Зелень

Утром Том притащил Гвинет огромный букет нарциссов, вероломно ободранных с клумбы у теплиц. Он знал — Том знал почти все о Гвинет, — что это ее любимые цветы. Но не знал, почему. Тем не менее он каждый год приносил их: то с хогвартских клумб, то с домашних. Пик цветения приходился на конец апреля и начало мая, за это время Гвинет успевала получить как минимум два букета. Она улыбалась и с тоской думала о родителях — те на каждый ее день рождения украшали дом этими нарядными солнышками. Белый, оранжевый, желтый. Раньше нарциссы всегда ассоциировались у Гвинет с праздником. Теперь это были отголоски прошлого, несколько раз в году своим ароматом воскрешавшие в ее памяти радостные дни счастливого детства. — Кто-то испортил клумбу и украл все нарциссы, — возмущается Гейз, уперев руки в бока и, видимо, размышляя над тем, как найти вандала. — Узнаю, кто — отравлю. Три дня из туалета не выйдет! Гвинет знает, кто, но брата решает не выдавать. То есть кузена. — И нет бы аккуратно срезать, он уничтожил почти дюжину луковиц! — Гейз все продолжает негодовать. — Вот же… нехороший человек. У Тома, в отличие от Гвинет, никогда не было интереса к садоводству. Для него цветы — всего лишь цветы. Пустышка. Бесполезное украшение или ингредиент какого-нибудь зелья. Том никогда не думает о том, что растения тоже живые. Гвинет это бесит. Но пышный букет нарциссов все же стоит на подоконнике возле ее кровати. Что взять с этого дурака? Который, ко всему прочему, теперь регулярно лезет обниматься. Том — вот эта вот бесчувственная скотина, лишенная голоса совести и не имеющая особых привязанностей — каждый божий день обнимает ее. То со спины, обхватывая руками под грудью и кладя подбородок на плечо. То как обычно. Гвинет терпеть не может все эти телячьи нежности и вообще не любит, когда ее трогают руками. Она саркастично шутит о том, как ей повезло на любителей объятий — что Тома, что Гейз хлебом не корми, дай прижаться. Но потом вспоминает день матча Когтевран-Слизерин, и все негодование разом сдувается. Погода стояла отвратительная: шквалистый ветер, в который вплетались острые горошины мелкого града вперемешку со снегом. И тут еще это дурацкое заявление — поймать снитч за пятнадцать минут. Мерлиновы панталоны! Конечно, Том мог справиться, это даже не было его рекордом. Но как же он рисковал… Гвинет стояла, держась за поручни, и смотрела вверх на то, как Том лавирует, уворачиваясь от бладжеров. Ее всегда завораживала его игра: он так красиво двигался, иногда казалось, что даже метла вьется лентой. Попасть в такого умельца было сложной задачей. Иногда хотелось думать, что это благодаря ей. В детстве Гвинет поставила себе цель: не щадить его, никогда. Ей нравилось, как Том становится сильнее. Как поднимается, выплевывая землю изо рта, как снова садится на метлу, с которой она сбила его пять минут назад, и кричит: — давай! еще! Том во всем и всегда хотел быть лучшим, но для этого ему нужны были постоянные испытания, а Гвинет старалась их предоставлять. Он жить не мог без соперничества — что ж, для нее это не было проблемой. Но, в отличие от Тома, сама Гвинет никогда не стремилась к славе. Они одновременно заметили крохотную золотую искру. Снег слепил глаза, Том рванул следом за снитчем, ускоряя метлу на максимум возможностей. Гвинет глянула на свои карманные часы — прошло тринадцать минут. Когда она подняла взгляд обратно, Том уже бежал по полю под восхищенные крики публики с задранным вверх кулаком. Прямо к ней. Не к своим однокурсникам, вопящим от радости за ее спиной, нет, он смотрел только на Гвинет и так счастливо улыбался, что она одним прыжком перемахнула через ограждение, выскочив на поле. Навстречу. И было неважно, что их видит заполненный учениками, их родителями и министерскими служащими стадион. Том так крепко ее обнял, чуть не снеся рывком на землю, что Гвинет впервые подумала: а объятия могут быть очень даже приятными. Она ужасно соскучилась по нему. Просто смертельно… За день до начала каникул они принимаются собираться домой. Гвинет складывает вещи, Гвинет дурачится в гриффиндорской гостиной, Гвинет болтает с друзьями. На самом деле все эти «друзья» не более чем пустое слово. Нет у нее друзей здесь. Она часто говорит, что проведет время «с друзьями». И прекрасно знает, что между ними огромная пропасть по имени Томас Арчибальд Дрейк. Иронично, но даже его имя значит «близнец». И он действительно ей как брат-близнец. Гвинет знает, что без нее Том не чувствует себя целым — она без него себя целой не чувствует тоже. Она всегда — ураган чувств, которых он почти лишен. Он — ее ум, эрудиция, помноженная на двоих. Они как сердце и разум: постоянно соперничающие, но зависимые друг от друга. Он управляет всем, а она наполняет его жизнью. А остальные… Гриффиндорцы ценят Гвинет: она хороший игрок в квиддич и просто веселая девчонка. Но парни опасаются заводить с ней более близкие отношения, а девушки… Черт знает, почему ее сторонятся девушки. Гвинет не понимает. Может, она слишком грубая для них? Или все дело опять-таки в Томе, в койку к которому они сначала прыгают, а потом осыпают проклятиями за бесконечную полигамность и безразличие? Пожалуй, Гвинет может назвать своими друзьями только двух людей. Один из них, конечно, Том. Вторая — приехавшая в ноябре Гейз. Почему-то Гвинет оказалось проще сблизиться с новенькой из самого вражеского факультета, чем с кем-то из тех, с кем она училась с одиннадцати лет. С Гейз… прикольно. Чем-то она напоминает Тома, поэтому, наверное, и нравится. Иногда сложно понять, шутит Гейз или говорит всерьез — с этим своим непроницаемым выражением лица и чернухой про яд и мертвечину. — Может, яду? — Все-таки ты слизеринка до мозга костей. Уйди от меня. Вместе они смеятся, болтают про школу, с увлечением осуждают «наивных дурочек», которые бегают за Томом. Несмотря на весь свой утонченный вид и манеры, Гейз с удовольствием копается в земле, что Гвинет с детства любит не меньше квиддича. А еще с ней можно устраивать гонки червей. — Ползи-ползи-ползи! — С тебя пять кнатов, ха! Червяки Гвинет почему-то почти всегда приползают первыми. Вообще те отработки в теплицах с ней были самыми веселыми отработками за все шесть курсов, и иногда Гвинет даже ловит себя на мысли, что скучает по ним. Удивительно, что Том дает свободно общаться хотя бы с Бетельгейзе. Дело, скорее всего, в Непреложном обете: Том всегда боялся, что через Гвинет недруги подберутся к нему, а проверку доверием никто не проходил, пока не появилась хитрая слизеринка. Остальных же он всячески старается отваживать — это стало понятно не сразу. Том не гнушается лгать — недавно, к примеру, сказал Джеймсу (их второму загонщику), что Гвинет зовет его слабаком и лохом, когда тот хотел пригласить ее поиграть с остальными во взрывающиеся карты. Гвинет было так стыдно и неудобно перед бедным сокурсником, однако… Джеймс действительно был слабаком и лохом. Поэтому она даже не стала оправдываться. Но когда попыталась все же втемяшить Тому в башку, что он не должен вмешиваться в ее отношения с другими людьми, Том лишь отвел взгляд. А потом сказал: — Я просто хотел, чтобы ты погуляла со мной. Вот и как можно было на него злиться? Гвинет ведь и сама нуждалась в этом. Зачем какие-то игры с чужими безликими людьми, если можно гулять по окрестностям с Томом, дурачась совсем как в детстве? Бегать друг от друга, в шутку отвешивать подзатыльники, верещать, пытаясь избежать щекоток. Ой, Гвинет очень боится щекоток. Том, кстати говоря, тоже. Но чем больше они проводят времени вместе, тем меньше Том дает ей свободы. И тем больше она задыхается. Он подавляет ее, заполняет собой все пространство вокруг, превращает ее жизнь — в его жизнь. Иногда Гвинет кажется, что она начинает терять себя. К счастью, Том каждый день пропадает хотя бы на час или два. Гвинет подозревает, что он занимается чем-то в некой Выручай-комнате (однажды проследила за ним аж до восьмого этажа), но совершенно не интересуется, чем. Пара часов свободы дороже. Именно в один из таких часов они с Гейз сидят на их любимом парапете, любуясь внутренним двориком. Сегодня большинство учеников разъедется по домам, а Том пока что доделывает свои дела. Несмотря на то, что он занимает почти все мысли, Гвинет все же часто думает и о других. Вот-вот наступит полнолуние. В прошлый раз Сивый напал на кого-то в Лондоне, что если на этот он придет в Хогвартс? Они с Гейз практически никогда не говорят о том, что их мучает, но при этом обе что-то замечают друг за другом. И… конечно, Гвинет беспокоится. Но сегодня у Гейз озорством горят глаза, и вообще она походит на веселого чертенка, с трудом сдерживая то и дело растягивающую губы улыбку. Поэтому Гвинет решает не поднимать тему Сивого вообще — явно же, что голова у подруги забита совсе-е-е-ем не Сивым. Прям вообще. — Что ты задумала? — Даже не спрашивай, — Гейз весело болтает ногами и отводит взгляд. — Ага, я поняла, ждешь, пока змеи свалят из гнезда, чтобы пригласить туда своего профессора? — Гвинет! Иногда Гейз краснеет. Гвинет считает себя если не сводницей, то как минимум феей-крестной — это же она повесила в теплицах тот куст омелы, чтобы их отношения с профессором все-таки сдвинулись с мертвой точки. Гвинет не в курсе, что Гейз в свою очередь тоже приложила лапку к их отношениям с Томом. Что именно после ее слов Том взял и решил: а почему бы, собственно, и да? И пошел приглашать Гвинет танцевать у костра. Вот так, по-настоящему, как парень, а не бр… Кузен, блин, кузен! Как же все запуталось. И Господи, она так долго ждала, но в то же время даже мечтать не смела. Костюм этот дурацкий взяла, чтобы хотя бы один вечер побыть красивой девушкой, на которую будут засматриваться окружающие. И они засматривались, и Том, разумеется, тоже — только его взгляд и был ей нужен. И это было так безнадежно, бессмысленно, по-идиотски. Ведь Гвинет знала: он совершенно не умеет в серьезные отношения, да и вообще нарасхват у противоположного пола. Восемьдесят процентов девушек хотели потанцевать с ним. Даже те, кого Том уже успел бессовестно кинуть — его прощали, потому что, как считали многие, такой парень не может принадлежать одной. Он считал так же и упивался своей популярностью. Гвинет любит нарциссы. Гвинет любит нарцисса. С третью Том перетанцевал, еще две трети остались при своих интересах, потому что как только он пригласил Гвинет, все изменилось. — Ты похожа на зеленого кузнечика в этом костюме. — Слушай, ты бы мог хоть раз мне нормальный комплимент сделать? Как своим девчонкам, — Гвинет сквасила лицо, мстительно наступив ему на ногу. Том улыбнулся. Почему-то он выглядел грустным. — Но ты не моя девчонка. — А если бы я была ей, что бы ты тогда сказал? — Гвинет спросила это в сторону, не только взгляд отведя, но и лицо. Она делала вид, что любуется костром, а сама при этом боролась с желанием закусить губу и утереть нос рукавом костюма. — Что ты самый красивый кузнечик в мире. И что я люблю тебя. Рукавом утирать пришлось глаза. Слова Тома никогда не имели ценности, они оба это понимали. Он тысячи тысяч раз признавался в любви, ничего не чувствуя. Он делал сотни комплиментов в неделю, просто так. Поэтому Гвинет, вырвав руку из его обжигающей руки, убежала. Она хотела просто остудить голову, прогуляться по лесу, чтобы потом вернуться и как обычно сделать вид, что ничего не было, но Том пошел следом, не теряя ни секунды. Догнал почти сразу (все же бегал он всегда гораздо лучше нее), остановил, поймав за обтянутое чешуйчатой зеленой тканью плечо. — Подожди. — Да отстань ты, я погулять хочу, — она дернулась, но не слишком-то рьяно. Терять обманчивое чувство тепла не хотелось. — Тогда погуляй со мной. — В другой раз. Сейчас я хочу преисполниться своим одиночеством и драматично пинать шишки. Том опустил руки. Сразу же стало холодно. — Что мне делать, Гвинет? Она не знала. — Развлекаться. Как обычно. — Нам… нельзя. Быть вместе. А вот об этом, конечно, не забывала. Но… Гвинет всегда была одержима Томом. Ничуть ни меньше, чем Том был одержим Гвинет. Она сходила с ума, наблюдая, как он меняет одну девочку на другую, а на нее даже не смотрит. Иногда так хотелось стать одной из них… Том говорил — мои чувства к тебе выше этого. Ей не нужны были никакие возвышенные чувства. Только Том. Просто Том. Как есть. И так было всегда, несмотря на все, что он сделал. Все то дерьмо, которое иссушало ее, убивало, растирало по асфальту подошвой. Иногда Гвинет почти ненавидела Тома. Потому что он буквально сломал ей жизнь и сломал ее саму, оторвал все лапки одну за одной, но даже не догадывался об этом. Не задумывался. Мерлин, она помнила, как он потом рассмеялся на похоронах ее родителей. Гвинет не простила. Ничего из того, что он сделал. Том лишил ее всего, сделав красивым — самым лучшим и главным, но все же — экспонатом в музее своей жизни. Иногда Гвинет хотелось в момент, когда он будет уязвимее всего, растоптать все его крохотные жалкие подобия чувств. Но это желание посещало редко, тем более что она оправдывала Тома его особенностью — он не был виноват, что родился таким. Большую часть времени Гвинет была просто девочкой, которой очень хотелось тепла одного конкретного человека. Единственного, который у нее был. И Том, в конце концов, опять сдался. Если бы Гвинет знала, что это происходило раньше и как, она бы, наверное, предпочла утопиться в Черном озере. Потому что когда-то все-таки сделала то, о чем в тайне мечтала — растоптала Тома. Он простил. Том всегда ее прощал. Первый поцелуй на самом деле был пятьсот шестнадцатым. Том считал каждый. — А это, ну, очень больно? — Гвинет стесняется спрашивать прямо, но уверена, что Гейз и так поймет, о чем речь. На часах уже три. Скоро надо будет идти на станцию в Хогсмид. — Эм. Мне неловко говорить о таком. Наверное, тут все… индивидуально. Индивидуально, хм. Гвинет вздыхает. Ей как-то сложно думать об этом деле в целом, а уж думать в контексте Тома тем более. Мерлин, разве можно представить себя, ну, в одной кровати с парнем, которого знаешь с пеленок? В прямом смысле причем. Они с Томом знали друг о друге столько постыдных штук, начиная с ночного энуреза и заканчивая тем, кто когда и где обосрался. Но иногда становится любопытно — вот как сейчас. Том относится к ней, как он говорит, очень «возвышенно», поэтому дальше легких поцелуев и постоянных объятий не заходит. У него даже ничего, ну… вообще, ни разу. Она бы заметила! Но, черт, он ведь всегда был капец каким сексуально-активным парнем. Тысячу раз Гвинет ржала над тем, что он «готов трахнуть все, что движется, а что не движется подвигать и тоже трахнуть». Наверное, она просто непривлекательная. Когда Гвинет думает о том, что Том опять будет трахаться с кем-то за ее спиной, ей становится хреново до тошноты. И обидно. Бывает хочется, чтобы он… Сделал что-то такое. С ней. Сама Гвинет предложить точно не решится. С другой стороны ее вполне устраивает уже одно то, что Том относится к ней как к девушке. Более того — своей девушке. Приучает к этой дурацкой нежности, которая постепенно становится все более необходимой. К поцелуям. К своим рукам, трепетно гладящим шею. Очень скоро они на ней сомкнутся. Гвинет откуда-то знает это и ждет с безнадежной готовностью. Чем больше Том позволяет себе ее любить, тем больше он и сам ее ненавидит. Ревнует, злится, становится все более требовательным. Дошло же уже до того, что он начал намекать, мол, не нужен тебе квиддич — это отнимает слишком много времени, — поэтому ей стоит покинуть команду. Гвинет пока что стояла на своем, но понимала — после каникул станет только хуже. Матч Гриффиндор-Когтевран должен был стать решающим и состояться в последние дни мая, а это значило, что после каникул продолжатся тренировки, и они станут еще более ужесточенными и частыми, чем были. Гвинет страшно, но она пытается не думать о будущем, живя одним моментом. А что будет дальше… Это пока совсем неважно, потому что они идут по дороге в Хогсмид, и Том держит ее за руку. И он самый родной и близкий человек, который у нее есть. Гвинет слишком хорошо знает его и его всепоглощающую одержимость. Им нельзя быть вместе, но и невозможно быть порознь. Если бы они были близнецами, то непременно задушили бы друг друга пуповинами еще в утробе матери. В Хогвартс-экспрессе многие купе уже заняты, так что Том просто выбирает то, где сидят первокурсники. И выгоняет их без раздумий. — Чем тебе дети помешали? И это я еще страшная женщина, — Гвинет кисло улыбается. Иногда Том называет ее так, когда Гвинет применяет к людям силу или кому-то угрожает. — Ты же знаешь, мне спокойнее, когда рядом нет людей. Конечно. Это она знает. Теперь наедине с ней Том совершенно другой. Ему не приходится держать на лице маску: нет нужды натягивать свои улыбочки и заставлять взгляд сверкать поддельным интересом. Его лицо превращается в безразличный слепок. Иногда Гвинет думает о том, как это тяжело и как, должно быть, болят мышцы лица, когда приходится постоянно напрягать его. Но Том по-прежнему подставляется под ее ладони, позволяет гладить свои черные кудри и устало прикрывает глаза. Кажется, такие прикосновения доставляют ему удовольствие. И, Господи, какое странное удовольствие они доставляют ей самой. Это одержимое желание, которое гораздо сильнее ее. Проводит подушечкой большого пальца по нижней губе, следует выше. Замирает на острой скуле, рассматривая смуглую — точно бронзовую — кожу. Виновато целует едва зажившую переносицу. Они договорились еще тогда, в лесу — что он больше не будет притворяться перед ней. Гвинет хотела, чтобы Том был настоящим. И сама же при этом иногда зависала, листая рецепты любовных зелий в учебниках. Она думала: может, хоть так он сможет ее любить? Один раз даже купила маленький фиал в Хогсмиде — три часа действия, никаких побочных эффектов… Рука не поднялась добавить зелье в его тыквенный сок: Гвинет была единственной, от кого Том не боялся принять еду. Нет, она не могла так обмануть его доверие. Так что зелье лежало в рюкзаке даже не распечатанное, Гвинет собиралась отдать его тете. Она садится рядом, позволяя Тому положить голову себе на плечо. Он явно зависим от «тактильных взаимодействий» (как это называет Гейз своим заумным языком), наверное, поэтому, ну… такой. В отношении девушек. Молчат. Гвинет снова вспоминает Гейз с ее явно-что-то-замышляющим-взглядом. Она там сейчас, наверное, со своим профессором… Блин, как-то стремно об этом думать. Но они с Томом, вот, ночью приедут домой, снова будут засиживаться допоздна друг у друга, и… Ему ведь это нужно, несмотря на все «возвышенные чувства». Конечно, ему это нужно. — Слышь, ты, — она легонько дергает плечом. Еще даже поезд не тронулся, а Том уже, кажется, задремал. — Голову подними. — Зачем? — Голову он все-таки поднимает, взирая на Гвинет недовольно из-под наползшей на лоб кудрявой челки. — Ну. Поцеловать хочу. — В тебе нет ни капельки женственности. После таких слов Гвинет гораздо больше хочет ему врезать, но все-таки по первоначальному плану несмело целует. Едва-едва. А в груди болезненно екает. И это, наверное, какой-то суррогат любви. Это почти как целоваться с прекрасной греческой статуей — холодной и каменной. С той лишь разницей, что в отличие от статуй Том целоваться умеет. После каждого прикосновения к губам Гвинет обмирает. Этот шестьсот пятый. Том продолжает считать. В коридоре снаружи раздаются громкие голоса. Кто-то говорит на сильно повышенных тонах, поэтому Гвинет прерывается, с деланным интересом смотря на задвижную дверь. — Блин, это же Розье, — она почти сразу распознает голос своего заклятого врага номер один. — О, нет, Гвинет, давай сегодня без Розье, — Том раздосадованно стонет. Он и сам терпеть не может слизеринского мудака, но предпочитает не вступать с ним в открытые конфликты, только разнимать, когда они с Гвинет сцепляются. Том любит действовать исподтишка: когда он говорит, что отравит или проклянет, то, в отличие от Гейз, не шутит. — Как это без Розье, я не могу сидеть спокойно, зная что он где-то рядом не прав. — Он всегда не прав. — Тут и оно. Пошли. На самом деле Розье был просто поводом, потому что Гвинет банально струсила. Все эти мысли, наполнявшие голову, настраивали ее на совершенно неправильный лад, поэтому оставаться сейчас с Томом наедине было боязно — до совершенно ледяных пальцев и дрожи. Выходит из купе, чтобы посмотреть, что происходит. — Пошла к черту, пропусти меня. — Поезд отбывает через несколько минут. Мне не нужны проблемы, потому что кое-кто опоздал и остался на перроне, — Диана Флинт — слизеринская староста, которая еще частенько тусит рядом с Гейз, — преграждает путь Розье. Похоже, тот хотел по-тихому выскользнуть из поезда, дождавшись, пока в коридорах никого не останется, но бдительная староста обломала ему все планы. Гвинет хмурится, поведение Розье кажется ей странным. — Пропусти меня, я сказал! Розье в ярости отпихивает Флинт так грубо и сильно, что она падает, не удержавшись на ногах. Гвинет, несмотря на сугубо негативное отношение к слизеринцам, без раздумий хватает его за грудки. — Совсем охренел, да? «Сейчас я буду тебя бить» — довольно думает она. Гвинет, если честно, и сама не понимает, почему ей так нравится драться. Но боль, адреналин и удары всегда освобождают голову от дурацких мыслей и переживаний. А это в данный момент как раз то, что нужно. — Да отвалите вы от меня! И абсолютно не имеет значения, что противник выше на голову и неоднократно в кровь разбивал ей лицо. Поезд приходит в движение. — Сука! Сука! — кричит Розье и, оторвавшись от Гвинет, бросается в свое купе, плотно запираясь с помощью магии. Том смеется, смотря на разочарованную Гвинет, и она понимает, что это вполне настоящий смех. — Тебе бы лишь бы повод найти его отметелить. — Ну, а что он девочек обижает? Вот как выйдем из экспресса, я ему еще поджопников пропишу. Эй ты, — она обращается к Флинт, которая, поднявшись, отряхивает одежду, — цела? Судя по выражению бледного острого лица, Флинт подмывает сказать: — Не твое собачье дело. Но она все-таки сдерживается. — Да. Благодарю за помощь. И даже благодарит. Ого! Они с Томом возвращаются к себе, чудесным образом избежав драки. Что-то в поведении Розье сильно напрягает Гвинет, но она не понимает, что. Зачем было пытаться покинуть экспресс? Блин, если бы он вернулся в школу, это было бы определенно то еще фиаско. — Кстати, я тут кое-что нашел у тебя в рюкзаке, — неожиданно Том выводит ее из размышлений словами, от которых все внутри обращается в лед. Удар. Еще удар. Прямо в глотке. Гвинет, нервно сглотнув, поднимает взгляд и с ужасом замечает в изящных длинных пальцах то, что больше всего боялась в них увидеть. Проклятое зелье. — Том, это не… черт, Том! — Становится страшно и ужасно стыдно. — Я не стала бы… Это было просто… минутным порывом. Минутным, ага. Гвинет так сильно боялась предать его доверие, но почему-то все равно носила зелье с собой. Дерьмовая ситуация и дерьмовые оправдания, которые льются изо рта бессвязным потоком. Какая же она тупая. Чтобы Том и не нашел что-то, как же. Лучше бы выкинула к черту эту дрянь! Но потраченных денег было жалко, а тетя легко могла перепродать зелье в своем магазине. Это, наверное, конец всего. Он не простит. Совершенно точно. Том не прощает предательства, он не прощает даже того, что предательством кажется ему одному. Гвинет не знает, как жить дальше, если он ее не простит. Это почти как потерять руки или ноги. — Ничего. Я… понимаю, — однако спокойные слова звучат без обиды. В его голосе мерещится тоска, из-за которой чувство вины просто расплющивает. Гвинет вообще на самом деле часто чувствует себя виноватой перед ним. Том нуждается в понимании и снисхождении, а она далеко не всегда может это дать. Он кивает, задумчиво смотря на хрустальный лавандовый флакон. А потом откупоривает крышку. Гвинет думает, что он сейчас демонстративно выльет зелье на пол. — Иди сюда. Но Том манит пальцем, и она с опаской садится рядом. — Ты же не собираешься меня им напоить? Это глупо, — качает головой. — Я и так тебя люблю. — Хочу провести эксперимент. У нас все равно одиннадцать часов пути. Том запирает дверь тем же заклинанием, что и Розье. Гвинет нервно теребит рыжую прядь. Что он задумал? — Давай выпьем его вместе.