***
Первый урок травологии без Юэна обещает быть довольно болезненным. Бетельгейзе по-прежнему думает о том, чтобы отдать ключи профессору Стебль, и по-прежнему откладывает это до последнего. В теплицах остро не хватает его свиста и голоса. А после странного ночного сна вообще на стену лезть можно. Какое издевательство… Мерлин, это действительно сводит с ума. А еще Бетельгейзе начала систематично грызть ногти. Опять. Сначала на большом — она не сразу заметила. В ожидании же урока ловит себя, когда на безымянном пальце правой руки появляется ранка — вместе с ногтями она обкусывает и кожу. В прошлом мистер Бёрк очень радикально боролся с «отвратительной привычкой», он тщательно проверял руки своей дочери каждый день и, заметив что-то «недопустимое», сек розгами. Один раз в приступе гнева полностью выдрал четыре ногтя. Старыми ржавыми щипцами. Но Бетельгейзе все равно то и дело срывалась, не спасал даже животный страх — как если бы кто-то другой брал контроль над телом. Когда умер Алькор, матери пришлось наложить волшебные не снимающиеся повязки на каждый ее палец. Другого выхода не было: Бетельгейзе искусывала их в кровь и в мясо, повреждая ногтевую пластину. Из-за этого ногтевое ложе было маленькое, а ногти короткие. После нападения на маму, привычка вернулась, но Бетельгейзе уже лучше держала себя в руках и умела остановиться вовремя. И теперь вот, снова здравствуйте. Ну, учитывая нарастающее напряжение, это неудивительно. За завтраком Том снова бросил несколько недвусмысленных взглядов в ее адрес, заставив поежиться. Нужно держаться поближе к людям, пусть и к таким неприятным, как ее однокурсники. Жаль, в теплицах теперь не отсидеться. Добродушная кругленькая женщина наконец входит в оранжерею, а голоса студентов становятся немного тише. — Всем доброго дня, — профессор тихо приветствует учеников, шаркая ногами, и ретируется к шкафчику с инвентарем. Выглядит она растерянно и… перепуганно. Профессор Стебль избегает прямых взглядов и словно боится собственных студентов. Мантия надета наизнанку, шляпа испачкана птичьим пометом — дрожащие руки то и дело теребят широкие поля, словно желают натянуть на глаза. Бетельгейзе и подумать не могла, что дела обстоят настолько скверно. Профессора Стебль она видела в школе не так уж часто, только во время приемов пищи в Большом зале. На рождественские каникулы Бетельгейзе не удалось ни на йоту сблизиться с ней, чтобы понять, что что-то до такой степени «не так». Обычно женщина добродушно улыбалась, вежливо желала всем приятной трапезы и скромно молчала, не принимая участия в разговорах. Неопрятный внешний вид легко было принять за своеобразную чудаковатость. Профессор Макгонагалл всячески ухаживала за ней за столом, но это выглядело как банальная вежливость и говорило о, возможно, дружеских отношениях между двумя женщинами-деканами. Сейчас же на траволога больно смотреть. С начала урока прошло минут десять, но она по-прежнему копается в инвентаре, будто забыла, что за спиной толпа пятикурсников, ожидающих начала занятия. — Профессор Стебль, вам помочь? — Голос Флинт, уставшей ждать, вмещает в себя гамму противоречивых чувств от раздражения до сочувствия. — А? — Профессор оборачивается, непонимающим взглядом окидывая учеников. «Что вы здесь делаете?» — говорит ее взгляд. «Мы в полной жопе», — говорят глаза переглядывающихся слизеринцев. Староста подходит к учительнице, тихо переговариваясь с той о теме предстоящего урока. Их неслышно, но профессор Стебль то и дело согласно кивает, а в круглом лице появляется хоть какая-то осознанность. Что же случилось с этой волшебницей на войне? Бетельгейзе думает о том, что ей в последние дни приходится слишком часто сталкиваться с такими вещами. Сначала Гвинет после стирания памяти, теперь профессор Стебль… Вмешательство в чужой разум чревато серьезными последствиями. С подачи Флинт занятие все-таки начинается, но совсем не то, какое должно идти по учебной программе. — Идемте, — профессор Стебль выходит из теплицы, ведя за собой учащихся в третью. Там по-прежнему стоят ящики с незабудками. Видя их, Бетельгейзе закусывает губу, неуверенно подходя ближе. Маленький букетик лежит в энциклопедии — там даже нашлась небольшая подходящая заметка. — Профессор Форни зачем-то оставил все эти цветы, не представляю, куда их девать. Так что вы мне сегодня поможете. Кое-какие слабые целебные свойства у незабудок, как гласят записи мадам Споры, все-таки имеются. Их иногда добавляют в простые средства от кашля и кровоостанавливающие зелья. — Ничего сложного, просто срезайте стебли и раскладывайте вот здесь тонким слоем, — голос профессора звучит громче и четче, она взмахивает волшебной палочкой, чтобы накрыть один из длинных рабочих столов слоем пергамента. — Хотя… постойте. Для этого занятия хватит и половины. Остальные помогут мне с рассадой шалфея. Профессор Стебль, корячась и кряхтя, поднимает несколько ящиков на другой стол, и Бетельгейзе не понимает, почему бы не использовать магию для этого. — Идите сюда кто-нибудь, — учительница подзывает учеников и, чуть повеселев, продолжает, — шалфей — прекрасное растение, использующееся во множестве лекарственных зелий, а также для создания защитных оберегов. — Мы в курсе, — кто-то из студентов недовольно прерывает ее. — Курса с первого. Профессор сконфуженно замолкает, утыкаясь в горшки с рассадой. Повсюду раздаются возмущенные предстоящим скучным занятием голоса, но ученики все-таки нехотя делятся на группы. Бетельгейзе решает остаться рядом со своими незабудками, однако то и дело обеспокоенно поглядывает в сторону профессора. — Она нас учить вообще чему-то будет? Слышал, у других курсов на занятиях была похожая обстановка. — Отстой. Бетельгейзе, прислушиваясь, вооружается маленьким секатором, чтобы начать выполнять задание. Тонкие стебли невесомо ложатся в белую ладонь, пачкая кожу зеленым соком. Она не надевает перчатки, складывает незабудки в охапку рядом со своим ящиком. Еще несколько веток прячутся в кармане мантии. Занятие умиротворяет, если абстрагироваться от всего остального, но Бетельгейзе не может не думать о том, кто вырастил все эти цветы и зачем. И поэтому, замечая, как многие однокурсники рвут их, ломают и сминают, чувствует накатывающие волной злость и раздражение. Это ведь ее цветы. А еще слизеринцы то и дело отпускают гнусные шуточки и тихие оскорбления в адрес профессора Стебль. Некоторые беззастенчиво тычут пальцем, издеваясь над внешним видом. — Мозги совсем растеряла, даже одеться нормально не может. Интересно, она знает, что такое зеркало? И это, называется, профессор. — Ага, еще и декан. Ха, у лузеров и декан — лузер. — Спорим, если кто-то измажет ее драконьим дерьмом, она и не заметит? — Кажется, уже. Чувствуешь эту вонь? Бетельгейзе молчит, стискивает зубы и собирает срезанные цветы, чтобы разложить на пергаменте. Нельзя вмешиваться и как-то реагировать, нельзя… Профессор Стебль молчаливо рассаживает молоденькие веточки шалфея, сжимаясь в углу подальше от учеников. Она пытается сохранять на лице дружелюбное выражение, улыбается самой себе, прячет глаза под шляпой и молчит. — Мэм, — Бетельгейзе ненавязчиво подходит ближе, потеряв терпение. — Да? — Профессор озирается по сторонам, не сразу поняв, кто к ней обращается. Глаза ее влажно блестят. — О, это ты. Бетельгейзе Бёрк, кажется? Профессор Форни так хорошо о тебе отзывался! Бетельгейзе торопливо кивает, не зная, как сказать то, что собирается. — Вы… — робко отводит взгляд. Что, если это еще сильнее заденет и расстроит ее? Может лучше оставить все как есть? — Что такое, деточка? — Профессор неожиданно улыбается так мягко и ласково, что сердце щемит. Странное чувство. Посторонние люди редко смотрели на Бетельгейзе с такой добротой (за исключением Юэна). Если бы это добро, исходившее от профессора Стебль, было осязаемым, она бы была, наверное, вся одета в него как в теплую шаль. — Вы случайно… неправильно надели мантию. Поэтому Бетельгейзе чувствует себя виноватой, словно это она только что оскорбляла ее со всеми за спиной. Добавляет это дурацкое «случайно», будто оно может что-то сгладить. Лицо покрывается стыдливой краснотой, профессор поспешно снимает с себя мантию. Страшно, что она вот-вот рассердится, и Бетельгейзе почти жалеет, что решила предупредить. Грязная ткань выворачивается, но, честно говоря, намного лучше вид от этого не становится. — Спасибо, Бетельгейзе, — вопреки ожиданиям, профессор Стебль только вздыхает и снова улыбается. — Я такая рассеянная, — она смеется, пытаясь скрыть неловкость, но совершенно не злится. — Ничего страшного, — Бетельгейзе тоже улыбается, стараясь вложить в свою улыбку как можно больше тепла и искренности. — Я бы хотела продолжить работу с шалфеем, если вы не против. — Как тебе будет лучше. Встает с другой стороны стола, но остается поблизости от профессора, думая о том, что это какая-то видимо факультетская черта, названия которой пока дать не получается. И неожиданно встречается взглядами со старостой. Староста кивает: надменно, но одобрительно. Флинт тоже решила заниматься ростками шалфея. Для естественной посадки еще рано готовить рассаду, но в тепличных грядках без труда поддерживается нужная температура, а шалфей относится к тем ходовым растениям вроде бадьяна, которые постоянно используются в зельях и идут на продажу, как узнала Бетельгейзе зимой от Юэна. Хогвартс получает неплохую прибыль от продажи растительных ингредиентов. Маленькие хрупкие ростки из общего ящика аккуратно переносятся в отдельные горшки. Бетельгейзе старается максимально возможным образом, чтобы не повредить ни один, потому что большая часть ее соучеников, кроме Флинт и еще нескольких девушек, бросают рассаду в горшки абы как. Такими темпами выживет, в лучшем случае, половина. — Профессор Стебль, здесь… не только лекарственный шалфей? — староста присматривается к росткам, опустив голову так низко, что светлые локоны пачкаются почвой. Бетельгейзе начинает внимательно рассматривать рассаду, приходя к тому же выводу, и досадует, что не заметила первой. В памяти сразу всплывает тот кошмарный микс из обычной герани и зубастой, которую пришлось рассаживать в ноябре. — А? Не знаю, — просто отвечает профессор, пожимая округлыми плечами. Видимо, рассеянная она вообще во всем. Бетельгейзе вздыхает, скептически смотря на ящик. Это, пока они ростки, не такая серьезная проблема. Зато какой мукой будет рассаживать потом — ведь разные виды шалфея нуждаются в разном уходе и условиях. По-хорошему, их бы правильно разделить уже сейчас по горшкам, но задача кажется непосильной. И все-таки Бетельгейзе упрямо пытается ее выполнить.***
Полностью вымотанная после сдвоенного урока травологии, Бетельгейзе вместо обеда идет в гостиную. Аппетита нет, а плечи и спина ноют от долгого вынужденного положения. Почему-то, когда она помогала Юэну, усталости практически не бывало. Даже рассаживая герань она так не выматывалась. От рук пахнет шалфеем — приятный, но немного специфический запах есть даже в ростках. Бетельгейзе разваливается на диване у камина (за время каникул она так прикипела к нему, что каждый вечер теперь с завистью наблюдала, как тут сидели Розье с Кэрроу), позволяя спине отдохнуть, и прикрывает глаза. В голову настойчиво лезут воспоминания ночи. Мерлин, она весь день чувствовала себя не до конца проснувшейся, и то и дело вспоминала слишком реальные ощущения, которые вот уж точно следовало стереть из памяти, потому что иначе становилось тяжело дышать. И думать тяжело. Она долго не могла уснуть потом, наверное, именно поэтому теперь такая разбитая и уставшая. Сны обычно имеют свойство забываться или притупляться, особенно если снова ляжешь спать. Этот не забывается и остается таким же ясным, как если бы все происходило на самом деле. Бетельгейзе вздыхает, поправляя неприятно давящий на горло серебристо-зеленый галстук и, чувствуя, что иначе сейчас задремлет, открывает глаза. А перед ними чужое лицо. То, которое видеть сейчас хочется меньше всего. — Да ты, я вижу, действительно напрашиваешься. Бетельгейзе нервно сглатывает слюну, не зная, что предпринять. Розье возвышается над ней злой и, судя по темным синякам под глазами, тоже не выспавшийся. Похоже, и он решил пожертвовать обедом в пользу полуденного сна у огня, а придя обнаружил свое место занятым. Так еще кем. Приходится лихорадочно соображать. Если не встать, он может поднять с силой или сделать чего похуже — они ведь совсем одни. А если встать, значит, признать свое поражение и страх. Дилемма. — Этот диван не твоя собственность, — она невозмутимо отвечает, чтобы потянуть время. — Ты правда думаешь, что я буду с тобой сейчас так же любезен, как тогда на обеде? Бетельгейзе угрожающе выставляет волшебную палочку вперед, вызывая тем самым ядовитый смешок. Розье выбивает палочку из ее рук одним молниеносным движением, не позволив не то что выпустить какое-нибудь заклинание, но и пискнуть не дав. — Твои попытки защититься всякий раз так смешны. Мне даже жаль тебя. Бетельгейзе поспешно садится на диване, втягивая голову в плечи, и смотрит затравленно, но зло. Ох, не зря говорят, что пятница тринадцатого — плохой день. — Не думаю, что стоит тратить на тебя время, — его рука смыкается на ее подбородке, больно тянет, заставляя приподнять голову. Рассматривает — будто абраксанскую крылатую кобылу на рынке. Чуть ли в рот не заглядывает. — Скоро ты поймешь, что не стоило лезть не в свое дело, потому что Яксли закончит начатое и разберется с тобой. Или кое-кто еще. Последние слова звучат так жутко, что Бетельгейзе невольно пробивает дрожь. Губы слизеринца искривляются в довольной ухмылке, будто он знает что-то, чего не знает она, и ждет часа, когда сможет насладиться моментом. Неужели он каким-то образом узнал про Тома? Или сам Том с ним о чем-то договорился? Или?.. У Бетельгейзе, в общем-то, много врагов и тех, кто мог бы желать ей смерти. — Нечего сказать, да? Правильно. Твоя подружка тут тебе не поможет, — Розье наклоняется ниже, оказываясь в нескольких миллиметрах от ее лица, и долго буравит взглядом. Должна ли она ударить его? Должна ли попытаться оттолкнуть? Бетельгейзе хочется сказать что-то остроумное в ответ, но получается только сжимать челюсти покрепче — до скрипа и боли в эмали. — А правда, что тебя имели дружки твоего отца? — он говорит совсем тихо, желая надавить на больное, окончательно разбить и унизить. Бетельгейзе не отвечает. — Чистота крови, чистота намерений, — раздается из-за стены и почти сразу после этого открывается проем, впуская в слизеринскую гостиную группу студентов. — Что, Розье, опять к девушке клеишься? — насмешливо комментирует увиденное Флинт. — Кто это там у тебя? Его лицо искажается такой злобной гримасой, что Бетельгейзе невольно фыркает. Пальцы по-прежнему больно впиваются в подбородок, но он не станет делать что-то предосудительное, не при старосте. Розье распрямляется и отдергивает руку. — Брысь с моего дивана. Бетельгейзе не решается дальше испытывать судьбу, к тому же раз студенты вернулись в общежитие, чтобы сменить учебники в сумках, стоит тоже подготовиться к следующим урокам. Она поспешно покидает диван и торопится в женскую спальню, не замечая пристального внимания старосты к красным следам на бледной коже. Двигает нижней челюстью, открывая и закрывая рот, потирает онемевший от сильного сдавливания подбородок. Закидывает учебники в сумку и пергаменты с домашним заданием. Другие слизеринки болтают на отвлеченные темы, но Бетельгейзе их совсем не слушает. Настолько, что даже не замечает, когда голоса стихают. Бездумно продолжает перебирать пергаменты в поисках чего-то. А чего — сама не знает. — Бёрк, ты в порядке? — совсем рядом раздается голос Флинт. Бетельгейзе подскакивает на месте как ошпаренная. Она как бы в порядке, да, но как бы нет. Адреналин пускается по венам с опозданием, поэтому сейчас тело пробивает дрожью. Тем более странное предостережение Розье никак не выходит из головы и стучит в висках. Или кое-кто еще. — Да. — То, о чем вы с Розье говорили на днях в столовой. Что он сделал? — Эм… — Бетельгейзе немного тормозит, пытаясь подобрать слова. — Ну… завел меня в заброшенный кабинет. Трогал. Вдаваться в подробности не хочется, но и соврать или промолчать не выходит. Да и в конце концов, так оно и было. Обычные домогательства, приставания — Сивый и другие друзья отца часто хватали ее так же. С Розье тогда было противно, неприятно и страшно, но хотя бы не очень больно. Скорее просто… унизительно. До слез и отвращения. Правда потом он разбил ей губу, но, по сравнению с Сивым, Эмиль Розье оставался сопливым щенком. — Следовало сразу сообщить мне. Подобное на нашем факультете — недопустимо. Я не смогу наказать его, потому что прошло слишком много времени, но на будущее имей в виду, — Флинт говорит покровительственно и изображает на лице вежливое сочувствие и негодование. — Хорошо. Но разве факультет не пострадает от наказаний? — Этот вопрос вполне искренне волнует Бетельгейзе. Ей совсем не хочется, чтобы Слизерин терял из-за нее заветные баллы, которые студенты набирают скрупулезно и остервенело. Хватает, что ее ненавидят за «предательство». — От этого позера наш факультет страдает постоянно. Двадцатью баллами больше, двадцатью меньше… Ты не застала их с Лесли дуэль в прошлом году. Профессор Макгонагалл сняла с нас сотню очков, подобного фиаско Слизерин еще не знал, так что Эмиль у нас своего рода рекордсмен, — рассказ звучит пренебрежительно и насмешливо, но в каждом слове чувствуется яд искренней ненависти. — Но почему он так себя ведет? — Откуда мне знать? Я слышала, у него довольно сложные отношения с матерью. Миссис Розье после смерти мужа постоянно порывается забрать сыночка из школы. Даже вот последний раз. Думаешь, почему его не было больше месяца? Те пустяковые переломы зажили за три дня, да, пустяковые. — Слизеринка выразительно смотрит на Бетельгейзе, многозначительно приподнимая светлые брови, будто ожидает возражений. И поясняет: — Это стараниями миссис Розье по школе пошли слухи, что он чуть ли не при смерти. Крайне одиозная дама. Давняя подруга Скитер, что неудивительно. Такая сплетница… Они выходят из спальни, направляясь на уроки, Бетельгейзе задумчиво шагает рядом, размышляя об услышанном. Ее радует, что староста снова вмешалась, и радует возможность поговорить с кем-то со своего факультета. Флинт ведет себя снисходительно, и Бетельгейзе чувствует исходящее от нее влияние. Может быть, есть шанс наладить контакт? Не подружиться, но хотя бы нормально общаться. — А с девушками он, кстати, часто так делает, — Флинт продолжает как ни в чем не бывало, — ты не первая, но дальше угроз и распускания рук Эмиль никогда не заходит, так что не бойся. Это просто его способ доминировать. Показать свое, так называемое, превосходство. Бетельгейзе согласно кивает. Многие мужчины использовали такой способ доминирования. Отец поступал абсолютно так же. Чтобы сломить волю своей супруги и полностью подчинить, мистер Бёрк растоптал ее честь и достоинство. Мать так и не оправилась после всех тех лет постоянного насилия и унижения, хотя держалась изо всех сил. Но Бетельгейзе знала, как ей было тяжело на самом деле. С каким трудом мама поднималась по утрам с постели, когда они остались одни. Они обе отчаянно нуждались в защите от подобных людей, но никак не могли ее обрести. — При всей моей неприязни к Лесли, хочу сказать, что она молодец. То, что она ему устраивала, было бесподобно. — Например? — Бетельгейзе выныривает из тяжелых мыслей, услышав знакомую фамилию, и пытается сфокусировать внимание на рассказе старосты. — Она не рассказывала? Вы ведь, кажется, немало времени проводите вместе, — Флинт презрительно кривит губы в усмешке. Нужно быть осторожнее в словах, сейчас самое главное суметь завязать с ней хотя бы нейтральные отношения. — Я слышала, что у них бывали стычки. Но она никогда ничего не рассказывала в подробностях. — М-м-м, — староста долго тянет, прежде чем продолжить, — ну, в прошлом году она сильно ударила по его достоинству. Не только в переносном смысле, но и в прямом. Одним прекрасным воскресным утром наше общежитие сотряс крик. Эмиль проснулся и не нашел члена в своих штанах. Бетельгейзе останавливается на месте как вкопанная, округляет глаза и прикрывает рот ладонью от удивления. Подобная выходка, пожалуй, вполне в духе Гвинет, но в то же время… черт! Вот это да! Бетельгейзе после долгой паузы запоздало начинает смеяться, отойдя от первого шока. Флинт довольно улыбается в ответ — с присущей ее лицу надменностью, но весело. — Жаль, это его так ничему и не научило. Но, надеюсь, уж теперь Эмиль десять раз подумает, прежде чем начать домогаться кого-нибудь. Староста очевидно намекает на падение с лестницы. Как и рассчитывала Бетельгейзе, студенты теперь считают, что Гвинет напала на Розье из-за нее. Отлично. Может быть, это хоть немного усмирит его. — Но все же как так вышло, что ты с ней водишься до сих пор? Слизерин не одобряет такое. Гриффиндорцы — наши заклятые враги. У всех к тебе и так неоднозначное отношение. Флинт переводит тему к самому острому углу, заставляя Бетельгейзе максимально напрячься. Этого стоило ожидать, и в голове уже даже созрела кое-какая речь, но не показывать сомнений очень сложно. — Зато общение с ней укрепляет мою позицию в школе и в отношениях с другими факультетами. К тому же она защищает меня от Розье. Так что это не дружба, а скорее… выгодное для меня одностороннее сотрудничество. Бетельгейзе говорит деловито, четко и убедительно, глазом не моргнув, но внутри ей безумно стыдно перед Гвинет. Уж с кем тут «выгодное одностороннее сотрудничество» может быть вместо дружбы, так с самой Флинт. — Умно. Я не буду этому препятствовать, поступай как знаешь. Но если хочешь нормальных отношений со слизеринцами, придется найти какого-нибудь другого покровителя. Среди своих. — Думаешь, после суда я могу рассчитывать на нормальные отношения со слизеринцами? — Вопрос резонный и в то же время риторический. Они обе прекрасно понимают, что соученики не примут Бетельгейзе, даже если она найдет себе влиятельных друзей. Да и кто согласится с ней дружить? По взгляду видно — сама староста (при всей неожиданной лояльности) не рискнула бы. После каникул Бетельгейзе стали игнорировать еще сильнее, чем раньше. Если в декабре иногда удавалось обсудить какие-то школьные вопросы с девочками из их спальни или взаимодействовать с однокурсниками на уроках, то с нынешнего понедельника к ней стали относиться как к пустому месту. А после многочисленных стычек с Розье негатив только усилился. — В любом случае, если что-то не так — сообщай мне. В этом нет ничего зазорного. А вот если с тобой их стараниями случится что-то серьезное, ответственность за это ляжет на меня, — Флинт продолжает уже без энтузиазма и слегка морщит нос. — Хорошо, я поняла, спасибо, — Бетельгейзе кивает, улыбаясь так дружелюбно, как только умеет. Они расходятся по своим привычным местам в аудитории заклинаний, и весь урок Бетельгейзе считает ворон. Хорошо, что сегодня лекция, а не практика — она пытается записывать обрывочные фразы, но мыслями находится совсем не в классе. Послезавтра предстоит разговор с Дамблдором, нужно тщательно продумать речь. Из-за сказанного Розье тревога становится все сильнее и сильнее. Вполне вероятно, директор хочет узнать, что ей такого известно, что Яксли или кто-то из пожирателей взялся организовывать покушение прямо в министерстве. Впрочем, к вопросу злоумышленник подошел не так уж основательно, учитывая, что хватило одного отставного мракоборца, чтобы без труда расправиться с нападавшей. Наверное, Дамблдор и так понимает примерную степень угрозы. Бетельгейзе не уверена, что хочет рассказывать. Она всецело доверяет директору, но в данном случае что-то останавливает. Возможно, Непреложный обет, данный кому-то из Пожирателей смерти, который может ей за такое неприятно аукнуться? В общем-то, даже в суде Бетельгейзе не была уверена, что выдаст эту часть своих «опасных знаний». Она знает, где находится особенное убежище Пожирателей смерти. Там они во время войны держали пленников. И там же должна располагаться новая ставка Пыточной бригады. Бетельгейзе не знает, кто возглавил ее после отца, но не удивилась бы, если бы это оказался сам Яксли. Бетельгейзе в красках помнит, как тот иногда, играючи, участвовал в пытках в подвале их дома. Исключительно ради собственного удовольствия, не таясь под маской. Убежище скрывается действием Фиделиуса. Изначально хранителем тайны был никто иной как мистер Бёрк, поэтому он нередко приводил туда свою жену. Амелия, ставшая одним из новых хранителей после его смерти, как раз собиралась выдать местоположение штаба незадолго до того, как на нее напали, и, предвидев такой исход, заранее рассказала все дочери. Разумеется, раскрыть тайну Бетельгейзе не может, не являясь хранителем, но указать координаты и почти полный адрес… А дальше дело техники. Профессор Флитвик рассказывает об отбрасывающих чарах, упоминая боевую версию, действующую на живых существ — популярное в годы войны «Остолбеней». Бетельгейзе слушает вполуха, по-прежнему думая о матери. Последние месяцы до нападения та все чаще поступала не слишком обдуманно, охваченная жаждой мести. Сначала мама мстила за Алькора, потом за себя, будто обрести покой смогла бы только когда все, кто причинял ей боль, оказались бы за решетками Азкабана. «Дома темно и зловеще тихо: зачарованное фортепиано молчит. Шагает осторожно, как кошка почувствовав что-то неладное. Бетельгейзе весь день провела в саду — задремала на мерно качающейся лавке, — обычно мама приходила за ней, чтобы позвать на обед или просто домой, и тогда они вместе сидели еще какое-то время, нежась под лучами еще по-летнему теплого солнца. Оглушенная Глостерия находится возле широко распахнутой двери в гостиную. Домовиха лежит, привалившись к стене, глаз раскрыт и закатился наверх, а с виска на плечо сбегает кровавая дорожка, поэтому Бетельгейзе принимает ее за мертвую. Из гостиной доносятся негромкие голоса. И надо бы развернуться и бежать во все лопатки, но ноги не слушаются. — Больше никого не сдашь, мразь. Слышится глухой звук удара ногой обо что-то мягкое, но весомое. — Как же меня достала эта бешеная шлюха, наконец заткнулась. Давайте ее трахнем напоследок. — Мы не будем этого делать. И, кстати, у нас гости. Четверо Пожирателей смерти обращают взгляды жутких масок на стоящую в тени коридора Бетельгейзе. — Тш-ш, — человек, стоящий по центру, прикладывает палец к прорези рта как к губам. Его шипящее предостережение звучит сладкой угрозой, а маска немного отличается от остальных изящными витыми узорами. — Хочешь остаться в живых? — Он подходит, загораживая свет, и протягивает ладонь к ее лицу, чтобы с притворной лаской потрепать по щеке. Тень падает на лицо, остается лишь чернота тканей и холодный блеск маски. Бетельгейзе кивает, с трудом заставив шею шевелиться, и ищет глазами мать, заглядывая мужчине под руку. — Хорошая девочка. Тогда нам нужно кое-что сделать. Ты, — пожиратель кивает одному из своих товарищей, — знаешь, что. Второй пожиратель подходит к ним почти вплотную и грубо хватает Бетельгейзе за правую руку правой рукой, выкручивая запястье. Втаскивает в гостиную, чуть не волоча, и останавливается только под светом огромной антикварной люстры, украшенной множеством хрустальных подвесок. Бетельгейзе сдавленно охает, дрожа, пока тот, кто только что гладил ее по лицу, приставляет волшебную палочку к их предплечьям. — А не проще ли убить эту мелкую дрянь? — со стороны раздается в нетерпении и злости тот самый голос, который прозвучал самым первым. — Ты испугался ребенка? — язвительно замечает тот, что с палочкой — его из-за маски и поведения Бетельгейзе мысленно окрестила главным. — Тогда прикажи ей держать язык за зубами. Вдруг она тоже знает про убежище? — У меня немного иные планы на нее, — в ровном голосе звучит издевка. Похоже, ему доставляет удовольствие досаждать спорщику. Но Бетельгейзе плевать, она почти не слушает. Взгляд сосредотачивается на лежащей ничком матери. Кисти ее рук черны и выглядят усохшими, а под головой растекается кровавая лужа. Почти не моргает в надежде уловить хотя бы какое-то движение, которое дало бы убедиться, что мама жива. Господигосподигосподи, пусть она будет жива. — Обещаешь ли ты, Бетельгейзе Бёрк, — голос держащего ее за руку низок и груб, совсем незнаком (очевидно, искажен магией, как и у остальных), — никому не рассказывать о том, что мы здесь сегодня делали и о чем говорили? Мама слегка шевелится, и Бетельгейзе с облегчением выдыхает, стараясь не расплакаться. — Обещаю, — отвечает отрешенно, безучастно смотрит, как красная магическая нить обвивает две скрепленные руки. Она уже поняла, что ее таким образом вынуждают принести Непреложный обет, но альтернативного выбора нет. Откажешься — будешь убита. А так, что бы они ни потребовали, будет хоть какой-то шанс выжить. Бетельгейзе согласна на все. Но вообще, какой смысл в таком обещании? Гостиная находится в жутком беспорядке, на полу валяется мешок, из которого выглядывают некоторые знакомые отцовские артефакты. Золотой фамильный хлыст, череп фестрала… Зачем им это все? Неужели взятые вещи так важны? — Обещаешь ли ты никому и никогда не рассказывать, что мы взяли? Видимо, слишком важны. — Обещаю. — Чудесно, осталось еще кое-что, и мы закончим. — Пожиратель смерти ласково шепчет у уха. В его пальцах поблескивает металлический набалдашник, венчающий волшебную палочку, и Бетельгейзе силится рассмотреть украшение получше, чтобы потом узнать хотя бы одного из участников расправы, однако, проследив за взглядом, мужчина заставляет ее силой отвернуть лицо. В горле ком, но пока что обещания кажутся пустяшными. Она и без обета могла бы молчать. Все будет хорошо, главное, мама жива. Пожалуйста, пусть ее можно будет спасти, Боже. — Обещаешь ли ты, Бетельгейзе Бёрк, явиться по первому зову и исполнить приказ, который тебе дадут? Сердце замирает. Формулировка слишком неточная, она ведь даже не знает, кто отдает приказ и как узнать потом. Бетельгейзе молчит и колеблется. — Ну же. Ты поймешь, когда будет нужно, не сомневайся. Ты должна быть хотя бы немного полезна, чтобы у нас была причина сохранить тебе жизнь, — вкрадчивый шепот вновь раздается возле уха, и Бетельгейзе мерещится что-то вроде… жалости. Чужая ладонь сжимает ее запястье так крепко и больно, что старые шрамы горят. — Обещаю. Третья красная лента обвивает руки крепкой цепью и растворяется, будто впитывается в кожу через одежды. — Вот и умница. Помни о том, как милосердны друзья твоего покойного отца. Ее наконец отпускают, и краем глаза Бетельгейзе видит, как главный Пожиратель смерти задумчиво рассматривает тонкую черную книжицу, вздыхая. — Такая маленькая книжка, а сколько проблем, — он цокает языком и картинно качает головой. — Твоей матери не стоило воровать у меня. Впрочем, она давно напрашивалась на наказание. Небольшая процессия в виде четырех человек в черных балахонах без лишних слов медленно шествует мимо рухнувшей на колени Бетельгейзе. Она не знает, что и у кого могла украсть мама, не знает, зачем она это сделала, и не сможет теперь никому сказать. Беспомощно подползает к матери на коленях, содрогаясь всем телом. Осторожно переворачивает и в ужасе задыхается, наблюдая как кровь продолжает струиться на пол изо рта».