Зелень

Какой же дядя все-таки навозный жук! Все маломальские червячки совести, напоминавшие о себе в последние дни, разом исчезают, сменяясь бешенством и желанием повыдергивать этому гаду усы. Нет, ну кем надо быть, чтобы подписывать документы исчезающими чернилами? К счастью, на пергаменте остался тонкий след от пера, так что, немного повозившись, получается восстановить витиеватый росчерк. Закончив с этим, Бетельгейзе спешит на завтрак, после чего они с Гвинет успешно минуют Макгонагалл, не заметившую ничего странного в подделанной подписи. — Мы же только на утро, да? — Бетельгейзе чувствует себя немного неуверенно. — Конечно. Вернемся еще до обеда. Гвинет весело улыбается и показывает большой палец. Она понимает, что Бетельгейзе не сможет долго гулять, да и это действительно немного опасно… То есть ни с кем, конечно, в Хогсмиде никогда ничего не случалось. Но это же Бетельгейзе. Она вообще как в Хогвартс приехала, так и пошло-поехало. Сплошные неприятности: то одно, то другое, то третье, то пятое, то десятое. С Бетельгейзе регулярно что-то происходило. Будто над головой висел невидимый Дамоклов меч, периодически падающий, а потом какой-то магической силой возвращающийся на место. Гвинет еще ни разу не встречала настолько невезучих людей с таким фатальным количеством проблем. Но мысли свои вслух предпочитала не высказывать. — Может, стоило взять профессора с собой? — Он еще спит, — Бетельгейзе специально заглянула, прежде чем подняться в Большой зал. Юэн, пользуясь случаем, благополучно отсыпался, и так было даже лучше. Врать ему ну очень не хотелось, а сбежать как-то надо было. — Рассчитываю вернуться раньше, чем он проснется. — Я тут, кстати, все хотела спросить… — Гвинет мнется, прежде чем продолжить, а потом искоса смотрит на бинты, — что с твоими руками? — Просто поранилась. — Слушай, ты ведь не… Бетельгейзе не понимает и ждет продолжения фразы, но Гвинет подавленно замолкает. Конечно, «просто пораниться» обоими запястьями — звучит неубедительно, но почему Гвинет смотрит с такой пронзительной жалостью, от которой хочется спрятаться? — Мерлин. Просто скажи, что нет. — Что — «нет»? Гвинет начинает терять терпение: останавливается с осуждением и негодованием в лице, отчего становится совсем неловко. Бетельгейзе даже представить не может причину такой реакции. — Я тебя не понимаю. Ты можешь просто прямо спросить? — Скажи, что ты не… не пыталась порезать их! О, блин. До Бетельгейзе наконец доходит. Гвинет сурово супит брови и раздувает ноздри так, словно готова устроить ей сейчас же воспитательную трепку. — Если ты спрашиваешь про вены, то их надо резать здесь, — со знанием дела говорит Бетельгейзе и театральным жестом показывает место намного выше по предплечью. — И не поперек, а вдоль. Обычно Гвинет всегда смеется, когда Бетельгейзе так дурачится — «шутит» о темной магии, увечьях, ядах и пытках, — но сейчас она скрещивает руки на груди и раздувает ноздри чуть менее яростно, но все еще сердито. — Ну ты прям успокоила, конечно, да. Ага. Зато смеется Бетельгейзе — над ее сердитой моськой. Мерлин, ну надо же. Гвинет, видимо, решила, что это из-за издевок в школе и вышедших статей. Длинные рукава хоть и скрывали бинты, те все равно то и дело выглядывали. — Нет, я не собиралась… ничего такого. Просто здесь были шрамы от Сивого, — Бетельгейзе отвечает уклончиво, не желая вдаваться в подробности; впрочем, то, что она вообще решила сказать Гвинет о шрамах, уже серьезный шаг. — Я от них избавилась. Хм, убить себя? Об этом она как-то не думала. Теперь, когда конец кажется таким близким, Бетельгейзе слишком ценит жизнь. Она понимает, что начался обратный отсчет. И ей страшно, чудовищно страшно, и не хочется, чтобы все так заканчивалось, но нужно просто смириться. Потому что иначе она будет парализована этим страхом постоянно, а Бетельгейзе ведь собирается прожить каждый час, который ей отведен, в полной мере. С Юэном. С Гвинет. Даже с Томом. Невозможно прятаться вечно, но, допустим, протянуть еще лето — да, она бы очень хотела. В идеале до конца школы. А Сивый пусть бьется о стены дальше и ждет. — Вот оно что, — Гвинет вздыхает, опуская руки. Похоже, теперь она верит. — Все хорошо, — Бетельгейзе бодро улыбается, и в улыбке ее нет ни грамма фальши. — Да и наше змеиное гнездо уже успокоилось. Если бы я захотела убить себя, я бы использовала яд. Или сожжение на худой конец. — Сжечь ведьму? — Гвинет невесело хмыкает. — Романтика же, согласись. Дальше они идут в деревню весело болтая о чем угодно, но только не о Сивом. Хогсмид, к сожалению, не производит сильного впечатления. Здесь приятная атмосфера, разнообразные магазинчики, но… Почему-то магловский Лондон с этими их электрическими гирляндами понравился Бетельгейзе больше. Хотя, как объяснял Юэн, такие лампочки развешивали в основном перед Рождеством, атмосфера там царила куда более волшебная, чем в месте, где маглов не было вообще. Впрочем, внутри магазинов дела обстоят значительно лучше. Они с Гвинет заходят сначала в Сладкое королевство, взяв себе пару сахарных перьев. Сладости Бетельгейзе нравятся, и она даже хочет прихватить что-нибудь в школу, но решает экономить деньги. Вдруг встретится что-то более интересное? Да и платье или мантию посмотреть не мешает. У нее на руках есть кое-какие средства, оставшиеся из того, что выслал дядя в прошлый раз. Потом они переходят в Шапку-невидимку — популярный и довольно дорогой магазин с праздничной одеждой. — С едой нельзя! — Хозяйка — красивая женщина в идеально пошитом по фигуре юбочном костюме — за шкирку выставляет их за дверь вместе с тающими леденцами. И откуда только сила такая и свирепость? Приходится, прерываясь на смех, сначала дожевать перья, а потом предпринять вторую попытку вторжения в магазин. На сей раз их впускают с дружелюбной улыбкой и делают вид, будто сцены пару минут назад и не было. Или хозяйка действительно успела забыть? Судя по постоянно заходящим и выходящим посетителям, магазин пользуется популярностью, не грех начать путаться в многочисленных лицах. Там находятся и другие ученики Хогвартса: не только Гвинет ищет себе наряд на карнавал в последний день. Они перебирают несколько платьев и абсолютно во всех Гвинет почему-то выглядит ужасно неуклюжей. — Мерлиновы портки, я похожа на тролля в пачке. Бетельгейзе изо всех сил старается сохранить серьезное выражение лица. — Давай попробуем что-то другое. — Давай! Это ж ты тут всегда ходишь с иголочки в своих юбочках-сарафанчиках, помоги мне что-нибудь подобрать… Бетельгейзе никогда не задумывалась о том, как «ходит». У нее просто была одежда и все. Половина вещей вообще принадлежали матери, что-то она купила перед поездкой в Хогвартс. Дядя тогда привел ее в магазин мадам Малкин, да там и оставил на пару часов, уйдя в бар — Бетельгейзе сдалась на милость портнихи, которая вдоволь поохала над тощей фигурой и насобирала целый гардероб, «соответствующий аристократическим ожиданиям». Некоторые милые вещи, по правде, нравились и самой Бетельгейзе, особенно мамины, но к большей части одежды она была равнодушна. Что можно посоветовать, если сама не очень-то разбираешься? Ни изящная, ни девчачья одежда Гвинет не подходит. Поэтому Бетельгейзе принимает единственное верное решение: — Могли бы вы подобрать моей подруге что-нибудь праздничное? — она обращается к хозяйке магазина, дождавшись, пока та закончит с очередным покупателем, но не дав взяться за следующего. То ли то, каким тоном Бетельгейзе говорит, то ли ее лицо все же кажется мадам знакомым — что-то так или иначе действует, и хозяйка любезно принимается за поиски. Гвинет недовольно щурится. Когда ей вытаскивают чудесный зеленый костюм с узенькой талией, Гвинет щурится еще недовольнее — потому что не верит, что влезет в такую красоту. А потом — когда влезает и изумленно смотрит на себя в зеркале — вообще захлопывает глаза, увидев ценник. — Не, не пойдет. — Но почему? Очень хорошо ведь… — Бетельгейзе не сразу, но замечает бирку с ценой — опять все упирается в деньги. Не так уж и дорого, но родители Тома не очень богаты, так что карманных денег у Гвинет в обрез. Сами они смотрели в два раза более дешевые варианты. — По кочану, нет и все. — Я могу доплатить. — Ты в меценаты записаться решила? — Гвинет в курсе того, что Бетельгейзе сделала утром для Кэрроу, поэтому ворчит максимально неодобрительно. — Пользуйтесь случаем, пока у меня еще что-то осталось, — дурачась, Бетельгейзе звенит бархатным кошельком с монетками возле ее головы. — Не нужны мне ваши кровавые деньги, миз Бёрк, — Гвинет спокойно раздевается прямо при Бетельгейзе, которая не успевает выйти из кабинки и сконфуженно отворачивается. Она вообще сложно относится к наготе — даже в общежитии Бетельгейзе всегда старается переодеваться под балдахином, чтобы никто не видел, хотя большинство девушек свободно щеголяет друг перед другом в нижнем белье, — а когда думает про то, что сделала на днях с Юэном, хочет накрыть свои глаза ладошками и заверещать от стыда. — Вообще-то состояние Бёрков — это плод многолетних трудов, а не пособничества Тёмному лорду, — вместо этого она все еще не оставляет попыток переубедить подругу. — Ты даже зовешь его так вежливо «тёмным лордом», фу! — …Ну, я же дочь Пожирателя смерти. — Спасите, убивают, — Гвинет прикладывает ладошки ко рту рупором. — Вас никто не услышит, мисс Лесли. Яду? — Эти черные шутки о твоем черном прошлом — просто бесценны. — Ладно, к черту яд, у меня есть идея получше, — Бетельгейзе, набравшись смелости, оборачивается и принимается ее щекотать. — Соглашайся, или я защекочу тебя до смерти! Гвинет хохочет, молит о пощаде и пытается увернуться, но в тесной кабинке деваться некуда. Они вываливаются оттуда чуть ли не на пол под неодобрительный взгляд хозяйки магазина, а Бетельгейзе так весело, что от смеха уже болит горло. И ей даже не стыдно за свое поведение. Мерлин, сбежать в Хогсмид стоило ради этих часов с Гвинет. — Я беру этот костюм, — спешно протягивает деньги хозяйке, не давая Гвинет опомниться. — Эй! — Будешь должна, потом отдашь, — Бетельгейзе пожимает плечами. Она надеется, что такой компромисс устроит Гвинет, и та действительно, пусть и насупившись, все же соглашается, а потом лезет за кошельком, чтобы отдать хоть какую-то часть. Само собой, терять возможность приобрести такой прекрасный костюм — просто кощунство. После этого они идут пить сливочное пиво в Трех метлах, о котором Гвинет прожужжала Бетельгейзе все уши еще в январе. В баре тепло и спокойно. Большая часть столов занята отдыхающими учениками, а миловидная мадам Розмерта сама ловко разносит заказы, даря каждому посетителю свою улыбку. — Миссис Сэлмон сегодня нездоровится, — она щебечет в ответ кому-то, а потом ставит перед девушками два бокала с напитком. — Желаю вам приятно провести время, юные леди. Бокалы доверху наполнены: треть воздушной молочной пены и две трети «пива» цвета ириски. Пахнет безумно вкусно: карамель, корица и сливки. Рот сразу наполняется слюной, а в памяти всплывает воспоминание Юэна о Дырявом котле. Наконец она сама сможет попробовать! — Почему оно называется пивом? — А я не знаю. И кстати, напоминаю, я ненавижу это долбанное «мисс». — Но это правильное обращение к молодой незамужней девушке. Правила этикета есть правила этикета. У Бетельгейзе они прочно вбиты в голову, у Гвинет — нет. Поэтому Гвинет легко использует постепенно входящее в моду универсальное «миз», тогда как у Бетельгейзе язык не поворачивается так коверкать слова. — Какая разница, замужем я или нет? Может, я никогда не выйду замуж. — Тогда ты просто станешь «мадам». — И вообще, я очень люблю свою фамилию и не хочу ее менять. Даже если я выйду замуж, как тогда ко мне обращаться? Миссис Лесли? Но это звучит как если бы я была замужем… за своим отцом! — Боже. Бетельгейзе чуть не давится сливочным пивом — оно ей, кстати, приходится очень по душе, что-то спиртное тут все же есть. А потом прислушивается: из соседнего зала раздается птичий свист. Из любопытства девушки переходят туда, чтобы посмотреть, кто это так распелся. За одним из столов сидит мужчина с большой клеткой, в которой находится с десяток разноцветных птиц. Оранжево-зеленые, бело-голубые, желто-оранжевые — от многообразия разбегаются глаза. — Что это за птички? Я таких раньше не видела. — Это попугаи. Они у маглов популярны. В душе не знаю, что они тут делают. Хозяин птиц усиленно пытается сторговаться со своим собеседником и продать ему хотя бы одну. Доносятся обрывки фраз «да по галлеону бери, за бесценок отдаю». — У маглов? Их заводят как домашних питомцев? — Бетельгейзе потихоньку подходит к клетке — рассмотреть поближе. — Ага. — А что они делают? — Да ничего. Орут, срут. Летают. Один из особо бойких попугаев кидается на прутья и смотрит своими глазками-бусинками в самую душу. Бетельгейзе завороженно наклоняется, и тут птичка разевает клюв: — Бож-же, хр-р-рани Кор-р-ролеву! — она говорит скрипучим, но так похожим на человеческий голосом, что Бетельгейзе приходит в неописуемый восторг. — …Некоторые разговаривают. — Гитлер-р-р капут! — подтверждает птичка. Гвинет хрюкает в кулак. — Я его возьму, — Бетельгейзе уже обращается к хозяину птиц, который сразу переключается на новую возможную покупательницу. — Но куда тебе? В школе разрешены только совы, кошки и жабы, да и сова у тебя уже есть. — Это для Юэна. — Бож-же, хр-р-рани нашу милостивую кор-р-ролеву! Пусть ее победы, щ-щастье и слава длятся до-о-олго! — Попугай явно пытается петь, у него даже получается изобразить какой-никакой мотив. — Бож-же, хр-р-рани кор-р-ролеву! — О Господи. Профессор определенно будет в восторге, — поспешно добавляет Гвинет. На самом деле, Бетельгейзе не уверена, что он будет в восторге, она не уверена даже, что он ее пустит с птицей на порог, но-но… Зато ей попугайчик так нравится. Такой хорошенький и милый, и так старается. И скоро потеплеет, его можно будет оставлять в теплицах… наверное… В общем, она — пока сама не передумала — вручает торговцу обещанный галлеон и хватает попугайчика. Скорее всего, потом будет жалеть и думать, куда это пернатое чудо девать. А пока… Птичья клетка от совы у нее есть, если что, должна подойти. Ох, Юэн точно будет ругаться. Попугайчик дрожит, маленькое горячее тельце умещается на ладони, а крылышки сложены за спиной. — Спрячь его, на улице еще холодно, попугаи не любят холод. Бетельгейзе сует птицу под полы своей мантии и та по-хозяйски забирается куда-то под подмышку — где теплее. Цепкие коготки на лапках позволяют легко передвигаться по одежде. — Ого, какой умный. Наверное, это все-таки какая-нибудь магическая помесь с фвупером или еще кем. Из-под мантии доносится приглушенное «Бож-же, хр-р-рани кор-р-ролеву». — И тебе не хворать. Бетельгейзе чувствует себя безмерно счастливой, хоть и ужасно глупой. Домой она в детстве как-то принесла котенка… От воспоминания сердце неприятно тянет, а попугайчик, будто чувствуя изменения в ритме, карабкается выше. Иголочки коготков ощутимо царапают кожу сквозь рубашку. — Я, наверное, зря его купила. Страх стягивает нутро, вытесняя минутную радость. — Да ладно тебе, если что — пристроим. У меня тетя птиц очень любит, — Гвинет говорит так беспечно, что Бетельгейзе даже не верится, что все может быть вот так просто. — Правда? — Конечно. А бесплатных птиц она любит еще больше. Они уже идут по улице, собираясь возвращаться в Хогвартс — солнце как раз в зените, если повезет, Юэн еще ничего не успеет понять, — как вдруг на дороге появляется пожилая женщина. Та быстро семенит навстречу, и Бетельгейзе сразу почему-то чувствует, что это не просто случайная прохожая. Приходится схватить ничего не заметившую Гвинет за локоть и поспешно свернуть за угол, но преследовательница не отстает. — Стой! Стой! Бетельгейзе не понимает, то ли бежать, то ли и правда остановиться. Может, ничего страшного не случится, если они поговорят? А если бежать, бедная женщина быстро устанет. Вдруг они просто забыли что-то в магазине? Они все-таки тормозят, но после оклика Гвинет тоже напрягается и сразу берется за волшебную палочку. — Ты ее знаешь? — Нет. Женщина, наконец, приближается — в ее вытаращенных белесых глазах ужас и безумие, мелкие зрачки бегают. Она сразу кидается к Бетельгейзе и кричит: — Это все из-за тебя! Из-за тебя! Мой мальчик! Мой бедный мальчик! — Да отстаньте вы от нее, — Гвинет пытается оттащить ее, но женщина хватается за мантию мертвой хваткой. Узелок под шеей начинает немного душить. — Отпустите! — Нет, она заплатит, она заплатит за все, он же ничего ей не сделал, совсем ничего! Бетельгейзе даже не понимает, о ком речь. Ей не столько страшно, сколько… до слез обидно. Она ведь ни в чем не виновата, ничего не сделала, почему эта несчастная женщина кричит на нее? В чьей смерти она ее обвиняет? «Либо ты сама придушишь эту мерзость, либо я буду свежевать его живьем». Котенок был таким хорошеньким и ласковым. Бетельгейзе прятала его от отца почти два дня. Узелок так сильно давит на горло, что приходится потянуть за шнурок, чтобы освободить шею — мантия падает, комкаемая узловатыми старческими руками. Попугай слетает с груди, взмывая вверх, и Бетельгейзе так сильно ему завидует. В голове шумит, женщина срывается на бессвязные рыдания, пока Гвинет пытается ее вразумить и утешить, а Бетельгейзе просто стоит, опустив руки, и смотрит, как маленькая оранжево-зеленая птичка парит, раскинув пестрые крылья. Ей тоже хочется уметь летать. Стать крохотной, легкой, невесомой. Исчезнуть. Скрыться от всех за ржавыми карнизами и прогнившими крышами. И… просто стать свободной. Превратиться в звездную пыль, вернуться к собственным истокам, к началу, раствориться. Она искренне не понимает, что сделала не так. Может, родилась? Сейчас бы больше всего хотелось, чтобы Юэн — как по волшебству — снова оказался рядом. Он ведь всегда приходит в нужный момент. Бетельгейзе оборачивается, но за спиной только пустой переулок. И снег.

***

— Черт возьми, вот вам и Остара, — Гвинет возмущенно смотрит на падающие белые хлопья. К ним только подоспел Том, странную женщину нашла и увела к себе мадам Розмерта, а Бетельгейзе сидела в прострации на каменном основании неработающего фонтана. Гвинет собиралась погулять с Томом, проводив Бетельгейзе в школу, но теперь они все втроем тянут время. Гвинет посвящает Тома в подробности, а Бетельгейзе явно никуда не хочет идти и вообще выглядит странно. — Ну прости, я никак не мог отвязаться от Жозефины! Она до сих пор, наверное, ждет меня у мадам Паддифут... — Ничего не желаю об этом слышать. Короче, Том, тебе ответственное поручение. Они отходят, и Бетельгейзе уже не слышит разговора. Впрочем, тот ей не слишком интересен. Она целиком и полностью погружена в воспоминания, которые усиленно гнала от себя. Долго гнала, а теперь взяла и сдалась им. «На длинном обеденном столе стоит тарелка полная коричнево-красного месива. Белоснежная идеально накрахмаленная скатерть хрустит, стоит только случайно коснуться. — Ешь. — Я не хочу. — Ешь, Исидор говорит, тебе нужно больше мяса. — Папочка… пожалуйста, не надо… — Ну же, ты ведь сама его поймала. Будь хорошей девочкой». Бетельгейзе закрывает глаза, чувствуя, как пульсируют глазные яблоки под тонкими веками. Тошнота подкатывает, тело покачивает из стороны в сторону. Просто подумай о чем-то другом. Представь что-то желтое. Цветы. Кислый лимон. «Желтые цветы горицвета стоят в маленькой вазе на столике. Ей всегда нравились полевые цветы больше, чем пышные садовые розы. Брат иногда приносил что-нибудь, или у нее самой получалось найти во время прогулки, и тогда Бетельгейзе вытаскивала из-под своей кровати спрятанную вазочку. Двадцать один, двадцать два… — Маленькая сучка. … двадцать три… Голому телу холодно, но хлесткие удары ивовых прутьев жгут достаточно сильно, чтобы о холоде думать не приходилось. Бетельгейзе смотрит на букет, и это единственное, что сейчас важно. Она не знает, что другое название горицвета — адонис. Она даже не знает, за что ее наказывают». И до сих пор не знает. Иногда отец, кажется, просто так развлекался. Если он хотел, то находил повод во всем: в слишком бледной коже или зеленых — как у матери — глазах. В лишних фунтах веса. Ему нравилось раздевать ее догола, а потом пороть. А если она начинала плакать, то наказания становились еще жестче. Отец бил уже ногами. В такие моменты Бетельгейзе пыталась прятаться под столом — но тот было слишком легко перевернуть; или кроватью — но под ней было мало места и не получалось сгруппироваться так, чтобы удары не достигали тела. Сначала она, бывало, кричала, и тогда на помощь всякий раз пыталась прийти мама. Кидалась, закрывала ее собой, подставляясь под удары. Мама не могла ни использовать магию, ни напасть, только превращать свое тело в один сплошной живой щит. Слишком боялась. Хорошо, что хотя бы брат большую часть времени проводил в Хогвартсе. Бетельгейзе быстро поняла, что лучше просто давать отцу то, что он хочет. А она… потерпит. «Она лежит под столом, подтянув к себе колени, и мелко трясется. — Адонис, — дядя Исидор заходит в комнату и даже не обращает внимания на нее, — ты не мог бы призвать свою проклятую домовиху? Она совершенно меня не слушается. Вообще-то ужин должен был начаться десять минут назад! Дядю интересует только ужин. — Надо же, мы опоздали. Поднимайся, милая, пора кушать. Отец отряхивает розги, разбитые на волокна». И эти люди — все эти люди, читавшие статью Скитер, — думают, что он был «любящим отцом» и «дорогим мужем»? Думают, что это Бетельгейзе и ее брат — зло? Решают, кто из них — большее? Бетельгейзе привстает, не понимая, почему земля впереди стала белой. Забыв, что начался снегопад. Озирается по сторонам, не узнавая место, в которое недавно пришла. — Эй, ты как? — Гвинет обеспокоенно окликает, а потом в считанные мгновения оказывается рядом. — Гляди, мы попугая твоего поймали. — Что? — Ну, попугая. Он испугался, когда та бабка на тебя набросилась, а потом прилетел обратно. Вот, — Гвинет вытаскивает из-за пазухи своей куртки целую и невредимую птицу, протягивая временной владелице. Попугайчик перепрыгивает на забинтованное запястье. Бетельгейзе — на одно крохотное, но жуткое мгновение — хочется сломать ему шею. Чтобы не мучился. Но наваждение сразу проходит, и она, вздрогнув, вновь прячет попугайчика под мантию. Пытается делать вид, что все в порядке. — Пойдем? — Сейчас, подожди еще немного. И пойдешь. А мы с Томом дружно отхватим люлей, — Гвинет наигранно вздыхает. — Ну, Том, как истинный джентльмен, героически согласился принять основной удар на себя, так что я, возможно, не пострадаю… — Я не понимаю. — А ты обернись. Сказать, что он был злой, блин, это ничего не сказать. Юэн был взбешен и гребаные два часа искал ее по школе, пока не смирился с очевидным — эта идиотка все-таки свалила в сучий Хогсмид и нихрена его не предупредила. Смирившись, но не успокоившись, он еще полчаса очень зло шел в этот самый Хогсмид, а потом еще столь же яростно обходил магазины, пока не столкнулся с Дрейком. Вид у Дрейка был «я к вам с повинной», но не разжалобил ни разу. Ему очень сильно хотелось оттягать кого-нибудь за уши — так, чтоб до пунцового цвета. И вряд ли это должен быть Дрейк или его кузина, но тягать за уши Бетельгейзе он расхотел, как только увидел. И вообще все расхотел. Выглядит Юэн, конечно, все еще всклочено, но злится с каждой минутой все меньше. Потому что она стоит совершенно потерянная и… Это даже не безразличие, а какая-то ужасающая безжизненность. Готовность к наказанию. Пустота. Апатия. Она словно закрылась от всех и всего, ушла глубоко в себя. И Юэну становится жутко. — Это был очень глупый и необдуманный поступок с твоей стороны. Он почему-то решает, что сказать так — правильно. А Бетельгейзе действительно, встрепенувшись, поднимает свои непонимающие зеленые глаза, смотрит на него с недоверием. Каждая линия ее радужки говорит: и это все? все наказание? Да, это все. Абсолютно все. — Пошли домой. Ее рука очень холодная.

***

Юэн толком и не отругал Бетельгейзе, привел к себе, принялся делать какой-то травяной чай. Не говоря ни слова поставил большую кружку на стол, мол, вот, пей. Сел рядом. Она расстегнула мантию, чтобы выпустить скребущего коготками попугайчика на волю, а Юэн оторопело застыл, глядя на это безобразие. — Это… что? — Это твой новый сосед, — Бетельгейзе улыбается, но как-то странно. — Не понял. — Он будет жить тут. Неестественно так. — Бож-же, хр-р-рани Кор-р-ролеву! — Птичка шагает по столу, и Юэн, не решив пока, как к этому относиться, подталкивает к ней пальцем маленький кусочек хлеба. Птиц — Юэн почему-то решил, что это самец — принимается трапезничать. Во взгляде Бетельгейзе появляется робкий восторг. — Я как-то не планировал заводить домашних питомцев… И сразу гаснет. Юэн не понимает, в чем дело, но Бог с ним с этим попугаем, если он ей так нужен. — А дальше британский гимн он знает? Бетельгейзе неуверенно кивает в ответ на его шутливый вопрос. Разговор не клеится от слова совсем. — Что это? — Она отпивает чая, пытаясь по вкусу определить, что пьет, и морщится. — Адонис весенний. — Горицвет? — Горицвет. Бетельгейзе начинает тихо смеяться, но что тут смешного? Юэн не знает, и смех ее… тоже странный. Чувство беспокойства усиливается. — В чем дело? — Сегодня же Остара, — она вдыхает запах трав из своей кружки и выглядит уже немного лучше, — для многих это праздник Адониса. Разве ты не поэтому его заварил? И при этом врет, не поведя бровью. Убедительно, красиво, находчиво. Юэн позволяет ей думать, что поверил. — Нет, я не знал про Адониса. Это успокоительное, — он скрещивает руки на груди, откидываясь на спинку стула. — И хорошее сердечное. Мне не понравился твой пульс. Ждет. — Спасибо, — она так хорошо притворяется, что впору завидовать. Юэн умеет скрывать эмоции, но нет-нет да что-то проскальзывает. Бетельгейзе же выдают только слишком большие зрачки. На свет они не реагируют. — Ты расскажешь мне, что произошло? — А что произошло? — Том сказал, на тебя напала какая-то старуха. — А, это. Какая-то больная женщина. Сказала, что я заплачу за все. Мне показалось, у нее умер сын, и она почему-то считает, что я виновата. — Мать Сэлмона, — Юэн вздыхает. Ну, разумеется. Это же надо быть гением, чтобы выйти из Хогвартса почти сразу после статьи о нападении на людей по, возможно, твоему приказу. Она вообще хоть подумала, как все это выглядит после статьи Скитер?! Мать погибшего как раз жила в Хогсмиде и работала в Трех метлах. Но вот, что странно — как миссис Сэлмон узнала Бетельгейзе? В ежедневном пророке была только детская фотография. Такое чувство, что кто-то знал, что Бетельгейзе будет в Хогсмиде. — Ты их знаешь? — Она отвлекает его от размышлений. — Немного, Сэлмон работал в Министерстве магии и должен был вместе с женой свидетельствовать против Яксли. — Ах, да, про это писали. Но разве для Яксли не слишком рискованно вот так открыто убивать свидетелей? В ее словах есть смысл. Как-то все запутано выходит. — Не знаю. Никто не докажет, что он причастен. Сивый сбежал, действует хаотично. Напал на министерских работников, причем даже не полукровок. И на миссис Розье. Если приказ о Сэлмонах был от Яксли, то пока Сивого не поймают, это не доказать. — Я могу пойти вечером с Гвинет и Томом гулять? — Бетельгейзе легко перескакивает с темы на тему, будто разговор о Яксли ее совершенно не волнует. Юэна подмывает сказать: черта с два, ты наказана. Но вместо этого: — Твое право. И легкое якобы-равнодушное подергивание плечом. А потом: — Пусть Снейп сам за тебя отвечает. Таких наказаний к Бетельгейзе раньше не применяли, и как реагировать она не понимает. Юэн выглядит… возмущенно. Но не запрещает ведь. Должна ли она пойти или нет? Допивает настой: от него и правда накатывает сильная сонливость. А потом встает — осторожно, будто пол под ногами сплошной скользкий лед — чтобы пойти. К нему. Обнять, притянув головой к груди. Вспомнить, что это Юэн, милый и хороший, который не любит причинять людям боль. Ненавидящий себя, когда все-таки причиняет. И Бетельгейзе так бесконечно сильно нуждается в нем и любит, что буквально теряет себя, если его нет рядом. — Может быть, ты пойдешь со мной? — Я не могу, ты же знаешь. Она кивает. Конечно, знает. Спросила-то скорее просто из прихоти. Неожиданно попугайчик принимается распеваться. Британский гимн маглов Бетельгейзе не знаком, но начинает нравиться и кажется милым. Как и, с недавних пор, все, что связано с маглами. Будто каждая деталь немагического мира незримо роднит с Юэном. Ей очень нравятся магловские стихи, которыми исписаны светлые страницы самой любимой книги. Нравятся рассказы о кладбищах, о селах и прудах. По вечерам Бетельгейзе нередко спрашивала у Юэна, что не понимала — про Коломбину или Пьеро, про канатную плясунью и китайский зонтик. Он пытался объяснить, как мог, и она слушала с интересом, представляла то, чего никогда не видела. Отец с детства прививал ей ненависть ко всему связанному с маглами и грязнокровками, но ненависть, как оказалось, не привилась. Скорее наоборот. Бетельгейзе усмехается, целуя каштановый висок. Юэн прижимает ее за талию к себе и молчит — его спокойное дыхание так хорошо согревает. Вот тебе, отец, прекрасный избранник. И сияющая крепкая ненависть. К тебе.

***

Гулять Бетельгейзе все-таки пошла. Не столько потому что хотелось, сколько потому что Том пообещал познакомить с Жозефиной. Этим же утром вышла обещанная статья о прошедших весенних матчах — и о матче Когтевран-Слизерин, и о матче Гриффиндор-Пуффендуй. Журналистка рассказала о каждой команде отдельно и о школьном чемпионате в целом. Как и ожидали Том с Гвинет, Жозефина посвятила Тому несколько отдельных абзацев, в которых делала акцент на нем, как на самом сильном — по мнению Паддлмир Юнайтед — игроке нынешних команд Хогвартса. Статья-репортаж получилась отличная, красочная и без какой-либо грязи, так что Бетельгейзе была полна решимости рассказать все, что будет нужно. Оформители карнавала постарались на славу: устроили настоящее празднество с соблюдением традиций древнего праздника — студенты большой процессией сходили с факелами в Хогсмид и обратно, потом смеялись, водя хороводы у костра, кидались друг в друга расписными яйцами (ладно, последнее было не слишком-то учтиво по отношению к традициям). Кто-то наколдовал разноцветных кроликов, и они скакали по всей поляне, появляясь то тут, то там. Бетельгейзе почти не участвовала, предпочитая наблюдать со стороны. Луна над головой все еще большая и яркая, но теперь, смотря на нее, Бетельгейзе улыбается. Теперь луна ей нравится. Гвинет с Томом беснуются вместе со всеми, но в то же время держатся особняком. Бетельгейзе приятно наблюдать, как они дурачатся, но на этом празднике жизни она ощущает себя чужой. Жозефина заканчивает записи о карнавале — видимо планирует написать заметку и об этом — поэтому сидит неподалеку на поваленном дереве. Том пообещал, что чуть позже приведет Бетельгейзе к ней. Бетельгейзе, в общем-то, и сама может подойти, но что-то останавливает. Она опять тянет время. Издалека следит, морально готовится, а в груди холодеет. Журналисты всегда лезут не в свое дело, поэтому ассоциации вызывают не самые приятные, да и от мыслей о том, чтобы вот так рассказать кому-то вслух про свое детство, сильно колотит. — Потанцуем? — Через полчаса Том подходит. По всей окрестности разносится музыка, а многие, закончив с хороводами, разбиваются на пары, поэтому наблюдать за ними становится особенно тоскливо. — Смеешься? — Бетельгейзе фыркает, зная, что Том предлагает не всерьез. — Да. Ну, с другой стороны: ни ты не можешь потанцевать с тем, с кем хочешь, ни я. — Нет уж, спасибо, к тому же тебе, кроме твоих тараканов, ничего не мешает. Так что лучше пригласи Гвинет, — она многозначительно хлопает его по спине, вызывая недовольный взгляд. Гвинет тем временем болтает с несколькими гриффиндорцами — она предпочла на время присоединиться к ребятам из своей команды. — Она такая красивая сегодня. — Пошли уже, — Том кивает в сторону Жозефины, и Бетельгейзе идет. Вокруг множество смеющихся и веселящихся молодых людей, тепло от костров и запах весны в воздухе. Будто и не было утром того нелепого снегопада. — Жози, смотри, кого я тебе привел, — Том начинает сходу, сияя белозубой улыбкой. Бетельгейзе улыбается тоже, но она не уверена, что это получается настолько же естественно. — Мисс Бёрк, — журналистка вспархивает с места, глаза у нее загораются, а руки возбужденно вцепляются в блокнот. Ну еще бы, такой материал пришел — сам, на своих двоих. — Я Жозефина Мактир, впрочем, вы и так это уже знаете. Ну и наделали же вы недавно шуму! Жозефина протягивает руку, и Бетельгейзе неловко ее пожимает. Опыта рукопожатий она не имеет. — Приятно познакомиться, мисс Мактир. — Ой, можете звать меня просто Жозефиной, — Жозефина мило поднимает плечики, дружелюбно улыбается. Она вся такая воздушная, утонченная и женственная, что Бетельгейзе резко чувствует себя на ее фоне «троллем в пачке» (утреннее высказывание Гвинет прочно засело в голове). Единственное, что Бетельгейзе ужасает — тяжелый мускусный парфюм. Вот уж кто действительно сильно пахнет! Наверное, находиться с ней рядом в помещении то еще испытание — неужели Тому это нравится? — В таком случае, и вы зовите меня по имени, — так или иначе, в остальном журналистка ей импонирует. — Давайте сядем, — Жозефина приглашает сесть на все то же дерево, добродушно поделившись местом на расстеленном сверху пледе. — Неужели вы и правда готовы дать мне интервью? Я слышала, что вы много лет отказывались. — Я была несовершеннолетней. — И тем не менее… Бетельгейзе вздыхает. — Красиво здесь сегодня. — Да, праздник чудесный. А вы не замерзли? — Жозефина с легким удивлением смотрит на черное платье. — Нет, у меня теплый плащ. В общем-то, внешнего холода Бетельгейзе не чувствует, да и слизеринские чары неплохо помогают, несмотря на легкую одежду. Холодно только внутри. Она сама не знает, почему все-таки надела это платье, а не ограничилась тем, в чем была на чемпионате с дядей. Наверное, из-за настроения. — Вы готовы поговорить со мной сейчас или лучше назначим какой-нибудь другой день? — Лучше сейчас, — обнимает себя за плечи, пытаясь унять дрожь. — В другой день я могу передумать. — Вы точно не замерзли? — Это просто от волнения. — Тогда начнем.

***

Юэн не мог ее не отпустить, когда Бетельгейзе объяснила про интервью. И не мог спокойно сидеть ни в школе, ни в теплицах. Невозможность быть рядом раздражала, но он и так слишком много светился с ней в последнее время. Взять хотя бы матчи по квиддичу: мадам Помфри до сих пор поглядывала на него с подозрением. А Снейп вообще давно был в курсе. Можно было использовать дезиллюминационное заклинание, но это, черт возьми, просто жутко — будто он ее преследует. Да и кто-нибудь мог заметить, ведь из-за преломления света порой видны очертания силуэта. Поэтому Юэн походил по окрестностям, понаблюдал издалека — преподавателей на карнавале не было, всем процессом управляли старосты школы, — и вернулся в теплицы: всяк лучше поработать, продуктивно потратив время, чем сидеть и смотреть на соблазнительный буфет. Он обещал себе сегодня не пить. Юэн вообще в последнее время все реже и реже прикладывался к бутылке. Флакон somnium tenebris тоже лежал в ящике не тронутым. Юэн смотрит на горицвет, растущий возле теплиц, вспоминая странный смех Бетельгейзе. Для цветения рановато, но кое-где на перистых кустиках собираются первые бутоны. Ему все еще тревожно, и не только потому что она сейчас где-то там, недалеко от Запретного леса, без присмотра. С Бетельгейзе что-то происходит, и главная опасность отнюдь не снаружи. Вспоминает, как она просила себя поранить. Он плохо соображал тогда из-за полнолуния, но нельзя оправдываться, потому что… Это точно было неправильным решением «проблемы». И ее запах, ее кровь, ее хрупкое сладкое тело — Юэн был пленен, окончательно и бесповоротно, зациклен и потерян для всех. Насовсем. Слава Богу, полнолуние прошло, и смертельная жажда отступила. Он много думает о том, что сделал. И о том, что сделала она. Бетельгейзе отмалчивается, но ей явно становится хуже. В глубине души, Юэн надеется, что, может, хоть после карнавала она немного повеселеет. Однако, когда Бетельгейзе через пару часов приходит в теплицы, он понимает, что о веселье там и речи не было. — Как все прошло? — Нормально, — она улыбается, но выглядит при этом такой же грустной, как в ноябре, когда они только стали проводить совместные вечера в теплицах. — Смотри, что я… раздобыла. Бетельгейзе ставит на стол небольшое волшебное радио в потертом деревянном корпусе. — Раздобыла? — Одолжила на время. — Мерлин, ты у кого-то стянула радио? Она в ответ на его смешок слегка хмурится и трет подбородок. — Мне оно нужнее. Юэн смеется, снимая с рук рабочие перчатки. Бетельгейзе уже колдует над радио и сидит на столе — прямо как частенько делает он. — Я дала интервью, не знаю, что из этого выйдет, но… Мне стало легче, наверное. Незаметно что-то. Еще это черное платье — Юэн мельком помнит его с того раза, когда собирал ее вещи по всей территории. Тогда он не придал особого значения, но теперь может получше рассмотреть. Черный креп, черный кружевной воротник стойка — оно настолько темное, что, кажется, поглощает весь свет, а кожа от того на контрасте выглядит меловой. — Как ты вообще попала в Хогсмид? Там же нужно разрешение. — Дядя подписал на матче. Правда его подпись исчезла… Юэн пропускает мимо ушей ее возмущенный рассказ о подделывании подписи, крепко задумавшись. Выходит, этот говнюк вполне мог предугадать, что она сегодня пойдет в Хогсмид — про предстоящее празднование Остары жужжала вся школа и сам Хогсмид в том числе. Но зачем Бёрку предупреждать миссис Сэлмон? Ради психологического давления? Вполне. Бетельгейзе будто хотят причинить еще больше боли. Результат Юэна сильно нервирует. Из радио после длительной настройки начинает шуршать тихая музыка без слов. — Потанцуешь со мной? — Бетельгейзе спрашивает внезапно, и это последнее, что Юэн может себе представить сейчас. — Но я не умею… — Он все еще погружен в свои подозрения и как-то совсем не настроен на танцы. Абсолютно все вечеринки, какие были на его веку, проходили одинаково: Юэн либо стоял в сторонке, либо сидел. Самым большим максимумом было, напившись до состояния, когда считаешь себя на все способным, немного подергать руками-ногами с кем-то в компании. На следующий день хотелось никогда больше не выходить из комнаты. Ладно-ладно, может, на самом деле это было не так уж плохо, но Юэн все равно казался себе ужасно неуклюжим. — Я — умею. Это легко, — Бетельгейзе, не обращая внимания на его протест, подходит. — Но… — Юэн не представляет, как отмазаться, и чувствует себя чертовски неловко. И неловким. И вообще. — Я же не кадриль от тебя требую, — она, заметив замешательство и растерянность, широко улыбается. Вроде искренне. — Нет, посмотрите, она еще и смеется надо мной. И Юэн уже, в общем-то, согласен на все, лишь бы она и дальше могла так улыбаться. — Ну Юэн, ну пожалуйста, — холодная рука касается оголенной кожи шеи и опускается на плечо, а другая ищет грязную левую ладонь. Несмотря на перчатки, руки у него все равно в земле. От этого тоже немного неловко — потому что она вся такая красивая, аккуратная, белорукая. Грязь и чистота — как вся суть их двоих. Вот только Бетельгейзе себя чистой не чувствует совсем. — Ладно, я готов попробовать, — он слегка сжимает ее ладонь, вложенную в его. Вторая рука на талии: хотя бы как держать девушку в танце Юэн в курсе. Кажется. Может надо на лопатку? Или так уже вальс танцуют? Мерлин. Юэн надеется, что если он сделает что-то неправильно, Бетельгейзе просто скажет прямо. Она смотрит снизу вверх, уголки губ чуть подняты, а взгляд впервые за день по-настоящему теплеет. Делает шаг назад: сначала одной ногой, потом другой. Юэн напряженно наблюдает, пытаясь запомнить. — А потом наоборот, — она возвращается, шагая вперед. — Я уже запутался. — Попробуй, — Бетельгейзе снова смеется, и он пробует, страшно боясь наступить на хрупкую ножку своей лапищей двенадцатого размера . Лаковые туфельки, синие венки, ремешок врезается в нежную кожу. Шаг. Шаг. Шаг. Он любит каждую ее частичку — от кончиков волос до этих прекрасных крохотных стоп. Так безнадежно, бессмысленно, неизбежно. Юэн не хочет признавать это, потому что любовь скоротечна, и потом им обоим будет больно. Но больно будет в любом случае: признавай или не признавай, а он уже. — Знаешь… — Что? Танцевать с ней на удивление получается. Юэн хорошо чувствует ритм и подстраивается — ему всегда легко давалось заучивать последовательности движений. Правда, раньше это были боевые заклинания. — Нет, ничего. — И все-таки? — Он надеется, что Бетельгейзе расскажет о том, что гнетет. Хочет узнать, какие мысли съедают ее изнутри. Что она прячет. Это нечестно, потому что в свою голову он ее пустил, — они до сих пор по вечерам продолжают практиковаться в легилименции (к счастью, теперь Юэн уже может контролировать процесс без вреда для Бетельгейзе, так что про оборотня она так и не в курсе), — а сам не знает абсолютно ничего. — Просто хотела сказать, что рада быть здесь, — она говорит то, что опять сбивает с толку. — Разве на карнавале сейчас не веселее, чем тут? — Я не об этом. Хотя и об этом тоже, — Бетельгейзе чуть крепче стискивает его руку. — Я рада, что приехала в Хогвартс. И что ты тоже здесь. «Здесь» для нее равносильно «рядом с тобой». Неважно, где. Но Бетельгейзе не заканчивает мысль, решая оставить ее при себе. Только ласковая улыбка — вместо всех объяснений. — Иногда думаю, что если бы моя жизнь подошла к концу, я бы… ушла без сожалений. Пусть недолго, но здесь я провела много счастливых дней. — Что за мрачные мысли? Не стоило дарить тебе тот сборник. Бетельгейзе весело фыркает. И замолкает. Она не говорит ничего больше, просто танцует, умиротворенно прикрывая глаза. Мелодия ей, похоже, действительно очень нравится. Юэн впервые задумывается о том, почему не приобрел радио раньше, он ведь и сам любит музыку. — Ты ведь что-то скрываешь. — Скрываю? Только если степень своих чувств к тебе. Раз уж она отшучивается о чувствах, дело совсем плохо. В прошлый раз, когда Бетельгейзе так перевела тему, все закончилось ее рыданиями и поцелуями на слизеринском диване. — Я не могу заставить тебя рассказать, но, надеюсь, ты сделаешь это, когда придет время. Они смотрят друг другу в глаза — слишком серьезно, без попытки спрятать эмоции. — Пообещай, что не будешь читать мое интервью, — Бетельгейзе первой отводит взгляд, снова заставляя Юэна нахмуриться. — Почему? — …По кочану. Слышать такие слова от истинной аристократки (сказанные с величественной осанкой, вздернутым носом и королевским тоном) ну очень непривычно, тем более в такой момент. Но обстановку это немного разряжает. — От кого ты уже успела нахвататься? — От Гвинет. Ах, ну да, от кого же еще. Продолжают танцевать. Тем не менее напряжение остается. Иногда Юэн смотрит на Бетельгейзе и вспоминает свою мать. Смерть всегда стояла за ее спиной, двойником дублируя каждое движение. Темными крыльями укрывая плечи и бросая тень на лицо, которое он теперь никак не может вспомнить. — Тебе не идет это платье. — Что? Бетельгейзе заметно расстраивается, и Юэну сразу становится стыдно. Блин, надо же головой думать, прежде чем говорить. Ну почему он такой идиот? Останавливаются. — Я имел в виду, что… — Юэн старательно пытается подобрать слова, чтобы объяснить, — оно ведь траурное. — Как ты понял? — Бетельгейзе опускает голову, смотря на их обувь. — Ты в нем очень… — он в жизни не говорил ничего подобного, поэтому слова звучат еще более неуклюже, чем первые попытки танцевать, — печальная. — Я надевала его на похороны брата. Даже странно, что спустя два года оно все еще мне как раз, — так меланхолично и нежно. Аж зубы сводит. Радио тихо мурлыкает, а они все стоят, и Юэн всей душой жалеет, что заговорил об этом. — Ты очень красива, но тебе не идет так много черного, — убирает руку с ее талии, чтобы погладить холодную щеку. Она, как всегда, прижимается крепче, поднимая лицо. Он обычно делает так же. — А что мне идет? — Красное, — Юэн размышляет, — зеленое. Белое. Бетельгейзе смотрит очень задумчиво, склоняет голову, и Юэн совершенно не понимает причину этого взгляда. Он настолько хорошо выучил язык ее тела и жестов за эти несчастные несколько месяцев, поэтому теперь недоумевает, что такого сказал. Но что-то явно сказал. — Тебе все-таки нужно было стать художником, — Бетельгейзе усмехается после недолгой паузы, и Юэн с облегчением решает, что можно расслабиться. — Без одежды тебе тоже хорошо. — Так вот к чему все это, — она изображает притворное возмущение. — Тебе лишь бы меня раздеть. — Ничего не могу с собой поделать. А он правда ничего не может с собой поделать. Совсем. Все эти чувства стали окончательно бесконтрольными. Они горят под кожей, забирают кислород из легких. Ежеминутно. Танец превращается в объятия.