***
— Профессор Дамблдор, здравствуйте. — День добрый, мисс Бёрк. Добрый? Не особенно. Бетельгейзе садится на лавку возле огня. Ей по-прежнему нравится это место. Этот кабинет. Огромная красная птица, приветливо щелкающая клювом. Тепло от камина. С этим местом всякий раз было связано что-то важное — распределение, первая прогулка с Юэном, суд, оборотень в школе; поэтому Бетельгейзе мысленно окрестила кабинет Дамблдора «местом важных событий». — Малфой приказал отравить всех мракоборцев. И вас. Так что… — зато Малфой почему-то не запретил об этом рассказывать. — Как мне лучше поступить? Я по понятным причинам уже не смогу выступить в суде, но хотела бы… рассказать все, что знаю о Люциусе Малфое. И обо всем остальном, конечно. Требуется как можно скорее решить что-то с наследством и кузеном, передать информацию о местоположении ставки пыточной бригады, а также каким-то образом задокументировать свои показания о Малфое. О нападении на мать. Как грамотно осуществить последнее, Бетельгейзе не знает. Стоит начать говорить, и Обет молниеносно примется наказывать нарушителя, так что нужно успеть рассказать как можно больше. Это, наверное, дико — думать о таком. Разум Бетельгейзе холоден и бюрократичен. Она размышляет, какие нужны будут документы, как привести в порядок свои «дела». Жестко и расчетливо — как принято в обществе, к которому она принадлежит. Бесчувственно. — Не спешите, мисс Бёрк. — Я и не спешу. У меня в запасе есть несколько дней. — Вы не думали о том, чтобы выполнить приказ мистера Малфоя? Бетельгейзе неожиданно для себя смеется. — Может быть, вы дадите мне себя убить? Дамблдор молчит, улыбаясь. Он будто бы ждет, что она поймет что-то очевидное. Она не понимает. — Я не понимаю. И честно говорит об этом. — Вы отравите меня, мисс Бёрк. И каждого мракоборца в этой школе. В этот момент Бетельгейзе впервые думает, что он сумасшедший. Совершенно выживший из ума старик. Как и говорят все вокруг. Неужели все эти месяцы она ошибалась и прислушивалась к кажущимся мудрыми словам безумца? — Что, простите?.. Может, ослышалась? Может, не поняла? — Ваша мать многое сделала для меня, и я обещал ей защитить вас. Отвратительная отговорка, до зубовного скрежета. Величайший волшебник готов умереть ради какой-то девки? Чушь собачья! — Для этого вы хотите пожертвовать четырьмя людьми?! — Разумеется, нет. Я не говорил, что вы кого-то убьете, — Дамблдор продолжает все так же туманно улыбаться. — Но как… Таксум сомниферум — яд самоубийц. От него нет противоядия. Она постепенно начинает терять самообладание, не понимая, что Дамблдор от нее хочет. — Так создайте его. Что?! Это, блин, попросту невозможно! Абсолютно! Не для нее, точно. У Бетельгейзе нет ни выдающихся способностей, ни туза в рукаве, ничего. — Вы издеваетесь? — В любом случае, нарушить обет вы еще успеете. А пока — подумайте над моими словами. — Даже если я каким-то образом… решу эту «проблему», — она выделяет слово со злым сарказмом, — я должна буду одна прийти в лес. Ночью. В полнолуние. — Вы будете не одна. Кажется, мистер Малфой ничего не уточнял об этом. — Я не… — она недоверчиво смотрит на Дамблдора. Качает головой. Отворачивается почти с неприязнью. — Я не хочу, чтобы кто-то опять пострадал из-за меня. Это самоубийство. Там будет Сивый и как минимум еще один оборотень. У Сивого есть целая стая! — Дело не только в вас, — его слова режут. Напоминают. Нет. Не думай. — Мисс Бёрк, очень важно, чтобы Люциус Малфой проник в школу. От этого зависит многое в будущем. Нужно успокоиться. Бетельгейзе обнимает себя за плечи, пытаясь унять дрожь, но старается слушать внимательно. Хмурится с каждым словом. Необходимо все обдумать, Дамблдор не стал бы к ней обращаться, если бы это не было очень важно. Он говорит серьезно и напряженно, будто от нее действительно зависит что-то глобальное. Она же хотела помочь, верно? И если Дамблдор так уверен, что она создаст противоядие, значит, это все-таки возможно. — Думаете, Малфой намерен принести сюда диадему Кандиды Когтевран? — Первая догадка приходит на ум. Почему-то для Малфоя важно вернуть диадему непосредственно в школу. И они с тетей даже говорили, что Тёмный лорд вернется… Бетельгейзе, после той неприятной «процедуры» у Снейпа помнит большую часть того, что Малфой пытался стереть. — Полагаю, что да, — Дамблдор кивает. — Но ведь это глупо. Еще как! Тетя Нарцисса, конечно, настаивает, но устраивать набег на школу, чтобы лично отнести диадему? Бред! — Последние действия мистера Малфоя вообще можно подвергнуть критике. Хорошо, что он все еще способен прислушиваться к вашей тете. Если вы справитесь, вы очень сильно поможете мне. Ваша мать пострадала именно из-за этих вещей. В смысле? Бетельгейзе чувствует, как дыхание сбивается, а в ногах появляется слабость. Мама пострадала из-за «этих вещей»? Но она ведь украла какую-то книжку. Как это вообще может быть связано? Или она охотилась и за диадемой? — Умереть можно всегда, мисс Бёрк, для этого много времени не требуется. — Вам действительно так нужна эта диадема? Если кто-то погибнет из-за нее… — Бетельгейзе все еще сомневается. Да и как тут не сомневаться? Что бы ни было, впускать Пожирателей смерти на територию школы слишком опасно. Голову посещает ужасное подозрение: а вдруг Дамблдор хочет сам заполучить диадему? — Тетя говорила, что это уже не диадема Кандиды Когтевран. Она осквернена черной магией. Хочется предупредить его, что ли. Вразумить. Дамблдор кивает, будто знает обо всем очень давно. — Мисс Бёрк, если эта диадема не окажется в Хогвартсе, скоро из-за нее погибнет очень… Очень много людей. Вы же видите, что происходит с Малфоем? Этот предмет управляет им. Не наоборот. Восстание инферналов лишь малая капля. И он чертовски настойчив в этот раз. Объясняет ей терпеливо, будто неразумному ребенку, однако достаточно твердо. — Если он продолжит в том же духе, его легко поймают, — Бетельгейзе все еще слабо сопротивляется. Но ведь действительно, чем менее осторожным становится Малфой, тем ближе его конец. Черт побери, гораздо лучше и правильнее рассказать министру все, что о нем известно, тогда и арестуют его быстрее, и никто не пострадает больше. — Но сколькие пострадают до тех пор? — Дамблдор спрашивает, будто проникнув в ее мысли. — Я не хочу, чтобы кто-то пострадал из-за меня. я не хочу, чтобы пострадал он — Люди в любом случае могут пострадать. Косвенно из-за вас, — Дамблдор, вздохнув, отводит взгляд в сторону камина. — Но в каждой войне приходится чем-то жертвовать. — Война кончилась! — Нет, мисс Бёрк. Война кончится еще очень нескоро. Дамблдор говорит это с такой уверенностью, что на ее глаза почему-то наворачиваются непрошенные слезы. Но как же?.. Все ведь… кончилось. Неужели Тёмный лорд действительно может воскреснуть, а все это как-то связано с ним? Неужели мир снова сойдет с ума? Новые восстания Пожирателей смерти, пытки, схватки, бойня… — Почему тогда просто не доложить обо всем в министерство, чтобы они обыскали поместье? — Увы, это недопустимо. Уверен, у Люциуса есть запасной план и на этот случай, но мне бы хотелось, чтобы он и дальше думал, будто в Хогвартсе у него есть друзья. Ох, вот оно что. Об этом Бетельгейзе не задумывалась даже. — Вы не хотите, чтобы он узнал, что профессор Снейп нашел для вас воспоминания о диадеме? Дамблдор кивает. — Но все равно… Как же оставшиеся ученики? Не все смогут уехать. — Они будут в Большом зале, никто не пострадает. Преподаватели создадут защиту, похожую на установленную министерством магии. — А если он опять призовет инферналов? Натравит их на школу. — В Хогвартсе слишком много света, мисс Бёрк. Директор улыбается. А Бетельгейзе, позволяя себе слабость, прикрывает глаза, будто греется этим светом. Красивые слова — от них веет теплом и умиротворением. Странным чувством защищенности… Которое мгновенно исчезает, стоит только открыть глаза и вернуться в реальность. — Но по-прежнему остаются… оборотни, профессор, — голос начинает дрожать. — Вы защитите учеников, а преподаватели… — Мисс Бёрк, здесь нет людей, способных отсиживаться в безопасности, пока другие рискуют своими жизнями. — И зря. Этим людям стоило бы хотя бы немного… пожить для себя! Она срывается, но говорит ведь по сути только об одном. Бетельгейзе, конечно, страшно и за других. За маленького профессора Флитвика, за строгую, но справедливую профессора Макгонагалл, за вредного профессора Снейпа или нежную, но и без того израненную профессора Стебль. Но больше всего… С губ срывается всхлип. — Вы привыкли к эгоизму окружающих, а сами хотите пожертвовать собой. Неужели после всего, через что вы прошли, вы готовы так просто сдаться? — Я не считаю это жертвой. Я не хочу, чтобы ради меня собой жертвовали другие. Бетельгейзе опускает взгляд. И плечи. Она не видит для себя выхода. Она — по-прежнему крохотный зверек, бьющийся в силках. Жесткая проволока стягивает лапки, не дает ни сбежать, ни напасть в попытке защититься. При всем своем желании жить, Бетельгейзе понимает, что чтобы выжить самой, нужно пожертвовать кем-то еще. А это неправильно. Она ничем ни лучше, ни важнее, ни значимее других. Брат уже умер за нее. И дядя. Больше смертей Бетельгейзе вынести не готова. К черту. Пусть она не очень хороший человек, но готова принять свою участь с достоинством, не прячась за других. Особенно за него. Тише. Думать о Юэне нельзя. Под запретом, потому что иначе она забьется в угол и просто будет рыдать пять дней и ночей, пока Обет не возьмет свое. Нет-нет, только не думать о нем, не сейчас. Лучше подумать над словами Дамблдора. Предположим, случится беспрецендентное чудо, и она придумает противоядие. Что дальше? В голове навязчивым набатом стучит «каждого мракоборца». Бетельгейзе твердит себе: он не мракоборец. он не мракоборец он не мракоборец он немракоборецонне… Тише. Не думай. Пусть она сможет что-то сделать с ядом, но пойти в лес и быть съеденной?.. Ни за что. Она уже обещала себе, что не допустит этого. И обещала Сивому. Но с другой стороны перед ней хорошая возможность отомстить. Подпустить как можно ближе и нанести удар — это единственная тактика, которую она научилась использовать. Верно. Да и чтобы никто точно не пострадал, она должна целиком и полностью отвлечь оборотней на себя. Даже не так, не отвлечь — убить. Бетельгейзе знаком только один способ, и она знает наверняка, что он погубит ее вместе с ними. Что ж, по крайней мере, ее смерть не будет напрасной. Это не жертва, это оптимальное решение. Бетельгейзе распрямляется. Из леса она придумала выход.***
Таксум сомниферум славится двумя вещами: безболезненностью и отсутствием противоядия. Бетельгейзе, вернувшись от Дамблдора, смотрит на свой проект по зельям и лихорадочно соображает. У нее меньше недели — чертовы пять дней, — чтобы найти выход из ситуации. Она должна. Это же так очевидно. Да, в формулировке Малфоя есть единственная лазейка, но для нее требуется чертово противоядие! Дамблдор прав, он не сказал «убить», он сказал лишь «отравить». Будто насмехался над ней, издевался. Черт-черт-черт! Бетельгейзе от злости и ярости хочется расколошматить хоть что-нибудь. Пузырек с чернилами, стол, собственные кулаки. Она спросила профессора Снейпа как бы невзначай: нет ли противоядия? Снейп лишь развел руками и сказал, что, разумеется, нет, ведь это главное преимущество зелья. Поэтому те волшебники, которые решительно планировали убить себя, так часто использовали именно Таксум сомниферум. Поэтому и мама в больнице просила именно этот яд. Никто по доброте душевной не мог спасти их. Ни безоарами, ни классическими противоядиями. А потом Бетельгейзе снова листает свой проект. Читает про морозник, который, в зависимости от дозы дает совершенно разные эффекты. Про волчье лыко, яд которого каким-то совершенно невероятным образом нейтрализует яд белладонны. Ответ будто бы лежит перед ней на самой поверхности, но ухватить его никак не получается. Он все ускользает, ускользает… Бетельгейзе совершенно точно не сумеет сама за пять дней создать противоядие к зелью, от которого за сотню лет существования никто не нашел спасения. Она смотрит в одной из своих домашних книг рецепт. В создании сложное, но хотя бы не как какое-нибудь оборотное зелье, которое готовится около месяца. Тисовая хвоя, маковое молоко, глаз кокатриса, крылья подёнок, ягоды волчьего лыка, кровь белозубки… Там нечего убрать. Он убивает парой капель. И тут, наконец, до нее доходит. Можно добавить. Тогда Бетельгейзе идет к Тому. План трещит по швам, но это хоть какой-то план. Том ранее неплохо помог при приготовлении волчьего противоядия, да и положиться на него правильнее всего: уж этот парень, если вообще согласится, точно не станет самоотверженно лезть в пекло, в отличие от Гвинет или… Юэн, кажется, знает о травах абсолютно все, что только можно знать, и весьма хорошо разбирается в зельях. Он бы несомненно помог. Если бы оставался просто ее учителем. Если бы — она чувствовала — не рвался в это самое пекло. Юэн без зелья-то — самая большая ее проблема. Узнай он, что ей нужно сделать… — Опять ты? — Опять. — Что на сей раз? Том сидит в библиотеке вместе с Гвинет: они делают домашку как раз в тот момент, когда подходит Бетельгейзе. Гвинет недоумевающе смотрит на подругу и явно хочет спросить: «что я пропустила?» — Мне нужна твоя помощь, Том, — Бетельгейзе садится напротив них за стол. Просит специально при Гвинет — Том же не захочет выглядеть в ее глазах бессовестным говнюком. — С чем? — А как же я, — встревает Гвинет, подавшись вперед. — С зельем. — А-а-а, фу, не, тут я точно не помощник, — гримасничает Гвинет и откидывается обратно на мягкую спинку старого красного кресла. — С каким? — Таксум сомниферум. Бетельгейзе говорит свободно. Гвинет не очень хорошо разбирается в зельях, и уж тем более вряд ли слышала об этом. А вот Том выгибает бровь. — Ты хочешь его приготовить? Мне казалось, твоих способностей должно хватить для этого. — Не просто приготовить. Я хочу его изменить. Попробовать сделать противоядие — в рамках своего школьного проекта по зельям. — Ты шутишь? Это очень… амбициозная задача. — Я вообще нифига не понимаю, о чем вы говорите. Что за зелье-то хоть? — Гвинет опять недовольствует. Бетельгейзе тепло улыбается, переведя взгляд на нее. Гвинет не любит оставаться в неведении, но очень часто остается в нем. Иногда по собственному выбору. — Это яд. — Ну, это я, как ни странно, поняла. Что еще ты могла придумать для школьного проекта? Бетельгейзе беззаботно смеется. Гвинет научила ее искренне улыбаться, даже когда внутри страшно, темно и больно. — В общем, от этого яда не существует противоядия. А я хочу его сделать. — Но если ты изменишь формулу, разве это все еще будет таксум сомниферум? — Том сводит брови, что-то там прикидывая себе в уме. — Конечно. Ты знаешь, что у напитка живой смерти есть четыре варианта измененной рецептуры? Все четыре варианта зелья — разные, с разной степенью воздействия, но это все еще напиток живой смерти. — Я слышал только о трех. Разумеется. Четвертый, насколько Бетельгейзе помнит, снейповский. Алькор обычно готовил именно по его рецептуре. — Ну так что? — Если у нас все получится, я хочу считаться создателем наравне с тобой. — По рукам. Тома, как обычно, интересует только личная выгода и слава. Бетельгейзе безразлично, станет ли она создателем новаторского зелья, будет ли это каким-то там вкладом в современное зельеварение: если Тому нужно, пусть присвоит все авторство себе. Он предлагает ей заниматься зельем в некой Выручай-комнате. Бетельгейзе впервые слышит об этом месте, но с легким любопытством наблюдает за Томом, расхаживающим по коридору восьмого этажа. Неподалеку от гобелена с троллями в пачках появляется огромная полированная дверь. Круглая ручка блестит медью. Когда Том поворачивает ее, они видят перед собой уменьшенный кабинет зельеварения: чуть менее мрачный, с одним столом и без шкафов с ингредиентами. Зато здесь много различной литературы по зельям и весь необходимый инвентарь, включая котлы, горелку, весы и многое другое. — Неплохо, да? Особенно на книги обрати внимание. Здесь обязательно должно быть что-то, что нам поможет. — Откуда такая уверенность? — Первый раз я воспользовался Выручай-комнатой, когда мне понадобился Атлас Запретного леса. Я просто попросил ее о какой-нибудь карте, вошел внутрь, нашел атлас, — Том пожимает плечами и улыбается своей белозубой улыбкой. — А, и еще… Он отходит, жестом приглашая идти следом. В самом углу кабинета обнаруживается невысокая дверца от подобия встроенного в нишу стены шкафа. Прежде, чем открыть ее, Том гасит свет. — Я полгода исследовал их целебные свойства. Думаю, они должны помочь с твоим зельем, — дверца отворяется и изнутри Бетельгейзе обдает тропическим жаром и затхлой сыростью. В сумраке она едва различает, как что-то шевелится. — Том. Это то, о чем я думаю? — голос ее мрачнеет. — Дьявольские силки, да. — То есть даже после смерти Саймона, ты все равно взял их? — Конечно. Было бы глупо после всего случившегося просто оставить их там. Ты же знаешь, что по легенде дьявольские силки были ингредиентом воскрешающего зелья? От этого холодного расчета Бетельгейзе всегда немного не по себе. Что ж, может он и прав. Дьявольские силки в зельеварении мало изучены из-за своей опасности, но байки о воскрешающем зелье Бетельгейзе тоже слышала. Довольно жутко, что Том держит такое растение прямо в школе и регулярно приходит, чтобы его «исследовать», но… До нее наконец доходит. — Было бы здорово, если бы мы когда-нибудь нашли способ возвращать умерших к жизни. — Угу. Она сказала это тогда, на поле для квиддича в момент откровенности, не подозревая, что Том походу только о том и грезил. Искал все время рецепт воскрешающего зелья. Неужели он думает о том, чтобы воскресить родителей Гвинет? Это невозможно. Абсолютно. Нет такой магии и не было никогда. Но Том все равно старается. Они, наконец, закрывают шкаф и в кабинете снова становится светло. — Я знаю, что уже поздно про это говорить… — Том выглядит на редкость виноватым. Ну или просто удачно разыгрывает нужные эмоции. — Не смог сказать при Снейпе. Я тогда рассказал Жозефине, что мы собираемся посидеть на Черном озере втроем. Ну, чтобы она от меня отвязалась, понимаешь? Типа только друзья. О, вот оно что. Просто прекрасно. Малфой наверняка тщательно покопался в ее памяти. Жозефина была идеальной целью: верткая внимательная журналистка, которая в курсе всех дел Хогвартса. Так еще и такая удача — влюбленная в человека, приближенного к Бетельгейзе. Жозефина и к самой Бетельгейзе имела не мало отношения после той статьи. Неудивительно, что Малфой решил использовать именно ее. Бетельгейзе снова становится стыдно. Очередной человек пострадал из-за нее. Жозефина до сих пор находится в лазарете, пару раз Бетельгейзе приходила навещать ее: от очаровательной красавицы не осталось ни следа — только измученная последствиями тяжелой темной магии женщина. — Ну, уже действительно поздно. Но спасибо, что сказал. — Слушай, мне и так было сложно. Ты можешь сделать лицо чуточку благодарнее? Бетельгейзе поднимает правую бровь, смотря на Тома со смесью сомнения и скепсиса. — Если бы не ты, я бы и не заговорила больше с Жозефиной. И она бы не передала мне слова Малфоя. И, наверное, не была бы сейчас в лазарете. Так что… Считай, что ты искупаешь свою вину помощью мне. Том недовольно кривится. — Я все еще хочу быть в доле. Бетельгейзе фыркает. После этого она принимается перебирать книги. За основными ингредиентами сходят к Снейпу уже завтра, а сейчас необходимо рассмотреть различные варианты модификаций. Бетельгейзе усердно листает страницы и еще более усердно игнорирует лезущие в голову мысли о Юэне. Ушла ведь, даже не попрощавшись. Ну хватит, пожалуйста. — О, послушай. Ягоды каприфоли ядовиты так же, как и волчье лыко, однако вызывают меньшее жжение. Ими можно заменить волчье лыко в зельях, в которых не требуется смертельный эффект… — Том зачитывает кусочек из какой-то книги. — Неплохо. Но прежде, чем что-то заменять, надо определиться с основным составом. — Хм. В математике есть такая штука, как уравнения. Одинаковые части уравнения взаимосокращаются. Правда, там должен быть противоположный знак… — Я не поняла ни слова, кроме «уравнивания», — Бетельгейзе смотрит на Тома так, словно тот только что говорил с ней на каком-то иностранном языке. Магловском, очевидно. — Не уравнивания, а уравнения. Пока Том занудствует, Бетельгейзе думает над уравниванием. В этом есть смысл, она, листая свой проект, подумала именно о чем-то похожем. Добавить что-то, что не изменит зелье критично, но создаст новую связь, которая, с помощью противоядия, уничтожит все действие зелья. Черт возьми, как сложно. Они возятся с книжками весь вечер. Одна из них в течение полугода была написана самим Томом — о дьявольских силках. Бетельгейзе исписывает полезными заметками четыре пергамента, стараясь задействовать в формулах сок дьявольских силков, пока Том увлеченно перечитывает появившиеся на стеллажах новые книги. Оказывается, он еще и феноменально быстро читает — видимо, именно это основная причина его учебных успехов и того, что Том прекрасно все успевает. Фронт дальнейших работ намечен. Им предстоит завтра раздобыть все необходимые ингредиенты и провести двенадцать экспериментов, с одним из которых — самым неприятным — Бетельгейзе нужно справиться в одиночку. Том согласился благородно взять на себя всю работу с дьявольскими силками, потому что «уже привык к их выходкам за эти месяцы». Он возил отросток, забранный из пещеры, даже во Францию, и это было чертовски сложное мероприятие, на фоне которого все дальнейшие проблемы от губительного растения казались цветочками. Когда они выходят из Выручай-комнаты, на часах уже десять вечера. Бетельгейзе сразу хочется зайти обратно, потому что перед ней у противоположной стены стоит Юэн. У него опять скрещены руки, нахмурены брови и стиснуты челюсти. — Я, пожалуй, пойду, — Том опасливо глядит на мрачного траволога, который не сводит с него глаз, и хлопает Бетельгейзе по плечу. — Удачи. Даже желает удачи, ого. Бетельгейзе хмыкает. — Уже отбой был. — Я не обратила внимания на время. — Пошли, — Юэн отталкивается от стены, к которой прислонялся все это время. Бетельгейзе покорно идет следом. Она не хочет, но все равно смотрит на его спину, к которой безумно хочется прижаться. Обнять. И это больно, Господи. Так сильно больно — до надрыва. Бежать от него, от мыслей, от своих желаний — весь день. И понимать, что убегать бессмысленно, что она слаба, неспособна справиться. Не может отстраниться. Не может исчезнуть. Не может ни черта. Спуск с восьмого этажа кажется бесконечно долгим. Одновременно хочется поскорее оказаться в своей спальне под балдахином и идти как можно медленнее. Сплошные противоречия, от которых рвет на куски. Глупо. В январе чувства Бетельгейзе к Юэну были похожими. С одной лишь разницей: в этот раз убить — его — боится она. Своими действиями. Своим бездействием. Своим существованием. Каждый шаг — как по острой стеклянной крошке, врезающейся в кожу до самой кости. Молчание убивает, но в то же время оно спасение, потому что, о чем говорить, Бетельгейзе не знает. И чувствует, что ему есть что сказать, просто Юэн ждет, пока они спустятся в подземелья. — Как ты узнал, где я? — Не знаю. Узнал и все. Не объясняет. А у Бетельгейзе глаза печет. Так сильно, что приходится раскрыть их широко-широко и смотреть исключительно вверх. Нельзя плакать. Нельзя давать ему повод снова успокаивать ее, потому что тогда все эта выстроенная в течение дня опора из хладнокровия и готовности разломается в щепки. Потому что она не готова, потому что не хочет умирать, потому что не может без Юэна. Потому что, Господи, за что ей все это? — Скажи мне правду. Он просит, не оборачиваясь, и останавливается, держа руки в карманах брюк. Именно просит. Бетельгейзе не может выдавить из себя ни слова и пытается — по инерции — спускаться дальше, обходя Юэна, но чувствует теплые пальцы на запястье. Идеально ложащиеся на ее любимые шрамы. Она останавливается, чтобы развернуться к нему лицом. Стоит на ступеньку ниже и оттого чувствует себя совсем маленькой. — Отпусти меня. Они оба понимают, что речь совсем не о его руке, держащей ее за руку. Юэн тоже спускается, едва качнув головой, и, оказавшись на узкой ступеньке между ним и стеной, Бетельгейзе чувствует себя угодившей в новую ловушку. Которая горячими ладонями нежно схлопывается на ее плечах, шее, щеках. Гладит губы и подбородок. — Не надо. — Скажи мне правду, — он требует настойчиво, но мягче, чем в малфоевской карете, и снова ласкает ее шею. Так даже хуже. — Юэн, пожалуйста… Потому что она совершенно не хочет сопротивляться. — Скажи, прошу тебя. — Я не… — Скажи. — Я не могу. Его глаза совсем близко от ее. Нетрезвые, с красивыми светлыми прожилками — впервые Бетельгейзе думает о том, что они похожи на… цветы. Тонкие лепестки белых хризантем под кусочками стекла. — Почему, черт возьми? Губы пахнут алкоголем, и ей почему-то нравится этот запах. Невозможно — как в бреду — хочется коснуться их, но в последний момент Бетельгейзе отстраняется. Почему? — Потому что люблю тебя.