***
В день матча Когтевран-Слизерин, Бетельгейзе испытывает особенное напряжение, поэтому с самого утра натягивает на себя оболочку аристократической невозмутимости и даже в зеркале выглядит старше. — Ого, — Диана оценивающе рассматривает ее одежду и тщательно уложенные волосы, — неплохо. Хочешь, поделюсь «простоблеском» для укладки? — Да, спасибо, — Бетельгейзе принимает флакон с зельем и пшикающей насадкой. Она не боится, что староста обманет — в последнее время они общаются очень даже хорошо. Бетельгейзе, чтобы не злить Диану, прекратила сидеть с гриффиндорцами на ужинах, после чего их отношения прямо-таки потеплели. Иногда Диана по-приятельски шутила или разговаривала с Бетельгейзе. А еще ей нравилось поддевать Розье, напоминая об инциденте в конце ноября. Больше всего Диана предпочитала измываться над ним идиотскими, но забавными фразами вроде «Эмиль, ты совсем охладел к своей даме?». Казалось бы, подколы уровня первокурсников, но Розье приходил в бешенство, к тому же Бетельгейзе по-прежнему третировали слизеринцы, так что подобные слова считались особенно унизительными. Диана же была неумолима, заметив, как сильно его это задевает. Каждый день на Розье сыпались ее шуточки, которые, однако, не волновали саму Бетельгейзе. Ей было смешно и злорадно наблюдать за их перепалками. Но не сегодня. Сегодня Бетельгейзе не обращает внимания, когда Диана подтрунивает над Розье, не слушает ее «кажется, сегодня будет отличная возможность познакомить Бёрк с твоей мамочкой». Потому что ее подташнивает от неприятного волнения и мрачных ожиданий. Общежитие тоже пребывает в волнении — преимущественно безрадостном. Большинство слизеринцев обеспокоено скорым приездом родственников. Еще час, даже меньше, и окрестности школы наводнят многочисленные приглашенные. Внутрь никого не пустят, но приятного все равно мало. Нужно встретиться с Гвинет перед началом матча — она ведь тоже переживает — и обязательно с Томом. Тот едва успел покинуть лазарет, но, как сказала Гвинет, нос так полностью и не зажил, а повторная травма может теперь обернуться непоправимыми последствиями. Сегодня после матча у них будет повод помириться, вне зависимости от того, выиграет Когтевран или нет, так что надо хотя бы попытаться подтолкнуть к этому Тома. Бетельгейзе, закончив собираться, выходит из общежития. Накидывает себе на плечи теплую меховую мантию, раздумывает о том, что хорошо было бы встретиться перед матчем и с Юэном. Но она тогда точно не успеет поговорить с Гвинет, а это, наверное, все же важнее… Гвинет нужна поддержка. А Юэн… Юэн… Юэн стоит в коридоре, блин. Бетельгейзе даже немножечко страшно видеть его сейчас. Неловко? Совестно? Она знает, что дядя Исидор будет приставать, и это все надо стойко вытерпеть, и, пресвятой Салазар, как же хорошо, что в легилименции практикуется она, а не Юэн. Подходит ближе. Утренний настрой позволяет скрыть и неловкость, и смущение за холодным спокойствием, прямой спиной и расправленными плечами. Каждый ее шаг полон какого-то внутреннего исключительно слизеринского достоинства. Юэн ждал Бетельгейзе уже полчаса, но совсем не ждал юную мисс Бёрк. Леди Бёрк? Грязнокровкам вроде него и стоять-то рядом нельзя. Она редко бывает… такой. И хотя Юэну уже приходилось видеть эту сторону Бетельгейзе, он все равно не может отвести от нее взгляда. Строгий классический сарафан, черные волны блестящих волос по плечам, белая стойка воротника выглядывает из-под мантии. Мерлин, а ведь когда-то Бетельгейзе казалась ему просто «симпатичной». Сейчас Юэн искренне не понимает: то ли у него со зрением было плохо, то ли все эти чувства, которые она вызывает, делают с ним что-то неправильное. Скорее все-таки второе. Определенно. Совсем уже мозги набекрень. — Все хорошо? — Как только она раскрывает рот, склоняя свою аккуратную головку набок, леди Бёрк превращается в Бетельгейзе — его маленькую взволнованную девочку, постоянно ждущую чего-то плохого. — Да. Зайдешь ко мне? — Юэн смаргивает и смотрит так, что у Бетельгейзе спирает дыхание. Она и правда всегда ждет чего-то плохого, но не сейчас, не после этих слов. Когда он дышит так тихо и размеренно, не мигая, то походит на притаившегося в зарослях хищника. Бетельгейзе не знает, почему, но когда на нее так смотрит именно Юэн, колени начинают дрожать вовсе не от страха. — Я хотела встретиться с Гвинет перед матчем… — поэтому и вышла на полчаса раньше, в общем-то. Но какая теперь разница? — Да. Конечно, да. И словно околдованная готова забыть обо всем, потому что его желание важнее всех матчей, важнее Гвинет, Тома — всего мира. Черт знает почему они уже в комнате: она — прижатая прямо к двери, он — прикусывающий нежную кожу над ее ключицей. И черт знает, почему Юэн так порывист и… кажется, зол? Взвинчен? До полнолуния еще далеко, но его почти трясет от этой проклятой ревности и нежелания никуда ее отпускать. Не давать никому сидеть рядом с ней, дотрагиваться, смотреть. Мерлин, почему он не может просто взять и забрать ее с матча? Соврать о каком-нибудь наказании, поручении или делах? Почему она должна идти туда, проводить время со своим мудацким дядюшкой? Мантия падает на пол, пока руки задирают подол сарафана. Это какое-то совершенно звериное, совершенно мужское желание движет им, заставляет посмотреть на стыдливо сомкнутые коленки, нижнее белье и светлые голые бедра. Совсем не к месту появляется идиотская мысль: «замерзнет же, на улице сегодня холодно». И такое же идиотское желание погнать ее переодеваться. Во что-то более теплое, более закрытое, менее красивое. Какого же хрена ты такая красивая? Смотрит на него своими зелеными глазами — томно и возбужденно так. Будто он ее сейчас прямо тут — у двери, блин — трахнет. И это было бы лучше всех сраных матчей, всех сраных уроков, часов, дней — лучше всего. Пока он еще совсем не сошел с ума. Вечно смотреть бы. Целует приглашающе открытые губы, накрывает ладонью ее горячий пах. А Бетельгейзе — будто издевается — обхватывает губами его язык и… сосет. Несколько поступательных движений головы мозги выносят начисто (если от них еще что-то оставалось к этому моменту, в чем Юэн не слишком-то уверен). Потому что заставляют представить совсем другое. А под пальцами опять мокро и жарко. Она сдавленно стонет ему в рот, обнимает за шею — и это ощущение легкой тяжести рук на плечах такое правильное, естественное. Юэн с трудом отрывается от тугого рта: взгляд осоловевший, на грани растерянности. Бетельгейзе закрывает глаза, сводит черные брови, когда его пальцы снова оказываются внутри. Медленно, осторожно, чтобы не сделать больно. Но ей бы хотелось «больно». Совсем чуть-чуть — сейчас достаточно и так. Странно, но Бетельгейзе понравилась та боль. Именно боль. Это точно было не что-то обычное или нормальное: в конце концов, она неплохо понимала свои реакции. Бетельгейзе безумно нравились ласки, все эти прикосновения и ощущения, от которых дыхание сбивалось, а бедра толкались навстречу, и она прекрасно различала, когда было приятно, а когда по-настоящему больно. Но почему-то навязчиво снова хотела ощутить это. Нездорово. Горько. Но… потом. Не сейчас. Сейчас каждое скользящее движение, толчок, что-то закручивает в ней, завязывает в маленький узелок. Бетельгейзе глубоко плевать на время и то, что дядя, вполне вероятно, уже заждался. И она действительно совершенно не против, если бы Юэн взял ее прямо тут, у двери, ручка которой позвякивает от каждого движения. Саму дверь, между прочим, тоже немного потряхивает — наверняка заметно даже снаружи. У Юэна остатков здравого смысла оказывается все-таки больше, потому что он прекращает, вызывая у Бетельгейзе разочарованный полувздох-полустон. Целует мягче, поверхностнее, поправляет ее белье и юбку, задерживаясь своими огромными горячими ладонями на бедрах. А Бетельгейзе хочется еще. — Кажется, ты собиралась встретиться с Гвинет, — но Юэн только оставляет еще один жгучий след на ее шее. Встретиться с Гвинет? Нет, собирается она только возразить! Мерлин, ну еще хоть немного… никуда этот матч не денется же, Боженузачемтыостановился. — Давай продолжим после матча, — заметив ее возмущение, Юэн улыбается, говорит понизив голос и слегка отстраняется. — Но… — Бетельгейзе расстроенно тянется следом, надеясь, что он все-таки передумает. Как вдруг — чуть выше поясницы — раздается стук с противоположной стороны двери. Юэн, однако, не выглядит ни испуганным, ни удивленным, будто ожидал, что сейчас кто-то подойдет. Бетельгейзе же в ужасе прикрывает рот ладошками. — Беги давай, это Морган. Она не понимает, зачем к Юэну пришел мистер Морган, но возвращает себе нарочито невозмутимый вид и ровное дыхание, надеясь, что румянец с щек сойдет раньше, чем откроется дверь. Усатый мракоборец встречает Бетельгейзе на пороге и удивленно оступается, увидев. — Здравствуйте, мистер Морган, — она учтиво кивает, держа сложенные бледные кисти под грудью и стремительно уходит. Их прошлая встреча прошла не слишком-то хорошо, и Бетельгейзе по-прежнему совестно, но сейчас точно не лучший момент для разговора. — Ты чего застыл? — Юэн окликает все еще стоящего на пороге мракоборца, который машинально жует собственный ус. — Да я просто… башка у меня болит, — он оборачивается, растерянно глядя в опустевший коридор. — Что ты хотел-то? Пока Морган вваливается внутрь, Юэн надевает мантию — главным образом, чтобы скрыть чертов стояк, — собираясь идти на улицу. Обычно он игнорировал большинство хогвартских матчей, потому что квиддич навевал слишком сильную ностальгию по школьным годам, когда Рой — лучший друг Юэна — играл вратарем и постоянно пытался затащить его в команду, считая, что с такой комплекцией из Юэна получится хорошая замена. Рой куда больше хотел быть охотником, но кроме него никто другой роль вратаря потянуть не мог. И поэтому Юэн, смотря на чужую игру, часто жалеет, что так и не согласился на долгие уговоры друга. — Я хотел поговорить про мисс Бёрк. — А? — Вы будете следить за проведением матча? — Ну, да. — А за ней? — Не больше, чем за остальными, — Морган пожимает плечами, подтверждая нехорошие опасения Юэна. Хотя, возможно, это просто паранойя и следствие ревности. Но сегодня на территории школы будет слишком много людей и не просто людей, а тех, на чьих предплечьях по-прежнему красуются черные метки Лорда Волан-де-Морта. И Бетельгейзе там будет совсем одна. — Морган, это не дело. Она ведь важный свидетель, а будет сидеть в ложе… этих. Вдруг что-то случится? — Ну что может случиться на детском соревновании в присутствии кучи министерских голов? — Морган бесцеремонно шарит по буфету в поисках того, чем можно опохмелиться. — Да что угодно. Послушай, на нее напали даже в министерстве. Неужели у тебя нет никаких отдельных распоряжений? — Мерлиновы панталоны, тебя-то это почему так волнует? — А почему это не должно меня волновать? Она моя ученица, — Юэн говорит это как нечто само собой разумеющееся, звучит вроде убедительно. — Бери вон ту, третью справа на второй полке. Это водка на дубовой коре. — Ты заколебал, — Морган берет указанную бутылку и ищет, куда бы присесть. — Назначаю тебя на сегодня телохранителем мисс Бёрк. Чего? Юэну кажется, что он ослышался. Или что Морган так шутит. — Я же в отставке. — Да похрен. Держи, — но Морган кидает Юэну свою форменную серую мантию, устраиваясь на табуретке возле стола. — Зна-а-атно я вчера перебрал. А ты все делаешь свои настойки? — Развлечение у меня такое… В отделе правопорядка про это развлечение знали все. К Юэну регулярно обращались за выпивкой для разных случаев: от посиделок истинных гурманов, смакующих изысканные настойки, до ситуаций, когда надо срочно избавиться от похмелья. Юэн меняет свою только что надетую мантию на серую и думает о том, что они с Морганом точно отхватят сегодня проблем по самую задницу.***
Тем временем Бетельгейзе, встретившись с дядей и проводив того к их местам в ложе для гостей матча, отправляется на поиски Тома. У нее был сложный выбор — либо бежать к Гвинет, либо к нему. Бетельгейзе выбрала второе и надеялась, что поступила разумно. Гвинет, конечно, нужна поддержка, но куда больше ей нужна проработанная почва для дальнейшего примирения. Вспоминает их недавний короткий забавный разговор во время отработок. — У тебя палочка из падуба? — Бетельгейзе давно это заметила, еще когда они долго и усердно работали с падубовыми ветками для создания рождественских венков. — Да, а что? — Гвинет поливала грязные руки струей воды из своей волшебной палочки. По очереди: сначала одну, затем другую. — Ничего. Просто твоя фамилия… — это казалось немного забавным и напоминало о Юэне с тисами его семьи. — Сад падуба, ага. — А у меня палочка из английского дуба. — О-о-о, ну все, нам не суждено быть вместе. Они расхохотались, вспоминая старую примету о том, что если «его палочка из дуба, а её — из остролиста, то женитьба — безумие». С Гвинет всегда было весело, даже когда ей самой было грустно. Поэтому Бетельгейзе очень хочет помочь. Найти Тома несложно — звезда предстоящего матча как раз болтает то с журналисткой, то с родителями, то с еще какими-то людьми. «Гаденыш сегодня нарасхват», — невесело думает Бетельгейзе. Нос у Тома выглядит неважно — на переносице огромный пластырь. Но в то же время это не сказать, что портит его: наоборот, придает излишне смазливой внешности некоторой мужественности. И, по-видимому, Том прекрасно понимает это — он обворожительно улыбается всем подряд и явно наслаждается всеобщим вниманием. — Бёрк? Ты тоже пришла пожелать мне удачи? — Том немного отходит от окружающей его компании, которая, благодаря Жозефине Мактир принимается за активное обсуждение предстоящего соревнования. После зимних каникул он больше не зовет ее по имени, только коротко, по фамилии. И это хорошо, потому что парадоксально показывает своеобразное доверие. — Да. Удачи. Как твой нос? — Прекрасно, как видишь, — он недовольно выпячивает нижнюю челюсть. — Гвинет отлично постаралась, чтобы испортить мне этот чертов матч. Наверное, надеялась, что я вообще пропущу его, сидя в лазарете. Но вот уж хрен. Для этого надо было столкнуть меня с лестницы, как Розье. У Тома вырывается совершенно искренне обиженная тирада. Он так сильно уязвлен и рассержен, и, кажется, думает, что Бетельгейзе пришла к нему по просьбе Гвинет: потому что все слова, которые он не может высказать прямо, адресованы исключительно его обидчице. — Том, это не так. Гвинет… она очень сожалеет о том, что ударила тебя. — Сожалеет? Не смеши меня. Она хотела отомстить за своего дружка и отомстила. Я же ему тоже сломал нос. Мерлин, ну почему у них все так запутано? Том в упор не видит истинную причину поведения Гвинет, а Гвинет в упор не видит его собственных чувств к ней. И в итоге оба обвиняют друг друга в том, что слишком далеко от истины. Вот идиоты. И правда как близнецы. — Том, я думаю, ты не прав. Она просто расстроилась, увидев тебя с мисс Мактир. Он бросает пристальный взгляд, будто спрашивает «правда что ли?», но вслух говорит совсем другое: — Ты еще будешь судить, прав я или нет? — Ну, тебе же нужен взгляд со стороны? — Нет. Бетельгейзе не удерживается от смешка. У Тома напрочь отсутствует чувство такта, когда не надо притворяться, и это каждый раз очень смешит. — Гвинет переживает за твой предстоящий выход на поле, — она все еще улыбается и снисходительно треплет когтевранца по плечу, обтянутому синей тканью спортивной формы. Что ни говори, а Бетельгейзе все-таки испытывает чувство привязанности к этому странному парню. В основном, конечно, из-за Гвинет, но в Томе также есть что-то неуловимо близкое ей. — Она всю неделю ходит как в воду опущенная. — Хм-м-м… — Том театрально делает вид, что думает. — И что? — Ты не думал о том, чтобы помириться с ней? — С чего бы? Заметь, это она меня послала, так еще и ударила. Ей нужна свобода? Пожалуйста, — он возмущенно пытается сунуть руки в карманы, но спортивная форма их не предусматривает. На поле раздается предварительный свисток, а это значит, что командам пора собираться. Через пятнадцать минут начнется матч. Том отзывается на зов и по пути торопливо отвечает друзьям и родителям, пока Бетельгейзе взволнованно семенит следом. — Тем не менее, ты наслал на Эймса порчу, так что сам виноват, — она говорит тихо, улучая момент. — А вот это уже никто не докажет, — Том продолжает стремительно двигаться к членам своей команды. — Слушай, ну я же вижу, что тебе это все тоже неприятно. Она бы уже давно подошла к тебе сама, но просто… боится! — Мне. Все. Равно. Ага. Поэтому ты так поджимаешь губы, что аж желваки ходят. И то и дело рыщешь своими темными глазами по трибунам в поисках рыжей гривы. Совсем все равно. Конечно. — Она будет в первом ряду на вашей стороне! — Бетельгейзе кричит, потому что дальше идти ей уже нельзя. Том не оборачивается, но она уверена, что он услышал. Бетельгейзе же спешит в собственную ложу и в глубине души надеется, что кто-нибудь сел рядом с дядей, чтобы ей не пришлось слишком тесно с ним соседствовать. Но, увы, когда добирается до ряда, с упавшим сердцем видит, что дядя Исидор устроился почти с самого краю, заняв место ей одной. — Как ты долго, матч вот-вот начнется, — дядя сидит вальяжно, закинув ногу на ногу. У него лисья ухмылка, блеклые русые волосы и бёрковские черные глаза. Вживую дядя разговаривает с ней хоть и витиевато, но более неформально, чем в письмах. Интересно, сколько же часов он тратит на каждое письмо? Бетельгейзе покорно садится рядом, чувствуя неприятный жар, исходящий от дяди. — Мой друг очень волнуется, я хотела его поддержать, — она врет, не особо раздумывая над словами. — Друг? — Дядя как обычно легко нарушает ее личное пространство, убирая волосы с плеча за спину. — Хорошо же ты его поддерживала. Бетельгейзе не сразу понимает, а потом вспоминает и нервно чешет щеку, возвращая пряди волос на место. Она не знает, что засос у нее на шее почти фиолетовый, но может представить, вспоминая ощущения. Так, ладно, даже хорошо, что дядя увидел. Может быть, меньше будет доставать. К тому же он, очевидно, решил, что это кто-то из ее сокурсников (вряд ли дяде может прийти в голову, что «друг» — когтевранец, а «поддерживала» она вообще своего преподавателя). — Мальсибер или Нотт? Или, может, Розье? Хотя, нет, кажется, Розье-младший не в команде. О, только не говори, что Гойл. Темный лорд хоть и принял их под свое крыло, Гойлы, по моему скромному мнению, по-прежнему остаются отбросами. Подумать только, брак с маглом… Мерлин, дай ей сил вытерпеть это все. Бетельгейзе набирает побольше воздуха в легкие, стараясь не измениться в лице. Она сама-то практически не знает членов факультетской сборной, не хочется попасть впросак. А если уйти от ответа, дядя может заподозрить ее в связи с кем-то недостаточно «чистокровным». Ха-ха. Знал бы он насколько нечистокровен тот, кто оставил этот след на ее шее. Наверное, сразу бы разорвался от злости, хотя сам похвастаться безупречностью родословной не может. Вернее дядя Исидор, конечно, хвастается, но большинство аристократов понимают, что он просто лжет и все эти россказни бездоказательны. Но к нему относятся терпеливо: все-таки Бёрк, так еще и владелец доли главного магазина темных артефактов в Лондоне. — Дядя, ты меня смущаешь, я расскажу тебе обо всем позже, хорошо? Это будет сюрприз, если все получится, — она елейно улыбается, зная, что на дядю Исидора эта улыбка и тон подействуют как на кота — сливки. Бетельгейзе хорошо знает, когда нужно лгать и как, что сказать и какую отговорку придумать. Она выучена этой игре с раннего детства. Хотя по сути своей совсем не жалует ложь. Это хорошее средство для достижения целей, но не с теми, кто тебе дорог. Бетельгейзе впервые задумывается о том, что ей, к примеру, никогда не хочется врать Юэну. Или Гвинет. Или маме. От мыслей о матери становится грустно, но вовремя вспоминается взятая у профессора Снейпа бумага, которую Бетельгейзе поспешно вынимает из кармана мантии. — Дядя, я бы хотела, чтобы ты подписал это. — Что это? — Тот без интереса принимает бумажку, бегло пробегаясь по строчкам. — Небольшая школьная формальность, разрешение на прогулки в Хогсмиде. — Не думаешь, что тебе опасно покидать школу? — Все в порядке, дядя, я же буду не одна. Никто не станет нападать на учеников в таком людном месте. Перо по щелчку появляется прямо из воздуха, самозаправляющееся. Даже тут сплошной пафос и бессмысленная трата денег. Дядя Исидор почти подписывает, но кончик пера зависает над разрешением, прежде чем оставить завершительный росчерк. Ухмыляясь, он смотрит на Бетельгейзе. И тогда у нее все внутренности сворачивает от отвращения, но приходится натянуть на лицо идеальную улыбку и коснуться губами дядюшкиной щеки. — Держи, — он с чувством собственного величия протягивает ей подписанное разрешение. Будто король, вручающий грамоту о помиловании. Какой же гад! Но приходится улыбаться, как бы противно ни было, и прятать разрешение обратно в карман. Все, отлично, она сделала это. Теперь они с Гвинет смогут пойти в Хогсмид — можно будет обрадовать ее сразу после матча. Но сначала… пережить этот чертов матч и не думать о том, что носок дядиной туфли то и дело дотрагивается до ее голени. Раздается еще один свисток. На улице холодно, пасмурно, а тучи так и грозят разразиться то ли ливнем, то ли снегопадом. Трибуны постепенно заполняются: все зрители рассаживаются, предвкушая представление. Диана со своего места бросает на Бетельгейзе страдальческий взгляд: оба родителя, находящиеся по разные от нее стороны, переругиваются прямо так, через дочку, судя по выражению искаженных холодным гневом лиц. Розье сидит уткнувшись в собственные ладони лицом, пока тучная женщина что-то возбужденно тараторит, то и дело указывая на поле пальцем — видимо, ругает сыночка за нежелание заниматься квиддичем. Что же, не одной Бетельгейзе сейчас плохо. Она старается относиться к своему положению по-философски. А потом ее положение стремительно меняется, потому что слух вылавливает звук шагов. Его шагов. Юэн проходится по трибунам, оглядывая зрителей внимательным взглядом. Руки в карманах серой мантии, и это совершенно точно форма мракоборца. Поднимается по лесенке — к ней, — и останавливается только поравнявшись. Бетельгейзе удивленно шепчет, пока никто не обращает особого внимания: — Что ты тут делаешь? И почему ты так одет? — Пришел защищать вас, мисс Бёрк, — он вроде и не улыбается, но улыбаются глаза — за него. И все сразу перестает быть настолько отвратительным, насколько было несколькими минутами ранее. Бетельгейзе все еще неловко, что Юэн видит ее рядом с дядей, но она наконец-таки чувствует себя в безопасности. Полной. Потому что Юэн обязательно защитит ее как от дядюшкиных приставаний, так и любых других возможных проблем. Она не может не улыбаться, и в этом точно проигрывает Юэну, который умудряется сохранять лицо. И улыбается, даже когда дядя, заметив что-то «неладное», подает голос: — Что этот… человек делает здесь? Дядя Исидор говорит с откровенной неприязнью. Интересно, он в курсе того, что Юэн — маглорожденный, или просто бесится, потому что не сможет теперь отпускать свои сальные шуточки и незаметно трогать ее? — Этот человек следит за моей безопасностью, дядя, — она отвечает с довольной улыбкой, не скрывая насмешки. — Тебе не нужна охрана, я вполне могу позаботиться о твоей безопасности без… посторонней помощи, — дядя в свою очередь парирует с не меньшей насмешкой и глубочайшим презрением. — Министерство так не считает, дядя. Бетельгейзе чувствует себя намного увереннее рядом с Юэном, поэтому не боится сказать что-то не так. К тому же все, что нужно было, она уже получила. Юэну в ее тоне слышится превосходство и аристократическая надменность. И это, честно говоря, завораживает, как и весь ее вид. Так, наверное, можно любоваться чешуей и окрасом ядовитой черно-белой кобры — переливающейся под солнечными лучами всеми цветами радуги. За миг до ее броска. Мракоборцам не отведено места на скамьях, им положено стоять или ходить по трибунам, поэтому Юэн весь матч планирует простоять рядом с Бетельгейзе, благо она сидит с самого края ряда. Мудацкий дядюшка не нравится ему с каждой минутой все больше: он уже видел его, когда проходил тут прежде — Бетельгейзе куда-то уходила, так что Юэн ради приличия обошел все трибуны, изображая из себя мракоборца, а заодно поговорил с ребятами Моргана, предупредив о своем участии. Сам Морган тоже следил за ложей особых гостей, в которой сидело немало детей, вынужденных составить компанию родственникам. Еще один свисток и игра начинается. С места комментатора раздается усиленный магией женский голос. — Добро пожаловать на третий матч ежегодного чемпионата Хогвартса по квиддичу! — Бетельгейзе с интересом, как и многие другие, глядит в сторону комментаторской кабинки. Там сидит уже знакомая ей молодая женщина со светлыми волосами. Голос у Жозефины Мактир грудной и звучный, но при этом очень красивый. — На поле вы видите сборные факультетов Когтеврана и Слизерина. Смит теряет квоффл, мяч оказывается у команды Слизерина… Ко всеобщему удивлению, журналистка комментирует происходящее на поле с жаром и очень профессионально. По-видимому, из-за обилия гостей, освещать соревнования предложили ей, поскольку школьные комментаторы явно не соответствовали уровню собравшихся зрителей. В центре в гостевом ложе сидит сам Людо Бегмен — Бетельгейзе хоть и не видела ни разу этого человека, успела немало про него услышать от Гвинет и от сидящих вокруг. Рядом с ним капитан Паддлмир Юнайтед — об этом она тоже услышала, когда шла на свое место. Если память не подводит, кажется, именно эта команда собирается предложить место ловца Тому? Бетельгейзе, которая вообще впервые вот так вживую видит настоящий матч по квиддичу, переглядывается с Юэном. Не похоже, что ему особо интересно: взгляд скучающий. — Ловец когтевранской команды замечает снитч! Том Дрейк настоящая звезда школы, посмотрите, как легко он маневрирует между загонщиками противников. Ага, вот и обещанные «плоды» работы Тома. Жозефина обласкивает когтевранца, привлекая к нему всеобщее внимание — как он и рассчитывал, по-видимому. А потом говорит что-то совсем уж запредельное: — Сегодня он пообещал, что поймает снитч в течение первых пятнадцати минут матча! Бетельгейзе хочется хлопнуть себя ладонью по лбу, но она только медленно прикладывает ее к глазам, уверенная, что Гвинет сейчас где-то там, на когтевранских трибунах, делает то же самое, но гораздо эмоциональнее. Возможно, сдобрив свой жест громкой бранью. Не нужно разбираться в квиддиче, чтобы понимать, что это довольно… самоуверенное заявление. Том очень рискует, и даже Бетельгейзе становится волнительно за него. Разумеется, зрители бурно реагируют на слова Жозефины, и, если Том не поторопится, обязательно найдется кто-нибудь предприимчивый, кто начнет собирать ставки. Пятнадцать минут, черт. «Что ж, Том, постарайся», — думает Бетельгейзе. Было бы здорово, если бы матч действительно закончился так быстро. Юэн чуть наклоняется к ней, чтобы тихо шепнуть: — Ну, надеюсь, у него получится. А потом усмехается. Ему тоже совсем не в удовольствие торчать на трибунах. Бетельгейзе с улыбкой неопределенно поводит плечом: она надеется, но не слишком-то верит. А еще ее почему-то очень радует полная незаинтересованность Юэна в квиддиче — наверное, потому что хватает постоянно трещащей о соревнованиях Гвинет, и если бы еще и он оказался ярым фанатом, было бы совсем тяжело. Все эти летающие человечки, взмахи биты и броски мяча… Сложно. А еще не очень-то понятная система очков и совсем уж странные правила относительно снитчей. За стремительно набирающим скорость Томом наблюдать, в общем-то, неплохо. Он летает совершенно не так, как Гвинет, и действительно очень хорошо лавирует в воздухе, избегая соперников. В воздухе Том как угорь в воде: быстрый, верткий и удивительно гибкий. Но Бетельгейзе быстро надоедает, а от мельтешения игроков начинает побаливать голова. Нет, квиддич — это точно не ее. Поэтому она снова возвращается к наблюдению за Юэном, который, кажется, все-таки немного увлекся игрой. Он стоит совсем рядом, прислоняясь спиной к опоре трибуны, мантия полностью расстегнута. Скрещенные руки под грудью, вытянутые вперед ноги, упирающиеся носками в балку. Такой… Ох. Какое ей может быть дело до Тома и всех этих спортсменов? У Юэна нет той смазливой слащавой красоты Тома и подобных ему мальчишек, но в нем есть нечто другое. И ну очень к месту вспоминается ощущение напряженных мышц под ладонями, жар тела и вздымающейся грудной клетки. Бетельгейзе проходится взглядом по его телу и невольно задерживается ниже ремня. Брючная ткань складкой слегка топорщится и… Мерлин, она же пялится на его ширинку. Вот так открыто, пока все вокруг увлечены матчем, сидит и пялится. Вспоминает. Теперь уже то, что было на самом деле. И представляет (черт-черт-черт). Она же так ничего и не видела той ночью, только чувствовала. Ну зачем такие мысли лезут в голову прямо сейчас? Еще эти его слова. Давай продолжим после матча. Боже. Бетельгейзе до сих пор никак не может успокоиться и стискивает бедра. Явно влажное белье спокойствию совершенно не способствует. Поскорее бы уже этот матч кончился… Во рту становится настолько сухо, что она сглатывает. А кожей ощущает чужой пристальный взгляд. У Бетельгейзе не хватает смелости поднять голову и встретиться глазами с Юэном, который явно заметил, куда она смотрит. Поэтому приходится медленно отвернуться, сделать глубокий вдох и с притворным интересом уставиться на поле. А Юэну приходится нервничать, потому что эта дурочка вызывает у него стояк уже одним только чертовым взглядом. Смотреть, как Бетельгейзе ерзает после этого на месте, вообще пытка. Господи, как же с ней все-таки бывает сложно. Он запахивает мантию и машинально постукивает подушечками то указательного, то среднего пальца по большому. Теми самыми, которые меньше часа назад были в ней. Все еще пахли ею. Нахрен кому этот квиддич, если все мысли только о том, чтобы вернуться в комнату и продолжить? Матч, кажется, благоволит надеждам Юэна, потому что трибуны вскоре разражаются неистовыми криками, когда комментатор вопит «Том Дрейк поймал снитч за тринадцать минут и сорок шесть секунд!». Приглашенные аристократы (большая часть которых отучилась на Слизерине) молчат, но когда Юэн окидывает сидящих рядом взглядом, он замечает гримасы отвращения. Юэн, честно говоря, очень скверно относится к магической знати. Зато мысли о них помогают немного отвлечься от других. Некоторое время гости еще сидят на своих местах, поэтому Юэн никуда не торопится, периодически поглядывая на Бёрка. Тот выглядит максимально разочарованным и тоже молчит. Он вообще после дерзких слов Бетельгейзе презрительно молчал всю недолгую игру, а теперь натирает тряпкой набалдашник своей трости. Трости, мать его. У молодого мужика, который не хромает и даже не опирается на нее при ходьбе — Исидор Бёрк поднимается с места и использует трость только для того, чтобы помахать ею какому-то приближающемуся знакомому. Хотя… нет, не просто «какому-то». Юэн краем глаза замечает длинные белые волосы: к ним приближается сам Люциус Малфой. Тот тоже с тростью, но, в отличие от Бёрка, Малфой использует ее по прямому назначению — он отчего-то сильно хромает, с трудом наступая на ногу. К Малфою Юэн относится вообще очень плохо, что, впрочем, взаимно — этот мудень до сих пор претендует на место министра магии, а во время войны так тем более. У них с Миллисентой было много проблем из-за него. Юэн не желает смотреть на бывшего Пожирателя смерти, но когда возвращается к наблюдению за Бетельгейзе, отворачивается обратно. Потому что она вежливо обнимает своего «дядю», чмокает в щеку и… Это раздражает. Все раздражает. — Я уже пойду, дядя, удачно тебе добраться домой, — Бетельгейзе также торопится покинуть трибуны, почему-то избегая смотреть на Юэна. И вот это вообще выводит, да. — Подожди Люциуса, он наверняка будет рад тебя видеть, — высокомерно требует Бёрк. — Но я… Правильно, в жопу Люциуса. Однако они только успевают выйти на лестницу, как вдруг оказываются зажатыми между Малфоем и все еще стоящим возле лавки Бёрком. — Люциус! Здравствуй. Слышал, у твоего сына уже были первые всплески магии. — Здравствуй, Исидор. Ну разумеется. А твоя племянница, как я вижу, все-таки решила учиться в Хогвартсе. Не лучше ли было отправить ее в Дурмстранг? Малфой хитро улыбается и обращается к Бетельгейзе, которая успевает только тихо поприветствовать его и сделать вежливый книксен: — Удивительно, вы так похожи на свою мать. Когда Малфой гладит ее по щеке, Юэну кажется, что у него опять все волосы на загривке дыбятся. Когда Малфой гладит ее по щеке, Бетельгейзе все понимает. Люциус Малфой стоит против света, загораживает собой солнце, и ее накрывает тьма. Серебряная змея, венчающая рукоять трости, разинутой пастью обращена к Бетельгейзе. Блестит. — Уберите руку, — Юэн все-таки не выдерживает. Он требует холодно, потому что видит какой-то совсем уж неприкрытый ужас в глазах замершей Бетельгейзе. Ему кажется, что она даже немного пригнулась, отклонилась назад, сжалась вся. Юэн не может спокойно стоять рядом и наблюдать, когда ей так страшно, пусть и не понимает, что происходит. — Не нужно так нервничать, это всего лишь приветствие крестницы. Хм, кто это тут у нас? Мистер… Форни? — Малфой говорит с нескрываемой иронией, но руку все-таки опускает. — Мне казалось, вас отстранили. — Сегодня я при исполнении. Они с Морганом теперь точно огребут за эту самодеятельность, но Юэну как-то до одного места. — А вы, наверное, любимчик фортуны. Вступить в академию мракоборцев в вашем-то положении… Многие погибли, а вы здесь, живы вопреки всему. Кровь закипает в жилах. Юэн готов оскалиться, выхватить прямо тут и прямо так волшебную палочку, потому что Малфой неприкрыто оскорбляет и, сука, не его ли стараниями в животе Юэна огромная дыра? — Идемте, профессор, — но Бетельгейзе кладет ладонь ему на локоть и смеряет Малфоя холодным взглядом. — До свидания, мистер Малфой. До свидания, дядя. — До скорой встречи, мисс Бёрк. Она держит Юэна под локоть, стараясь, чтобы каждый шаг был твердым, а спина идеально ровной, но гнева в ее груди ничуть не меньше, чем в Юэне. Они спускаются по лестнице, которая кажется бесконечной: одна ступенька, вторая, третья… Зрительские места находятся высоко, поэтому идти приходится долго. Если бы Бетельгейзе могла, она бы бежала. Но чувство собственного достоинства все же сильнее. — Он что-то сделал тебе? — Юэн с тревогой спрашивает, когда они наконец оказываются на земле. Бетельгейзе не готова сейчас встречаться ни с Гвинет, ни с Томом, и хочет просто поскорее оказаться где-нибудь подальше отсюда, желательно в комнате Юэна. Там, несмотря на плесень и холод, она почувствовала бы себя намного лучше. Люциус Малфой проклял ее. Люциус Малфой приговорил ее мать к смерти. — Это… — она пытается сказать короткое «он», но чувствует, как горло сводит судорогой, и неожиданно спотыкается. Юэн обеспокоенно наблюдает, поддерживая и не давая упасть, пока ее горло начинает драть удушающий кашель. А когда Бетельгейзе сдается этому кашлю, изо рта в ладонь брызгает кровь: и чем больше она кашляет, тем больше красного оказывается на коже, одежде, руках и земле. Первые мгновения Юэн стоит в ступоре, а потом до него доходит. Так действует Непреложный обет на сохранение тайн. Бетельгейзе не успела толком ничего сказать, только подумала, но магический контракт наказывает молниеносно за малейшее отступление. Предупреждает. — Задержи дыхание. Бетельгейзе послушно прекращает дышать, в ее глазах опять животный страх, а весь рот — в крови, стекающей на белый воротничок. — Эпискеи, — Юэн использует слабое целительное заклинание, рассчитывая, что то хотя бы немного поможет остановить кровотечение. Бетельгейзе, которая и так обычно бледна, становится вообще белой, но уже хотя бы может осторожно дышать. Впрочем, кровь по-прежнему, пусть теперь и медленно, наполняет рот. Приходится сглатывать. — Тебе нужно к мадам Помфри, она еще должна быть на поле. Юэн бережно подхватывает Бетельгейзе на руки, он на грани паники, потому что сам с последствиями Непреложного обета еще никогда не имел дел, и вряд ли может чем-то помочь. Только отнести ее как можно скорее к целительнице. К счастью, Бетельгейзе довольно легкая, хотя бежать все равно не выходит, потому что Юэн то и дело оступается, не видя почвы под ногами. Бетельгейзе отчаянно цепляется за его шею и постепенно куда-то проваливается — перед глазами все плывет, объекты смешиваются, превращаясь в серо-коричневый крутящийся калейдоскоп. Ей больно от каждого его шага, но самой идти не получилось бы точно. Когда они все-таки добираются до палатки мадам Помфри, Бетельгейзе уже с большим трудом заставляет себя приоткрывать глаза. Сонливость обнимает за плечи, темной вуалью накрывает глаза, тянет ее назад, требует обратить на себя внимание, прекратить сопротивляться. Интересно, если все-таки сдаться и отключиться, можно ли будет захлебнуться кровью?.. Или, если она уснет, захлебываться не придется?.. Юэн чувствует, как Бетельгейзе полностью обмякает, безвольно повиснув на его плече, и поспешно вносит в палатку. Мадам Помфри, которая в этот момент как раз собирала все зелья первой необходимости в саквояж, изумленно восклицает: — О Боже, мистер Форни, что произошло?! — Непреложный обет, — он торопится, укладывая Бетельгейзе на складную кушетку. Из ее приоткрытого рта продолжает стекать кровь. — Ради всего святого, скажите мне, что она не успела ничего… — Сказала только «это», ничего больше. — Пресвятой Мерлин, — целительница без промедления начинает колдовать. Движения волшебной палочки разнообразны, а шепот заклинательных формул тих и быстр, но Юэн не прислушивается, стоит рядом с Бетельгейзе, намертво вцепившись в ее совершенно холодную руку, и не думает. Ни о чем не думает. Только когда мадам Помфри заканчивает и изнеможенно садится на краешек стула, Юэн начинает… дышать. Он ни секунды не позволил себе представить, что мадам не справится. Не пропустил ни одной «не той» мысли, но Бетельгейзе все еще без сознания, с окровавленным лицом (Мерлин, который раз за эту неделю?!), лежит и почти не подает признаков жизни — только грудь едва заметно приподнимается и опускается. Почему она, блять, так сильно заставляет его бояться за себя?! То чертова антенница, то побег Сивого, то теперь это… — Мистер Форни, отпустите ее. С ней все будет хорошо, — мадам Помфри осторожно трогает его за плечо, но голос доносится как из-под толщи воды. И сливается с другим голосом, ожившим в памяти. «— Форни, отпусти ее, она цела, все хорошо. Все в порядке… он ее не задел, ты молодец, слышишь? Отпусти-отпусти, смотри на меня. Форни, смотри на меня! Он отпустил только потому что знал, что вот-вот упадет».