Зелень

После ванны спала Бетельгейзе действительно хорошо. Это был самый спокойный и долгий сон без снов за последние месяцы. Вернее сны может и были, но наутро она решительно ничего не помнила, кроме странного чувства тепла и защищенности. Остаток недели прошел относительно тихо. Слизеринцы пока не рисковали лезть, а Диана, хоть и было поздно, строго следила за возможными нападками. Никто не хотел повторить участь Кэрроу, а за Бетельгейзе закрепился статус «долбанутой на всю голову». Дамблдор встречу повторно так и не назначил, но, если честно, теперь Бетельгейзе до чертиков боялась говорить с ним, поэтому тихонько радовалась такому стечению обстоятельств. Больше всего она беспокоилась о матери, из-за чего теперь снова писала ежедневные письма, изредка призывая Глостерию, чтобы разузнать, как обстоят дела в больнице. Матери не стали сообщать об инциденте в школе, а вот дядя Исидор, узнав, не преминул случаем отправить сухое официальное письмо, в котором, однако, почти не ругался. Из потока канцеляризмов создалось впечатление, что дядя скорее поощряет «такое поведение», нежели осуждает. Ну, неудивительно. Хоть он никогда не был непосредственно Пожирателем смерти, младший Бёрк всегда поддерживал старшего и снабжал его товарищей темнейшими артефактами. Поэтому Бетельгейзе испытывала к нему стойкую неприязнь, особенно когда вспоминала о том, что скорее всего именно он выдал Пожирателям тайну заклинания Доверия, защищавшего их дом. Больше, в общем-то, никто и не мог. Так вышло, что хранителями тайны были только дядя да мамина кузина, которая, в отличие от него, всегда очень тепло относилась к Амелии и ее детям. Вряд ли она пошла бы на предательство. Дядя же… он мог и не понимать, что ждет невестку и племянницу, мог рассказать кому-то «по большой дружбе», чтобы протащить в поместье очередную проститутку. Мог просто случайно впустить, а потом уйти. Хоть дядя Исидор и клялся, что никому не выдавал тайну, Бетельгейзе не верила. Он всегда был лживым и ужасно лицемерным человеком. Поэтому письмо сразу после прочтения отправилось в урну. Еще в пятницу, судя по возбужденным слухам в общежитии, в школу прибыл обещанный отряд мракоборцев. После этого Бетельгейзе несколько раз видела мужчин в темно-серых плащах-мантиях, когда шла из совятни или в совятню, но только издалека. Стало спокойнее. Немного. В понедельник она с замиранием сердца отправилась на первую отработку, зная, что там будет и Гвинет, и две другие слизеринки. Кэрроу все еще находилась в лазарете, и ее вот-вот должны были перевести в больницу святого Мунго. Мадам Помфри заверяла, что знает прекрасного целителя, специализирующегося на лечении увечий, оставленных темной магией. Грядки Хагрида покрыты брезентом, и до Бетельгейзе только сейчас доходит, что она понятия не имеет, где искать слизней зимой. В снегу. Куда вообще прячутся рогатые слизни? Впадают в спячку или что? Возле грядок пока только Гвинет — занимается обрезкой смородиновых кустов. — Привет, — Бетельгейзе здоровается осторожно и несмело подходит. — Что делаешь? Вопрос она задает, конечно, дурацкий. — Привет, — Гвинет сухо, но все-таки здоровается в ответ, а потом скептично добавляет, — как видишь, обрезаю кусты. — А мне Снейп сказал каждый понедельник сдавать по сотне рогатых слизней. Гвинет аж поднимает голову, присвистнув. — Снейп обычно такое только нам задает. Вот я как раз их и искала, после того случая с Розье. Мне казалось, он всегда щадит своих студентов, — она хмыкает и откладывает секатор на землю, решая отдохнуть от скучной работы. — Прости меня. — Это типа за что? — Гвинет скептично поджимает губы, скрещивая руки на груди. — С моим лицом вроде все в порядке, и при смерти я не была. — Перед Кэрроу я извиняться не буду. Бетельгейзе говорит это твердо и бескомпромиссно. Да, она виновата, но нужно быть честной, как с собой, так и с Гвинет. Гвинет вздыхает. — Хрен с ней с Кэрроу. Не то чтобы она заслужила такое, но вела себя она действительно мерзко. Она не договаривает, но смотрит на Бетельгейзе испытующе. — Я обещаю больше не использовать таких травматичных заклинаний. «При тебе, по крайней мере». Гвинет недоверчиво поднимает левую бровь. — И думать своей головой, не полагаясь только на то, чему меня научила моя семья. — Окей, — для профилактики Гвинет все еще дуется, но глаза становятся веселыми. — Спасибо, что вступилась за меня, — Бетельгейзе виновато улыбается и подходит ближе. Неловко опускает взгляд. Единственная, перед кем она реально чувствует себя виноватой, так это перед Гвинет. — Из-за меня ты теперь наказана. — Да все путем, я постоянно на отработках. Хорошо, когда есть одна, не вешают следом другую. Только срок увеличивают. Гвинет смеется беспечно, будто это и правда пустяк, и Бетельгейзе, не сдержав порыва, резко обнимает ее. — Эй, ну вот давай без… блин, ладно-ладно. Все эти дни Бетельгейзе съедало сожаление о том, что Гвинет все видела и будет теперь о ней плохо думать. Но, кажется, та понимает: она утешающе хлопает Бетельгейзе по лопаткам и не отстраняется. Гвинет просто хотела, чтобы Бетельгейзе хорошо обдумала ее слова. И тоже поняла. — Так что мне делать со слизнями? — Бетельгейзе отпускает ее (хотя совершенно не хочет этого) и озирается по сторонам. — Ну, что-что. Копать. — Снейп что-то говорил про то, чтобы собирать их голыми руками… — Снейпа здесь нет, — Гвинет вручает свою садовую лопатку, а сама принимается дальше резать лишние ветки. — Копай под корнями, они обычно там. Но вернее всего поджечь сосновые ветки, их легко выманить на этот запах. Они какое-то время обсуждают слизняков, Гвинет авторитетно рассказывает о том, где лучше искать и как не огрести от Снейпа, Бетельгейзе расчищает снег, а потом они вместе собирают сосновые лапы и зажигают, размахивая ветвями над корнями кустов. С души окончательно спадает напряжение, сменяясь весельем. Уж лучше жалость, чем полное одиночество. Вскоре приходят две другие наказанные ученицы. Они работают на другом конце участка, Булстроуд иногда странно посматривает в сторону Бетельгейзе. — Кстати, мне же Эймс все-таки предложил встречаться. Гвинет понижает голос, ковыряясь в земле, и перекладывает в стеклянный аквариум несколько серых личинок. И тут Бетельгейзе кое-что осознает. Черт, как она раньше-то не поняла? Стоило догадаться еще после прошлого разговора. — И что ты сказала?.. — Что подумаю. Что я еще могла сказать? Вот, после тренировки обещала ответить. — Бедный Эймс, — Бетельгейзе невесело усмехается. — Ну я же ему еще не отказала. Тут и оно. Мерлин. Это же так очевидно. И Эймс, и Том в команде Когтеврана по квиддичу. Эймсу разбили голову бладжером. Не потому ли что он еще тогда хотел признаться Гвинет? Но предупредить о своих догадках нельзя. Формально это еще не тайна Тома, а всего лишь предположение, однако может получиться неловко, да и ссорить их не хочется. — Эй, мне нужен дружеский совет. — Не уверена, что смогу быть чем-то полезна, — Бетельгейзе разбирает руками в перчатках старые павшие листья и хвою, чтобы воткнуть совок в землю. В ее чаше уже копошится пара десятков слизней, но этого недостаточно. — Слушай, ну ты вообще с профессором встречалась, — бурчит недовольно Гвинет. Совок замирает в промерзшей земле. Даже провернуть не получается. Бетельгейзе подавляет вздох. Она изо всех сил старалась не думать о Юэне, но как обычно безуспешно. Пытаешься сбежать от мыслей? Они настигнут сами. Порой и таким неожиданным образом. — Это совсем не так ведь было. И я даже не уверена, что мы «встречались». — Подумав, Бетельгейзе все-таки решает ответить. — Не было никаких признаний, предложений встречаться, как у вас. Все было… просто. Само по себе. — Мерлиновы панталоны, почему у меня нет никого такого? Ну как бы тебе сказать. Бетельгейзе смотрит на Гвинет с сочувствием. Ей становится немного жаль Тома.

***

Отработка оказалась совсем не так проста, как Бетельгейзе думала сначала. С помощью Гвинет она кое-как смогла собрать слизней, но уже затемно. И получила нагоняй от декана вместе со штрафными очками за «слишком позднее возвращение в школу». Очевидно, пытаться выполнять недельное задание за один вечер — плохая идея. Поэтому теперь Бетельгейзе решает действовать заблаговременно, и, когда на неделе выдается свободное утро, спешит отправиться к грядкам Хагрида. Знакомое лицо встречается почти сразу. Ноги запинаются о кочку, с которой сошел снег, а живот крутит. Старые сосны позади качаются от порывов ветра. — Мистер Морган? Почему вы здесь? Мерлин, неужели он приехал, чтобы сообщить что-то о матери? — А? Доброе утро, да я вот, патрулирую окрестности. Морган выглядит вялым и немного рассеянным. До Бетельгейзе не сразу, но все-таки доходит: он просто один из тех мракоборцев, которых направили в школу. — А моя мама? С нее все-таки сняли охрану? Почему именно сейчас? Это несправедливо… Мама ведь как никогда нуждается в защите. Сивый сбежал, а Яксли не получил наказания, слушание сорвано. Что, если на нее решат напасть? — Ей сейчас ничего не угрожает, не переживай, — Морган смотрит Бетельгейзе в глаза, заверяя, но она лишь сильнее злится. Неужели случившегося в Министерстве мало, чтобы считать, что мать в опасности? — Не угрожает? Ее чуть не убили несколько месяцев назад! И те, кто это сделал, на свободе. Взгляд у мракоборца странный: сочувственный и… Бетельгейзе не понимает. Не знает, что это за эмоция и откуда она. — В больнице свою охрану ужесточили. Никто не сунется туда, — мракоборец пытается похлопать ее по плечу, но Бетельгейзе отстраняется. — Поверь, я бы предпочел быть там, чем напрягать свои бедные колени круглосуточной ходьбой. Морган шутит, но голос у него виноватый. Бетельгейзе не винит его ни в чем: этот человек и так много помогал ее семье. Однако сердце наполняется тревогой, а предпринять нечего. Она сидит тут и никак не может помочь матери. Остается попытаться попросить о помощи у Дамблдора, но шансы на успех слишком малы. И еще… Бетельгейзе не хочется думать о таком, но в груди холодеет, когда она, включая логику, доходит до единственного правильного вывода: матери никто не угрожает, потому что ее враги знают — она и так скоро умрет. Бетельгейзе помнит взгляд Юэна тогда, в больнице, и не может выкинуть из головы выражение лица Моргана. Они оба смотрели с жалостью. Бетельгейзе поспешно уходит, наплевав на отработку. Будто без этого было мало проблем и ужаса. Тупое бессилие душит. Она чувствует себя оказавшейся в западне, из которой никак не выбраться. Маленькой хвоинкой, брошенной в реку и идущей ко дну. Остается только искать, чем отвлечься. После уроков Бетельгейзе вылавливает Тома по пути в библиотеку. Он регулярно там занимается, так что найти его труда не составляет. Они практически не виделись с того самого момента, когда Бетельгейзе принесла непреложный обет, лишь изредка пересекались в коридорах, равнодушно кивая друг другу, плюс пару раз он гулял вместе с ней и Гвинет. Тому больше нет необходимости строить из себя дружелюбного любимчика компаний перед ней, а Бетельгейзе просто не до него. Они садятся за свободный столик, и Бетельгейзе сразу без лишних вступлений еле-слышно спрашивает: — Это ведь ты Эймсу голову бладжером разбил в конце ноября? Том агрессивно кладет учебник по трансфигурации на стол и смотрит на нее с крайней степенью негодования. — Ну, а это ты как узнала? — Просто сложила одно с другим. Он же предложил Гвинет встречаться. Бетельгейзе честно не знает, какой черт дернул ее за язык сказать это. — Вот же пидор гнойный, — Том от услышанного аж подскакивает со стула, словно забыл, что собирался готовиться к завтрашней проверочной работе, и намерен сейчас же бежать на разборки. — Я его закопаю. — Что тут такого? — Не твое дело. Том не на шутку взбешен. И глаза — сразу черные от расширившихся зрачков. Бетельгейзе начинает переживать, как бы у Гвинет из-за этого не было проблем, поэтому спешит добавить: — Она сказала, что подумает. — Подумает? — Том скалит зубы. Если так посмотреть, он вообще очень быстро выходит из себя, если дело касается Гвинет. — Она подумает. Круто. И когда она собирается дать ему ответ? — После тренировки, — Бетельгейзе ничего не остается, кроме как сказать правду, потому что кажется, что если солжет или промолчит — Том применит силу. — Что ты собираешься делать? — Все еще не твое дело, — он повторяет, потихоньку остывая и натягивая на лицо одну из своих спокойных масок. Бетельгейзе не знает, что делать, но ей волнительно от ожиданий. Том легко может покалечить кого-то и выйти сухим из воды. Ему ведь все сходит с рук. Один из лучших учеников школы, удивительно, как не староста (Бетельгейзе полагает, он отказался сам), звезда квиддича. Интересно, все ли его успехи — следствие упорства и честной конкуренции? Или случаи вроде бладжера, попавшего в Эймса, не единичные? — Я бы хотела сходить с тобой, если ты пойдешь туда. Мне интересно, — Бетельгейзе пожимает плечами. Сказанного назад не вернешь, остается только проследить, чтобы по ее вине не произошло чего-нибудь непоправимого. Заодно развеяться самой. — Ты навязываешься. — Да, навязываюсь. Мне скучно. — Я тебя развлекать не собираюсь. — Я сама себя развлеку. Наблюдением. Том хмыкает и чему-то задумчиво кивает несколько раз. — Хорошие у тебя развлечения стали. Нравится жестокость? — он намекает на произошедшее с Кэрроу, и Бетельгейзе осекается, тоже поднимаясь со своего места. Она должна была не задумываясь сказать «Нет, конечно» хотя бы самой себе, но вместо этого смотрит на стеллаж, прислушиваясь к собственным чувствам. — Да, наверное. И честно не знает, правда ли это. Но Тома такой ответ должен устроить больше. Они расходятся по общежитиям, чтобы взять теплую одежду, и встречаются уже на улице. Сегодня особенно холодно, ветер свистит, завывает, гоняя поземку, но свежего снега нет, только мороз. Деревья абсолютно голые, качаются от сильных порывов. Подобная погода редкость для зимы, поэтому Бетельгейзе кутается в теплую мантию покрепче и для верности накладывает на нее излюбленные слизеринские чары сохранения тепла. Они с Томом не идут на трибуны, садясь на поваленную старую сосну недалеко от поля. Отсюда хороший обзор, видно и гриффиндорскую команду, и трибуны, и всех, кто приходит из школы. Бедолаги Эймса пока нигде нет, поэтому приходится просто сидеть. — Ну и холодрыга. Бетельгейзе, у которой уже, благодаря заклинанию, перестали стучать зубы, молча накладывает его еще и на дерево, надеясь, что это поможет и Тому. — Мерлин, какая полезная магия, — он дышит на покрасневшие от холода ладони, — научи. — Не могу, слизеринцы очень ревностно оберегают этот секрет, — она вздыхает, потому что действительно не может. Но в качестве компромисса использует чары на его одежде. Мантия намного тоньше и дешевле, чем ее, как замечает Бетельгейзе. Впрочем, в отличие от Гвинет, Том хотя бы чаще носит одежду волшебников, если не считать ту кожаную куртку, которую она видела в декабре. — Другой разговор. — Мог бы и поблагодарить. — Но я ведь просил тебя не об этом. Красно-желтые фигуры снуют на фоне темнеющего серого неба, и рыжая грива горит особенно ярким пятном. Бетельгейзе впервые видит, как Гвинет летает на метле, и от этого зрелища на какое-то мгновение перехватывает дыхание. Ее скорость и маневры сильно выделяются на фоне большинства участников команды. Возможно, это просто особенности роли загонщика? Гвинет сильными ударами отправляет мячи в полет. Иногда она успевает в последний момент — когда бладжер чуть не ударяется в чье-нибудь тело, — но успевает всегда. — Когда ее родители погибли, Гвинет постоянно плакала, — Том говорит еле слышно, его голос смешивается со звуками ветра и почти теряется в них. Бетельгейзе внимательно прислушивается, но не отводит взгляд от поля, чтобы не спугнуть. Он продолжает: — А я смеялся. Я был так рад, потому что это значило, что моя Гвинет теперь всегда будет со мной. Наверное, я был даже… счастлив. Похоже, Том все-таки решил попробовать рассказать о чем-то из «наболевшего». Что ж, хорошо, обстановка как раз располагает. Ведь именно для этого Бетельгейзе принесла свой обет. — Тебе не было жаль дядю и тетю? — Бетельгейзе спрашивает, все еще наблюдая за разрезающей воздух Гвинет. — Тогда — нет. Но со временем я понял, что без них она уже не станет прежней. Будто их смерть забрала какую-то часть самой Гвинет. И затем я… пожалел. Я всегда хотел быть хорошим человеком для нее. Все-таки у него есть свои чувства. Пусть в чем-то более слабые, чем у обычных людей, но есть. Уж как минимум одна сильная привязанность точно. Том, наверное, многое не понимает из своих реакций и ощущений. Каждый раз, когда Бетельгейзе думает об этом, ей становится его жаль. И хочется понять. Может быть, это поможет понять и отца? — Было бы здорово, если бы мы когда-нибудь нашли способ возвращать умерших к жизни, — она вздыхает, думая о брате, и о том, что они все кого-то потеряли. Бетельгейзе не знала Гвинет до смерти ее родителей, но видит в ней — кроме отваги, доброты и обостренного чувства справедливости — внутреннюю закрытость, замкнутость. Некоторую неловкость. Этим они, пожалуй, похожи. — Угу, — Том отвечает коротко и сразу переводит тему. — А вот и Эймс. К полю действительно направляется еще один когтевранец. Он совершенно лысый и, насколько получается разглядеть, не очень-то симпатичный. Хоть бы шапку надел, что ли. Когда парень проходит мимо, махнув Тому рукой, Бетельгейзе видит, что у него на лице сильная угревая сыпь. Так вот почему Том назвал его «гнойным». — Как думаешь, что лучше: сломать ему челюсть или ноги? — Шею. — А ты кровожадная. — Шучу, конечно, — Бетельгейзе улыбается. — Как насчет того, чтобы сломать ему нос? Лицевые кости плохо заживают, у тебя есть шанс изрядно попортить его и без того не слишком привлекательную внешность. И тут Бетельгейзе наконец понимает: она искренне сопереживает Тому, который зациклен на своей кузине. Влюблен, одержим, помешан — без разницы, какое слово ни подбирай, в полной мере не передать. Но это так красиво, что даже немного завидно. Да и Гвинет однозначно не подходит тот прыщавый долговязый парнишка. Когда Бетельгейзе представляет, что они начнут встречаться, ей становится крайне неприятно и немного… ревностно? — Гвинет везет, — она улыбается, продолжая, — хотела бы я, чтобы и меня так кто-нибудь ревновал. — То есть того, что твой воздыхатель столкнул Розье с лестницы, тебе мало? Том ухмыляется, мол, думаешь, ты одна тут такая догадливая? — Это другое, — Бетельгейзе отводит взгляд. Конечно, такие знаки внимания ей льстят, но это же была совершенно иная ситуация. Хотя… Да нет. Юэн просто хотел помочь. Он всегда ей помогал. Чувство тоски снова болезненно стягивает сердце, покрывает скользкой пленкой, затрудняя биение. Какой же она все-таки была дурой. Сейчас Бетельгейзе отдала бы все, за возможность просто помогать ему в теплицах. Она так безумно соскучилась, что ликантропия Юэна будто бы вовсе потеряла значение. Казалось, достаточно было бы просто снова видеть его, чтобы все плохое исчезло. Травля, Сивый, приближающаяся смерть — и матери, и, наверное, ее собственная. — А я в декабре, кстати, все думал: как бы тебя оттолкнуть от Гвинет? Мысли вылетают из головы вместе с порывами ледяного ветра, бьющего прямо в лицо. — Зачем? — Бетельгейзе охотно переключается на новую тему для разговора. Это лучше, чем снова падать в пустоту. — Она слишком много стала проводить с тобой времени. Могла разболтать что-то лишнее. — Например о том, что ты убил Пожирателя смерти несколько лет назад? Том скорчил крайне недовольную гримасу и тяжело вздохнул. — … Да, отличный пример. — Ну, теперь ведь я не могу никому рассказывать твои тайны, — с улыбкой Бетельгейзе смотрит на Тома и радуется своему решению еще больше. — Именно поэтому ты можешь и дальше с ней дружить. По-настоящему одержимый. Непреложный обет хоть как-то умаляет его подозрительность. Видимо, именно из-за Тома у Гвинет и нет подруг, а с парнями из команды, которых она считает друзьями, не складываются близкие отношения. — Они заканчивают, — Том взволнованно напрягается. — Хочешь пирожок с маком? — Что? Бетельгейзе показывает вытащенный из кармана пирожок, завернутый в салфетку. Стащила после обеда. Том уже стоит, пряча руки в мантию, и готовится идти калечить Эймса, поэтому смотрит на пирожок с искренним непониманием. — Нет, спасибо. — Как хочешь, тогда сама съем. Интересно, воспринял ли он всерьез ее предложение про нос? Бетельгейзе следует за Томом на расстоянии десяти шагов и жует. Есть на морозе так себе идея, но это помогает унять волнение. Лучше выпечка, чем ногти. Забираются на трибуны, не замечаемые гриффиндорской командой, которая еще что-то обсуждает на поле. Эймс сидит на одной лавке по центру (интересно, как его хотя бы зовут?) и сразу обращает внимание на приблизившегося однокурсника, но делает вид, что не заметил. — Пойдем, надо поговорить. — Я жду Гвинет. Бетельгейзе стоит поодаль, наблюдая. Судя по враждебной обстановке, между Эймсом и Томом давно нет хороших отношений. — Мы, конечно, можем поговорить и здесь, но я бы предпочел отойти. Эймс нехотя поднимается с места. Парни молча спускаются с трибун, пока Бетельгейзе выискивает Гвинет взглядом. Стоит ли предупредить ее? Или просто соврать потом, что сама только пришла? Вряд ли Тому будет резон ее выдавать. Бетельгейзе в тупике. Ей жаль, что все так обернулось, вернее жаль, что она оказалась косвенно замешана. Они с Гвинет только помирились, а теперь это… Может все-таки предупредить?.. Пока Бетельгейзе стоит в нерешительности, Том времени не теряет. Она слышит звук удара, хруст и вздрагивает, оборачиваясь, чтобы посмотреть. Все-таки ему понравилась ее идея. Эймс закрывает половину лица рукой, размазывая кровь. Он пытается крикнуть «Ты совсем долбанутый?», но получается лишь гнусавое нечто — «'ы оусем оубану’ый?». Бетельгейзе с трудом удается разобрать. — Ага. Она не может понять, почему Том кидается в кулачную драку, но это у них с Гвинет, видимо, семейное. Или просто способ снять напряжение через боль — он ведь тоже получает свою порцию тумаков. Парни начинают так яростно метелить друг друга, что в какой-то момент перестает быть понятно, кто побеждает. Том хоть верткий и ловкий, по силе и массе явно уступает крупному Эймсу. Бетельгейзе доедает пирожок и, оттряхнув руки от крошек, оборачивается, чтобы позвать кого-нибудь. Но к ним и так уже бегут гриффиндорцы: кто-то просто из любопытства, кто-то желая вразумить и разнять. Гвинет тоже бежит, немного отставая от команды. Ее лицо бледное, покрыто пунцовыми пятнами, а в глазах читается испуг. — Они там… — Бетельгейзе успевает только махнуть рукой за трибуны и увидеть торопливый кивок. Когда дело касается Тома, Гвинет всегда так бледнеет. — Какого хрена вы устроили?! — Даже на удалении Бетельгейзе слышит ее крик, а потом видит, как рыжая бестия кидается разнимать когтевранцев, хватая кузена за грудки. Почему-то Бетельгейзе кажется, что она закрывает его таким образом от кулаков Эймса, которого оттаскивает еще кто-то из гриффиндорцев. Возможно, просто воображение разыгралось, ведь какое зрелище, какая драма. Бетельгейзе еще не доводилось видеть подобных выяснений отношений между парнями — слизеринцы предпочитали действовать исподтишка, и драки между собой если кто-то и устраивал, то только на первых курсах. Бетельгейзе забывает обо всех своих проблемах, о сжимающем грудь страхе. И разрывается между противоречивыми чувствами: азарт и стыд за этот азарт. Она не должна радоваться и получать удовольствие от наблюдения за чьей-то дракой, и уж тем более если это касается Гвинет. И если это расстраивает Гвинет. Гриффиндорка отводит Тома в сторону, ее метла валяется в жестком снегу неподалеку. Бетельгейзе неловко, но она подходит к ним поближе, потому что не знает, куда себя девать. — Чем ты думал, блин?! — Гвинет кричит и сама колошматит кулаком по груди своего и без того побитого кузена. У Тома сильно разбита губа, синяк под глазом и еще наверняка целая куча под одеждой. До Бетельгейзе доносятся обрывки фраз. Приходится подойти еще ближе. — Эм, там метла… — на ее робкое замечание никто не обращает внимания. — Не твое дело, с кем я встречаюсь. — Мое. — Ты мне не отец. — Я твой кузен. — И что? — Я ответственен за тебя, ты не будешь встречаться с этим уродом. — Ты совсем охренел?! — Гвинет стремительно шагает в сторону школы, забив и на форму, и на метлу. Том хватает ее за локоть, но она резко сбрасывает его руку. — Не трогай меня! Бетельгейзе тенью идет следом и абсолютно не представляет, как быть в такой ситуации, и имеет ли она вообще право все это видеть и слушать. На всякий случай Бетельгейзе использует «акцио» и приманивает метлу, пытаясь понять, где студенты их держат. — Ты вообще не будешь ни с кем встречаться! Ой-ей, это точно не предназначено для ее ушей. — Да ты что? — у Гвинет вырывается истеричный смешок. — А не пошел бы ты? Ты сам перетрахал половину Хогвартса. — Пусть, — он снова хватает ее за локоть, на сей раз заставляя остановиться. — Но ты не половина Хогвартса. Мои чувства к тебе намного выше этого. Они все трое стоят, и Бетельгейзе хочется стать деревом, какой-нибудь сосной вроде той, на которой они с Томом сидели. Потому что слушать все это ну совсем неловко. Хоть и любопытно. — Знаешь, что? — Гвинет говорит глухо, но так зло, что даже ветер, кажется, пугается и исчезает. — Я буду встречаться с кем захочу и когда захочу. И я дам согласие Эймсу, как только его рожа заживет, понял? — Ты не можешь, ты не должна это делать. Ты должна слушаться меня, — Том крепче сжимает ее руку, угрожающе наклоняясь, и Бетельгейзе стискивает волшебную палочку в кармане. Но Гвинет не требуется помощь. Она ударяет кузена в солнечное сплетение и легко вырывается, уходя быстрым шагом. Кричит еще напоследок: — «Пошел нахрен». И даже показывает средний палец, хотя Том всего этого уже не видит, согнувшись пополам. — Я побегу за ней, — Бетельгейзе подходит к нему. Вряд ли Тому требуется поддержка, чего не сказать о Гвинет. Он кивает, пытаясь восстановить дыхание и распрямиться, а Бетельгейзе думает о том, что удар в солнечное сплетение — крайне эффективен и очень полезен для дальнейшего изучения.

***

Близился февраль. Том и Гвинет теперь не разговаривали, так что Бетельгейзе проводила время только с Гвинет. Они вместе ходили на отработки, иногда в библиотеку или просто гуляли, когда у гриффиндорцев не было тренировок. До матча Гриффиндор-Пуффендуй оставалось больше месяца, но капитан «красно-желтых» теперь гонял команду по два раза в неделю. После ссоры Бетельгейзе чувствовала себя очень гадко и сильно переживала как за саму Гвинет, так и за то, что та будет обвинять ее. Зато отвлеклась, тут не поспоришь. Но Гвинет в ответ на честное признание сказала лишь: «Думаешь, если бы ты ему не рассказала, он бы сам не узнал?» Гвинет давно поняла, по чьей вине Эймс в конце прошлого года угодил в лазарет. Благодаря этому она отнеслась к поступку Бетельгейзе с полным равнодушием. К тому же она помнила про связывавший их с Томом Непреложный обет. Ее отношения с кузеном оказались куда сложнее, чем Бетельгейзе считала сначала. Гвинет ничего не говорила о собственных чувствах — на прогулках они избегали разговоров о Томе, — но стала чаще уходить в свои мысли и меньше смеяться. Зато прошло ощущение, что она приходит только из жалости. Теперь Гвинет сама нуждалась в поддержке, и это было так… По-настоящему. Больше всего хотелось поддержать ее, как-то развеселить, хоть и получалось не очень. Возможно, умей Бетельгейзе читать мысли, понять, что нужно сделать или сказать, было бы проще. Но ей и самой приходилось несладко. От Юэна больше не было вестей, и она жалела, что отправила то глупое послание с цветами, не написав ничего, пока была возможность — адреса он не оставил. Слизеринцы же, осмелев, возобновили распускание сплетен (спасибо, хоть не нападали открыто). Дамблдор, судя по слухам и отсутствию в Большом зале, уехал по каким-то делам. А страх за мать стал параноидальным, заглушая собой все остальные переживания. Вскоре Бетельгейзе решилась обратиться к Снейпу с просьбой начать дополнительные занятия. Ей казалось, что если не начать сейчас, станет поздно и она уже никогда не поговорит с матерью. Впрочем, декан позднее разрушил ее надежды на разговор в привычном понимании. — Легилименция не даст вам непосредственно поговорить. Она позволяет вторгнуться в чужой разум, увидеть образы, преимущественно визуальные, услышать обрывки фраз из воспоминаний, но вы не будете слышать внутренний голос своей матери. Снейп объяснял недовольно, но терпеливо, пока Бетельгейзе, сосредоточенно вникая в каждое слово, супилась и подпирала щеку ладонью. Они сидели в его кабинете за рабочим столом — друг против друга. — А почему? — Что за глупый вопрос? Это так не работает. Чтобы вы услышали «голос», ваша мать сама должна его очень четко представить, а это требует огромной концентрации и энергии. Думаю, именно поэтому, общаясь с вашим домовым эльфом, она страдает головными болями и носовым кровотечением. Бетельгейзе рассказала декану о том, как прошел их прошлый разговор через Глостерию, и рассказала о своих надеждах относительно легилименции, поскольку мать куда лучше перенесла сеанс общения с министерским волшебником. Выходит, дело было не в разнице магии, а в том, что передать конкретные слова для мамы оказалось намного сложнее. — Мисс Бёрк, вы все равно хотите начать обучение? — Да, конечно. Это хотя бы что-то. — Тогда, прежде чем практиковаться, вы должны на себе ощутить, каково это — когда в ваш разум кто-то вторгается. От последних слов зельевара Бетельгейзе напрягается. Но это правильно и справедливо, ведь чтобы что-то понять, научиться, надо это прочувствовать. — Хорошо. Она устраивается в кресле, откидываясь на мягкую спинку, и решительно смотрит на Снейпа. Преподавателям строго запрещено каким-либо образом воздействовать на сознание своих учеников, в том числе проникать в него, поэтому Бетельгейзе переполняет чувство признательности. — Постарайтесь расслабиться. Если вы будете сопротивляться, это может произойти довольно… болезненно. Она кивает, цепляясь взглядом за черные глаза, и чувствует как пальцы холодеют. В любом случае, не слишком-то приятно доверять кому-то ковыряться в своей памяти, к тому же там есть много того, что не предназначено… и Юэн… — Легилименс. Кабинет куда-то исчезает, а перед внутренним взором жутким ворохом мелькают разномастные воспоминания. В них есть все, что она боится вспоминать: и боль, и крики, удары плетью, вырванные ногти, тарелка с кровавым месивом, плач матери… А потом картинки резко сменяются зеленью теплиц, теплом, улыбкой Юэна, его руками, губами и… Хватит! Бетельгейзе невольно начинает сопротивляться, барахтаясь в омуте собственной памяти, закрывается, а потом приходит в себя уже в кресле темного кабинета. Дыхание тяжелое, прерывистое, а щеки красные. Снейп как прежде сидит напротив, поджав губы, и тихо что-то выстукивает пальцами по столу. — К счастью профессора Форни, он уволился и находится достаточно далеко. Профессор Дамблдор был бы крайне… — Сэр, зачем вы стали смотреть это?! — Чтобы вы поняли: вторгаясь в чужой разум вы рискуете увидеть то, что не предназначено для ваших глаз. Думаете, это я выбирал, что смотреть? Ваш мозг сам предложил мне эти образы, потому что это то, что вы больше всего боялись показать. Теперь Снейп знает о ее прошлом. Он не показывает какого-то сочувствия, и, если честно, Бетельгейзе чертовски ему за это благодарна. Иногда ей было даже… страшно: вдруг кто-то узнает, придет в ужас, примется жалеть. Будто тогда она в полной мере осознает, что пережила и насколько это было ненормально. И тогда окончательно развалится на части. — Это ужасно. Неужели и мама… прошла через что-то такое? — Возможно. А может и нет, если миссис Бёрк хотя бы в какой-то мере владеет окклюменцией. Бетельгейзе вздыхает. Голова тяжела и остро болит, для неподготовленного ума подобные практики оказываются изрядно выматывающими. Как же она успеет чему-то научиться до пасхальных каникул? — Я заметил на вашей памяти целых два запрета от Непреложных обетов, — в голосе Снейпа звучит некоторая заинтересованность. — Запрета? — Когда волшебник приносит Непреложный обет, связанный с сохранением тайн, тот налагает на его память особые ограничения, защищая от непреднамеренной выдачи информации. Похожим образом действует и тайна заклинания Доверия. Эти запреты скрывают от легилиментов и зелий правды то, что вы поклялись не рассказывать. Иначе бы вы уже были мертвы. О непреложных обетах она как-то и не подумала. Мерлин, а если бы никаких магических «запретов» не было? Бетельгейзе ежится, обнимая себя за плечи. — Вы сообщали об этом директору или сотрудникам отдела магического правопорядка? — Нет. Но… профессор Дамблдор, кажется, собирался поговорить со мной обо всем этом. Вот только он отменил встречу. Снейп задумчиво потирает подбородок, смотря поверх девичьей головы. — Сэр, вы не знаете, когда он вернется в школу? — Понятия не имею. Но если хотите, я сообщу ему о вашей… проблеме. Думаю, это ускорит назначение новой встречи. — А про профессора Форни вы не сообщите? — она бурчит обиженно и смотрит волком. Декан утомленно воздевает взгляд к потолку. Но Бетельгейзе кажется, что он и так давным-давно обо всем знал или, по крайней мере, догадывался.

***

Снейп в тот вечер грузит Бетельгейзе множеством книг, раскрывающих суть легилименции, и назначает приходить на занятия по вечерам в понедельник вместе с сотней рогатых слизней. Совмещать, так сказать, приятное с полезным. Каким чудом он не подглядел в ее памяти, как она жульничала, чтобы выполнить задание, неизвестно. Книжки интересные, но в основном содержат либо теорию, либо представляют собой своеобразные пособия по различным видам медитации для улучшения концентрации и внимания. Концентрация вообще лежит в основе этой сложной науки, поскольку требуется как для выискивания и понимания нужной информации из огромного потока воспоминаний и образов мыслей, так и для создания собственных видений в чужой голове. Чем больше Бетельгейзе читает, тем больше понимает, почему эти книги хранятся в запретной секции. Легилименция если и не Темные искусства, то как минимум соседствует с ними. Новые занятия и чтение немного отвлекают, однако жизнь по-прежнему балансирует между «все очень плохо» и «ну совсем невыносимо». Приходится отсиживаться по вечерам в совятне, особенно если у Гвинет тренировки, потому что находиться в слизеринской спальне — та еще пытка. Кто-то недавно написал вечными чернилами на изголовье ее кровати: «шлюха». Глупо, но все равно неприятно. Бетельгейзе считает ниже своего достоинства показывать вид, что задета, и жаловаться старосте, но, когда однокурсники начинают регулярно подходить к ней с вопросами «сколько берешь?» и «чем я хуже псины?», игнорировать их с невозмутимым видом становится сложнее. Ей теперь мстят за Кэрроу. Бетельгейзе неоднократно слышит тихие перешептывания о «бедной Тее», Розье уже не приходится никого науськивать: слизеринцы сами считают своим долгом издеваться и нападать на нее. Не все, конечно, но большинство. У Кэрроу много подруг и поклонников. Голову из-за всего этого то и дело посещают темные мысли и желания: в ответ на каждую гадкую фразочку хочется использовать на обидчике экспульсо или диффиндо. Расколошматить чужую башку, вспороть заклинанием ножниц брюхо. Бетельгейзе не понимает, что с ней происходит и как от этого избавиться. Совсем недавно она чуть не угробила человека, а потом с удовольствием наблюдала за чужой дракой, которую сама же и спровоцировала. Том, наверное, прав — ее действительно тянет на жестокость. Почти неосознанно. Ненавистно для самой себя. И ни совы, ни лес, возле которого она все чаще гуляет, не могут заглушить эту жажду. Иногда — в полубреду — хочется, чтобы из-за рыжих стволов сосен вышел Сивый. Тогда все кончится. Бетельгейзе как раз возвращается с одинокой вечерней прогулки, уже совсем темно, и коридоры опустели. Гвинет сегодня нарезала весь день круги на поле для квиддича, так что они толком не виделись. Бетельгейзе идет, погруженная в свои невеселые мысли, как вдруг останавливается в самом начале лестницы, ведущей в подземелья. Знакомая каштановая шевелюра, рыжая борода, мягкий взгляд. Сначала кажется, что глаза обманывают. Но нет, Юэн стоит там, внизу. С какой-то книжкой в руках. И все. Просто — все. Вся грязь, все сплетни, вся чернота — все остается за спиной, стоит сделать шаг к нему навстречу. Падает с плеч, как тяжелое старое пальто. Потому что Юэн вернулся, он здесь, снова стоит возле своей комнаты на лестнице. Что было «до» перестает существовать в одно короткое мгновение. Хочется бежать, но Бетельгейзе ступает робко, будто боится, что перед ней иллюзия. Новый слишком реалистичный сон, от которого не захочется просыпаться. — Я просто книгу искал, — Юэн машет книжкой, говоря как ни в чем не бывало. От звука голоса по плечам пробегают мурашки. — В подарок. Будто и правда всего лишь за обещанным подарком съездил. Будто это не он с ней прощался на этой самой лестнице, наплевав на то, что их могут увидеть. Будто не он подал заявление на увольнение, поставив директора в тупик. Бетельгейзе, наконец, подходит, дрожащей рукой берет книгу и непонимающе глядит на обложку: белые буквы на темно-синем складываются в короткое «Вечер». Чтобы спустя пару мгновений стукнуть ею Юэна по лбу — несильно, конечно, хотя хочется отвесить смачную затрещину… Незачем так шутить! — Ладно, это я заслужил, — он морщится, жмуря один глаз, и улыбается. А потом гладит черную голову, уже уткнувшуюся в его грудь.