Зелень

Вечером Дамблдор снова собирает всех у себя в кабинете. На сей раз без Бетельгейзе, но зато с остальными деканами. Возле камина стоит даже профессор Стебль, окидывая собравшихся дружелюбной мягкой улыбкой. Начинает Дамблдор как раз с нее, сообщая, что после выходных ей снова нужно будет занимать должность профессора травологии в связи с «уходом профессора Форни». Юэн очень признателен директору, что он не стал ни раскрывать причину «ухода», ни говорить, что это, вообще-то, увольнение, ни стыдить. Юэн часто чувствует на себе неодобрительно-разочарованный взгляд Дамблдора, но, по крайней мере, тот решает сохранить все в тайне, уже здорово. Затем директор берется за мракоборцев. Он отдает им бесполезные распоряжения относительно завтрашнего дня, и те, покивав, уходят. Юэн плохо знает всех троих. Кто-то из парнишек еще в министерстве иногда приходил к нему за настойками, но они так похожи друг на друга, что он так и не может вспомнить, кто именно. Старик почти что глухой, но из всей компании, насколько Юэн помнит, только он имеет опыт борьбы с оборотнями. В любом случае, помочь они ничем не смогут. Юэн, стоя у стены, думает: убил бы он их, чтобы этого не пришлось делать… ей? Двух молоденьких мальчиков и одного деда. Да, безусловно. Но Бетельгейзе обещала, что никто не умрет. Пусть она не может довериться ему, он ей верит. И вряд ли бы Дамблдор допустил смерть стольких человек, а, скорее всего, именно он руководил тут всем. Потому что за несколько минут до ухода мракоборцев попросил: — …ни в чем не препятствовать мисс Бёрк, даже если ее действия будут носить аморальный характер. Теперь он объясняет деканам, что завтра на школу неизбежно нападут пожиратели смерти, и именно им придется их сдерживать. Флитвик возмущается, мол, чем же тогда будут заниматься мракоборцы, Макгонагалл напряженно хмурится, сразу почувствовав подвох. Ее Дамблдор просит по возможности защищать Бетельгейзе, а Флитвика — организовать остальных преподавателей. Боевых магов среди них не так уж много, вряд ли профессор Трелони или профессор Вектор, или тем более профессор Бинс, способны активно участвовать в бою, но против кучки пожирателей смерти должно хватить за глаза. Не вылезут же те попрятавшиеся и едва избежавшие Азкабана крохи, что остались, спустя три года после падения Волан-де-Морта? Когда в большом круглом кабинете остаются только они трое — Дамблдор, Снейп и Юэн — директор вздыхает, улыбается и берет в рот лимонную шипучку. Молчат. — Малфой придет в школу лично? — Снейпа его поведение, кажется, раздражает, поэтому он начинает первый. — Да, Северус. — Полагаю, я смогу справиться с ним. — В этом нет необходимости. — Что, простите?.. — Даже не так. Когда вы столкнетесь с ним, вы поможете ему уйти. И вы не будете пытаться узнать, что он пронес в школу. — Но я и так знаю, что он собирается пронести в школу! — Зато он не знает, что вы об этом знаете. Юэн не вмешивается и стоит тихо слушая. Решения Дамблдора для него авторитетны и обсуждению не подвергаются, но он равно как и Снейп нихрена не понимает. — Профессор Дамблдор, при всем уважении… иногда я совершенно не понимаю вашу логику. — За что я вас люблю, Северус, что — несмотря на это — мои поручения вы исполняете беспрекословно. — Профессор, — Юэн, понимая, что они закончили, наконец решает спросить то, что не дает ему покоя. — Почему бы завтра не пригласить в школу еще мракоборцев? Уверен, министр пойдет навстречу. Это отличная возможность поймать еще нескольких пожирателей смерти, да и преподавателям не придется участвовать. — Нельзя перестать быть мракоборцем, однажды став им, да, мистер Форни? — вздыхает Дамблдор. В горле першит. Юэн сконфуженно кашляет. — Боюсь, такой ход может нарушить Непреложный Обет мисс Бёрк. Хоть Юэн и не знает точную формулировку, теперь он окончательно понимает суть приказа. Избавиться нужно от всех мракоборцев. — Но завтра после семи часов в школу прибудет мистер Морган. Он любезно согласился помочь, так что зайдет к вам. Насколько я помню, он ведь подал в отставку? — Да, сэр. Ну, уже что-то. В прошлое полнолуние Морган был единственным, кто по-настоящему гонял Сивого и его шавку. Так что с ним будет спокойнее. Не то чтобы Юэн не доверяет преподавателям, но опыт есть опыт. — Для меня… есть какие-то поручения? — Снова становится неловко. — Нет, мистер Форни. Вы вольны распоряжаться своим временем как посчитаете нужным. Знал бы он еще, как нужно.

***

Бетельгейзе не спит вторые сутки. Ночью она пыталась расслабиться, часами лежала в кровати с закрытыми глазами, но ум постоянно бодрствовал. Мысли о том, чтобы выпить снотворного зелья, приходят уже слишком поздно — когда она утром вторника подготавливает яд. Нужно еще передать противоядие Снейпу: сама его использовать Бетельгейзе не успеет. По подсчетам для человека — чтобы «все функции организма угасли» — потребуется не менее пятнадцати минут, иначе яд не успеет подействовать в полной мере и убьет позже. Том что-то пытался объяснять про коматоз, летаргию и всякое такое, но Бетельгейзе почти не слушала. Главное — теперь зелье работает как надо. Все мышки, сидящие в клетке, бодрствуют, хорошо кушают и замечательно спят. Она отравила каждую и наблюдала за их состоянием оставшееся время. Все шестнадцать маленьких мышек. Ни одна не умерла, никаких побочных эффектов тоже не было. Ну, кроме бессонницы, но Бетельгейзе надеялась, что это все-таки не от зелья. А еще она, конечно, испробовала зелье на самой себе. В конце концов, случайная смерть от яда — ну, не такая страшная перспектива как то, что ее ждет. Том сопротивлялся, но потом, устроившись в тихой слизеринской гостиной, все-таки пожертвовал пару капель крови, потому что Бетельгейзе грозилась попросить о помощи Гвинет. Вряд ли бы она так поступила, но на Тома угроза подействовала. Или он просто захотел побыть рыцарем в воображаемых сияющих доспехах? Так или иначе, рисковать Том всегда любил, особенно если дело касалось научных открытий. Ощущения были, мягко говоря, не из приятных. После некой «клинической смерти», как это назвал Том, к ней пришлось звать мадам Помфри, потому что в отличие от мышек, Бетельгейзе еще три часа приходила в себя и это было отвратительно. Когда она смогла говорить и трезво мыслить, Том со странной надеждой спросил: — Видела ли ты что-нибудь… там? Бетельгейзе сказала, что нет, но на самом деле ей казалось — да. Просто сознание было чертовски спутанным, и все забылось, как обычный сон. Единственным уцелевшим воспоминанием было ощущение тепла ладони на щеке. И тихое: «ты умница». Бетельгейзе предпочитала думать, что это был просто сон. Потому что иначе бы снова выпила яд. Лишь бы увидеть Алькора. Бетельгейзе утешает себя тем, что если это все-таки правда, то скоро она его увидит. Смерть больше не кажется такой страшной. Наоборот — теперь Бетельгейзе ждет ее почти с предвкушением. Скоро эта неумолимая тоска исчерпает себя. Том после использования противоядия тоже в относительном порядке. Они заключили, что основной урон берут именно дьявольские силки — для готового зелья пришлось использовать целый отросток, — а кровь лишь создает благоприятную почву и связь для них. Остается сделать кое-что еще. После завтрака Бетельгейзе возвращается в безлюдную слизеринскую гостиную. Смотрит в угол, где на Рождество стояла елка. Останавливается у стола, на котором когда-то стояли ромашки от Юэна. Садистся на диван — тот самый, на котором они провели по меньшей мере половину последних каникул. Даже в ненавистном слизеринском общежитии все напоминает о Юэне. Наверное, если бы не он, у нее и вовсе не было бы сожалений. Только радость, что скоро все кончится. Что она отомстит. Что больше не будет ни боли, ни чувства вины. А так… — Глостерия. — Да, госпожа? — Домовиха с хлопком появляется на журнальном столике рядом. После того, как мама уехала к Моргану, Бетельгейзе иногда звала Глостерию к себе — спрашивала, как там у них дела, рассказывала что-то, вместо того, чтобы писать. Она давно не писала писем и не знала, как написать в этот раз. Пробовала рассказать о подготовке к экзаменам, а в одной версии даже немного рассказала про свой «школьный проект». Но это все было не то. Как вообще люди пишут прощальные письма и какой от них толк? Мама вряд ли перенесет еще и ее смерть. Ну какое ей будет дело до глупого письма? Больше всего на свете Бетельгейзе хотела бы, чтобы ее мать прожила свои последние дни без тревог и потрясений. Но… Что ж, в конце концов, они скоро снова будут вместе. Втроем. Мама снова будет заплетать длинные волосы Алькора в косу, а он будет смеяться и просить, чтобы она перестала. — Принеси мне мамин красный амулет. — Но зачем?.. — Глостерия спрашивает робко — отправляться выполнять приказ она не спешит. — Какая же ты любопытная, — Бетельгейзе улыбается ей. — Он мне нужен. И никто не должен узнать, что он у меня. Глостерия кивает и исчезает. А спустя несколько минут возвращается, держа в руках маленькую резную шкатулку. Старый рубиновый амулет был едва ли не единственным артефактом, который Малфой не забрал — мама хранила его в своей комнате отдельно от драгоценностей и реликвий. В нем нет ни какой-то таинственной разрушительной силы, ни способности защитить владельца от смерти, ничего такого. Бетельгейзе вытаскивает камень из шкатулки, задумчиво глядя на просвет: тусклый зеленый свет подземелья преломляется во множестве темно-малиновых слоев. Единственное, что умеет эта вещица, — создавать тренировочную область в радиусе пятнадцати ярдов, за пределы которой неспособно проникнуть ни одно заклинание владельца. В детстве и юности мама постоянно тренировалась с ним — училась усмирять адское пламя и применять темные искусства. К сожалению, в обратную сторону он не работал — заклинания не покидали барьера, но барьер не мог защитить владельца от них. Впрочем, Бетельгейзе собирается использовать амулет исключительно по прямому назначению. С той лишь разницей, что тренироваться у нее времени нет. — Спасибо. И… еще кое-что. Она наклоняется к домовихе, аккуратно тронув сморщенный пергаментно-серый лоб губами. Глостерия от такого замирает, широко распахнув свой глаз, и перестает дышать. — Поцелуй маму за меня. — Госпожа! — Никому ни слова о своих опасениях. Бетельгейзе смотрит на нее как может строго — она понимает, домовиха готова вот-вот кинуться верещать, что «госпожа собирается сделать что-то ужасное!», и допустить это нельзя. — Хорошо. Глостерия ничего не скажет, — та подавленно кланяется и содрагается всем тельцем. — А теперь вернись к маме и не приходи ко мне, если не позову. Когда домовиха исчезает, Бетельгейзе еще несколько минут сидит в гостиной, прежде чем отправиться к Юэну. Ей так отчаянно хочется к нему. Постоянно. Она пыталась оттолкнуть его от себя, вызвать отвращение, неприязнь, обидеть как можно сильнее. А в итоге сама же возвращалась раз за разом. Пальцы обдирают лепестки шиповника. Каждый падает в небольшой фарфоровый чайник на самое дно: красивые розовые комки, источающие нежный аромат. Пальцы колются тонким стеблем. Тот летит в мусор. При всей нелюбви к розам, обычный шиповник Бетельгейзе любит, особенно в чаю — там этот запах звучит совершенно иначе: аппетитно и вовсе не душно. — Ты обещал меня подстричь. Юэн почти не разговаривает с Бетельгейзе после того, что она сделала. Но хотя бы не прогоняет, и на том спасибо. Ей стыдно, совестно, больно, но что сделано, то сделано, хоть и впустую. Ночью, во время бессонного бдения, в голову пришла идея куда лучшая, и… чертовски обидно, что она не пришла раньше. Это позволило бы избежать большой части проблем. Все же в длительной бессоннице есть свои плюсы — она позволяет взглянуть на вещи под другим углом. — А если я не хочу? — Другой возможности может не представиться. Юэн раздраженно отворачивается. Его бесит ее позиция. — Пожалуйста. Стрижка просто повод остаться, чтобы осуществить задуманное. Стрижка просто повод снова почувствовать нежность его рук и тепло за своей спиной. Юэн нехотя соглашается. Осторожно расчесывает угольно-черные волосы, тонет в запахе. Пряди распадаются, пропускаемые между пальцами, ложатся в них гладким атласом. — У меня руки трясутся. Будет криво. — Это ничего. А руки и правда трясутся, потому что уже этим вечером взойдет полная луна. И ему так больно, так хреново, но хуже всего боль другая. Давящее чувство безысходности, режущее что-то внутри самым тупым в мире лезвием. Он использует обычные ножницы, с ними проще. Черные пряди падают прямо на пол, усеивая его точно змеи. Маленькая Медуза Горгона — не смотри ей в глаза, не смотри, не… Бетельгейзе поворачивает лицо к нему, выжидательно смотрит из-за плеча. Теперь ее волосы едва прикрывают плечи, но так ему тоже нравится. — Ну, как? — Хорошо. Дай я еще немного подровняю. Лишь бы ты отвернулась. Щелк-щелк-щелк — будто бы в голове. Вместе с неровными уголками и выбившимися волосками он бы хотел срезать и все убивающие их обоих мысли. Обнимает ее за плечи, притягивая спиной к своей груди. Зарывается лицом в волосы. Он не верит, что все вот так кончится. Не может думать, что вот, они, возможно, последний раз так сидят вместе. Что не будет больше этих вечеров в теплицах, в комнате, в его постели. Ничего. Это просто… не может так быть. Не должно. — Будешь чай? — По ее охрипшему голосу слышно — опять плачет. Юэн прижимается щекой к черному затылку, не желая отпускать. А потом неожиданно все понимает, и от понимания этого хочется то ли рассмеяться, то ли заскулить. — Буду. Конечно. Убирает руки, позволяя встать. Наблюдает, как она подходит к столу — снова куколка с заводным ключом, замирает, не двигается. Избегает прямого взгляда, хотя он смотрит на ее влажные красные глаза и не мигает даже. Бетельгейзе протягивает ему теплую чашку и не может, никак не может натянуть на лицо ни одну из множества своих аристократических масок. Потому что слезы у нее идут против воли и пальцы — указательный вместе со средним — подрагивая, жмут на точку над губой, в надежде, что это сможет подавить всхлипы. Что же ты так плохо играешь сегодня? Шиповник восхитительно пахнет, сильно, пряно. Из розовых лепестков и варенье получается ароматное, а чай и вовсе благоухает. Отличный выбор, если хочешь скрыть запах яда. Юэн с кривой улыбкой смотрит сквозь коричнево-красный напиток на обруч дна. Конечно, он ведь тоже мракоборец, хоть и бывший. Если так нужно для ее Обета, он не против. — За твое здоровье, — и отпивает. Она так боялась, что он откажется, раскричится на нее, прогонит, потому что, Мерлин, он ведь все понял. И взгляд этот, насмешливо-горький, от которого, если честно, умереть хочется прямо на месте. Сознание Юэн теряет тихо, откидываясь на диванную спинку. Конечно, она не дала бы ему то, что приготовила для всех остальных. Всего лишь напиток живой смерти, несколько капель. Бетельгейзе надеется, что на оборотня зелье подействует нормально, что Юэн благополучно проспит, пока завтра профессор Снейп или кто-то еще не решит зайти. Сегодня им всем будет не до него. Да и кто обратит внимание на спящего оборотня перед полнолунием? Юэн ведь раньше регулярно принимал сонное зелье… Мерлин, пожалуйста, пусть так все и будет. Она усилием перетягивает его вдоль дивана, подкладывает подушку под голову, заботливо укрывает пледом, стирая с щек падающие на них горячие капли. Жутко. Юэн спит, но от зелья почти не дышит. Бетельгейзе ужасно страшно, и настойчиво лезут в мысли те строки. Про сероглазого короля. Он просто спит. С ним все будет хорошо. Потом кто-нибудь разбудит. В запасе еще есть почти шесть часов, поэтому она забирается сверху — как они всегда лежали, — и укладывается, свернувшись кошкой на животе. Чтобы прижаться к груди и вылавливать чутким слухом едва слышное сердцебиение. Под мерные редкие стуки Бетельгейзе наконец засыпает сама.

***

Юэн приходит в себя как после крепкого удара по голове. Перед глазами все зелено, башка кружится, звенит, во рту сухо, и вообще тошнит просто ужас как. Кто-то помогает ему присесть, но все плывет, поэтому Юэн только мотает головой и слегка покачивается из стороны в сторону. — Кто это тебя напитком живой смерти угостил? — деловито спрашивает Морган. Отлично, на это Юэн и рассчитывал. Он не сомневался, что Морган, приехав, первым делом зайдет к нему, а Бетельгейзе… в самом деле, не стала же она его убивать бы? Нет. Юэн все еще верит ей. — Бетельгейзе. — Едрить-мотить. За что? — Морган аж случайно прикусывает ус, всплеснув руками. — Сложный период в отношениях. Получается короткий лающий смех. — Амелия жутко напугана после всех этих происшествий в Лондоне. А сегодня вообще как чокнулась, пришлось везти в больницу, — Морган устало вздыхает. — Я-то и сам собирался ехать, а тут как раз письмо от Дамблдора. Хоть через камин пустили, слава Мерлину! Ладно, ты идти сможешь? Юэн кивает, пытаясь сфокусировать зрение. Конечно, сможет. Он бы пошел, даже если б не мог. Смотрит на свой раскрытый буфет. Половина бутылок валяется, вторая в полнейшем беспорядке. Зачем ей понадобились его настойки? Поднимается, чтобы рассмотреть поближе, перебирает бутылки. — Пошли к парням или сначала к Дамблдору? Юэн быстро определяет, что пропало. Настойка на шиповнике. Что же тебе так этот шиповник сегодня дался? Ах, да, многим же нравится эта настойка. — К парням. Морган, кивнув, выходит, чтобы не терять время, а Юэн останавливается возле своего стола. Берет в руки флягу с аконитовым зельем, откручивает крышку. У Бетельгейзе определенно есть талант к зельям — что ни сделает, все без изъянов. Руки трясутся. Принюхивается к зелью, чтобы почувствовать знакомый, набивший оскомину запах. Нужно выпить последнюю дозу. И все будет в порядке. Он должен. Просто сделать глоток. Так будет правильнее. Но слова Бетельгейзе никак не идут из головы. Юэн действительно слишком слаб и неопытен, когда контролирует волка. Под действием волчьего противоядия звериные инстинкты дремлют, работают не в полную силу: он не знает, ни как нападать, ни как правильно рвать и где смыкать свои челюсти. Может убить человека, но ни за что не справится с себе подобным. Но если не выпьет, то может сам напасть на нее. Первым. Или на кого-то еще. Что тогда? Можно ли так рисковать? Страх давит на горло. Нужно выпить чертово зелье. Но тогда он будет бесполезен. А если он будет бесполезен, Бетельгейзе обязательно сделает какую-то глупость. И тогда они точно погибнут. Юэн берет флягу с собой и выходит. — Ты что там копался столько? — Морган идет широким шагом и не сбавляет темп, когда Юэн его нагоняет. До комнаты мракоборцев они доходят быстро. Дверь не заперта, но открывать ее… не хочется. Морган спотыкается о порог, не понимая, что здесь произошло. Весь стол залит красным. Лиам сидит на стуле, запрокинув голову назад — его рот и глаза раскрыты, а по подбородку все еще стекает красная слюна. На полу лежит второй парень — Итан, — рядом с ним перевернутая табуретка, видимо, упал. — Это уже не напиток живой смерти… Юэн неожиданно отчетливо вспоминает имена каждого. Старик — Эрни — лежит ничком за столом, там, где и сидел, рядом с перевернутым кубком. Принесла, называется, угощение своим защитникам перед сложной ночью. Наверное, еще и робко улыбнулась, поблагодарив за опасную работу. Красная настойка шиповника капает на пол с бортика стола. Поднимает бутылку, чтобы понюхать. Настойка на ягодах пахнет не так интенсивно, как чай с лепестками, поэтому разобрать труда не составляет. Похоже на таксум сомниферум. Пусть Юэн не так хорошо готовит зелья сам, определить все самые опасные яды по запаху он умеет — такова специфика службы в охране и работы мракоборцем в целом. Этот яд иногда использовали для покушений на ту же Миллисенту, потому что противоядия от него не было, и убивал яд очень быстро. Они совершенно точно мертвы. Все трое. По-настоящему. Морган проверяет пульс у самого младшего — Итану едва исполнилось двадцать, — хлопает по щекам, давит скрещенными ладонями на грудь. Волшебники и маглы многие вещи делают одинаково. Она говорила, что никто не погибнет? А это что тогда?.. Мутит. Уже почти восемь вечера. Совсем скоро взойдет луна. Неожиданно гремит дверь за спиной, а внутрь влетает Снейп: мантия черная хлопает крыльями за спиной. Он первым делом подбегает к старику Эрни, хватая за плечи, чтобы откинуть на спинку стула. — Ты поможешь мне или нет, черт возьми? — Снейп бросает резкий взгляд в сторону Юэна, а Юэн понятия не имеет, чем тут можно «помочь», но все-таки подходит. Морган ошарашенно сидит на полу рядом с мертвым мальчиком. — Чем? — Раскрой ему пасть, я не могу одновременно и держать, и поить зельем. — Противоядия, кажется, дают еще живым, — Юэн не слышал, чтобы какие-то зелья действовали уже после смерти, но полубеззубый рот мракоборца все-таки приоткрывает. Снейп выливает туда содержимое одного из четырех крохотных фиалов. — Скажи это Бёрк. Я понятия не имею, как это должно работать. Неужели нельзя было придумать что-то более… изящное? — Это она тебе дала? — Да, — Снейп уже принимается за Лиама. — Пришла и сказала, что когда придет время я пойму, что с этим делать. Нетрудно было догадаться, знаешь ли. — Но у этого яда ведь нет противоядий. — Теперь, очевидно, есть, — зелье льется из третьего флакона в рот Итана, а Эрни шевелится и начинает хрипеть. — Любопытно. Что она использовала для такого странного эффекта?.. — Снейп принимается наблюдать: исследовательский интерес быстро вытесняет раздражение, а затем сменяется удивлением. — Черт возьми, я готов сразу поставить Превосходно по ЖАБА. У Бетельгейзе получилось. Все, как и обещала. Надо же. Это совсем неуместно, но Юэн… улыбается. Наверное, это повод гордиться ею. Морган помогает Снейпу уложить старика на кровать, пока Юэн принимается за Лиама. Постепенно все начинают дышать, хоть в себя так и не приходят. Хуже всех Эрни — иногда у него случается остановка дыхания, сменяемая полувздохом-полукриком. — Мне придется остаться с ними, — хмурится Снейп. — Северус. — Что? — Ты уже говорил с Дамблдором? — Да, конечно, а ч… Они напряженно смотрят на четвертый флакон зелья в руках Снейпа.

***

— Профессор, — Бетельгейзе добавляет нужное количество яда в изящный серебряный кубок. Разбавляет тыквенным соком. — Если вы знали, как сделать противоядие, почему… не оставили мне никакой подсказки? — Я не знал, — отвечает Дамблдор, садясь на бархатную красную софу. Они находятся в верхней части кабинета, которая открывается, если подняться по одной из лестниц. — В смысле?.. Директор по-старчески беззаботно смеется, смотря на ее изумленно-возмущенное лицо. — Иногда достаточно поверить, что решение есть, чтобы найти его. Даже невероятное. Сначала Бетельгейзе думала, что директор просто свихнулся. Потом доверилась, решила, что он знает, что говорит. А в итоге… Да он реально свихнулся! — Откровенно говоря, этому яду давно требовался новаторский подход и свежий взгляд, — продолжает Дамблдор с добродушной улыбкой. — Это… разовое решение для конкретной ситуации, — Бетельгейзе смотрит на темнеющие стенки кубка. Хоть директор и хвалит ее, хвалить тут особо не за что. — К тому же мы работали вместе с Томом. — Как знать, быть может вы потом еще продолжите работу над этим противоядием? У вас есть потенциал. Бетельгейзе садится с директором рядом. Все ее естество содрогается, колеблется, трепыхается. — Почему вы не уволили Юэна? Вы же знаете, что он может погибнуть. Он слишком… Слишком. Слишком импульсивный, слишком правильный, слишком самоотверженный. Она не договаривает, директор и так поймет, он хорошо его знает. — Школе сейчас как никогда нужны сильные волшебники. Сомневаюсь, что Малфой ограничится оставшимися приспешниками Волан-де-Морта. Но пригласить мракоборцев я не мог, чтобы это не убило вас. — Когда взойдет луна, он уже не будет сильным волшебником. — Люди вправе сами решать, как распоряжаться своей жизнью. Мистер Форни не исключение. Это его выбор и его право. Уволь я его, он бы никуда не ушел. Сдать под стражу? Под каким предлогом и кому от этого было бы лучше? Для школы — скандал. Для него… Бетельгейзе слушает и сокрушенно думает о том, что не может вернуть своих слов. И надеется, что никто не разбудит Юэна раньше, чем все закончится. — Я не одобряю таких отношений между учителем и его учеником, — Дамблдор говорит дальше. — Но мистер Форни с трудом оправился после войны. Сомневаюсь, что для него было бы лучше оказаться где-то вдали, понимая, что вы планируете себя убить. Мне кажется, это слишком бесчеловечно. А с вашей стороны — эгоистично. — А позволять ему рисковать жизнью из-за меня — не эгоистично? И с чего вы вообще взяли, что я собираюсь себя убить? — Она поднимает взгляд, настороженно смотря в синие глаза директора. Кубок Бетельгейзе все еще сжимает в собственных пальцах. — Мисс Бёрк, я неплохо знал членов вашей семьи, — в тоне звучит укоризна. — Мне прекрасно знаком этот взгляд. Позвольте, я угадаю — вы планируете использовать… — Не надо, — Бетельгейзе обрывает его, потому что кажется, что если директор произнесет это вслух, она точно передумает. А она не должна. У Бетельгейзе вырывается нервный смешок, практически истеричный. — Месть — вы уверены, что это именно то, что вам нужно? У вас есть шанс на спасение. Не отказывайтесь от него. Не отталкивайте людей, которые хотят вам помочь, — голос Дамблдора мягкий, убедительный и успокаивающий, почти что гипнотизирует, накидывает на нее сеть из желания подчиниться. Согласиться. Сдаться. Просто пустить все на самотек. — Вы знаете почему погиб мой брат? — Но она снова думает об Алькоре, и это подстегивает, помогает выпутаться. — Он хотел мне помочь. Сивый пришел в наш дом после смерти отца, но сперва напал на меня. Не на брата. У брата тоже был шанс на спасение. — Иногда нам приходится жить с тем, что причиняет боль ежедневно. Бетельгейзе хочется по-детски выкрикнуть: да что вы знаете? Вы знаете, каково это — жить после того, как из-за тебя кто-то умер?! А потом опускает взгляд. Конечно, он знает. Даже когда погиб дядя Исидор, Дамблдор выглядел подавленным и будто ответственным за очередную смерть, случившуюся по его вине. Сколько людей погибло, пытаясь ему помочь? Директор не улыбается, но взгляд у него очень теплый и понимающий. Приветливое весеннее небо, подернутое рябью седых облаков. — Я бы хотела, чтобы меня… забыли. Моя мама. Юэн, — она, наконец, передает кубок в морщинистые руки. — Можно же стереть воспоминания. У Юэна прекрасная дочь, которую он любит. У него есть причины жить дальше. А у меня — нет. Это несправедливо, если он пострадает из-за меня. — А вы бы смогли стереть свою память о них? Или о своем брате? Серебро чернеет, покрывается гадким налетом. Бетельгейзе горько улыбается. Однажды она уже пыталась. — Мисс Бёрк, я прошу вас. Позвольте помочь вам. Я не могу заставить вас жить и не могу обещать, что этой ночью все сложится самым удачным образом, но уверяю, все не так безнадежно. Ладонь сжимает теплый рубин в кармане мантии. — Пейте, профессор. Ей не нужно все это. Помощь, жертвы… Нет, спасибо. Сколько времени она жила с чувством вины, недозволенностью, с мыслью, что должна была умереть она, а не брат? Бетельгейзе всегда старалась молчать об этом, даже с самой собой. Но это жило в ней, цвело черными гнилыми цветами, убивало изнутри. Разъедало. Достаточно. Она помогает директору лечь и убирает кубок на низкий кофейный столик. Остается совсем немного. Только снять защитные чары со школы, благо Дамблдор объяснил, как — просто открыть главные ворота. Да уйти в лес. Ничего сложного. Кошки предпочитают умирать вдали от хозяина. Из директорской башни спускаться долго, но ей даже никто не попадается по пути. Путей много, и в этом вся прелесть волшебного Хогвартса. Бетельгейзе подавляет в себе желание еще раз зайти к Юэну. Проверить его. Она и так чуть не проспала. Было бы глупо после всех этих изматывающих экспериментов, ссор и боли погибнуть от действия Непреложного обета, просто потому что… проспала. Ну очень прозаично. Увидь она его снова, сможет ли найти в себе силы, чтобы уйти? У Бетельгейзе и так осталось слишком мало решимости. Довольно, со всеми уже попрощалась. С Гвинет и Томом последний раз она говорила на завтраке. Они вместе сели за слизеринский стол, потому что Розье сидел вместе с Грэм за когтевранским. В отличие от каникул, в эти вынужденные выходные никто не собирал их за одним с преподавателями столом — осталось больше учеников, чем обычно, так что все не вмещались. И, Мерлин, это было спасением. — Ходят слухи, что в прошлое полнолуние в школе был оборотень, — Гвинет изучающим взглядом рассматривала Бетельгейзе. Дамблдор не стал предавать огласке тот случай, чтобы не пугать учащихся и их родителей. Скорее всего, слухи разносились стараниями тех двух пуффендуйцев, которые снова были среди оставшихся. — Просто слухи, — Бетельгейзе пожала плечами в ответ. Том знал правду, но они вместе решили, что Гвинет об этом знать нельзя. — Почему же тогда Дамблдор распустил всех учеников перед следующим полнолунием? Подозрительное совпадение. А сегодня он сказал всем обязательно быть в Большом зале вечером. Но обмануть Гвинет задачей было не из легких. Обычно она либо искусно делала вид, что ничего не замечает, если понимала, что так всем будет проще, либо допытывалась до последнего. — Скорее предосторожность. Ты же помнишь, что недавно случилось с Жози? — Том один спокойно уплетал свой завтрак. Бетельгейзе кусок не лез в горло, Гвинет тоже была напряжена. — Но с ней-то это не оборотни сделали. Так еще хуже. — Думаю, Дамблдор просто хочет разобраться, что происходит, — беспечно ответил Том и налил себе новую порцию горячего какао. — Думаю, вы просто оба морочите мне голову. Опять. Бетельгейзе улыбнулась — измученно, но со всей лаской и теплотой, на которую еще была способна. — Школа в безопасности. Нам нужно просто побыть ночью в Большом зале, — заверила она и положила ладонь поверх вытянутой руки Гвинет. Бетельгейзе и тут соврала. А теперь собиралась снять защиту со школы, поставив под угрозу всех немногочисленных, но все же находящихся внутри учеников. Вот их пусть преподаватели и защищают. Они должны защитить школу от Малфоя и его приятелей, а она со своими проблемами уж как-то сама разберется. Бетельгейзе приближается к вестибюлю, как вдруг кто-то хватает за плечо, чуть не выворачивая руку. Она оборачивается и видит того, кого меньше всего ожидала увидеть. Розье. Черт, забыла про него совсем. В голову впервые приходит мысль: а не убить ли его прямо сейчас? Но Бетельгейзе не чувствует себя готовой. Нет… Когда он такой, обычный парень, максимум, на который она способна — сектусемпра и взорванный диван. Сейчас не хватает ни ярости, ни злости — ничего. Розье регулярно продолжал ее задевать, но Бетельгейзе так привыкла к их перепалкам, что уже почти не злилась. — Стой, ты совсем дура? Забыла, что сегодня за день? — Он, наверное, сидел в Большом зале, когда она проходила мимо, и, заметив, решил… решил что? — Эм… — Бетельгейзе хлопает ресницами и ни черта не понимает. — Полнолуние. Ты имеешь что-то против? Ведь… Розье же… Даже Юэн уже признал его поведение подозрительным. И в школе он остался вот. Больше и подозревать-то некого. — Нет, конечно, если ты хочешь, чтобы тебя сожрали… — Розье смеряет ее презрительным взглядом, но не отпускает, — пожалуйста. — Мне казалось, этого всегда хотел ты. — Я по-твоему совсем долбанутый? Нет, быть главной сумасшедшей факультета — твоя прерогатива. Шутки шутками, но это — нихрена не шутки. Бетельгейзе впервые слышит, чтобы Розье говорил с ней так — серьезно и взволнованно. Что за чертовщина? — Подожди, то есть это все-таки не ты… — это совсем не похоже на оборотня, который меньше чем через час должен присоединиться к охоте. — Что? — Это не ты напал на меня на пасхальных каникулах? — спрашивает осторожно, заходя издалека. — Чего бля? — Выглядит Розье максимально охреневшим. — Ну… с Сивым… на каникулах… ты не?.. — Мне надоело слушать, как ты мямлишь, — он убирает руки в карманы, давая ей свободу. — Постой, я не понимаю, а все эти твои отлучки в дни полнолуния… Лицо Розье наконец светлеет от прозрения. — Ты что, решила, я оборотень?! — Ну, в общем-то, да. Были такие мысли. Он смотрит на нее как на умалишенную, и, если честно, не без причин. А еще он, кажется, напряженно о чем-то размышляет. Что, говнюк, боишься? — Не верю, что делаю это, но на, смотри, — Розье открывает рот, показывая Бетельгейзе лежащий под языком сморщенный зеленый лист. — Что это? — Лист мандрагоры. Я пытаюсь стать анимагом. Ну и кто тогда оборотень?

***

Снейпу приходится скооперироваться с мадам Помфри, — та уже в курсе, что нужно делать, она прибыла в кабинет Дамблдора намного раньше них, — чтобы как можно быстрее переместить и мракоборцев, и директора в лазарет. Отойти от Дамблдора он, конечно, не может ни на шаг. Сначала Юэн с Морганом напряженно следят за состоянием Эрни, потом Юэн оставляет мракоборцев на Моргана и решает найти ее. Плевать, что будет дальше. Он просто должен найти Бетельгейзе. Остальные не имеют значения. Все тело горит, каждая кость, будто кто-то сложил из них внутри погребальный костер и поджег. От лихорадки трясет, но Юэн торопится на улицу, сжимая в руке волшебную палочку. Пока еще может ее держать. Впереди у дверей Розье, и Юэн практически делает взмах, но тот вовремя оглядывается и испуганно отбегает к стене. Мелкий говнюк. Оглушать и где-то прятать его времени нет, так что Юэн наводит палочку, подходя ближе. Что ж, либо да, либо нет. — И вы туда же? Отвалите, блин, я не оборотень! — Розье от страха вжимается в стену и даже не вспоминает про свое оружие. Обычный перепуганный подросток, готовый обосраться от острия, тычущего в лицо. — Как давно ты ее видел? — Да только что, минут пять назад вышла. Серьезно, посмотрите, я просто хотел… — он сует пальцы себе в рот, чтобы вытащить лист мандрагоры и бросить его на пол. — Нахер это все! Юэн что-то смутно помнит об анимагах и способе становления ими — но это такой сложный и муторный ритуал, требующий чуткой работы с наставником и выглядящий примерно как «ежик летел на север, какого цвета перья пингвина, если носорог спит». Для него как раз и требуется держать мандрагору во рту целый месяц. От полнолуния до полнолуния. Если ритуал проваливается, приходится все начинать сначала. Этот дебил, что, пытался заделаться анимагом? — Зачем? — Я… слышал, анимагам не страшны укусы оборотней. — И? Розье, стушевавшись, пристыженно отводит взгляд, и Юэн все понимает. Не зря Дамблдор сказал «грубая работа», видимо, засранец что-то помнит о нападении и с тех пор… боится. А Юэн ему еще и сон кошмарный подкинул. По незнанию, конечно. Возможно, после этого-то он все и вспомнил. Господи. Юэн опускает волшебную палочку. Каким бы ни был Розье, он все еще тупой подросток, потерявший всю семью. Сначала отца. Потом деда. С дедом он, наверное, был особенно близок, поэтому так отчаянно мстил Бетельгейзе и пытался втоптать ее в грязь. Потом еще потерял изрядно опекавшую его мать, которая хоть и жива, но разве это жизнь? И Юэну становится безумно жаль этого идиота. И стыдно перед ним. — Беги отсюда. Сидите все в большом зале. В школе небезопасно. Так происходит всегда. Желая спасти одного, приходится ранить другого. Если справедливость торжествует, кто-то так или иначе страдает. Когда один получает отомщение, другой погибает. Не поэтому ли Бетельгейзе так отчаянно отталкивает его от себя? «Знаете, господин мракоборец, иногда мне и самой хочется, чтобы меня кто-нибудь спас». Маленькая девочка, сидевшая по другую сторону железной двери его темницы, умела усмехаться с несвойственной детям иронией. Юэн выбегает на улицу, ища ее взглядом, и замечает одинокий силуэт вдалеке, идущий в сторону главных врат. Ее шаг медленный и размеренный, а Юэн бежит-бежит-бежит… От выброса адреналина на удивление становится легче. Когда между ними остается не больше трех ярдов, Бетельгейзе оборачивается. Они стоят у высокой кованной ограды, смотрят друг другу в глаза. Почти не дышат. Легкие тупо молчат, не хотят качать воздух, схлопываются. До боли в груди, распирающей грудную клетку. До самого настоящего пневмоторакса, не иначе. — Почему ты… — На что ты рассчитывала? Когда, ты думала, меня разбудят? Завтра? Голос дрожит и никак не сделать его ровным. — Прости… И ее дрожит так же. — Морган дал мне противоядие. Он тоже здесь. С ее губ срывается мучительный стон. — Господи, ну почему? Теперь и Морган. Даже Гвинет осталась… я просто не понимаю. Солнце слепит глаза одиноким лучом, клонясь к закату. Юэн неожиданно осознает, что она действительно не понимает. — Почему?! Почему вы все хотите меня спасти?! За что? — Голос высокий, срывается. Бетельгейзе сжимает свои тонкие кисти в кулаки, и это дикость, но ей невдомек, почему кто-то заботится о ней. — Помогают людям не за что-то. А потому что им нужна помощь. Это же так просто. Но, наверное, не для человека, выросшего в обществе, где помощь оказывается только взамен. Где, чтобы подружиться, чаще всего надо заплатить галлеонами. Где единственная твоя поддержка — это семья. И если с семьей не очень повезло, то помощи ждать вовсе неоткуда. Юэну жаль, что никто не объяснил Бетельгейзе этого раньше. — Ты правда думаешь, что я бы… смог так? У него не получается сказать то, что крутится в голове. Но она ведь должна понять, как обычно, без слов, как они всегда понимали друг друга. По взгляду. По жестам. Интуитивно. И, конечно, Бетельгейзе понимает. Ее ресницы блестят, будто от капель вечерней росы. Подрагивают в теплом закатном свете. Сколько раз он сравнивал ее с цветами маков? Бесконечно. А сейчас смотрит, думает про чертов шиповник, который утром рвали ее пальцы, и, вот же, стоит перед ним. Колючая и сводящая с ума своим ароматом. Съешь одну сладкую красную ягодку, и она усеет все твое горло острыми семенами. Боль и сладость. Всегда. Две крайности в одном крохотном теле. Юэн делает несколько шагов к ней навстречу. У Бетельгейзе за спиной железо и кажется, если она прикоснется к нему своими острыми лопатками, те непременно опалит. — Юэн, — она делает судорожный глоток воздуха, прежде чем сказать то, что собиралась еще в прошлый раз, — я умру этой ночью. Тебе нужно… отпустить меня. Ты должен. — Почему я все время что-то кому-то должен? Всю жизнь. Отцу. Мракоборцам. Миллисенте. Директору. Он постоянно должен был что-то делать, доказывать что-то, жить для других — и ради их целей. Потому что не имел своих. — Ты зимой на набережной спросила меня: как я стал мракоборцем? Я тоже жил так — в ожидании смерти. И все хотел, чтобы она хотя бы была… не напрасной, что ли. Чтобы имела какой-то смысл. А остальное мне было так безразлично, — Юэн улыбается, выпрямляясь. — Но я больше не буду подчиняться и делать то, что «должен». Теперь я буду делать то, чего хочу сам. Я уже говорил — я не отдам тебя. Он больше не человек в волчьей шкуре. Делает еще несколько шагов, чтобы встать к Бетельгейзе вплотную. Ему так легко, так свободно и снова можно дышать. Юэн в жизни никогда не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Что-то, чему он сопротивлялся много месяцев, наконец перестает терзать. Что-то, что Юэн наконец перестает отрицать и сдерживать. Принимает. Волк принюхивается, касается щекой черного виска. Он свободен. — Тогда убей меня. Сам. И даже эти ее слова не ранят, не заставляют, стиснув зубы, отвернуться. — Нет, — он по-прежнему улыбается, неосозознанно гладится. — Я убью его, чтобы ты жила. Может быть, не в этот раз, но потом — обязательно. А сегодня — я не дам тебе умереть. И это не бахвальство, не самоуверенность, это как если бы он мог видеть будущее. Четкая прямая линия с неизменным исходом. Конечно, он не даст ей умереть. И не отдаст никому другому. Это его жертва. Это его пара. Бетельгейзе колеблется, болезненно выкручивает кисти и пальцы, и хочется взять ее руки в свои, чтобы помочь успокоиться. — Там… в школе. Все в порядке? — Волнуется, что с зельем что-то не так. — Да. Эрни плох, но Снейп говорит, что все обойдется. — Я же говорила, что никто не умрет, — губы трогает легкая улыбка, а на лице на мгновение появляется облегчение. — Ты умница. Когда Юэн произносит это, ее глаза расширяются. Он не знает, почему. — Как мне остановить тебя? — А она спрашивает, не желая мириться. Дурочка. Неужели еще не поняла, что останавливать — бесполезно? — Никак, — качает головой. — Я пойду за тобой. Сейчас или когда взойдет луна. — Ты же понимаешь… Ты можешь погибнуть. — Ну, могу. Кроме тебя мне и терять-то особо нечего. Юэн совершенно не готов умирать. Не готов и не хочет, нет, только не сейчас. Но ему приходится сказать это. Да и с другой стороны, действительно, что у него еще есть кроме нее? Пустой лист и застаревшая безнадежность. — А Айлин? — А что Айлин? Я уже все тебе объяснил. — Даже если и так. Совсем недавно ты говорил о том, что все может измениться, закончиться, что мы просто расстанемся, — Бетельгейзе все еще пытается уцепиться, найти хоть что-то, причину, чтобы он развернулся и ушел. Между слов у нее вплетаются свистящие всхлипы. — Ох, мне казалось, это было так давно. Примерно в прошлой жизни. А Юэн не уходит и не собирается. Мерлин, она сдала его Дамблдору — он простил. Она отравила его — он все равно пришел следом. Она сказала то, что не могла простить себе сама, а он закрыл глаза и на это. Потому что — да, вся неуверенность и сомнения остались в какой-то совершенно другой, чужой жизни. — Давай уедем куда-нибудь, когда все закончится. Непростительные горячие прокладывают свежие дорожки на ее щеках. Бетельгейзе подавленно молчит, не отвечает, широко раскрыв свои зеленые глаза. Юэн знает, о чем она думает. — Я хочу быть с тобой. И просит: передумай. — Помнишь, ты обещала мне сделку? — шепотом уже совсем. — Взамен на то, чтобы я отвел тебя в мастерскую. Так вот: дай мне пойти с тобой. — Юэн, это совсем не равнозначно! — Для меня — равнозначно. Я слишком много лет убегал. Пока не нашел, за кем буду бежать всегда. Она вздрагивает, взглянув ему за плечо. Видимо, Морган наконец освободился. — Ты готова? Дерганый кивок. — Открывай. Бетельгейзе касается калитки волшебной палочкой, и по всему забору проходит дымка от рассеивающихся чар. Из леса неподалеку выходит несколько силуэтов в черных одеждах. Человек шесть, не больше. Морган меняет направление, выступая к ним первым. Когда Юэн оборачивается, чтобы посмотреть, что происходит, он видит вдали и Макгонагалл, и Флитвика, и даже мадам Трюк, которые тоже спешат навстречу. Фляжка с аконитовым зельем по прежнему за поясом. Небо ясное, становится розово-красным, цвета шиповника. Горит. Юэн берет Бетельгейзе за руку и одним лишь взглядом предлагает идти с ним. Он готов сам отвести ее в лес. И она не вырывается, хватается, совсем как тогда, на проезжей части в Лондоне. Мерлин, как часто Юэн вспоминает о тех далеких днях. Незаметно все повторяется: снова и снова, раз за разом. Идут к лесной кромке напрямик, ускоряя шаг. Волшебники вступают в схватку, гремя вспышками заклинаний. Юэн не обращает на них внимания, но волшебную палочку держит наготове. Уже почти бегут. Из леса выходят еще трое. Потом — еще. Почему так много?.. Закрадывается подозрение, что за масками могут быть обычные люди под действием Империуса. — Отпусти меня, отпусти, — Бетельгейзе неожиданно пытается отстраниться, отцепить его руку от своей. — Ты нужен здесь. — Стой, я… Он не хочет ее отпускать. Никогда больше. Но рядом раздается мощный взрыв, и Юэн разжимает пальцы. Он не понимает, что произошло, а в ушах звенит как после удара колоколом. Бетельгейзе уже стремительно ускользает вглубь леса, прочь от него. Раздается еще один взрыв. Она, споткнувшись, оборачивается. Их взгляды пересекаются на какую-то секунду, но время словно останавливается, прямо как в магловских фильмах. Вместе с вражеским огнем. Вместе с биением сердца. У нее глаза человека, готового к казни. Юэна сносит мощной взрывной волной.