***
После уроков Бетельгейзе направляется в теплицы. Ей все еще стыдно перед Юэном за утро, но без помощи она бы точно не справилась. Жаловаться Снейпу смысла нет, что он сделает? Декан старается не снимать баллы с собственных студентов, а говорить с ними… Неэффективно. Да и Бетельгейзе просто гордость не позволяет жаловаться. Уж лучше уметь постоять за себя. Помня потасовку с Кэрроу, в которой, если бы не случайное везение, Бетельгейзе явно проиграла, ей стоит хорошо попрактиковаться. И попросить о помощи Юэна кажется самым логичным решением. Он уже снова работает как обычно — профессор Стебль с каждым днем все меньше появляется на уроках, а после них практически не бывает в теплицах. Бетельгейзе немного жаль, потому что эта женщина ей очень нравится, но в то же время куда лучше иметь возможность спокойно и без лишних подозрений проводить время с Юэном. Она проходится по оранжереям, пока не находит его, сидящего на корточках возле каких-то несвоевременно цветущих кустов. Юэн придирчиво осматривает нижние ветви: зеленые листья покрыты серо-коричневыми пятнами. Руки в перчатках убирают те, что поражены хворью. Он всегда такой аккуратный… Бетельгейзе подходит ближе и чувствует тонкий приятный аромат меда от удивительных разномастных цветов. — Что это такое? — Да вот, проворонил аскохитоз у калины, — Юэн выглядит немного расстроенным. — А она зацвела. Мадам Стебль, наверное, использовала бочку с ускоренным удобрением вместо медного купороса. — Впервые вижу цветы калины, — Бетельгейзе с интересом рассматривает необычные соцветия — в пышных шапках внутри таятся мелкие белые цветы, а по краям крупные. Наклоняется поближе, чтобы понюхать. Запах напоминает тысячелистник или бузину: медовая сладость с легкой кислинкой. — Почему они разные? Юэн смотрит на нее снизу и улыбается. — Те, что маленькие, должны превратиться в плоды, а крупные привлекают пчел. — Никогда о таком не слышала. Мир магических цветов и трав полон разнообразных удивительных растений, — с клыками, щупальцами, разумом, — которые смутили бы и поразили любого магла, а Бетельгейзе удивляется цветам обыкновенной калины. Это кажется забавным и милым. Она не выглядит сильно расстроенной после того, что случилось утром. Бетельгейзе спокойна, как обычно любопытна и будто бы вовсе ни о чем не переживает. Зато переживает он. Попытка поговорить со Снейпом успехом не увенчалась: тот лишь огрызнулся по поводу своей нелегкой деканской доли и заявил, что у него и без того хватает проблем. Единственное, что посоветовал зельевар — уговорить Бетельгейзе прекратить строить из себя Мисс Непробиваемость и учиться находить компромисс с обидчиками. «Видел я, как ты на компромиссы шел в свои пятнадцать», — раздраженно думает Юэн, все еще не зная, что делать, и приходя от этого в ярость. — Что такое? Ее недоумевающий голос вытаскивает из размышлений. Видимо, слишком сильно нахмурился. Смаргивает. — Думаю, чем лучше лечить ее. Бетельгейзе не очень-то верит сказанному. Мгновение назад у Юэна было такое злое лицо, что ей стало… нехорошо. Настолько, что все нутро невольно прошибло ознобом. — Юэн, научи меня. Нападать и защищаться, — чтобы взять себя в руки, она, наконец, решает заговорить о том, о чем собиралась изначально. — Зачем? — Ну ты же понимаешь… — Я не хочу случайно ранить тебя. С трудом удается подавить тяжелый напрашивающийся вздох: подобные слова Бетельгейзе уже тысячу раз слышала раньше. Скольким бы заклинаниям ни учил брат, он никогда не соглашался практиковаться с ней. Без шишек, ушибов, падений и синяков тренировки ведь не обходятся. Ну что ж, ничего неожиданного, придется уговаривать. В этот раз Бетельгейзе настроена очень твердо. Так твердо, что Юэн слегка напрягается. — Ну и пусть, лучше с тобой, — она зачем-то садится на пол рядом, опускаясь на колени. Кладет руки ему на плечи. Взгляд — выпрашивающий и блестящий, а дыхание с каждым мигом все тише и медленнее. — Розье вообще палочку из рук выбивает, рукой, я даже взмахнуть не успеваю. Ну пожалуйста. От слов про Розье опять накатывает волна бешенства, дыбящая волосы на загривке. Бетельгейзе облизывает губу, но сохраняет дистанцию. Неожиданно Юэн понимает, что все это — наглая девчачья манипуляция. И при этом совершенно не хочет сопротивляться. — …Ладно. Ветви калины шелестят, скользя по плечу, когда он подается навстречу. Потом они выходят на улицу — чтобы не навредить растениям, конечно. Погода в последние дни пасмурная: снег постепенно сходит, то тут, то там появляются черные проталины. Повсюду грязь и слякоть, а небо над головой темно-серое и неприветливое. Спасибо, хоть без дождя. — Нападай! — Бетельгейзе требует так решительно, даже еще ни о чем не договорившись. — Ты уверена? Юэн в ответ смотрит со всей снисходительностью, но решает дать ей пока свободу действий. Пока вся эта решительность не выдохлась. — Да! Направляет волшебную палочку, прикидывая самые безобидные заклинания в уме. Бетельгейзе напряженно гипнотизирует глазами древко (словно собирается защищаться одним взглядом), а ее рука от волнения трясется. Что ж, попробуем. — Петрификус… Бетельгейзе с удивительной скоростью убегает в сторону, оставив Юэна с приоткрытым в недоумении ртом и нелепо поднятой в замахе рукой. — Извини, пожалуйста, я испугалась, давай еще раз, — она, сильно покраснев и немного запыхавшись, возвращается на место. Мерлин. Это будет сложно. Юэн и так безумно боится сделать больно, а видеть ее собственный страх… И отговорить ведь не выйдет. — Может, для начала лучше наоборот? Заодно покажу как правильно использовать отражающие чары. Бетельгейзе стыдно теперь еще и за свой идиотский побег — чуть ли не до слез, блин! Но Юэн ободряюще улыбается, помогая отвлечься. Она согласно кивает, понемногу успокаивается от доброго голоса и восстанавливает дыхание. — Хорошо, — Юэн отходит на несколько шагов, чтобы увеличить дистанцию. — Старайся не подходить к противнику так близко. Начинай. Про дистанцию Бетельгейзе уже уяснила — помнит по всем прошедшим стычкам с Розье, — но применять так и не научилась. Делает глубокий вдох и выпаливает: — Диффиндо! — Протего! Юэн, собиравшийся показать отражающую сторону «протего», едва успевает изменить направление заклинания, чтобы оно срикошетило в стену замка, а не в саму Бетельгейзе. В голове — поток брани и ни одного приличного слова. — Зачем тебе «диффиндо»?! Я мог тебя… задеть! — Он невольно повышает голос, чувствуя, как учащается сердцебиение. Вслух высказываемую речь приходится серьезно фильтровать. — А что такого? Брат говорил — это эффективно, — Бетельгейзе непонимающе хлопает ресницами и обиженно хмурится. Ага, эффективно, когда хочешь выпустить кому-нибудь кишки или незаметно перерезать глотку. Ладно, все, теперь надо успокоиться, незачем пугать ее еще сильнее. И ругать тоже не за что. Сам виноват, в конце концов, что не предупредил. — Еще бы, он ведь был Пожирателем смерти, — но недовольный комментарий все-таки вырывается. Бетельгейзе в ответ, зыркнув исподлобья, выглядит настолько уязвленной, что Юэну сразу хочется взять свои слова назад. — А теперь давай ты будешь использовать заклинания школьного уровня Защиты от темных искусств? Тем не менее он не извиняется. В конце концов, это правда. Каким бы хорошим брат ни был для нее, он все равно был приспешником Волан-де-Морта, и придерживаться всех его советов — просто неправильно. — Хорошо-хорошо, — Бетельгейзе только вздыхает. А она считает бесполезными все эти «петрификус тоталус», «экспеллиармус», «импедимента». Но что Гвинет, что Юэн правы — пора бы пересмотреть свои взгляды на атакующие заклинания. «В пыточной темно, холодно и стоит жуткая вонь экскрементов и тухлого мяса. Очередной пленник сидит, привязанный к стулу. Не может говорить — магия сшивает серо-коричневые губы — да и взгляд все равно давно потерял осмысленность. Изнеможенный длительными пытками, сломленный и потерявшийся где-то на дне своего разума. Бетельгейзе стоит рядом с братом. Лицо Алькора спокойно, а фартук испачкан чужой рвотой. Он поднимает волшебную палочку, направляя на беззащитного мужчину. — Не отводи взгляд. Диффиндо. Алая полоса ошейником проходится по грязной покрытой струпьями шее. Человек что-то мычит, закатывает глаза и откидывает голову назад. Горячая кровь как лава брызжет, заставляя Бетельгейзе в ужасе отскочить. Брызги все равно достигают подола домашнего платья. Кажется, вот-вот прожгут ткань, но лишь повисают гроздьями — точно пунцовые ягоды калины. Терпкий металлический запах крови перекрывает все остальные. — Он теперь умрет? — голос дрожит, но девочка не впервые видит чужую смерть, поэтому лишь покрепче стискивает запястье бледными пальцами. Тошнота подступает к горлу. Пленник все еще хрипит, а его связанные ноги бьются в судорогах. — Да, милая, он умрет. — И тебе его нисколечко не жаль? — Жаль. Но ты же помнишь, когда я отпустил прошлых пленников, отец был очень зол, — он садится перед ней на корточки, чтобы не смотреть сверху вниз. — Вопрос стоит иначе: жаль ли мне себя? Бетельгейзе понимающе кивает. Поясница горит, когда Алькор напоминает о том случае, а желудок сворачивается тугим узлом от рефлекторного страха. У них и правда нет другого выхода. Несколько раз брат уже помогал сбегать пленникам, из-за чего чуть не погиб сам. Бетельгейзе наклоняется, крепко обнимая его за шею, и прячет уши от жутких булькающих звуков, которые постепенно затихают. — Ты не виноват, — шепчет, потому что знает, о чем из-за неосторожного вопроса думает брат. Сегодня отец приказал поучить ее заклинанию ножниц. По-хорошему, Бетельгейзе сама должна была убить этого человека — в наказание за своевольность и в качестве обязательного элемента «обучения». Алькор знал, что она не сможет, не станет, не справится, поэтому, как обычно, сделал все сам. Показал, как надо. «Научил». И не дал бы смотреть, но… Они оба слишком сильно боятся друг за друга. Отца злить не стоит». Облачко пара срывается с губ. Нужно сосредоточиться на том, что говорит Юэн. Бетельгейзе использует разоружающее заклинание, но по итогу теряет из рук собственную палочку. Юэн довольно улыбается. — Так лучше. Протего может атаковать, защищая. — Да… я знаю… — она говорит несколько неуверенно и вздыхает, вынимая воткнувшуюся в кочку волшебную палочку из грязи и мокрого снега. В дуэли с Кэрроу Бетельгейзе едва успевала его использовать, чтобы защититься, но сейчас даже не заметила, как Юэн сделал взмах. Слишком быстро. Он показывает действие протего еще несколько раз, попутно рассказывая о том, что не каждое заклинание может срикошетить и что не против всех заклинаний будет эффективно. — В некоторых случаях лучше использовать «Протего Тоталум», но для него требуется значительно больше времени, сил и концентрации. — А чем оно отличается от обычного Протего? — Сейчас покажу. Юэн использует заклинание вербально, и вокруг него раскидывается небольшой куполообразный щит, наподобие тех, что он использовал в Министерстве. Бетельгейзе подходит ближе и из любопытства хочет потрогать мерцающую поверхность почти прозрачного купола, но Юэн вовремя ее останавливает, прекращая действие заклятия. — Вот трогать точно не стоит. Он защищает не только от заклинаний. Затем Бетельгейзе пробует использовать классическое Протего сама, но получается ровно так же, как и всегда: медленно и мимо. Юэн подходит к ней и невесомо касается локтя. — Ты слишком сильно напрягаешь предплечье и делаешь взмах всей рукой, — его пальцы поднимаются выше по мантии к запястью, слегка поворачивая руку. Так, как нужно. — Делай взмах только запястьем. Ты когда-нибудь рисовала кистью? Бетельгейзе честно пытается слушать со всем вниманием, но в какой-то момент слишком сильно отвлекается на ощущение тепла на тыльной стороне ладони, и поэтому пропускает вопрос. — Ты меня слушаешь? — Да, конечно. — Что я спросил? — Я не расслышала… Юэн смотрит очень строго, как учитель. Впрочем, он ведь учитель и есть. Но Бетельгейзе сейчас больше всего хочется, чтобы он на минуточку стал просто Юэном. Да, они стоят возле стены замка, но ему достаточно провести по ее руке, чтобы сердце забилось чаще. А когда пальцы дотрагиваются шеи, гладят, соскальзывая вверх под мочку уха, Бетельгейзе улыбается — потому что он понял. Несколько мгновений, и она уже вжимается лопатками в каменную кладку, подставляясь под прикосновения. Его руки на ее талии, и не будь сверху слоев зимней одежды, наверняка касались бы кожи — как тогда, в теплицах, незадолго до суда. Бетельгейзе снова хочется ощутить это, и она даже тянется, чтобы расстегнуть свою мантию, но Юэн зачем-то перехватывает, держит вновь за запястье. Сдерживается. А потом прижимает ее руку к стене. Несильно, но достаточно для того, чтобы сбить дыхание. Это не больно, только немного… странно. Они смотрят — пару секунд — друг другу в глаза, — и лица все еще очень близко, и сердце млеет, и что-то тянет внизу живота. Мерлин, хоть бы никто не увидел. Юэн не уверен, что ему можно, а что нельзя. Еще неделя и наступит полнолуние — он постоянно держит это в голове, потому что не знает, что будет с ними дальше. Все еще сомневается, что Бетельгейзе действительно сможет быть с ним. Не верит. Это сейчас… когда он еще спокоен и может держать себя в руках, она улыбается, льнет черной кошкой, доверяет. С ума его так сводит, если честно. Невыносимо хочется избавиться от чертовой мантии, но вот уж хрен (да и замерзнет же — да, думай о том, что она может просто замерзнуть). Почувствовать ее кожей, забраться выше, раздеть бы и просто… Ох. Дурочка, не прижимайся так. Бетельгейзе тянет его к себе, и слишком тяжело не давать сокращать дистанцию. Зацеловывает ее губы до красного, ловит рваные вздохи. Ветер холодит кожу, треплет волосы, забирается за шиворот — или не ветер, а пальцы? В голову навязчиво лезет воспоминание ощущения ее прикосновений к старым шрамам. И она ведь вспоминает о том же, чувствуя, как к лицу от стыда приливает кровь. Потому что с момента его приезда постоянно хочет повторить, испытать это по-настоящему. Тепло ладоней на бедрах чувствуется даже сквозь слои одежды — или просто кажется? Когда Юэн прикусывает ее губу, получается стон.***
Стоит ли говорить, что на этом занятия магией кончились? Юэну плохо. Ему до одури хочется большего, но голос разума все же сильнее. Хуже всего другое. С каждым днем он злится все больше и выходит из себя по мелочам. В отличие от прошлых раз отстраняться от Бетельгейзе не получается, поэтому он постоянно находится в напряжении. А когда через пару дней видит синяк у нее на ключице, в мозгах что-то поворачивается на сто восемьдесят градусов. — Это что такое? Они стоят в теплице, Бетельгейзе растрепана, тяжело дышит и явно не сразу понимает вопрос. — Что? — Это, — он дотрагивается ушибленного места большим пальцем. Даже легкого прикосновения хватает, чтобы Бетельгейзе дрогнула. — А, это, — она вздыхает, силясь рассмотреть хоть что-то, но быстро оставляет попытки. — Ударилась. Бетельгейзе пытается ответить уклончиво, но Юэн-то понимает, что таким местом «случайно удариться», чтобы остался синяк — надо постараться. — Об кого? — Ну, Розье, — она недовольно застегивает ворот рубашки, явно не желая вдаваться в подробности. Будь Юэн параноиком чуточку больше, он бы подумал совсем не про удар. Но и без этого опять хочется переломать ублюдку все кости. Бетельгейзе, словно заметив что-то в его лице, начинает неловко собираться. — Подожди, у меня остался бадьян… — Не нужно, это всего лишь синяк, — она пожимает плечами и перекидывает поясок школьной сумки через плечо. Как раз через больное место. Какого черта? Негодование вновь накрывает, но Юэн ничего не говорит, отпуская. И не знает, какие у него злые глаза. Бетельгейзе вспоминает, как он злился, когда Том пришел за ней в теплицы, чтобы проводить. Тогда ей понравилась его ревность, но сейчас… Сама не знает, что чувствует. Вроде умом понимает, что Юэн злится не на нее, но всякий раз, когда у него такое выражение лица, хочет оказаться в другом месте. Да, Бетельгейзе тяжело, и было бы здорово рассказать о нападках однокурсников — в последний раз Розье так сильно оттолкнул, будто она мешала пройти, что чуть не сломал ключичную кость. Но она… боится. Наверное, дело в том, что раньше Юэн для нее был обычным человеком, и многое оставалось незамеченным. А теперь он — она знает — оборотень. И все детали, которые раньше казались несущественными, ощущаются особенно остро. Потому что Бетельгейзе невольно сравнивает. Постоянно. Каждый раз. Как кривится верхняя губа, показывая зубы, как сужаются зрачки и ходят желваки под светлой кожей. Юэн не такой. Нет. Нет. Нет. Он вернулся, но сможет ли вернуться она? Февраль — короткий месяц. И чем ближе его середина, тем сильнее становится напряжение между ними. Он нервничает, хмурится, она с содроганием думает о полнолунии. Бетельгейзе все еще чувствует свою вину: как за сказанное в министерстве, так и за то, что не могла до конца принять все это, хоть и была опрометчиво уверена, что справится. И оба так или иначе мучаются порознь, съедаемые чувством ненависти к самим себе. Единственное, что спасает — книжка в темно-синей обложке. Каждый вечер Бетельгейзе зачитывается стихами, и они кажутся такими удивительно близкими, что она никак не может взять в толк — как он смог подобрать что-то настолько подходящее? Юэн же совершенно ничего не знает о ее вкусе (несмотря на любовь к чтению, Бетельгейзе мало рассказывала ему о любимых стихах). «Не надо мне души покорной, Пусть станет дымом, легок дым, Взлетев над набережной черной, Он будет нежно-голубым». Некоторые стихи — мрачные и жуткие, да и весь сборник в целом пропитан тоской и темой смерти, но Бетельгейзе искренне нравится, она читает с упоением и заучивает некоторые строфы наизусть. Стиль, образы и сюжеты просто очаровывают. Водит пальцем по вдавленным в бумагу буквам, улыбаясь. «Смотрят в душу строго и упрямо Те же неизбежные глаза». И пока она находит утешение в чтении, Юэн лезет на стены и закидывается снейповской переделкой, в надежде, что гнев утихнет. Боже, если так продолжится и дальше, Розье снова угодит в лазарет. Или в могилу, что тоже вероятно. Это плохо. Нужно принимать зелье, потому что чем дальше, тем сложнее контролировать свои желания. Стоп. Свои? С каких пор они стали «своими»? С каких пор ему хочется избивать людей по собственной воле? Бетельгейзе улыбается, прижимаясь к стене плечом. И улыбка эта принадлежит кому-то совсем чужому. Somnium tenebris больше не помогает.***
Юэн сидит со Снейпом, которого на днях посылал на хрен — от безысходности. Потому что пить в одиночку, ну, пора прекращать. Угощает калиновой настойкой и бесится, потому что на сей раз Снейп спутал ее с клюквенной. Ну никакого вкуса у человека нет. Да и самому Юэну спиртное почему-то не лезет в горло. Болтает шот с алой настойкой — и горечь, и сладость, и кислота. Ему нравится этот вкус: свежий и терпкий. Но нужно что-то другое. Бесит. Бесится он вообще по поводу и без. Даже если Бетельгейзе заводит шарманку о своем брате, который в прошлом то шахматам ее учил, то травологии, то зельям, то темным искусствам. Особенно о нем. И этот уверенный взгляд — будто каждое слово брата для нее истина в последней инстанции. Святыня, которую тот ей оставил. В общем, Юэна всегда нервирует, когда Бетельгейзе говорит об Алькоре. — Мерлин, кто бы мог подумать, я ревную девушку к ее покойному брату, — Юэн безнадежно вздыхает и отпивает еще настойки. Снейп одаряет его вопросительным взглядом. — Но ты даже не представляешь, как меня это достало. Брат то, брат се, просто полный… — Ты уверен, что это ревность? Может, это просто раздражение? — Ответ зельевара поначалу вызывает замешательство, но когда он продолжает, все встает на свои места. — Меня бы тоже раздражало, если бы кто-то постоянно, при любом удобном случае, — он делает паузу, — упоминал кого-то. Например, мисс Бёрк то, мисс Бёрк се. — Пей молча. Заколебал. Вот всегда с ним так. — И вообще. Нельзя кусать руку, которая тебя поит, Северус. — Нельзя? Я тебе скажу сейчас, что нельзя. Нельзя спать со студентками, — Снейп парирует раздраженно. — А мы не спим! Потемневшее лицо слизеринского декана в этот момент надо было видеть. — То есть… я не это имел в виду, — Юэн говорит севшим голосом, понимая, как прозвучали его слова. И добавляет: — Не было у нас ничего. Такого. — Ты же знаешь, что я обучаю ее легилименции? — …Это я не учел. Ну что за задница? Ладно, в конце концов они и правда особенно далеко не заходили. Но Юэн не знает, сколько еще протянет так. Чем ближе полнолуние, тем сильнее эти порочные желания сдавливают горло и иссушают глотку. Он хочет ее. Постоянно. Целиком и полностью. Во всех смыслах. Это походит на помешательство, но Юэну совершенно сворачивает мозги, потому что волку нужно обладать ею. До последнего кусочка, до самой маленькой косточки. И ему самому. — Мне стало плохо помогать твое зелье. — Как это? — Снейп понимает, что речь отнюдь не об аконитовом. Судя по нахмуренному лбу, он уже перебирает в уме, где мог ошибиться, когда переделывал работу той мошенницы. — Сначала помогало, а теперь… Не знаю, как объяснить. Они молчат несколько минут, Снейп смакует содержимое своего стаканчика, а Юэн все еще любуется игрой света и ярких красок, возвращая себе самообладание. Красное отражается от стекла, бликует на стенах рубиновыми всполохами, когда внутрь попадает солнечный луч. Как жаль, что в этом году не будет урожая, отличная была калина. — Ты просто меняешь зависимость на зависимость. Тебе стало мало того, что дает зелье. И ты забыл про его основное предназначение. И действительно… изначально ведь Юэн принимать это зелье начал как успокоительное, чтобы уменьшить приступы агрессии, с которыми не справлялось даже «волчье противоядие». Ему вроде и хочется возразить, но ни одного аргумента не приходит на ум. Они сидят в оранжерее за столом в окружении цветущих кустов. Бетельгейзе сегодня гуляет с подругой, а он тут — пытался работать, но в итоге позвал Снейпа, чтобы расслабить мозги, из которых никак не шло проклятое сожаление. И мысли о том, кто там с ними может быть еще. О Дрейке, к примеру. Или о других друзьях Лесли. А еще о Розье, да, который каждый день к ней лезет. Ой, ну нахрен. Юэн понимает, что не должен ни переживать, ни думать, ни тем более злиться. И злится, потому что переживает, думает и… злится. Злится, потому что злится. Офигенно. Откидывается на старом качающемся стуле — как еще гнилые ножки не переломились посередине? — и смотрит на ясное небо, перерезанное железными фрагментами каркаса теплицы. Было бы еще в его голове так же ясно. — Я надеюсь, ты не будешь делать ничего предосудительного в стенах школы. Увеличь дозу, если не уверен. «А вне стен можно?» — невесело думает Юэн и вспоминает их занятие с отражающими чарами. Мерлин, если бы не февральская погода… Увеличение дозы ничего хорошего не сулит, но Снейп, похоже, несмотря на деланное равнодушие, куда больше волнуется за учеников, понимая, что Юэн реально может сорваться. Снейп знает слишком много, и, конечно, против отношений профессора с ученицей, хоть и не слишком-то рьяно. В прошлый раз — когда Юэн еще жил в Дырявом котле — он принес исправленное зелье и порцию недовольства с собой. Они болтали прямо на улице, потому что Снейп торопился и периодически тревожно смотрел на часы. Ну или просто делал вид, что торопится. — Держи. Имей в виду, это первый и последний раз. Дальше выкручивайся как хочешь, — всучил коробку с двумя флаконами. Все выглядело абсолютно как раньше, на мгновение Юэн даже засомневался — вдруг зельевар ничего не менял и решил подшутить? — Не подскажешь какую-нибудь другую лавку, где это зелье было бы… нормальным и не таким дорогим? — Не подскажу. Тебе надо, ты и ищи. — Неужели ты хочешь, чтобы твои студенты страдали от кошмаров? — Какая жалкая попытка. Мне нет до этого дела. Кошмары — это всего лишь кошмары. И что-то мне подсказывает, не всем бы из них снились «кошмары», — Снейп добавил последнее со смесью скепсиса и сарказма. Юэн нахмурился, спрятал зелье и руки в карманы пальто. Подумал — надо бы пригнать в ту лавку проверку из Министерства. Такие зелья определенно нарушают права человека. Вот. И нечего тут зубоскалиться. — Иди ты, Северус… в Хогвартс. — Именно это и собираюсь сделать. Так что все его «нельзя спать со студентками» пока что пустой звук. Снейпу, в общем-то, лишь бы поострить. Он и сейчас сидит, выжидая момент, когда сможет продемонстрировать свое остроумие. Мудила. А вот, к примеру, что было вчера, когда Юэн требовал его поговорить со слизеринцами: — Они выкинули ее вещи, — он несильно стукнул кулаком по столу. — Обычное дело. На сей раз они стояли в учительской, Юэн надеялся, что кто-то еще обратит внимание на предмет разговора и вмешается, но даже классическое макгонагалловское «это возмутительно!» не возымело нужного эффекта. — Они отравили кошку Филча! — Я бы тоже ее отравил. Снейп оставался невозмутимым как удав и равнодушно обламывал все аргументы. — Да черт возьми, Северус, они же постоянно издеваются над ней. — Если бы она не была такой гордой, это бы уже давно закончилось. Ну разве не мудила? Но этот мудила, несмотря на дерьмовый характер, помогает ему. И по-человечески, и по-дружески. Все еще дико злит, что бездействует и не хочет помочь Бетельгейзе, Юэн не может это ни принять, ни понять, но… Наверное, стоит хотя бы попробовать. До полнолуния остается пять дней.***
Школа наряжается в праздничные украшения, а под потолком летают противные купидончики. Пока другие ученики запасаются шоколадом и открытками в Сладком королевстве (или, как некоторые девушки, вовсе готовят сами), Бетельгейзе думает о том, чтобы загладить вину, сделать что-то полезное. Ей нет дела до всех этих девчачьих сердечек, вместе с Гвинет они после уроков лишь смеются над глупыми сокурсницами, бегающими за объектами своего вожделения. А вот Гвинет — чувствуется — на самом деле неловко и даже тоскливо. К тому же после случившегося с Эймсом, парни вовсе не рискуют оказывать ей знаки внимания. — Поведет, наверное, эту свою вешалку в кафе мадам Паддифут. Фу, — с отвращением выдает она, когда мимо проходит стайка третьекурсниц, щебечущих о местечках, где можно уединиться в Хогсмиде. — Думаю, Тому несладко приходится в эту пору. — Еще бы. Он, кстати, никогда не принимает съедобные подарки и, — Гвинет понижает голос, — правильно делает. Наверняка его неоднократно пробовали опоить любовным зельем. Съел конфетку и все, бегаешь по всей школе как дурачок, влюбленно выкрикивая имя злодейки-отравительницы. Ничего так подарочек. И тут в голову приходит ужасно идиотская и неловкая мысль. Бред, совершенно неуместно и неправильно, но… Сколько потом в течение дня Бетельгейзе ни пытается от нее избавиться, мысль покидать голову отказывается. Бетельгейзе все думает и думает, даже идет в библиотеку, перечитывает интересующий рецепт. Зелье невероятно сложное — одна ошибка и все, уже яд. Но ей так сильно хочется его приготовить, что бороться с собой больше нет сил. Поэтому Бетельгейзе решает «проконсультироваться» с Томом. — Зачем тебе это зелье? — Том недоуменно отрывается от чтения в библиотеке. Он как раз собирался уходить и завис прямо у полки, сосредоточенно что-то дочитывая, прежде чем убрать книгу на место. — Ну… для общего развития. Хочу доклад про него написать. Надо в процессе приготовления разобраться. Том смотрит с таким подозрением, что Бетельгейзе сразу жалеет о своей затее. Уж лучше будет обратиться к профессору Снейпу. Но тот может ее отругать и запретить заниматься такими делами строго-настрого — это опасно и довольно дорогостояще. Да и помогать наверняка не станет. Как ни странно, Том дает пару очень дельных советов (ей-богу, Бетельгейзе не представляет, откуда он столько всего знает) и объясняет несколько моментов, относительно которых у нее возникли вопросы. Заняться готовкой приходится в комнате у Юэна, пока тот работает в теплицах. Бетельгейзе с каждым днем смелеет все больше и приходит к нему уже свободно, почти без стеснения. А он в свою очередь с каждым днем все больше закрывается в себе, и ей так безумно… жаль. Стыдно. Потому что ее присутствие делает только хуже — добавляет ему переживаний. Мерлин, почему все так несправедливо? Работа в тишине умиротворяет, позволяет хоть как-то… нет, не отвлечься. Взять под контроль свой животный страх. Сказать себе: это просто болезнь, ничего страшного не случится. Просто болезнь. А лекарство от нее скворчит в котле. Пока нормальные девушки дарят своим парням сладости к четырнадцатому февраля, что делает Бетельгейзе? Правильно, готовит аконитовое зелье. Через некоторое время, когда большая часть работы уже сделана (а результат первой попытки беспощадно утилизирован), из теплиц возвращается Юэн. Не ожидавший увидеть Бетельгейзе у себя, он снимает рабочую мантию и настороженно поглядывает в сторону котла. — Что ты варишь? Почему она делает это в его комнате, Юэн тактично решает не спрашивать. — М-м, аконитовое зелье. Ее деланно будничный тон и спокойный ответ сбивает с толку. Становится не по себе. Близящееся полнолуние больная тема для них обоих, поэтому Юэн не представляет, как реагировать. Это, наверное, мило с ее стороны. — Мне Северус готовит, тебе не нужно… Однако Юэну было бы проще, если бы они оба делали вид, что его болезни просто не существует. — Я решила попрактиковаться. Брат с детства обучал меня зельеварению, так что, думаю, я правда могу его приготовить. Или ты… не примешь? Бетельгейзе тоже выглядит смятенной, бросает короткий взгляд и тут же отводит. Она нервно помешивает снадобье, смотря, как над лиловой поверхностью появляются первые завитки белесого пара. — Приму. Юэн знает, как сложно в приготовлении это зелье и какими последствиями может обернуться — вплоть до смерти. Но он согласен. Не потому что не хочет обидеть, а потому что доверяет. Чего Юэн еще не знает, так это что в будущем будет готов принять из ее рук настоящий яд. Дни летят быстро, как грачи за замковыми окнами, рано решившие вернуться домой. В пятницу травологию у слизеринских пятикурсников снова проводит профессор Стебль. Бетельгейзе первая вызывается помочь ей, чтобы не слушать студенческие пересуды и потому что хочет… заменить Юэна? Оказать женщине посильную поддержку. На протяжении всех уроков она думает только о том, что сегодня полнолуние. Ему, наверное, очень плохо. Бетельгейзе помнит состояние Юэна в прошлый раз, когда приходила к нему с глинтвейном. Он едва соображал и весь горел. Хочется снова навестить, и все же перешагнуть через страх — тяжело. Но так ведь нельзя. Она любит его, в конце концов, или нет? Поэтому, наступив на горло своему эгоизму, после уроков Бетельгейзе все-таки решается. Как и ожидалось, Юэн выглядит совсем скверно, но он искренне рад ее приходу. Так рад, что это даже приносит дискомфорт. — Ты пришла, — ждал ведь. Он улыбается — вымученно и нетрезво — а затем почти сразу обхватывает ее лицо ладонями, чтобы поцеловать. Бетельгейзе невольно хочет отстраниться. Оборотни перед восходом луны всегда так взбудоражены. — Я ненадолго. Просто… хотела узнать, как ты. — Нормально. Да что тут нормального?.. Хотя для оборотня такое состояние перед полнолунием именно что нормальное. Совершенно-совершенно-совершенно нормальное. Нет. На самом деле сегодня Юэну хуже, чем когда-либо. Потому что она боится. Это видно в каждом взгляде и в каждом движении. А он слишком настойчив, но даже не понимает этого. Маленького трепещущего тела касаться хочется безумно. Она такая нежная и так пахнет… Господи, как она вкусно пахнет. Но Бетельгейзе дрожит, стоит только приблизиться. И в один момент все-таки отстраняется. Это злит. Очень-очень злит. Накрывает с головой чужой яростью. Он не может справиться с собой. — Да прекратишь же ты дрожать?! Юэн почти рычит. Бетельгейзе вздрагивает еще сильнее. — Прости, — голос тонкий, плаксивый, высокий. Хуже ножа под ребра. Он все еще стоит рядом, не отходит, потому что это сильнее его. Ладонь рядом с ее головой вжимается в стену. Не бойся. Не бойся. Не бойся. Не надо, пожалуйста, прошу. Как же хочется сдохнуть. Прямо здесь на месте, чтобы не было ни одной сраной эмоции, ни одного гребаного страха. Он не выдержит, если она будет и дальше смотреть на него так. Как на монстра. Он же не… А кто тогда? Маленький зверек сжимается в комочек и трясется. Он загнан в угол и хотел бы сбежать, но страх парализует конечности, а на пути стоит тот, кому не составит труда поймать заново. Тот, кто ждет, пока добыча снова сорвется с места. Потому что так вкуснее. — Прости-прости… — Бетельгейзе лепечет бездумно, словно видит перед собой что-то совсем другое и теряется в этих воспоминаниях как в густом непроглядном лесу среди корявых деревьев и терновых кустов. Протягивает ладони к ее голове, притягивает — чтобы поцеловать в покрытый холодной испариной лоб. — Все хорошо, возвращайся в общежитие. Она часто кивает, держась за его предплечья изо всей силы — или скорее удерживая его. На расстоянии. Юэн жалеет, что вернулся, но не способен ничего исправить. Когда Бетельгейзе убегает, он все еще стоит на месте, не оборачиваясь. Не хочет мыслить, но мыслит: сам же забрался в волчий капкан, и теперь не двинуться — ни назад, ни вперед. Он уже не сможет уйти от нее. Потому что Бетельгейзе — необходима. Тянется за ней, как прилив за луной: волны заполняют пустой берег, ведомые одной единственной силой. Снейп прав, Юэн подменяет одну зависимость на другую. Но ему страшно вновь остаться одному. В одиночестве слишком легко потерять лицо. И какое-то странное чувство зудит в костях. В каждом позвонке и фалангах пальцев. Такая жуткая болезненная… Юэн не может произнести это слово даже в мыслях. Но от нее хочется бросаться на стены, царапать каленый кирпич когтями в яркую красную крошку. Кричать, разбивая конечности в кровь. Гнев, которому не дать выхода. Голод, который не утолить. Сладкая, вкусная, мягкая… Господи, спаси и сохрани. Он сдавленно воет.***
Бетельгейзе знает, что опять сделала ему больно. Плотный зеленый бархат отрезает от внешнего мира. Скоро взойдет луна, а Юэн будет там… Совсем недалеко. За несколько стен от нее. И как всегда — один. Смотрит на дрожащие кисти, вены кажутся сине-зелеными на фоне бледной кожи. Тремор не проходит и доставляет немало неудобств. Она ведь уже успокоилась, так почему они все трясутся? Бетельгейзе хотела лечь спать, пропустив ужин — чтобы этот день поскорее кончился, — и даже переоделась в сорочку, но о каком сне может идти речь, если она тоже теперь совсем одна в спальне? Считает минуты, пряча голову под одеялом, заламывает руки — трясучка уже раздражает. А потом садится. Спускает ноги на холодный камень, накидывает на плечи халат. Решение в голове возникает простое и понятное. Хуже все равно уже не станет. И выскальзывает из общежития, пока гостиная и коридор пустуют. Каждая клеточка тела вопит — бегибегибеги. Она стоит на лестнице напротив злополучной двери, языком пересчитывая удары собственного сердца. А потом без предупреждения или стука использует отпирающее заклинание, чтобы войти. Юэн вздрагивает. В комнате темно, только одна свеча горит в канделябре у двери. Сидит на полу у стены — там же, где Бетельгейзе его оставила. В бегающих глазах лихорадочный блеск, а рот ловит воздух. Еще будучи человеком он уже похож на волка — задыхающегося от бешенства, напряженного и боящегося яркого света. Щурится, когда она зажигает огонек на своей волшебной палочке. — Зачем ты пришла? — хрипло, на выдохе. Он весь как-то подбирается, когда Бетельгейзе запирает дверь изнутри. Она делает это на автомате, с чудовищной точностью и потом совершает несколько шагов навстречу, но останавливается — как механическая заведенная кукла, у которой кончился заряд. — Уходи. — Я хочу остаться. Его глаза кажутся впалыми и горят нездоровым огоньком на бледном лице. Юэн мотает головой, отводит взгляд и скребет ногтями собственные плечи. Нет-нет, ей нельзя здесь оставаться. Боже, он бы многое отдал за то, чтобы Бетельгейзе осталась. Нет. Потому что тогда он ее окончательно потеряет. Это единственная трезвая мысль, за которую еще получается удержаться. — Уходи. Пожалуйста. — Нет. Да черт бы тебя побрал. — Ты и так боишься меня. После… ты вообще ко мне больше не подойдешь, — в его голосе столько боли, ненависти к себе и одиночества, что Бетельгейзе лишь еще больше уверяется в правильности своего выбора. — Я либо больше не подойду к тебе, либо преодолею это. Нет смысла тянуть дальше. Их взгляды снова пересекаются. Что-то меняется. Когти оставляют на коже глубокие красные пятна, которые врезаются в ее память намертво. — Уйди. — Нет… — Уйди сейчас же! — его тело снова вздрагивает, а на лице появляется оскал. Бетельгейзе машет головой и пятится на резко ставших ватными ногах. — ПОШЛА ВОН! Он орет, падая на пол, и кто-то бы точно услышал, если бы все не были на ужине. Бетельгейзе всхлипывает, безуспешно пытается сморгнуть влажную пелену перед глазами и с трудом различает в полумраке расплывающийся силуэт. Человеческая фигура ломается, изворачивается и меняется. Кости хрустят, щелкают, ткани рвутся и кто-то тихо скулит. Бетельгейзе не понимает уже, кто. Ей кажется, что она сама. Зажимает рот ладонями, спотыкается, падая. Роняет волшебную палочку и даже не пытается поднять. Спешно отползает, чувствуя, как горит потянутый сустав, забивается в противоположный от оборотня угол. И… Она так хорошо это помнит. Как тело искривлялось. Как надрывалась кожа и покрывались раздувающиеся пурпурные мышцы новой. Как рос слой серой шерсти. И смех. Как хорошо она помнит его смех: Сивый смеялся, лаял, рычал, клацал огромными челюстями перед ее лицом. А она сидела так же, забившись в угол своей комнаты. Избитая, с переломанными пальцами и в разорванном — еще человеком — платье. Кричала, обхватив руками колени, пока сорванный голос совсем не пропал. Смрадное дыхание было так близко: сначала почувствовался гнилостный запах, затем стал слышен звук — хриплое напряженное придыхание. И сейчас — снова этот звук. Бетельгейзе открывает глаза. Слезы стекают по щекам, подбородку и шее, а зрение постепенно фокусируется. Волчья морда находится в полуметре от ее лица.Не люблю только час пред закатом, Ветер с моря и слово «уйди».