***
Они по очереди уходят в подземелья: сначала Бетельгейзе, потом Юэн. Он нагоняет ее уже на лестнице. Внезапное предложение Моргана не радует, хотя с другой стороны, может быть Юэн вовсе и не захотел бы ехать с ней? Бетельгейзе вообще почему-то чувствует себя ужасно неуверенно и даже уязвленно. Ей до сих пор кажется, что она какая-то… неправильная. Нездоровая. И разговор тот вышел ужасно неловким. А еще он сказал, что жалеет — Бетельгейзе, конечно, понимает, что это, скорее всего, было о легилименции, но ей действительно не по себе. — Ты сможешь поговорить с мистером Морганом? — спрашивает осторожно, не желая навязываться, но в то же время сразу давая понять, что хочет отправиться в больницу отнюдь не с мракоборцем. Не с тем. — Да, попробую. А зачем ты сказала, что тебе нужно домой? Юэн не ждет подвоха, он вообще спрашивает без задней мысли, но Бетельгейзе меняется в лице, смятенно опуская взгляд. У нее в планах есть еще одна плохая идея, но посвящать Юэна в нее пока что не хочется совершенно. — Думала погулять немного. Я ведь нигде почти не бывала, — поэтому отвечает уклончиво. Юэн улыбается понимающе и кивает. Бетельгейзе намерена посетить одно определенное место, и если бы он знал, какое, то вряд ли бы так улыбался. — Можно будет остановиться на пару дней в Дырявом котле. — Хорошо, я договорюсь с Морганом. Он ласково гладит ее по волосам и уже не выглядит таким растерянным, как часом ранее. Но Бетельгейзе все равно неловко. Она хорошо осознавала, что делала и зачем, однако справиться с собственным стыдом после ей оказалось сложнее, чем ему. А вот Юэн уже все переварил, перестал переживать и теперь в приподнятом настроении идет в небольшую комнату, выделенную мракоборцам, чтобы поговорить с их временным начальником. Ему и самому очень хочется сводить Бетельгейзе куда-нибудь: погулять по городу, показать тот же Косой переулок — чтобы доказать прошлому себе, что вот, он может гулять. С ней. Там. И чтобы она, никуда не торопясь, могла увидеть все то, что видит в Лондоне каждый волшебник. Это будет здорово. И ей определенно надо развеяться после всех событий последних месяцев. Морган сидит один. Комната небольшая, с четырьмя койками, разделенными прикроватными тумбами, да минимумом самой необходимой мебели. Все строго. У мракоборцев всегда так: чем меньше вещей, тем проще. Остальные парни, со слов Моргана, «курят на улице и играют во взрывающиеся карты». — Ты чего пришел-то? — Да я просто… — Вообще, я и сам собирался с тобой поговорить, — Морган вытаскивает бутылку огневиски и ставит на стол. Юэн смотрит на алкоголь сосредоточенно. Черт, да он ведь месяц уже не притрагивался к спиртному. Или, стоп, даже больше! Он и не заметил, как пролетело столько времени, и не понял, почему так вышло. Но, наверное, немного огневиски не повредит. Хотя завтра башка трещать будет втрое сильнее… Ладно, от одного стаканчика ничего не должно случиться. — Так о чем ты хотел поговорить? — Юэн, в принципе, и сам догадывается. — Ну, я вот вызвался Бёрк в больницу сопровождать, да? — Да. — А ты бы мог ее потом оттуда забрать? — Морган разливает оранжевый напиток. От стакана сразу в нос ударяет острый перечный запах. — Зачем? — Юэн ловко изображает непонимание. — Это… ну… У меня дела. Вечно непотопляемый Морган так смущается и запинается, что Юэн выпивает огневиски почти залпом, лишь бы не выдать себя. Задеть его не хочется. — Ладно. Потом они какое-то время пьют, погруженные каждый в свои мысли. Тишину нарушает Морган, когда бутылка пустеет на две трети. — Это самое. Послушай, кхм, — он откашливается и делает глубокий вдох, чтобы продолжить, — «как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой»… — Э-э-э, чего? — Юэн чуть не давится, смотря на Моргана во все глаза. Это уже что-то из ряда вон выходящее. Галлюцинация, блин. — Да тихо ты, не перебивай. Так вот, полный тягостною думой, над старинными томами я склонялся в полусне… — тот, свирепо нахмурив брови, отчаянно продолжает декламировать какое-то мрачное стихотворение. — Морган, с каких пор тебя на стихи потянуло? — Совсем плохо? — Совсем. Они переглядываются, и Морган подливает еще огневиски обоим. — Кхм. — Я удивлен. — Кто бы говорил, — Морган опрокидывает в себя содержимое стакана, часть остается на пышных усах. — Ты ж сам тогда искал сборник стихов, я помню! — Но я-то в подарок. Мракоборец, досадливо крякнув, наливает себе еще, но не пьет. Просто сидит, смотря пьяным взглядом в стену. — …Просто, знаешь, она такая вся утонченная. А я, ну… такой. Вот, — он тычет себя пальцем в грудь, покачиваясь. — Даже у ее домовихи словарный запас больше. У виски Огдена самый высокий градус, а они его даже не разбавляют, так что по голове алкоголь ударяет сильно. Юэн тоже чувствует опьянение — блаженное и расслабляющее. И в то же время ему становится как-то… печально, что ли. Особенно, когда Морган выдает: — Мне достаточно, когда она просто смотрит этими своими зелеными глазищами и улыбается. И все. — Понимаю, — поэтому Юэн отвечает совершенно честно, не заботясь уже о том, что говорит и кому. Он действительно понимает — ему тоже достаточно, если Бетельгейзе просто рядом. Сидит с ним по вечерам, смотрит на него. И все остальное как-то сразу отходит на второй план: проблемы, беспокойство, страхи. Хотя причин для беспокойства обычно масса. Включая те, которые создает она сама. Когда огневиски в конец развязывает язык, Юэн вообще ставит пустой стакан на стол, назидательно поднимая палец. — Берегись, женщины Бёрков — опасные создания, — он многозначительно вздыхает. — Сначала ты думаешь, что это милая девочка, влюбляешься, а потом она режет людей Сектумсемпрой. И всю жизнь твою переворачивает с ног на голову. До Юэна то, что он ляпнул, доходит слишком поздно. Морган, несмотря на глубокое опьянение, смотрит цепким суровым взглядом и совершенно точно не забудет этот разговор. — Ты с ней хоть не?.. — с угрозой спрашивает он. На мгновение кажется, что Морган сейчас ему вмажет, если сказать правду. Поэтому Юэн молчит, накрывая нижнюю половину лица ладонью и виновато закусывая губу. — Ну, блин, Форни, школа же, дети. Она ж девочка еще совсем. Я был о тебе лучшего мнения! — Я сам был о себе лучшего мнения. Вот уж точно. Мог ли Юэн в прошлом году представить, что начнет встречаться с собственной ученицей, да еще и так? Он по-прежнему испытывает угрызения совести, и меньше они не становятся, только наоборот. Он ее еще и, походу, ликантропией заразил. Пусть в легкой форме — обращения Бетельгейзе не грозят, — но все же. Наверняка все из-за тех шрамов. А дальше что будет? Морган нервно выливает себе остатки огневиски как раз в тот момент, когда в дверь стучат. — Кто там? — сварливо отзывается усатый мракоборец и указывает волшебной палочкой на дверь, чтобы та открылась. Внутрь входит Снейп, с отвращением морща нос. — Свинья грязи везде найдет? — Первым делом он обращает свое внимание на пьяного Юэна. — Ты что, ревнуешь? — тот парирует с легкостью, чего в трезвом виде делать не рискнул бы. — С такими шутками тебе прямая дорога в цирк. — Сдаюсь-сдаюсь, — Юэн в притворно-примирительном жесте поднимает руки. — Только перестань демонстрировать свое интеллектуальное превосходство. — Сдаешься? Мы еще даже не начинали, — Снейп фыркает и переключается на Моргана, который косыми глазами заглядывает в горлышко совершенно пустой бутылки. — Мистер Морган, профессор Дамблдор просил меня передать вам кое-что, — в тоне Снейпа уровень яда, презрительности и насмешки зашкаливает, но Морган будто не замечает. — И? — Он напоминает: вы должны завтра усилить школьную охрану и с особенной тщательностью дежурить ночью. Надеюсь, вы будете в состоянии это сделать. Взмахнув своей черной мантией в развороте, Снейп эффектно удаляется. — Вот петух, — мрачно заключает Морган. — Как Дамблдор только терпит его, а? Дерьмо. Юэн молча пожимает плечами. Он успел слишком привыкнуть к Снейпу, чтобы перетирать ему кости за спиной, и прекрасно помнит, почему тот относится к Моргану с такой неприязнью. Да и не так Снейп плох, как хочет казаться: за редкими пьяно-приятельскими разговорами Юэн успел заметить, что он вполне искренне беспокоится за своих учеников. — Да и нахрен эта охрана? На школе такие бешеные чары, никакой оборотень не сунется к Бёрк прямо в Хогвартс, — Морган огорченно откидывается в кресле и неодобрительно косится в сторону Юэна. — Ну, кроме тебя. Морган немало дел имел с оборотнями, поэтому, конечно, прекрасно знал о его болезни, хотя в отделе для большинства мракоборцев это оставалось тайной. Всех бедняг, которых во время войны так или иначе зацепила ликантропия, министерство защищало, но по факту все, что оно могло дать — пособие да, нарушая собственные правила, некоторую конфиденциальность. Никто не заносил пострадавших мракоборцев в общий реестр оборотней. Юэн обреченно вздыхает. Ну, спасибо, Морган, что в очередной раз напомнил о парочке причин, по которым какие-либо отношения с Бетельгейзе даже в мечтах существовать не должны. Их общую тягу к саморазрушению записывать надо? Когда настает время собираться, Юэн нервничает. В конце концов, он все еще пьяный, а она, наверное, все еще сидит у него. И… Показываться Бетельгейзе пьяным Юэну почему-то стыдно, хоть и не впервой. Поэтому к себе он не идет. А зря. Бетельгейзе ждала час. Два. Четыре. В полночь она все-таки ушла в слизеринское общежитие, забрав попугая. Птица, получив раздолье, кружила по большой гостиной и изгадила все подоконники, но Бетельгейзе было все равно: ее успокаивали звуки хоть чего-то живого в пустом зале. Холодный тусклый свет сочился из мутных стекол, огонь в камине изредка потрескивал. Она лежала на своем диване, свернувшись клубочком, и думала. Нет, плакать Бетельгейзе, конечно, не собиралась. Еще чего. И ей даже не хотелось. Наверное. Но на самом деле чем дальше, тем ужаснее она себя чувствовала. И совсем не потому что ходить было больно — болели колени, шея, живот, и вообще все, — а потому что ее давило чертово сожаление и вылезшие из всех углов страхи. Он точно считает ее ненормальной. Бетельгейзе пыталась убедить себя, что зря переживает, но отсутствие Юэна убеждало в обратном. Она же не знала, что он просто напился и стеснялся показаться ей на глаза. Поэтому грустно смотрела в огонь. Воздух вибрировал от пламени и, если прищуриться, получалось заметить его движение. Создавалось впечатление, будто она здесь не одна — и от этого становилось немножко спокойнее. Но сон не шел до самого рассвета. На следующий день она попыталась занять себя учебой. Решила, что раз уж годовой проект по зельям испорчен (взяться за его перепись раньше возможностей не представлялось из-за обилия другой домашней работы), нужно подойти к процессу творчески. Вместо запланированного ранее исследования стрихнина, Бетельгейзе подумала — почему бы не изобрести какой-нибудь новый яд? Что-нибудь интересное и, может быть, с необычными свойствами. Она вообще любит яды из всего, чему заставлял учиться отец. Наверное, потому что их любил брат. Источником вдохновения служит, как ни странно, энциклопедия, подаренная матерью. Бетельгейзе листает страницы, вспоминая лекарственные растения, которые в больших дозах могут привести к негативным последствиям. Белладонна, болиголов, чемерица… Наконец пальцы натыкаются на страницу с изображением нескольких разноцветных цветков. Морозник. Темные головки, похожие на лютики, и белоснежные — пойди отличи от лесной ветреницы. Взгляд натыкается на приписку: может вызвать удушье и остановку сердца. Не то. Но вид темных, почти пурпурных, цветов нравится настолько, что хочется пойти в лес поискать их. А потом она опять думает про Юэна. Бетельгейзе принципиально планировала не заходить к нему, но его не было даже на завтраке — полнолуние ведь. Так что, проведя все утро за чтением, она приходит с… ковром. Юэн при этом отсыпается в блаженной тишине, накрывшись одеялом с головой, и ничего не слышит. Наверняка напился сонного зелья. Вздохнув, Бетельгейзе невольно принюхивается. Ну, или не зелья. Она одиноко садится на стул, пока парочка домовиков беззвучно раскатывает свою ношу по полу. Чувство собственной неуместности становится слишком сильным. Зачем вообще что-то делать? Навязывается же и навязывает — всю эту чистоту (взгляд окидывает изрядно похорошевшую комнату), свои попытки помочь. Бетельгейзе себе-то помочь не может, так какой смысл вмешиваться в чужую жизнь, когда не знаешь, как исправить собственную? Правильно ли она поступает? Вряд ли. Домовики растворяются в воздухе, оставляя после себя только плотный и широкий персидский коврик. И зачем оборотню ковер? Какая же она бесполезная. Бетельгейзе перелезает на пол сама (Мерлин, ощущения сегодня еще хуже — с непривычки все так ноет, что сидеть или ходить вообще проблема), раскидывается на ковре, и обещает себе пролежать не более пяти минут. Честно-пречестно. Но, по-видимому, открывает глаза в следующий раз гораздо позже — сказывается бессонная ночь. На щеке горячая ладонь, и такое же горячее дыхание совсем рядом с шеей. — Ты зачем на пол легла? — Юэн улыбается, гладя ее по лицу. Бетельгейзе совсем не знает, что ответить и как себя вести. — Проверяла. Ковер. — Представь, сколько наутро на нем будет шерсти. — Выкину. — Ковер? Он совершенно точно подшучивает над ней, несмотря на то, что через пару часов взойдет полная луна. — Да, ковер, — но у Бетельгейзе нет настроения отшучиваться. Хотя тут определенно напрашивалось «нет, блин, тебя». — Я вчера засиделся немного с Морганом. — Да, я поняла. Это же хорошо? Возмутиться ей в голову не приходит. О чем тут возмущаться? Они и так слишком много времени проводят вместе. Так что да, определенно хорошо, что Юэн отдыхает с кем-то еще. Бетельгейзе не обращает внимания на его смятенное выражение лица. Иногда даже понимающие друг друга с полуслова люди теряют общий язык. Лежат на полу: биение сердца вместо тиканья стрелок часов. У них обоих слишком много сомнений, пусть и разных. И ведь достаточно просто откинуть собственные страхи и комплексы, чтобы понять. Наверное, так люди и теряют друг друга — по глупости и из невозможности прислушаться. Расходятся в разные комнаты, закрываются, пряча мысли, чувство вины и пустые обиды за «все хорошо», «все нормально». Из нежелания признать, что проблемы на самом деле решаемы, а на большую их часть можно закрыть глаза, забить, жить вопреки, просто послать все к черту. Но Юэн, по крайней мере, больше не человек. Поэтому он притягивает Бетельгейзе к себе, обнимая. Волк не может отпустить ее. Не хочет и не собирается. А ей это и не надо.***
Время тянулось очень медленно. Бетельгейзе сидела на скрипящем диване, пытаясь читать, Юэн — или вернее волк, которым он сейчас был — подолгу смотрел в окно. Они оба чего-то ждали. Юэн сам попросил ее остаться на ночь. Он походил на сторожевого пса, прислушивающегося к шорохам и шелесту за стенами маленькой комнаты. Иногда поворачивал голову вправо, будто принюхивался — там, ниже, был кабинет Снейпа, а следом общежитие Слизерина. Иногда ходил по комнате: от двери к окну. Юэн был встревожен. Волком он действительно оказался очень крупным — сегодня при свете Бетельгейзе хорошо могла его рассмотреть. Такой прекрасно смог бы заменить вожака — молодой, сильный… Если бы не полное отсутствие опыта. Несмотря на некоторые собачьи повадки, он под своей мохнатой шкурой, благодаря зелью, оставался человеком. Бетельгейзе неизвестно в какой раз перечитывает сборник стихов. Большинство она уже знает наизусть, но это не имеет значения. Строки звучат в голове точно мантры, наподобие тех, что изучались для владения легилименцией. Пальцы листают страницы и неожиданно натыкаются на разошедшуюся склейку. Надо же, две страницы все это время были склеены между собой, а внутри спряталось еще одно стихотворение, которое Бетельгейзе раньше не замечала. «Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король». Вздрагивает. Сердце сбивается с нормального ритма. В сборнике много мрачных стихотворений, да что там — они все в той или иной мере отражают трагические настроения, чем и нравятся Бетельгейзе. Но не это. Откладывает тонкую книжку на стол, чуть не уронив. Чай, благодаря согревающим чарам, по-прежнему горяч, но будто бы и не имеет вкуса. Волк подходит ближе, кладя мохнатую голову на острые колени. Будто спрашивает: «Эй, чего ты испугалась?» Она отставляет чашку, робко гладит его. Волк подставляется и явно не против того, чтобы его почесали за ушком. Юэн слишком хороший, в каком бы виде ни был. Заботится о ней даже сейчас. Беспокоится. Поднимает взгляд и смотрит совсем по-собачьи. Зрачки-щелки кажутся обычными, когда он смотрит так. Глаза светло-серые, будто хрустальные. Бетельгейзе становится слишком страшно. То ли от дурацкого стихотворения, то ли от внезапного осознания. Они оба ждут Сивого. Оба. Сивый — старый матерый оборотень, сильный и не имеющий себе равных в Великобритании. Неуловимый. И Юэн ведь совершенно точно не справится с ним, если попытается напасть. А он попытается, поэтому и стоит сейчас рядом, напряженный и собранный. Почему она раньше не задумывалась об этом? Почему? Идиотка. Чешет под ключицей, расстегнув несколько пуговиц блузки. Ногти машинально скребут место еще свежей и остро ноющей гематомы словно хотят продрать насквозь. Это же место Юэн кусал и во сне — Бетельгейзе только сейчас понимает, что оно прямо над сердцем. Скребет-скребет-скребет. До крови. Под пристальным непонимающим взглядом. Может, тогда он сделает то, чего она хочет?.. Волк тихо недовольно рычит, тряхнув головой. Бетельгейзе снова вздрагивает. Скорее просто от неожиданности, потому что впервые слышит его рычание. Но он сразу виновато трется носом о ее колени. И видит ее насквозь, наверное. Потому что то, что делает дальше, иначе как попыткой отвлечь назвать нельзя. Узкая волчья морда настойчиво тычется между ног. Бетельгейзе невольно поддается, не сразу понимая, и морда оказывается между мягких бедер. Волк, как любой уважающий себя представитель псовых, принимается… нюхать. — Ты что делаешь?! — она восклицает, всплеснув руками. Первые несколько невероятно долгих секунд Бетельгейзе не знает, как реагировать и куда себя деть. Потом задыхается от возмущения, густо покраснев. И цепенеет. Руки так и остаются замершими в воздухе, а легкие резко забывают о своей основной функции. Волчий нос тычется под юбку в тонкую ткань нижнего белья. От каждого движения одновременно хочется вжаться в диванную спинку, чтобы спрятаться, и… Блин. Теплый гладкий язык касается внутренней стороны бедра, переходит на резинку трусов. Резцы аккуратно пытаются прихватить ткань, не задев кожу, тянут. Они хуже ножа: любая царапина может убить или полностью искалечить всю оставшуюся жизнь. Но именно поэтому хочется, чтобы он продолжал — до головокружения и накрытого ладонью рта. А потом здравый смысл решает напомнить о себе. Это ведь волк. Ну, знаете, такая большая собака. В то же время это все еще Юэн. — Ты хочешь, чтобы я… сняла их? Волк, высунув голову из-под юбки, долго смотрит на нее, словно раздумывает над степенью крайности ситуации, а потом медленно кивает. — Нет, я не могу! — Бетельгейзе резко вскакивает с места. Нервно ходит по комнате. Он все это время сидит и смотрит на нее своими внимательными умными глазами. — Мерлин, не смотри на меня так. Бетельгейзе хватает беглого взгляда, чтобы сухо сглотнуть. Она же… это же… И тут волк начинает вилять хвостом. — То есть ты хочешь… Он виляет хвостом активнее. Салазарово исподнее, это же извращение какое-то! Хотя… вчера вот она краснела перед ним из-за своих «нездоровых» предпочтений. Может, наутро будет краснеть он? Бетельгейзе мстительно щурит глаза — Юэн ведь сейчас слишком подвержен волчьей натуре. И все-таки это неправильно. Нет-нет-нет… Пока Бетельгейзе думает, волк подбирается сзади. Приходится прижать юбку руками — тогда он тычется носом в ладони и принимается лизать пальцы. О Боже… — Да хватит! — она впадает в самую настоящую панику, тоненько восклицая, потому что ее и так всегда безумно заводит, когда он лижет ей пальцы, а сейчас это вовсе катастрофа! Волк так понуро опускает уши и хвост, что Бетельгейзе понимает: этому манипулированию совершенно невозможно сопротивляться. И, что самое ужасное, уже не хочется. Стоит только сунуть руки себе под юбку, как хвост снова принимается активно мотаться из стороны в сторону, и это могло быть забавно, если не думать о том, что будет дальше. Мерлин, чем они вообще занимаются? Пусть только попробует теперь что-то сказать про ее мазохизм. Она успевает лишь немного приспустить белье, прежде чем острые зубы самостоятельно прихватывают его, чтобы аккуратно потянуть вниз. Юэн стягивает с нее белье медленно, дразнит, а у Бетельгейзе дыхание совсем перекрывает. И, откровенно говоря, мысли о том, насколько опасны эти зубы, делают ее сразу чертовски мокрой. Приходится прислониться спиной к стенке буфета. Сердцебиение становится частым-частым, как у маленького зверька. Он все еще медлит, трется мягкой щекой о бедро, чтобы она, наверное, совсем свихнулась от ожидания. Первое прикосновение влажного языка буквально оглушает. Все внутри переворачивается, а ноги пробирает дрожью до кончиков пальцев. Бетельгейзе придерживает подол, плотно закрыв глаза, потому что если смотреть, то и правда можно повредиться рассудком. Ощущение настолько же странное, насколько и приятное. Волк вылизывает ее, черт возьми. Влажный холодный нос то и дело попадает в ложбинку бедра. Они и правда больные. Язык у него мягкий, а каждое движение осторожное. Ничего подобного Юэн раньше не делал, так что сравнить Бетельгейзе не с чем, но чем дальше, тем меньше она думает о том, что это волк. Между человеком и волком окончательно исчезает какая-либо разница. Она давно приняла его звериную сущность, но то, что происходит сейчас, будто ставит последнюю твердую точку. Бетельгейзе принимает Юэна целиком и полностью, кем бы он ни был и что бы ни делал. Как. Где. И безгранично верит. Они оба — сведенные с ума любовью звери. Но когда за пределами школы раздается вой, все обрывается. Какое-то мгновение они стоят, вместе смотря в окно. Юэн одним прыжком разбивает стекло, выскакивая на улицу. — Стой! Бетельгейзе подбегает к скалящейся осколками раме, а он уже оказывается на порядочном расстоянии и стремглав несется в лес. Вой раздается снова — протяжный и ледяной. Все внутренности от этого сворачивает. Нужно что-то сделать, нужно бежать, нужно остановить, не дать, нет… Бетельгейзе в ужасе выходит из комнаты на негнущихся ногах. Что она может предпринять сейчас? Что? Что? Что?! Что?! Она ломится к Снейпу, потому что это единственная здравая мысль, которая приходит в голову. Сонный декан в сером халате молча впускает ее внутрь. — Вы в порядке? — Вы не… не слышали?! — Я спал вообще-то. — Там… там… — она тычет рукой в сторону, заикаясь. Внятно объяснить не получается. У Снейпа нет окон, поэтому вряд ли он что-то мог услышать. — Так, успокойтесь. Что произошло? — Снейп берет ее, дрожащую, за плечи, легонько встряхивает, потому что глаза у Бетельгейзе совершенно безумные. — Оборотни, — она чувствует, что задыхается, говоря одними губами. — Юэн… Юэн… Юэн. Имя — как каждый пропущенный удар сердца. Боль в груди становится слишком острой. — Оборотни на территории школы? Кивает. — Форни решил присоединиться к своре? — насмешливо уточняет Снейп. Лицо у Бетельгейзе искажается злостью, она пытается вырваться из профессорской хватки, но Снейп держит достаточно крепко и лишь раздраженно закатывает глаза. — Он побежал в лес? — Да, — ответ получается сиплым и все еще злым. Как он смеет так?.. Так… Нет, никогда. Нет. Снейп, наконец, отпускает ее, отходя к шкафу с зельями, чтобы взять парочку безобидных флаконов — один полный, другой пустой. — Действительно прекрасное растение — морозник. Пейте и идите к себе, — он вручает Бетельгейзе наспех наполненный на четверть флакон с успокоительным снадобьем. Почему морозник? Неужели успел залезть к ней в голову и увидеть все, включая энциклопедию? Постороннего присутствия в своем разуме Бетельгейзе и не заметила. Ужасный человек. Резкий запах мускатного ореха и гвоздики ударяет в нос. На вкус немного похоже на то, что давал Юэн после первого похода в Хогсмид, но на сей раз это полноценное зелье, а не заваренная трава. Кажется, будто глотает собственное сердце. Дыхание восстанавливается почти сразу, а боль в груди слабеет — как если бы кто-то невидимый разжал свой кулак. — Нужно что-то сделать, он ведь… погибнет. — Все, что вы можете сделать — пойти к себе. А я доложу директору. Снейп быстро ставит ее на место своими словами. Как всегда. Разумеется. Она ничего не может сделать: ни побежать в лес, ни вернуть Юэна, ничего, только идти к себе и ждать рассвета. Бетельгейзе потерянно уходит. После зелья боль отступает полностью, а ум становится вялым. Она тихо произносит пароль, тенью проскальзывает в темную холодную гостиную. Камин погашен, свечи не горят, и этот холод… А потом рычание и два горящих желтых глаза. Тело цепенеет на несколько бесконечных мгновений, пока мягкие лапы беззвучно ступают по каменному полу, усеянному перьями. Тихо. Медленно. Наверное, если бы не зелье, Бетельгейзе умерла бы в эту же минуту. Окончательно повредилась бы рассудком, погибла бы от разрыва сердца раньше, чем оказалась разодрана на части. Она успевает выбежать за дверь, прежде чем челюсти щелкают за спиной. Голова не думает, руки делают сами — Бетельгейзе накладывает чары окаменения на не успевшую исчезнуть дверь с участком стены, и та хрустит под мощным натиском с противоположной стороны, но не разрушается. — Профессор Снейп! Снейп, который еще не успел уйти, выбегает из кабинета, тихо ругаясь себе под длинный нос. — Что еще?! — В гостиной. Оборотень. — Это абсолютно невозможно. Рычание за стенкой говорит об обратном, и глаза у Снейпа лезут на лоб. Мощные удары заставляют камень трещать. — Но, черт возьми, как?! Из грота невозможно проникнуть в школу! — Не знаю, профессор. Бетельгейзе чувствует себя странно. Если точнее — она себя вообще не чувствует. Сосредоточенно поддерживает заклинание, отрешенно наблюдая, как камень покрывается трещинами. Дышит. Из волшебной палочки Снейпа вырывается свет, постепенно приобретающий форму животного: тонкие длинные ноги, аккуратная головка с лепестками ушей. Мерное голубоватое сияние отражается на стенах мягкими бликами, отвлекая внимание на себя. — Оборотень в подземельях, — Снейп говорит коротко, и вот уже сияющая лань фантомом скачет по длинному коридору вверх — одно короткое мгновение, прежде чем превратиться в шар света и исчезнуть. Остается только искрящийся шлейф: едва заметные звездочки мерцают, растворяясь в воздухе. Бетельгейзе не любит ланей. Сивый иногда, насмехаясь, звал ее маленькой пугливой ланью. Поэтому они ассоциируются исключительно с едой. — Спрячьтесь в моей комнате, — Снейп отстраняет ее от затихшей стены и вызывает щитовое заклинание. — Но, профессор… — Живо. Бетельгейзе понимает, что будет мешаться, но… Она не хочет, чтобы из-за нее опять кто-то пострадал. Зелье все еще действует, но чувство страха и ужаса так и пробивается из-под тяжести апатии. Юэн вообще где-то в лесу и возможно он уже… — Сейчас же! Остается опять подчиниться, а потом стоять за дверью комнаты зельевара и прислушиваться, чувствуя, как что-то холодное течет по щекам. Но ничего больше не происходит. И сердце бьется неестественно ровно. Снейп приходит через несколько минут: не похоже, что ему пришлось столкнуться с оборотнем. — Он разбил окно и ушел в грот. — Он не сможет вернуться? — В виде волка — нет. А теперь скажите, вы кому-нибудь говорили пароль от общежития? — Снейп спрашивает резко и строго. Пароль сменили сразу после начала каникул. Кроме Бетельгейзе и самого декана никто не должен был знать новый. — Нет. — Вы уверены?! — Ну… — она отводит взгляд, — профессор Форни точно никому бы не сказал. Она не уверена, что он его вообще вчера услышал: им обоим было немного не до того. Но как объяснить это Снейпу? Он и так скрипит зубами, будто готов сейчас же писать письма с требованиями об увольнении и отчислении. — Вы ничего странного не замечали вчера или сегодня? — Странного? Да нет… Вся ее жизнь немного странная, так что выбрать что-то выбивающееся сложно. К тому же это странное чувство… такое странное… странное желание спать. Просто лечь и уснуть. — Чьего-то присутствия, вещей в неположенных местах, остатков еды. Вы точно ничего не видели? Требовательный голос выводит из прострации, заставляя встрепенуться. Бетельгейзе вспоминает дрожь воздуха у стены и неправильные тени, которые видела вчера. Может быть, это сойдет за странность? Когда она рассказывает об увиденном, Снейп становится еще более хмурым, а его нос кажется огромным клювом на фоне бледного смурного лица. — Дезиллюминационные чары, полагаю. — Это которые делают человека невидимым? — Именно. Пройти через защиту школы без проверки и одобрения невозможно. Он был все время в школе. Так все эти дни, выходит, рядом находился кто-то из оборотней Сивого? Или… сам Сивый? Нет, не Сивый. Тот волк был другой. Она не успела его рассмотреть, но с уверенностью могла сказать, что он значительно ниже и меньше. — Я пойду, профессор. — Куда? — Снейп недоуменно поднимает бровь. — К себе. В спальню. Он ведь был только в гостиной? — Да, дверь в женскую спальню исцарапана, но внутрь он попасть не смог. И вы можете остаться на ночь здесь. По непроницаемому лицу профессора Снейпа сложно понять, что он беспокоится, но это же очевидно. Бетельгейзе, во-первых, совершенно не хочется стеснять его, а во-вторых, ей нужно побыть одной. — Значит, это был мужчина. Мне ничего не угрожает в моей спальне, верно? — Верно. Но вы уверены, что… — Да, профессор. Он не настаивает, и, Мерлин, спасибо за такого понимающего декана. Бетельгейзе уже в коридоре хлопает себя по щекам, пытаясь взбодриться. Мысли рассыпаются в голове как сушеные жучиные глаза из разбитого глиняного горшка. Сохранить сознание становится все тяжелее. Чертово зелье. Бетельгейзе не возвращается в слизеринскую гостиную и медленно идет в вестибюль, придерживаясь ладонью стены. Глаза слипаются, но она настойчиво движется вперед. У Главного входа, как и ожидалось, вяло собираются мракоборцы. Каждый шаг дается с трудом, а вестибюль из-за этого кажется не просто огромным, а нескончаемым. Но она должна дойти. Поговорить. Должна… Морган замечает ее и настороженно принимается жевать ус. Два молодых парня скучающе останавливаются рядом с начальником, пряча руки в карманы серых мантий. Еще один мракоборец — сухонький мрачный старичок — молча наблюдает за остальными. Перед глазами немного плывет, но Бетельгейзе усилием воли заставляет себя подойти и распрямиться. — Мисс Бёрк, куда это вы? — Морган смотрит на нее как на дуру и это даже оскорбительно. — Я хотела поговорить с вами. — Мы немного заняты. — Вы знаете про профессора Форни? Бетельгейзе понимает, что не должна говорить, не имеет права, да и запрет, взятый в суде, наверняка еще действует, но ей плевать. Потому что если они не знают, то скорее убьют или добьют его, чем Сивого. — Знаю, — хмуро отвечает Морган. — Он что, тоже там? Сил хватает только на слабый кивок. Выходит, как она и боялась, им не успели сообщить про Юэна. — Хреново. Итак, — наконец, Морган обращается к своей небольшой команде, — этой ночью у нас объявляется чрезвычайная ситуация. На территории школы три оборотня. Один — наш. — Наш? И как мы его отличим? — Один из парней недоверчиво смеется. У него русые волосы, курносый нос и морщинки в уголках глаз. Такие люди находят что-то смешное почти в любой ситуации. — Ну, он будет действовать разумно, — Морган отвечает и затем мрачно добавляет, — я надеюсь. — Замечательно, — со скепсисом тянет второй парень — пониже ростом, но явно ровесник первого. Они, наверное, вместе учились. Может, даже дружили и дружат до сих пор. — Все помнят, что делать при встрече с оборотнями? — Морган игнорирует смешки и пытается вернуть серьезный настрой. — Бежать? — Кидаться какашками? Но парни настраиваться на серьезное не намерены. — Дебилы, — ворчит Морган. — А ты, Эрни, все понял? Старик внимательно смотрит на его губы, а потом медленно кивает. Ну и отряд выделили для защиты Хогвартса: глухой старик, два юнца, едва окончивших академию, да Морган, специализирующийся на разведке. Даже при мутнеющем сознании Бетельгейзе удается «оценить» выбор министерства. Моргану не позавидуешь с такой командой. — Отлично. Эрни и Лиам — к хижине Хагрида. Итан — проводишь мисс Бёрк, а то что-то она мне не нравится. Затем живо ко мне. Тот, что русый, оказывается Итаном. Он бросает вялое «ага» и кивает Бетельгейзе в сторону левой двери, из-за которой она совсем недавно выползла. Хочется возразить, но состояние «можно я лягу прямо здесь?» не дает и рта раскрыть, поэтому Бетельгейзе лишь плетется за юным мракоборцем. Что теперь будет?.. Что будет с Юэном? Что с ним уже сейчас? Есть только одна вещь, которая может спасти ему жизнь, и Бетельгейзе всей душой надеется, что все пройдет именно так, как она думает. — Так что, Форни, значит, оборотень? — Итан решает завести разговор за долгим спуском по лестнице. Бетельгейзе не отвечает. Если бы и могла — все равно не ответила. — Вот отстой. А мы все думали, чего он ушел, — Итана, кажется, вовсе не волнует молчание вынужденной «собеседницы», поэтому он мечтательно продолжает, — такие настойки делал, эх. Считай, знаменитость. — Делает. Это единственное слово, которое вырывается против воли. Потому что не «делал» — делает. Будет делать. Обязательно. — Да? Надо будет спросить у него про тот шикарный самогон на шиповнике. Оставшийся путь они проводят в тишине. Уже в гостиной Бетельгейзе сонным взглядом окидывает устроенный беспорядок, шагает по разбросанным перьям, рваной ткани и битому стеклу, открывает дверь в женские спальни. Откуда-то из-под потолка доносится испуганный щебет. Бетельгейзе поднимает голову — попугайчик перелетает на плечо. Бедный, она ведь совсем забыла про него. С ним… не спокойнее, нет. Просто немного легче. Сном, схожим с потерей сознания, Бетельгейзе забывается беспокойным и коротким, но почти сразу — зелье Снейпа работает хорошо. А когда приходит в себя, ужас накрывает с головой, сталкивает с кровати, заставляя метаться по общежитию. Затем по коридору. Затем по комнате Юэна. Небо едва-едва начинает светлеть, приобретая васильковый оттенок — она проспала не больше трех часов. Нужно спешить. Когда рассветет, нужно… найти Юэна. Найти? Господи. Как она его найдет в огромном лесу и какой в этом смысл? Пальцы судорожно хватаются за гладкую волшебную палочку из каштана. Древесина на ощупь кажется теплой. По древку проходится едва заметный резной узор — витая линия, идущая от основания к самому концу. Прижимает к себе, чувствуя, что плечи начинают трястись. Господи, пожалуйста, пусть с ним все будет хорошо. Он же не может погибнуть, да? Просто не может. Не должен. Так не должно быть. Почему те, кого она любит больше всего, всегда страдают из-за нее? Бетельгейзе накидывает его мантию себе на плечи, кутается, думая о том, что Юэну ведь нужна будет какая-то одежда. Это глупые мысли сейчас, но лучше пытаться отвлечься на что-то глупое. Мантия волочится по полу на добрые двенадцать дюймов. Уже в вестибюле — совершенно пустом — дорогу преграждает миссис Норрис. Это неожиданное препятствие, но не сдаст же она ее сейчас Филчу? — Пропустишь меня? — Просит сипло, молит практически, утирая нос костяшками пальцев. Растрепанная, в мятой одежде, забывшая даже про то, чтобы натянуть белье, так и оставшееся валяться где-то в углу возле шкафа. Миссис Норрис смотрит испытующе, а потом поворачивается хвостом и бежит к Главному входу. Оборачивается, будто проверяет — идешь? И Бетельгейзе идет, не веря своим глазам. Кошка уверенно ведет ее в сторону леса извилистой тропой. Юэн говорил, что она, может быть, и не кошка вовсе. Тогда… знает ли она, где Юэн? Бетельгейзе потихоньку берет себя в руки, настороженно осматриваясь. Не хватало попасться Моргану или его парням. Небо уже становится цвета молодого барвинка. В лесу все еще может быть Сивый. И тот, другой оборотень. Но к черту. Будучи людьми они совсем не так опасны, а на остальное… плевать. Да, она делает что-то невероятно глупое, но это лучше, чем тихо сходить с ума в своей спальне. Адреналин в крови буквально гонит, а единственный страх сейчас далек от страха за собственную жизнь. Когда Бетельгейзе приближается к теплицам, кишки в животе сворачивает — прямо у входа что-то лежит. Довольно большое: развороченное, искореженное, окровавленное. Она видела это прежде. Туша лани смотрит на нее вывернутыми внутренностями. Один глаз вытек из огромной зияющей раны на маленькой головке. Бетельгейзе прикрывает глаза, делая глубокий вдох. Не смотри. Не смотри. Не смотри. Дыши. Сивый всегда оставлял ей такие «подарки». Откуда-то рядом раздается громкий визг. Бетельгейзе вздрагивает, оборачиваясь, и видит в нескольких шагах от себя парочку студентов — парень и девушка, оба из Пуффендуя. Видимо, решили устроить романтичную прогулку утром или украсть, пока все спят, какого-нибудь шалфея предсказателей из теплиц. Может быть, специально шли следом, заметив в вестибюле — многие ведь знали, что Бетельгейзе постоянно помогает в теплицах. — Пошли прочь, — она обычно не позволяет себе открытую грубость, но напуганные пуффендуйцы намного младше, да и им здесь явно нечего делать. — Не слышали разве, что было ночью? — Нет, — парень качает головой, обнимая плачущую девчонку. Бетельгейзе бы сейчас тоже поплакала, но вид растерзанной лани ее не особо впечатляет. — Это ты сделала?! Совсем идиот? Она не отвечает, предпочитая проигнорировать, и выискивает взглядом ожидающую кошку. Мантия скользит по покрытой кровью и росой траве, задевая раскиданную вереницу кишок. Это не страшно. Это не разорванный — точно так же — любимый брат, в конце концов. И не Юэн. Просто лань. Просто лань… «Знаешь, с охоты его принесли, Тело у старого дуба нашли». Пуффендуйцы остаются возле теплиц, а она ускоряет шаг, спеша за бегущей миссис Норрис. Прохладный апрельский воздух приятно холодит горящее лицо. Обувь и голени быстро становятся мокрыми от росы, которая покрывает собой высокую траву. Легкий туман стелется по земле, пряча стволы и корни приближающихся деревьев Запретного леса. Внутри в лесу туман становится настолько густым, что Бетельгейзе иногда теряет кошку из виду. Каждый раз, когда она останавливается, настороженно осматриваясь, миссис Норрис выныривает из серого марева, чтобы вести дальше. Повсюду по кочкам раскидано множество белоснежных цветов — ветреница дубравная. Головки закрыты и слегка трепещут на ветру вместе с листьями. Это такой странный контраст по сравнению с тем, что она только что видела: вместо крови и органов — цветы. И ими усеяно все вокруг, насколько хватает глаз. Они пронизывают клочья тумана, покрывают корни деревьев, смешиваются со мхом. Они повсюду. И слезы опять наворачиваются на глаза, пока Бетельгейзе задыхается и бежит, не обращая внимания ни на колющую боль в правом боку, ни на жжение голеней. Держит руками полы мантии, чтобы не путались под ногами. А потом все-таки находит его. Юэн лежит на ковре из белых цветов.