***
Бетельгейзе удается заполучить статью в свои руки только в конце дня. Сложенную в четыре раза газету ей вручает Диана уже в спальне для девочек. — Я бы на твоем месте отправила жалобу в редакцию. Не знаю, что из этого правда, но Скитер в любом случае не имела права вмешиваться в твою личную жизнь. — Личную жизнь?.. Диана уходит к своей кровати, скрываясь за балдахином. Бетельгейзе страшно открывать газету. Но делать нечего, если она просто отложит ее, не узнает почему конкретно все так себя ведут. И не узнает, что с этим делать. Она шумно выдыхает через рот, разворачивая Воскресный пророк на нужной странице. Огромная статья занимает целый разворот и с левой его стороны на нее смотрит четыре пары глаз. Бетельгейзе даже не сразу обращает внимание на заголовок, рассматривая семейное фото Бёрков. По центру в кресле сидит отец. Мама стоит по его правую руку, а они с Алькором — по левую. Сама Бетельгейзе чуть впереди, на этом фото ей еще тринадцать. Брат смотрит с фото без улыбки — здесь никто не улыбается — но в груди от его взгляда щемит, а в глазах щиплет. У Бетельгейзе нет с собой в Хогвартсе никаких фотографий: она боится их пересматривать, поэтому к семейным альбомам и рамкам старается не приближаться. Затем она, наконец, замечает заголовок: ЖЕРТВА ИЛИ?.. Заголовок Бетельгейзе уже не нравится. А когда она начинает читать непосредственно статью, то волосы ожидаемо принимаются шевелиться на голове. Скитер методично и с чувством раскатывает события трехлетней давности, переворачивая все вверх дном. Она пишет и про Алькора-отцеубийцу, приписывая ему убийство собственного любящего отца ради получения наследства. И про Амелию, которая «повредилась рассудком из-за смерти дорогого мужа» или вовсе находилась под заклятием «Империус» во время дачи ложных показаний. Первая часть выглядит как бред и злит, но многим хуже то, что идет следом. «А теперь посмотрите на эту невинную девочку с двумя умильными косичками. Сложно сказать, что чувствовала она тогда на самом деле, но дитя, растущее в обстановке семейной междоусобицы, с малых лет учится выживать и впитывает опыт старших». Скитер прозрачными намеками выставляет смерть Алькора как нечто подстроенное никем иным как самой Бетельгейзе. И это бы звучало как бред сивой кобылы, если бы не одно «но». Огромную часть статьи Скитер посвящает «сложным взаимоотношениям юной мисс Бёрк и Фенрира Сивого, который-то и убил молодого Бёрка». Она подкидывает читателям кучу выдуманных фактов и предположений, основанных на чужих сплетнях из «достоверных источников», строя две версии: по одной из которых то ли Бетельгейзе использует Сивого для своих целей, давая ему взамен свое тело, то ли Сивый использует ее как свою живую игрушку, «с детства подвергая многочисленным изнасилованиям». Завершается статья словами о том, что «мисс Бёрк можно понять и ей остается, так или иначе, только посочувствовать». После прочитанного Бетельгейзе трясет. Главным образом от невероятно сильного чувства гнева и ярости. Она нервно расхаживает по спальне, бросив газету на пол, словно та ядовитая гадюка. Ум лихорадочно пытается соображать: нужно что-то предпринять. Это нельзя оставлять так. Скоро выйдет репортаж о прошедшем матче, возможно, ученики немного отвлекутся, но этого недостаточно. Бетельгейзе с хлопком распахивает дверь, прямо в сорочке направляясь в гостиную. Розье очень повезет, если он сейчас не там. Она сжимает зубы и сжимает волшебную палочку в руке. Растрепанная и разъяренная Бетельгейзе, на удивление бесшумно входящая в гостиную, заставляет всех разом заткнуться. И на сей раз отнюдь не по договоренности. Блондинистая шевелюра Розье обнаруживается за спинкой его любимого дивана, и он не успевает проснуться, чтобы узнать, почему все замолчали. Потому что Бетельгейзе рявкает «РЕДУКТО!!!», разнося диван в щепки и опрокидывая тем самым слизеринца на пол. — Хрена, что тут сейчас будет. — Давай-ка отойдем к стене. Парочка слизеринцев с другого дивана ретируются куда подальше, кто-то из девушек взвизгивает, когда Бетельгейзе посылает еще одно проклятие в едва успевшего оклематься Розье. Помогать ему никто не спешит. — Ты! — кричит. Она лопнула. Опять. Взорвалась, как взрываются звезды. Слетела с собственной орбиты, не в силах больше терпеть все это и держать внутри. — ЭКСПУЛЬСО! — ПРОТЕГО! Розье успевает поставить щит, поэтому мощное заклинание отскакивает прямо в камин, провоцируя громкий взрыв. Всю гостиную заволакивает дымом, кто-то кричит, кашляет, в ушах звон такой, словно ударили в огромный колокол висящий прямо над головой. Запах гари становится все сильнее, а кое-где мелькают языки пламени. Сквозь общий шум и крики Бетельгейзе слышит новый грохот и пытается нащупать волшебную палочку, которую выронила, упав из-за ударной волны. Она не обращает внимания на кровь в собственных волосах. Ничего. Ничего. Сейчас дым рассеется, и она продолжит, обязательно продолжит… — Ваддивази! — Бетельгейзе кое-как умудряется рассмотреть поднимающегося Розье и отправляет в него большой осколок того, что осталось от деревянной основы дивана. Или это кусок камина? В дыму разобрать почти нереально. — Редукто! — Кто-то взрывает ее импровизированный снаряд заклинанием, и осколки с громыханием разбрасываются по полу. Все-таки это что-то было очень тяжелым и каменным. Бетельгейзе наконец поднимается на ноги и замахивается для нового заклинания, но ее хватают под грудью и тянут в сторону. — Пусти! — она вопит, пытаясь вырваться, но ее неумолимо оттаскивают от разгорающегося пламени. Вокруг неразбериха и хаос. Другие слизеринцы ругаются, кричат, выбегая наружу, а к Бетельгейзе постепенно возвращается слух и способность различать голоса. — Импервиус! Агуаменти! — это уже, кажется, голос Снейпа. Бетельгейзе все еще сопротивляется, кашляет, чувствуя, что начинает задыхаться от дыма, поэтому ее бесцеремонно закидывают на плечо, чтобы вынести из разрушенной гостиной. И только тогда она понимает, что это Юэн. В коридоре куча народа — многие испугавшиеся взрыва ученики вышли из спален и поспешили покинуть горящее и заполненное дымом общежитие. Бетельгейзе восстанавливает дыхание, жадно хватая свежий воздух и больше не дергается, напряженно осматриваясь. — Можешь уже поставить меня на пол, — она говорит очень тихо. — Если я тебя поставлю, ты никого не убьешь? — Нет, наверное. Юэн все-таки отпускает ее. Слизеринцы предпочитают отойти на безопасное расстояние в несколько метров, возбужденно обсуждая случившееся. Немного напуганными выглядят только перваши, остальные же пользуются случаем посплетничать и поделиться впечатлениями от устроенного представления. — Я уже успокоилась. — Да ты что? — У Юэна на нервной почве дергается глаз. — Да. Не представляешь, как мне полегчало. И Бетельгейзе ничуть не кривит душой, потому что она действительно испытывает облегчение и удовлетворение от сделанного. — Ты разгромила половину гостиной. И я не уверен, в порядке ли там Розье. — Даже если и не в порядке, я точно не буду плакать на его похоронах. Юэн смотрит на ее довольную улыбку и не понимает, как можно так улыбаться, когда только что чуть не убил человека? И ведь помимо Розье могли пострадать и другие. Она, наверное, просто не понимает из-за шока… Снейп выводит из гостиной Розье. За их спинами уже нет ни дыма, ни огня, но разрушения видны приличные: от камина осталась одна ниша, а на полу разбросаны осколки и мусор. Магией тут поправить больше нечего. — Где Флинт?! — Я здесь, профессор… — Диана робко выглядывает из гостиной. Видимо, она только сейчас вышла из спальни. Староста опять выглядит виноватой и понимает, что отхватит от Снейпа по первое число. Бетельгейзе даже становится капельку совестно, хотя в основном она вину чувствует только перед Юэном. — Отведите мистера Розье в лазарет. Диана морщится, но послушно подходит, кладя руку на грязную от побелки и пыли спину. У Розье сильно разбито лицо, испорчена одежда и, кажется, сломано предплечье — он растерянно прижимает больную руку к себе. Бетельгейзе смотрит на свою работу так довольно, что едва не урчит. А потом смотрит на Снейпа. А потом на Юэна. — Я готова оплатить установку нового камина.***
Они сидят втроем в деканском кабинете. Снейп за своим рабочим столом, Бетельгейзе в кресле напротив, Юэн на табуретке рядом со Снейпом. Мужчины смотрят на нее очень долго и будто бы что-то там себе в уме решают. Бетельгейзе крайне некомфортно. Выброс адреналина давно кончился, и теперь она уже не так радуется своей импульсивной выходке. У нее все еще есть запекшаяся кровь в волосах, но рану от осколка мадам Помфри, схватившись за сердце, вылечила чуть раньше. — Я наказана, да? — Я что-то даже не могу придумать для вас достойное наказание, — Снейп пьет чай. Судя по запаху, со свежей сегодня сорванной календулой. — Форни, у тебя есть предложения? — В теплицах сейчас сезон посадок начался. Нам с профессором Стебль всегда нужны дополнительные руки… — Она же и без наказаний этим занимается, — Снейп смотрит на него с тонной скепсиса. — А будет в качестве наказания. К тому же на грядках работать я ее раньше не отправлял. — Не отправлял, — робко подхватывает Бетельгейзе. — А это очень тяжело? — Очень, — строго заверяет Юэн и неодобрительно косится в ее сторону. — У тебя от ногтей за неделю ничего не останется. — Ну ладно… — Вы дурачите меня. Оба, — Снейп, вздохнув, отпивает своего чая. — Ладно, месяц отработок на грядках, мисс Бёрк. И оплата установки нового камина, а также замена мебели в гостиной. — Благодарю, сэр! — Бетельгейзе поднимается из кресла, чтобы поскорее сбежать, пока декан не передумал, но останавливается. — А… сэр. Я… я немного боюсь возвращаться в общежитие. — Поверьте, мисс Бёрк, вам нечего бояться. В отличие от остальных, — Снейп выглядывает из-за чашки как-то очень уж сурово. Бетельгейзе ищет поддержки в Юэне, но тот только хмуро отводит взгляд, подпирая щеку рукой. Все еще злится, видимо. Не остается ничего другого, кроме как уйти спать. После устроенных разрушений слизеринцы окончательно уверяются, что Бетельгейзе «абсолютно чокнутая». Как и после несчастного случая с Кэрроу, ее сторонятся, но оскорблять пока не рискуют. Впрочем, последствия статьи Скитер на этом полностью не кончаются. Вся школа снова относится к Бетельгейзе настороженно, у многих возвращается неприязнь. Гвинет успевает даже заехать в челюсть кому-то из собственных сокурсников, когда тот высказывает недовольство ее прогулками со «слизеринской змеей». — Не обращай на них внимания, они просто дебилы. На выходных мы смахнемся с Пуффендуем, а потом выйдет репортаж про квиддич… Через неделю никто и не вспомнит про эту грязную дешевую статейку. Они с Гвинет отдыхают на излюбленном парапете долгой аркады, соединяющей пару корпусов Хогвартса. Март обдает теплом с первой же недели, так что они сидят в юбках и болтают голыми ногами. — Я — вспомню. — Гейз… Не надо принимать такое дерьмо близко к сердцу. Мы прекрасно знаем, что все это гнусная ложь. — Не совсем. Бетельгейзе ковыряет носком туфли все еще твердую промерзшую землю и смотрит на свои запястья. — Скитер извратила, преувеличила и перевернула все, но… Доля истины была: что в словах об их «сложных взаимоотношениях с Сивым», что в словах о нездоровой обстановке в семье. Алькор никогда не стремился стать главой рода, но то, что делал отец, действительно сильно повлияло на Бетельгейзе и ее методы выживания. Опыт «старших» она тоже впитала, чуть ли не с молоком матери. — Ты зря загоняешься. — Я чуть не прибила Эмиля и разгромила гостиную Слизерина. А до этого чуть не убила Доротею. Такая уж ли я жертва? Или?.. — Пф, мы с Эмилем как-то разнесли Большой зал. Даже часы с очками факультетов разбили. Это нормально, с ним всегда так, — Гвинет дружелюбно хлопает ее по плечу. Случившееся с Розье она воспринимает гораздо спокойнее, чем тот эпизод с Кэрроу. Бетельгейзе невесело улыбается. Мысли о собственной внутренней тьме волнуют ее, но куда больше волнуют другие. Теперь вся школа думает, что она шлюха Сивого, по-настоящему. И неважно, какой из вариантов, предложенных Скитер, принимать за правду. Особенно тошно от этих мыслей из-за Юэна. Он не отстраняется, но — Бетельгейзе чувствует — что-то раздирает его изнутри. И чем меньше остается до полнолуния, тем чаще на лице появляется уже привычная гримаса ярости. Оскал. Бетельгейзе больше не боится, когда в его взгляде отражается волчье. Помня то, что она видела и чувствовала, проникнув в его голову, Бетельгейзе теперь замечает и другое: Юэн часто выглядит виноватым. Он словно считает собственное существование чем-то непростительным. А после всех этих сплетен и вовсе снова замкнулся. Иногда Бетельгейзе почти решалась: поднимала волшебную палочку, пока он был занят работой, открывала рот… Но максимум, на который ее хватало, тихо шепнуть короткое «ле», а потом убрать палочку обратно в карман или за пояс. Она очень хочет знать, что он думает и чувствует, потому что самой понять в этот раз никак не получается. Он же не может верить в написанное, верно? В конце концов, ну… Бетельгейзе стыдно думать о таком, но ее почему-то искренне волнуют эти девчачьи глупости: «девственность» и все такое. Юэн же понимает, что у нее ничего раньше не было, как бы… это же очевидно! Он совершенно точно должен это понимать. Сивый действительно пытался ее изнасиловать или убить и неоднократно, но каждый раз Алькор вмешивался. Последний из них — ценой своей жизни. Бетельгейзе постоянно думает о том, что лучше бы брат не вмешался тогда. Потому что… плевать, что сделал бы с ней Сивый: брат был бы жив. — Ты придешь посмотреть на мою игру? — Гвинет вытягивает из размышлений, и Бетельгейзе ей благодарна за это. — Конечно. Хоть квиддич и неинтересен, не прийти поболеть за Гвинет никак нельзя.***
Новое соревнование не заставляет себя долго ждать. В субботу Бетельгейзе уже сидит в углу на самом заднем ряду гриффиндорской половины. Большая часть ее лица замотана где-то раздобытым Томом красно-желтым шарфом. Сам Том стоит, держась руками за спинку лавки рядом с сидящим на ряд ниже гриффиндорским парнишкой, который то и дело возмущается: «Дрейк, ты мне все волосы выдрать хочешь?». Том невозмутимо извиняется каждый раз, когда зацепляет длинный рыжий хвост. Юэн сидит рядом и усиленно делает вид, что спит. Бетельгейзе бессовестно подпихивает его локтем в бок, вызывая тяжелые вздохи сонливости. — Напомни, почему я здесь? — он недовольно ворчит, когда ее локоток особенно ощутимо попадает куда-то в ребра. — Потому что тебе так же, как и мне, безразличен квиддич. А я тут, потому что при этом должна поддержать Тома и болею за Гвинет, — она отвечает торопливо, чтобы Том не расслышал, и немного приспускает шарф. Все… в порядке. Наверное. Они общаются как обычно, Бетельгейзе, кажется, пришла в себя после опуса Скитер, да и Юэн понемногу успокоился. Впрочем, возможно, она просто притворяется. А он закрывает на это глаза и старается не думать о приближении полнолуния. На них, притаившихся в уголочке возле высокой стенки трибун, никто не обращает внимания, поэтому Юэн на самом деле радуется такому времяпрепровождению — это позволяет хоть ненадолго поверить, что все налаживается. Ворчит он исключительно для профилактики. — Знаешь, мне кажется забавной одна деталь. — Какая? — Мы с трех разных факультетов, а болеем за четвертый, — Юэн хмыкает, машинально поправляя ее шарф. — Разве ты болеешь не за Пуффендуй? — Да нет. — А как же факультетская солидарность? Это ведь твоя команда, — Бетельгейзе выглядит немного удивленной, но улыбается. — Моя солидарность связана только с твоими друзьями. Или, правильнее сказать, только с тобой. Бетельгейзе зачем-то придвигается ближе и заглядывает ему в глаза, упираясь ладонью в колено. Ее улыбка становится хитрее, и Юэн прекрасно понимает, что от него хотят. — Меня уволят и, возможно, посадят, — он шутливо предупреждает, но и сам уже подается навстречу. — А учитывая, что я оборотень, возможно, даже подвергнут поцелую дементора. Иногда кажется, что Бетельгейзе и сама — как дементор. Пьет его неспешно, отбирает все принципы и установки, забирает себе душу — по кусочкам, в бескомпромиссное личное пользование. Нагло и без малейших угрызений совести. Но от поцелуя такого дементора отказаться невозможно. И пока все кричат «гол!», он целует ее. Гриффиндорские трибуны взрываются одобрительными криками, никто не смотрит в их сторону, даже Том ничего не замечает, увлеченный игрой. Иногда Юэну нравится целовать ее так — просто касаться губ и останавливаться. В такие моменты забываешь, где находишься, забываешь, кто ты. В такие моменты ты просто дома. Матч дает маленькую передышку. Они довольно неплохо проводят время, а потом после гриффиндорского поражения Бетельгейзе с Томом отправляются утешать Гвинет. Юэн при этом машинально идет за ними следом. Держится на расстоянии в три шага и наблюдает. В последнее время ему спокойнее, когда Бетельгейзе на виду. Особенно после того вечера, когда со стороны слизеринского общежития раздался грохот взрыва. Тогда он подорвался, чуть не перевернув на ходу стол. Снейп выскочил из своего кабинета примерно в то же время, они только переглянулись и побежали. Юэн не сомневался, что это было связано с Бетельгейзе. И молился, чтобы она осталась цела. — Профессор, а вы играли в школьной сборной? — Лесли оборачивается, продолжая идти спиной назад. Юэн смаргивает, возвращаясь мыслями в настоящее время. — Нет. — Я же говорила, — Бетельгейзе усмехается и оборачивается тоже, чтобы улыбнуться ему. — Ну вот, а ведь из вас бы крутой вратарь вышел! — Осторожнее, — Дрейк вовремя прихватывает Лесли, поскользнувшуюся на грязи, за шиворот красной мантии. — Ай, блин, волосы! Билл говорит, ты ему сегодня весь хвост выщипал, хоть мой пощади. — Да ну его, всего-то пару раз дернул. — Смотри, пожалуется тете Молли, нехорошо маленьких обижать. Помнишь кричалку в позапрошлом году, когда ты закрыл его на ночь в сломанном туалете для девочек? — Не будет он никому жаловаться, он нормальный парень, — Дрейк сконфуженно отводит взгляд. — Зачем ты его там закрыл? — Бетельгейзе, как и Юэн, не очень понимает, зачем ему было издеваться над бедным первокурсником, поэтому спрашивает. — Да он наш троюродный брат, тетя Молли просила приглядеть за ним, но Тому в один момент надоело… — Лесли активно жестикулирует, все еще идя задом-наперед, и на сей раз Дрейк мстительно бездействует, когда она все-таки наворачивается, падая в грязь. В общем, суббота для Бетельгейзе проходит довольно весело. Для Юэна… пожалуй, тоже. Ребят почему-то не смущает компания преподавателя, и он начинает подозревать, что как минимум Лесли в курсе их с Бетельгейзе отношений. Его это тоже совсем не смущает. Потом они расходятся: Лесли с Дрейком гуляют дальше, а Бетельгейзе — замерзшая и уставшая — хочет домой. Погреться. И дни потихоньку движутся дальше. Уроки, теплицы, грядки, свитки с проверочными работами. И вечера — со стонами, тугим ртом и задранной юбкой, — в комнате, которая почему-то становится все чище и чище. Бетельгейзе незаметно, пока Юэн не обращает внимания, занятый работой, то пыль сотрет, то плесень в углу зельем от плесени обрызгает. Уборка успокаивает. В один вечер, когда было особенно грустно, она даже помыла окно. Это от Юэна не укрылось, и он почему-то насупился вместо того, чтобы поблагодарить. Она честно пытается откидывать от себя мысли о статье Скитер, но те постоянно настигают. Как и в прошлый раз, спустя неделю после нападения на Розье однокурсники возобновили свои издевки. Теперь слова о Сивом ранят даже сильнее, чем в январе. Бетельгейзе постоянно чувствует себя… грязной. Ей тошно видеть собственное отражение в зеркале. Если бы Юэна не было в школе, она бы точно не справилась. Сбежала бы отсюда, куда угодно, может быть и правда в Дурмстранг, как говорил Малфой. Слушать все это нет никаких сил. И Юэну — она прекрасно же видит все — тоже тяжело. В последние дни перед полнолунием он и вовсе старается всячески избегать ее. Доходит до того, что вечером он под каким-нибудь предлогом вроде забытых вещей уходит обратно в теплицы, оставляя Бетельгейзе у себя в комнате совсем одну. И это даже хуже, чем прятаться ото всех в слизеринской спальне под балдахином. Здесь чувство ненужности и неуместности просто убивает. Чувство собственной неправильности. Она постоянно смотрит на изуродованные шрамами запястья. Желание избавиться от меток буквально сводит с ума и доходит до апогея. Прежняя мысль о том, чтобы срезать большой слой кожи и плоти и дать запястьям зажить естественным путем, кажется невероятно заманчивой. В пятницу поздно вечером Бетельгейзе задумчиво наблюдает за Юэном, который молча что-то пишет. Вспоминает давно сошедшие синяки. Рассматривает его пальцы. — У тебя такие ногти длинные. — М-м? — Он отрывает усталый сонный взгляд от пергамента. В день перед полнолунием его как обычно сильно знобит, и это читается в легкой то и дело пробивающей все тело дрожи. — Ногти. От моих, как ты и говорил, после грядок ничего не осталось, — Бетельгейзе с притворным недовольством переводит взгляд на собственные руки: на самом деле она просто опять все сгрызла. Юэн эту дурную привычку вроде не замечает, и ей совсем не хочется, чтобы заметил. — Хочешь такие же? — Он вяло изображает когтистую лапу и после мрачно добавляет. — Придется стать оборотнем. — У тебя что, растут ногти перед полнолунием? — Ну да, ты разве не читала про пять признаков, по которым можно узнать оборотня? — Мне казалось, я достаточно знаю об оборотнях, так что нет… — Бетельгейзе ошеломленно качает головой. — Вы же как раз это должны проходить по программе, — Юэн смеется. Он вообще впервые за последние три дня смеется. Бетельгейзе счастлива, но в то же время очень хочет сдохнуть. А вместо этого приходится смеяться в ответ, чтобы он ничего не понял. Ей не нравится скрывать от Юэна свои чувства — это равносильно что лгать ему. Но так будет лучше. Наверное… Всю ночь Бетельгейзе никак не может выкинуть из головы его длинные крепкие когти. И это приводит ее к совершенно безумной, но очень навязчивой идее. В субботу Бетельгейзе приходит днем, сразу после обеда. Она знает, что перед полнолунием Юэн ни за что не пойдет в теплицы — он сидит у себя на диване, закутавшись в одеяло. И не очень-то радуется ее приходу. Потому что что-то неуловимое в ее лице и взгляде заставляет его насторожиться. Холодная бёрковская решимость. Юэн достаточно хорошо знает Бетельгейзе, чтобы понимать, что она опять что-то задумала. Но не знает, что на этот раз. Серьезно, вообще никаких идей. Да, он последние дни часто уходил, но это ведь нормально, учитывая его болезнь. Вряд ли дело в этом. Хотя находиться рядом действительно было невыносимо. Юэн знал, что это расстраивает Бетельгейзе, но лучше так, чем если бы он снова наорал на нее, как в прошлый раз. А орать хотелось. Не потому что она в чем-то была виновата. И не потому что раздражала. Просто… Раздражало другое. Росла луна и росла его сраная одержимость. Иссушающая ревность. Даже когда Бетельгейзе гуляла с Лесли и Дрейком, Юэн, хоть и отгонял это от себя, совсем недоброжелательно наблюдал за когтевранцем. Тот крутился исключительно вокруг своей кузины и обращал на Бетельгейзе внимания не больше, чем на землю под ногами — ну, есть и есть, — поэтому Юэну стало немного спокойнее. Самую малость. Потому что Дрейк был мелочью по сравнению с тем, кто оставил на ее руках свои следы. Сивый был на свободе, и что Юэн, что Бетельгейзе, что Дамблдор знали — рано или поздно он придет в школу. Вот только в какое из грядущих полнолуний? В это? В следующее? Когда? Ставить на весь Запретный лес магическое ограждение ради одного человека никто не станет. — Все нормально? — он на всякий случай спрашивает. Может, опять однокурсники что-то устроили? — Нет, — Бетельгейзе отвечает честно и садится на диван рядом, кладя себе на колени ладони, сцепленные замком. Юэн терпеливо ждет, пока она продолжит говорить. — Я тебе противна? Вопрос настолько сбивает с толку, что он даже не сразу находится, что сказать. — Нет, — запоздало качает головой. — Нет, конечно. Нет. Я просто хочу тебя сожрать, чтобы ты никогда не досталась ему. Вот в чем вся проблема. Как Юэн ни пытается держать себя в руках, это желание постоянно сидит в подкорке, вызывая зуд в костях, зубах и челюсти. Он жмурится до темноты в глазах, избегает Бетельгейзе, но, Мерлин, как она может быть ему противна? Глупенькая. Юэн и хотел бы объяснить, что с ним происходит, но страх сковывает горло, а ее запах, заполняющий собой всю глотку, заставляет дуреть. И наполняет рот слюной. — Я опять хотела попросить тебя кое о чем. — Да? Она разворачивает предплечья запястьями вверх, показывая. Белесые шрамы, которые доводят его до звериного бешенства, перед восходом луны кажутся еще ярче и объемнее. Бетельгейзе молчит. Юэн не понимает, но внутри у него все горит. — Так о чем ты хотела попросить? — спрашивает осторожно. — Убери их. — Я не могу, ты же знаешь, шрамы от оборотней… Наконец, доходит. Она поднимается с места, чтобы встать перед ним, кладет одну ладонь себе на запястье, а затем подставляет второе под свободную. У Юэна руки начинают трястись. — Не заставляй меня делать это. — Признай, тебя ведь раздражают все эти слухи, — она тихо шепчет ему на ухо, ластится и буквально толкает за грань. Как с обрыва — руками в спину. Его пальцы сжимаются на ее запястьях против воли и тут же разжимаются. — Прекрати, я не буду. Отпускает, отворачивая лицо, избегает смотреть на нее. Потому что она — дьявол, шепчущий самые глубокие темные желания. Настолько темные, что уже скорее страхи. — Юэн, пожалуйста, — тихая мольба. Каждый раз, когда Бетельгейзе молит о чем-то этим голосом, Юэн превращается в домашнего пса, готового выполнить любую хозяйскую команду. И каждый раз она просит о чем-то причиняющем сильную боль им обоим. — Или я срежу их сама. — Ты с ума сошла? Снова смотрят друг другу в глаза, и Юэн не может понять, то ли она давит на жалость, то ли эта боль действительно настолько невыносима. Наверное, и то, и другое. — Ты ведь должен понимать, каково это, как никто другой… Или нет, — ее лицо искажается. — Твои же шрамы просто шрамы, а не метка на суке. Рот произносит последние слова грубо и с таким отвращением, что у Юэна самого волосы встают на загривке от накатывающей злости. Бетельгейзе знала, что выведет его из себя. Такова видимо природа оборотней: чертовы собственники. Но если она и готова быть чьей-то собственностью, то только его. — Все хорошо, — она целует его в висок, чувствуя, как холодные ладони снова ложатся на ее предплечья. — Просто помоги мне. — Тебе будет больно. — Я хочу этого. Когда ногти впиваются в старые рубцы, с губ на выдохе срывается тихий стон. Юэн твердит себе: ей больно. Но звуки нежного голоса заглушают последние остатки разума. Потому что они горячие — касаются шеи, почти обжигают. И Бетельгейзе могла бы молчать — Мерлин, сколько телесных увечий она выносила молча, — но эта боль делает с ней что-то странное. Потому что, несмотря на наворачивающиеся слезы, чувствует — это почти приятно. Извращенное удовольствие, которое она привыкла получать из боли еще в детстве, когда разбивала коленки или резала пальцы. Она ненавидит Сивого каждой клеточкой тела, боится, сходит с ума от отвращения и осознания себя испорченной, меченой. Но Юэн другой. Юэну стоит запустить в нее пальцы — и Бетельгейзе согласна погибнуть, лишь бы он не убирал руку. Юэну стоит впустить в ее кожу когти — и она действительно превращается в суку с течкой. Чем глубже они, тем острее боль. Она чуть отстраняется от его шеи, чтобы посмотреть — кровь пачкает оба запястья. Но этого недостаточно. — Еще, — просьба-стон. Снова льнет, утыкается лбом в плечо. Когти оставляют короткие глубокие борозды в нежной плоти. Ранят кожу, снимая прежние рубцы. Сдирают. А стон срывается почти на крик — Бетельгейзе вздрагивает и резко отшатывается, потому что запястья жжет точно каленым железом. Потом они оба тяжело дышат, смотря друг на друга. Ее лицо все в слезах. Его — с закушенной до крови губой. Шрамы от оборотня не убрать ни магией, ни временем. Ей нравятся его квадратные ногти. От них останутся совершенно другие шрамы. Бетельгейзе наклоняется к Юэну, забираясь на колени — прямо как в том сне. Гладит колючие щеки (Мерлин, перед полнолунием его щетина тоже растет быстрее, чем обычно), заглядывает в полные сожаления и ужаса серые глаза, сцеловывает кровь с губ. И это дико, неправильно, но о какой правильности речь, если его руки в ее крови? — Нужно наложить повязки, — Юэн прерывает, хочет встать, но это не то, что действительно нужно. — Тише, — Бетельгейзе качает головой и уверенно держится за его плечи, не давая подняться. Раны саднит, но это вызывает только еще больше абсолютно противоестественного возбуждения. У Бетельгейзе тоже есть глубокие темные желания, и она сегодня впервые их осознает.