама знает, что виновата, но быть жертвой и так уже опостылело. И… Бетельгейзе не может врать ему, не хочет казаться хорошей девочкой, если это не так. Она совсем ведь не такая — намного, намного хуже. — Ты знаешь, что происходит с душой, когда убиваешь человека? — Нет. Разговоры о душе вообще всегда казались Бетельгейзе сплошной глупостью. Да и она ведь не убила Кэрроу. Мерлин, ну почему нельзя просто взять и забыть об этом? Она собиралась извиниться за свое поведение перед Юэном, но вспоминать вину перед другими не собиралась абсолютно. И уж тем более чувствовать себя пристыженной, потому что эту вину припоминает ей он… — Это сложно объяснить, но в ней что-то… ломается. И я не знаю, обратим ли этот процесс. …но слова действуют как ушат холодной воды. Бетельгейзе затихает, потому что Юэн впервые говорит о чем-то таком. Неприкрыто болезненно. Похожий момент был, когда она спросила, кого он потерял на войне — снова ведь ненароком влезла в старую рану. Вспоминает, как одноклассницы обсуждали его на травологии… Становится грустно и стыдно, а раздражение полностью сходит на нет. Юэн как никто понимает ценность чужой жизни и каково это — отнимать ее, а потом жить с грузом ответственности. — Так что не надо. Ты будешь жалеть об этом. — Почему ты так думаешь? Я ведь не жалею сейчас. Он притягивает ее к себе, чтобы обнять. Получается и правда по-отечески. Или все дело в бороде? — Заканчивай с этим, — гладит по плечу, практически качает на руках, постепенно укладывая к себе головой на колени. И… Бетельгейзе правда хотела бы закончить, как по команде. Отпустить эти разрушительные мысли, прекратить клеймить себя отцовским именем и судьбой, поверить, что она не такая же, как он. Она совсем запуталась и не знает больше, какая на самом деле. Но откуда, в конце концов, знать это Юэну? Бетельгейзе не может. Поэтому он спокойно продолжает: — Убийство оставит на тебе шрамы, которые никто не увидит, но которые никуда не исчезнут ни через пять лет, ни через десять. Почему-то вспоминаются слова о невидимых шрамах профессора Стебль. Бетельгейзе замечает на его шее шнурок с блеснувшим крестиком, который она раньше не видела. — А если тебе очень сильно нужно будет кого-то убить, лучше доверь это мне, — Юэн говорит беззаботно, шутя, и накручивает черную прядь, выбившуюся из косы, на палец. Бетельгейзе поднимает взгляд к добрым серым глазам и понимает. Поэтому он приехал.***
С того субботнего дня Бетельгейзе стала регулярно заходить к нему. Они все еще вели себя сдержанно друг с другом, да и у Юэна было реально много работы, но стало намного спокойнее — понимать, что с ним теперь ничего не случится. И иногда после уроков, улучая момент, получать то тепло, которое мог дать только он. Целовал Юэн ее с момента возвращения тоже сдержанно. Словно ограничивал себя, запрещал, и Бетельгейзе прекрасно чувствовала это в долгих паузах и остановках. А потом вспоминала свой дурацкий сон и краснела. И, наверное, боялась чего-то большего. Или хотела. Это было сложно, но… Его ладони — у нее на ребрах. Прямо под грудью. Дразнят, едва касаясь, замирают, не смея подняться по мантии выше. Юэн снова рядом, настоящий. Как долго она хотела ощутить эти прикосновения? Наблюдать, как он опускается поцелуями к груди. Как часто ложилась спать с надеждой на новый сон? А теперь Юэн здесь, но постоянно отстраняется. И рот его — холодно-мятный. Почти обжигает своей недозволенностью. Юэн боится. Она понимает, почему так. Один раз он уже не сдержался, о чем потом, наверняка, сильно пожалел. Юэн боялся, что Бетельгейзе не примет его — и это невысказанное было написано у него на лице каждый раз, стоило только сократить расстояние до пары дюймов. Но ей было… нормально. Бетельгейзе усиленно гнала от себя мысли о том, что Юэн — оборотень. О том, что скоро полнолуние, которое она, при всем желании, не представляла, как перенесет. Бетельгейзе хотела жить одним днем, здесь и сейчас, наверстать хотя бы малую часть упущенного за январь. И на самом деле ей безумно не хватало этого «большего», которое Юэн упрямо отказывался давать. Ох, она опять слишком сильно расслабилась. Бетельгейзе идет после уроков в общежитие, стараясь не смотреть на столпившихся у стены слизеринцев. Вчера она отнесла к Юэну свой свитер и уже не так напрягалась, если видела их скопления. Что еще они могут сделать? Подарок Юэна вообще всегда с ней — либо в сумке, либо под подушкой. Все самые дорогие вещи надежно спрятаны. Студенты смеются и стоят, опустив головы, кто-то вовсе сидит на корточках, и Бетельгейзе прошла бы мимо, если бы не услышала короткое мяуканье. Оборачивается. Студенты расступаются, и несколько лиц с презрительными улыбками обращаются к ней. — Живодерка, — Булстроуд показывает язык и отходит от толпы. — Как же ты могла так поступить с бедной кошечкой? Бетельгейзе переводит непонимающий взгляд с девушки на кольцо других слизеринцев, откуда, покачиваясь, выходит Миссис Норрис. Кошка тяжело дышит и сдавленно мяукает. Криво перебирает лапками, грозясь завалиться на левый бок. Блюдце с молоком стоит чуть в стороне. — Что вы с ней сделали? — Бетельгейзе жутко смотреть на кошку завхоза, а до разгоряченного гневом сознания не доходят чужие слова. — Мы? Ничего. Это что ты с ней сделала? — Что? Слизеринцы рассасываются, посмеиваясь, один напоследок пинает Миссис Норрис, а Бетельгейзе все никак не понимает. — Так что ты собираешься сказать Филчу в свое оправдание? «Она первая начала» с несчастной кисой не прокатит, как это у тебя получилось с Теей, — Аманда ухмыляется, скрещивая руки на груди. — Что ты несешь? Это ведь вы только что… — Но кому из нас поверит Филч? — Слизеринка понижает голос и издевательски подмигивает, прежде чем уйти. — Мы все видели, как ты ее отравила, каждый подтвердит. Хорошего вечера! Бетельгейзе стоит пару секунд в ступоре. Эти ублюдки решили ее так подставить? Серьезно? Но в данный момент совершенно плевать, кому поверит Филч или директор, какое она получит наказание и что будет дальше. Бетельгейзе кидается к кошке, заглядывая в лихорадочно бегающие желтые глаза. Мордочка мокрая и липкая — Миссис Норрис только что вывернуло прямо на пол, и эта рвота не предвещает ничего хорошего. В светло-бурой массе видны красные разводы, а маленькое тельце дрожит. Шерсть кое-где слиплась от молока: похоже, ее поили насильно. Бетельгейзе не знает, как поступить лучше, но хватает кошку в охапку и бежит по коридору к лестнице. Профессора Снейпа сейчас все равно нет на месте — Бетельгейзе видела его на четвертом этаже, когда спускалась после позднего занятия трансфигурацией, — так что Юэн единственный, к кому можно обратиться за помощью. Рука быстро тарабанит по двери. Мерлин, пусть он будет сейчас у себя, пожалуйста. И через пару мгновений дверь действительно приоткрывается, оттуда высовывается недовольная каштановая голова. Спектр эмоций Юэна меняется за считанные секунды, пока взгляд спускается от взволнованного лица Бетельгейзе к ее рукам: от удивления и радости до дикого панического ужаса. — Бл…ин! Это же кошка Филча. Ты убила миссис Норрис?! Тебе жить надоело? — Нет! Я видела, ее чем-то отравили, а потом… Потом ее начало рвать… и… и у нее кровь идет… В подтверждение этих слов кошка начинает выворачиваться и громко мяукать, опуская голову к полу. По покрытому мехом горлу проходится судорога, и мяуканье превращается в совсем другой звук. — Черт, зачем ты ее вообще взяла в руки? — Он едва успевает отойти, чтобы струя кровавой рвоты не попала на брюки и обувь. — Заноси. Вот так сюрприз. Юэн смотрит на кровь и мысленно сетует, что в его и без того многострадальной комнате сейчас все будет заблевано. Но делать-то нечего. Надо помогать. — Если бы я этого не сделала, она бы умерла! — А теперь умрем мы, — Юэн торопливо лезет в шкаф, ища крапиву, мяту и другие травы, которые могут оказать первую помощь. — Ты понимаешь, что Филч решит, будто это мы ее отравили? — Мне все равно. Просто… спаси ее, — Бетельгейзе аккуратно кладет кошку на пол, опускаясь рядом с ней на колени. — А я-то тут при чем, — он недовольно ворчит, но все равно собирает все необходимое. — Ты что, боишься Филча? — Да, боюсь! Ты… ты… ты понятия не имеешь, кто такой Филч! Филч — это же слуга Дьявола собственной персоной. Сейчас заметно потерявший былую сноровку, но Юэн еще помнит времена, когда он с упоением сек студентов розгами, как учил его предшественник — Аполлион Прингл, — пока Дамблдор не положил конец старым обычаям. Но до того момента студенты искренне боялись нового смотрителя и сидеть после его наказаний было очень и очень больно. Юэн наконец собирает нужный набор трав, заливая кипятком из волшебной палочки в первой попавшейся емкости — тамблере из-под огневиски. А бороду он все-таки сбрил, поэтому теперь трет непривычно гладкий подбородок и наблюдает за разворачивающимися в горячей воде листьями. Он никогда не любил Миссис Норрис и, откровенно говоря, даже у пуффендуйцев-пацифистов эта кошка вызывала неприязнь. Каждый второй студент считал пределом своих мечтаний пнуть ее под мохнатую задницу, но вот травить… Каким уродом надо быть, чтобы докатиться до такого? — Не давай ей ложиться на бок, она может захлебнуться, — он остужает настой, считая минуты, и краем глаза наблюдает за тем, как Бетельгейзе возится с бедной кошкой. Ей определенно плевать, что руки в крови и рвоте — Бетельгейзе чутко следит, чтобы животное не задохнулось, и жалостливо поглаживает полосатую темную головку. — Она не умрет? — Смотрит ему в глаза с такой надеждой, что становится неуютно. — Крапива хорошее кровоостанавливающее средство, а мята — противорвотное. Для начала должно помочь, — Юэн выуживает с задней полки длинную пипетку, чтобы набрать получившийся настой. — Потом принесу противоядие. Миссис Норрис необычная кошка, так что, думаю, все будет нормально. Приоткрой ей рот. — Необычная? — Бетельгейзе переспрашивает, нажимая на кошачьи челюсти двумя пальцами, пока он ловко просовывает пипетку с настойкой. — Ну, да. Может быть, она и не кошка вовсе? Не знаю, — Юэн набирает еще настоя, — так, умница, давай-ка еще. За все эти годы она ничуть не изменилась, да и имя это. Кто в своем уме назовет кошку «миссис»? Бетельгейзе снова нажимает на челюсти, чтобы мяукающая Миссис Норрис получила новую порцию снадобья. — Надеюсь, с ней все будет хорошо. Сидят какое-то время, напряженно наблюдая, и почти не шевелятся. Кошку действительно больше не рвет, но она все еще трясется, подобрав под себя лапы. Бетельгейзе остается на полу рядом, ласково гладит ее и шмыгает носом. Опять, видимо, плачет. — Так что произошло на самом деле? — Они решили подставить меня, — Бетельгейзе отвечает просто и как-то уж слишком виновато. Юэн вздыхает, прикрывая глаза. Он совершенно ничего не может сделать с нездоровой обстановкой в Слизерине, но это, блин, уже край. — Миссис Норрис в школе никто не любит, может, они давно собирались избавиться от нее? — Не знаю, они пообещали, что скажут Филчу, будто это я ее отравила. Охренеть. Школьным уставом запрещено использовать на учащихся Сыворотку правды или еще как-то лезть в их память, так что, в принципе, план почти без изъянов, особенно, если кошка погибнет. Филч Бетельгейзе после такого точно спуску не даст, а Снейп наверняка продлит свое безумное наказание. — Но это не важно, я просто не хочу, чтобы она… — Бетельгейзе замолкает на полуслове, потому что иначе выдаст опять рвущиеся из горла дурацкие слезы. Юэн не очень-то умеет утешать в такие моменты. Миссис Норрис ему тоже жалко — та выглядит ужасно беззащитной и по-прежнему тяжело дышит. Он вспоминает собственную кошку, когда та умирала от какой-то кошачьей болезни и так же сидела на полу, забивалась в темный угол, отказываясь от еды и воды. Мать горько плакала, гладила ее, а отец ходил по комнате, то и дело выставляя за дверь норовившего зайти сына. По иронии это было одно из наиболее ярких воспоминаний о матери. К черту. Вот поэтому он когда-то зарекся, что ни за что больше не заведет ни одно домашнее животное. Мягко сжимает девичье плечо, прежде чем подняться на ноги. — Пойду за противоядием. Будь здесь. Хочется чем-то помочь, и не только кошке, но и самой Бетельгейзе, защитить ее от клеветы… Вот только как? Поговорить со Снейпом? Идея неплохая, но тот будет занят до вечера с мадам Помфри, и лучше не отвлекать, а вечером уже может стать поздно. Когда Юэн возвращается к себе, по пути наспех протерев тряпкой (кажется, это была старая рубашка Снейпа) лужи рвоты, то находит Бетельгейзе в кресле. Кошка лежит, свернувшись клубочком у нее на коленях, и от этой картины Филча бы точно хватил инфаркт. Они вместе дают Миссис Норрис снейповское зелье, но она так и не уходит от Бетельгейзе. Юэн тоже сидит неподалеку, не представляя, что будет, если кошка, несмотря на все усилия, все-таки откинется. Особенно с Бетельгейзе, которая выглядит как-то подозрительно — погруженная в одной ей известные мысли, апатичная и бледная. Молчит, смотрит бездумно в одну точку, не шевелясь. Почти не мигает. Юэн не совсем понимает ее сейчас, ему кажется странной и даже жуткой эта отчужденность, но он решает дать Бетельгейзе прийти в себя. — Юэн… — М-м? Только через полчаса она, встрепенувшись, подает голос. — А как так вышло, что слизеринцы не знают, что ты, ну… Сказать вслух «из семьи маглов» Бетельгейзе не смогла. Но Юэн и так понял. — Был такой один волшебник-отравитель, тоже шотландец. Баллард… — Форни. Точно. Он же тисовый яд использовал? — она чуть оживляется. Холод постепенно покинул миссис Норрис, так что Бетельгейзе, наконец, может вздохнуть спокойно и отвлечься. Пальцы гладят длинную шерсть, путаются в ней и греются. — Ага, — Юэн кивает. — На одном из первых моих уроков — у слизеринских третьекурсников — кто-то из любопытных учениц сказал, что мы, должно быть, родственники. Любопытных? Пф. Бетельгейзе слегка кривится, примерно представляя, как все было. Еще бы, новый молодой учитель — тринадцатилетние девочки обласкивают таких особым вниманием, преисполненные своих глупых подростковых фантазий. А Баллард Форни — из тех роковых персонажей, которые делают страшные вещи, но делают их красиво. Как тот же чародей из сказки про Мохнатое сердце. Многим девушкам нравятся драматичные истории. Особенно слизеринским девушкам. — Ну я и не стал… отрицать, — Юэн неловко пожимает плечами. — Проследить всю его родословную нельзя. Все же он жил восемь веков назад. — Если вообще жил. Песни о нем вполне могут быть и выдумкой. Юэн замечает в ее голосе скептичные нотки и радуется: Бетельгейзе уже явно чувствует себя лучше. Она ласково чешет кошачий подбородок, вызывая еле слышное мурчание. — Кажется, ты ей теперь нравишься. — Всегда хотела кошку. Он чуть было не открыл рот, чтобы выдать, что у нее теперь есть собака, но вовремя осекся и стушевался. Это не то, о чем можно шутить. Совсем. Юэну ничего не остается, как сесть и попытаться продолжить изучать проверочные работы четверокурсников, чем он, собственно, и занимался до вероломного вторжения в свою обитель. И буквально через полчаса вторжение повторяется — разъяренный завхоз чуть ли не пинком распахивает дверь, врываясь в комнату. «Ну все, мы пропали». Юэн делает максимально «яничоплохогонесделал»-лицо и хочет выйти в окно вместе с Бетельгейзе, когда совершенно обезумевший Филч ревет, будто раненный зверь: — ОНА УБИЛА МИССИС НОРРИС!!! Я УБЬЮ ЕЕ!!! Миссис Норрис в опровержение поднимает голову и болезненно мурчит. Филч останавливается на середине пути возмездия, непонимающе смотря то на свою любимицу, то на вжавшуюся от страха в кресло ученицу. Юэн успевает только встать. Кошка приподнимается и медленно сходит по вытянутым ногам на пол. После действия трав и зелья озноб уже прошел, остается только сильная слабость. Медленно ковыляет к хозяину, поднимает голову и смотрит на него янтариками глаз. — Миссис Норрис! Ты жива! Какое счастье. Моя бедная девочка, иди сюда, — завхоз, чуть не плача, берет ее на руки и нежно обнимает. — Что же с тобой случилось? Расскажи-ка все мне. Ты же мне все расскажешь? Ох, моя милая. Филч причитает и сюсюкается с кошкой, уже не обращая внимания на молчащих и не дышащих Юэна и Бетельгейзе. Забыв выкрикивать проклятия и угрозы, сквиб удаляется, на ходу продолжая «да как же так», «да я их всех со света сживу», «да как они могли?!», «о моя дорогая Миссис Норрис». Юэн и Бетельгейзе многозначительно переглядываются. И тогда она смеется — с облегчением и чем-то еще… странным. У Бетельгейзе нет истерики, но Юэна все равно настораживает что-то неуловимое в ее смехе. Или взгляде? Он не понимает. — Пойду… пособираю слизней для профессора Снейпа. — Уже темно. С каждой минутой Юэн напрягается все больше. — Да ничего. Иначе не успею, — она пожимает плечами. — В первый раз мы с Гвинет задержались до часу ночи — вот тогда он ругался. К тому же мы с Гвинет договаривались встретиться вечером. Юэну совершенно не хочется отпускать ее сейчас куда-то, уж лучше бы у него в комнате уроки поделала. Мало ли, что еще выкинут слизеринцы? Или она сама. — Слушай, мне кажется, сегодня не самый подходящий день. И вообще, тебе разве никаких домашних заданий на завтра делать не надо? — Мне надо проветрить голову, — но Бетельгейзе обрывает резко и прохладно, совсем не так, как говорит с ним обычно. Могла бы сразу прямо сказать, чем пытаться придумать какой-то повод. Что ж, Юэн всегда уважал чужое желание побыть наедине с собой и уважает сейчас. — Ладно, — поэтому, несмотря на некоторое беспокойство, само собой отпускает. Да и будто бы он вообще имеет право ее задерживать. — Зайдешь, когда закончишь? — Конечно, — и Бетельгейзе в ответ улыбается как ни в чем не бывало. Все-таки она хорошо умеет скрывать эмоции. Пожалуй, получше, чем он. Юэн продолжает заниматься работой, поглядывая на часы каждые гребаные пятнадцать минут (проверка работ из-за этого движется чертовски медленно). Но Бетельгейзе не приходит ни через час, ни через два, и вот уже время близится к отбою — большинство студентов давно вернулись в общежития. Юэн решает пойти за ней. А Бетельгейзе, конечно, соврала про встречу с Гвинет. Она стоит совершенно одна у кромки леса, задрав голову к небу. Несколько шаров света висят под сосновыми ветвями, освещая большой участок. Из-за обилия выпавшего снега вокруг нее светло почти как днем. Снова метет. Снег мерцает в волшебном свете — точно как под магловскими фонарями, — путается в черных волосах мелкими звездами, растворяется в облаке пара от ее дыхания. Бетельгейзе, когда не знает, что на нее смотрят, выглядит такой не по годам уставшей, что это вызывает диссонанс. Она напоминает ему кого-то. Юэн уже видел нечто похожее однажды — такого же хрупкого слабого человека, пережившего слишком много для своих лет. Так же подставляющего лицо падающему снегу и тяжело дышащего. Уставшего и потерянного. Юэн так и не может вспомнить, кого. — Пойдем уже! Холодно. Бетельгейзе вздрагивает, поворачиваясь в его сторону. Он остановился достаточно далеко, чтобы она не успела ни услышать шагов, ни заметить, увлеченная и оглушенная шелестящим падением снега. Бетельгейзе будто бы оживает, подбирается, торопливо идет навстречу. И обрадованно улыбается, приблизившись почти вплотную. Юэн не видит в озябших руках никаких слизней (как и ожидалось), но решает ничего не говорить об этом. — Красиво, да? — Она оборачивается к наколдованному свету — лилово-голубому — в котором продолжают кружиться снежинки. — Да. — Я вспомнила, как мы гуляли мимо всех этих светящихся штук в Лондоне, и решила попробовать… Бетельгейзе говорит торопливо и увлеченно. Такая милая, щебечет как птичка, складывая кисти домиком, ждет похвалы. И ему абсолютно точно нельзя: ни любить ее, ни целовать, ничего. Потому что чем больше Юэн позволяет себе, тем хуже будет потом. Вот только… У него все равно уже слишком много этой дурацкой нежности к ней и желания защитить, желания видеть такой всегда. Желания просто видеть. До щемящего чувства в груди. Сейчас ее радость совершенно искренняя, но несколько минут назад — в одиночестве — Бетельгейзе была совсем другой. — …снег так красиво переливается под светом, и… И он закрывает ее ледяной рот своим ртом.