Привет из подземелья

      — Так значит, это и есть… вход?..       Орфей покосился на стоявшего рядом Гермеса. Бог плутовства, которого Гера попросила проводить храброго юношу до пещеры, служившей входом в царство теней, только пожал плечами. Сам он внизу бывал не раз и не два, но сейчас с певцом идти не планировал – ему ясно дали понять, что не стоит делать так, чтобы участие олимпийцев во всей этой затее было заметным. Вроде как молодой герой сам надумал вернуть возлюбленную из подземного мира.       — Он самый, — Гермес окинул взглядом темный провал, в котором смутно видно было спуск куда-то вниз, в темноту. — Ну, можно попасть туда и иначе, как все тени – умереть. Но этот способ тебе не подходит, верно?       Шутка была не слишком весёлой, так что Орфей только отвел взгляд, вновь всматриваясь во тьму. Ему и раньше приходилось видеть пещеры, ничего такого уж страшного в них не было, но эта конкретная была не похожа на другие. Из-под темных сводов веяло холодом, ясно дающим понять – это место уже не имеет ничего общего с миром живых. Но отступать было поздно, да он и не собирался отказываться от своей идеи, ведь если был хотя бы призрачный шанс вернуть к жизни Эвридику, нельзя было им не воспользоваться. Пусть даже для этого нужно было спуститься в мир мертвых.       — Монетку взял? — окликнул его Гермес, когда юноша уже сделал шаг ко входу. — Харон не возит бесплатно. И… мой тебе совет, аккуратнее с Цербером. Тени ему не интересны, но вот на живых он реагирует так себе после случая с Гераклом.       Орфей только кивнул, крепче прижимая к груди свою верную лиру и сжав в ладони металлический кругляшок. Он никогда раньше не думал, что решится на что-то подобное и при жизни увидит всё то, с чем ему предстояло столкнуться уже сейчас. Всё происходящее казалось ещё одним странным сном, всего лишь видением, от которого нужно очнуться и тогда всё встанет на свои места… Но холод, окутавший его, стоило только шагнуть вглубь пещеры, был вполне реальным, даже слишком. Гермес сочувствующе хмыкнул и поспешил ретироваться – так, чтобы к моменту, когда незваного гостя заметят, не осталось ни одного намека на то, кто привел его к вратам подземного мира.       Темнота постепенно становилась плотной, как болото, затягивала, не позволяла двинуться резко, даже шорох камешков под подошвами сандалий был каким-то глухим, будто доносился сквозь толстую ткань. Орфей почувствовал, как по спине проходит неприятная волна мурашек, под ребрами свернулся тугой узел страха – всё его существо противилось, подсказывало без оглядки бежать назад и не возвращаться. Но герой лишь плотнее сжал губы, сосредоточившись на том, как привычно лежал в руке теплый изгиб лиры. Он не имел права отступить, не сейчас, когда на кон было поставлено так много.       И в какой-то момент тьма отступила. Словно сдалась, махнула рукой и убрала от певца свои цепкие лапы, позволяя видеть и дышать. Зато теперь в ней прорезались звуки: шаги, какое-то царапанье, тихие стоны и всхлипывание. Юноша нахмурился, вглядываясь вперед и в своды пещеры, которые теперь были смутно видны в темноте и уходили удивительно далеко вверх, а через пару десятков шагов услышал шорох, вполне знакомый слуху живого. Это шелестели во мраке подземного царства воды Ахеронта – реки, через которую пришедшим в подземный мир душам надлежало переправиться, заплатив единственной монетой за эту поездку Харону, бессменному паромщику, который сотни лет подряд перевозил на ту сторону бледные тени и возвращался на пустой лодке.       Сегодня ему предстояло взять на борт не совсем обычного пассажира.       Орфей осторожно приблизился к берегу реки, темные волны которой с легким плеском облизывали берег. Всем было известно, что простых рек в царстве мертвых нет – каждая была по-своему страшна, каждая чем-то грозила путнику. Хотя, если судить здраво, путнику живому тут вообще было нечего делать, но ведь по слухам Геракл как-то прошел, даже Цербера умудрился вывести. Выходит, живому всё же возможно было побывать в царстве теней и вернуться на свет.       Лодка появилась из сумрака почти бесшумно, юноша даже вздрогнул, не ожидав, что успел вдоль берега дойти до переправы. На краю потихоньку собирались тени, молчаливые, полупрозрачные, все они тянулись к реке, но не касались воды, ожидая, пока лодка причалит. Каждый из этих несчастных держал на ладони монету, которую положили ему в рот перед погребением родственники или друзья, чтобы он мог оплатить переправу. Бывали тут и те, кто умер в пути, вдали от родных – те, кто не был похоронен вовсе. Им нечем было заплатить и оставалось только бродить по берегам, чуть слышно плача и умоляя о покое, который навеки оставался недоступен для них. Они тоже тянулись к лодке, но стоило паромщику бросить на них мрачный взгляд, отступали снова, зная, что он всё равно не возьмет их на борт.       Орфей прищурился, вглядываясь в сумерки, шагнул ближе, чтобы рассмотреть, и удивленно поднял брови. Он представлял себе мрачного седого старца, который сам больше похож на тень и едва держит в руках весло, но... меньше всего Харон смахивал на нечто подобное.       Ему можно было дать разве что чуть больше пятидесяти на вид – крепкий мужчина, закутавшийся в серый гиматий, волосы темные, собранные от висков тонкими косичками. Пожалуй, по-настоящему выдавали его возраст лишь глаза. Когда Орфей, приблизившись, заглянул в них, то с трудом подавил желание вздрогнуть или вовсе отпрянуть – их уместнее было сравнить с глубокими колодцами, по какой-то странной ошибке оправленными в светлую сталь радужек. Харон действительно был стар. Настолько, что сложно было представить.       Увидев певца, паромщик сперва непонимающе замер, но тут же нахмурился. Ему нетрудно было узнать живого в толпе теней, догадывался он и о том, кого именно привела на этот берег судьба. И видеть здесь Орфея определенно рад не был.       — Сын Аполлона, — протянул он, опираясь на весло, невесело усмехнулся. — Слухи о твоем таланте достигли и моих ушей. Но что ты делаешь здесь, сладкоголосый герой? Ты жив, тебе нет места во владениях Аида.       Голос его оказался хрипловатым, словно после долгого молчания (хотя, скорее всего, так и было), мужчина смотрел на певца спокойно, без враждебности. Не одобрял его затею, но похоже и не злился. Юноша нахмурился, упрямо тряхнув кудрявой головой, и протянул Харону монету в открытой ладони.       — На той стороне меня ждет та, кто для меня куда дороже жизни. Прошу, перевези меня. Мне есть, чем заплатить.       — Тогда тебе стоило умереть и прийти к ней, как и подобает приходить сюда, мертвым, — отрезал Харон. — В ином случае, на той стороне тебя ждет лишь гнев Аида, а это не то, что радостно испытать.       — Но я люблю её, я хочу её вернуть! — взмолился Орфей, не опуская руки. — Прошу тебя, перевези меня к ней. Ведь перевез же ты Геракла ради его службы, так неужели не поможешь мне ради любви?       Харон улыбнулся неожиданно понимающе, качнул головой. Он видел много душ, что рвались наверх, к своим любимым, но впервые видел живого, который не просто рыдал и проклинал злой рок, а действительно пришел сюда, хоть это и было запрещено смертным. Этот юноша действительно был героем, пусть даже в руках его была лира, а не меч – подвиг его от этого был ничуть не менее ценным. Ради своей возлюбленной он готов был встретиться лицом к лицу со своими худшими страхами, пожертвовать всем, что у него ещё оставалось, но вернуть ту, что стала ему светом.       — Отважный, но наивный, — наконец медленно произнес паромщик. — Ты решил потягаться с Судьбой? Твои песни хороши, но этого мало, чтобы исправить случившееся. Никому не под силу это, ты вступаешь в бой, исход которого предрешен. Ты проиграешь, а даже если вернешься, то уже иным. Поверь, с этой битвы никто не возвращается прежним. Поверни назад, пока ещё можешь, и больше не возвращайся сюда до срока, который определят тебе мойры.       Он повернулся к теням, поманил, и они по одной начали бесшумно подниматься в лодку, отдавая Харону монеты. Не больше минуты Орфей смотрел на это, едва не плача, но потом просто шагнул через борт, опередив очередную тень, и вновь протянул паромщику плату за переезд.       — Я не отступлю, даже не попытавшись. Не для этого я пришел сюда.       Харон вздохнул, понимая, что отговаривать и останавливать героя нет никакого смысла. Он для себя всё решил, его цель была слишком важна, чтобы слушать чужие советы. Мужчина качнул головой, забирая монету из ладони певца.       — Что ж, если ты решился, знай: когда ступишь на тот берег, не верь ничему, что увидят твои глаза и услышат твои уши, пока не доберешься до дворца Аида. Не бойся теней и не следуй за ними, — Харон внимательно взглянул на юношу. — А если тебе повезёт и будет шанс вернуться, проси у Персефоны золотую ветвь из её садов. Тогда я перевезу тебя назад.       Орфей замер удивленно, не ожидав ни позволения переправиться, ни совета. Но догадался, что Харон не лжет, и значит, к его словам есть смысл прислушаться – паромщик уж точно знал о порядках подземного мира больше, чем сам герой. Певец благодарно склонил голову в знак того, что не забудет доброты и прислушается к мудрым словам.       Лодка отчалила от берега, в очередной раз направляясь по привычному маршруту. Тени стояли смирно, только с тоской смотрели на удаляющуюся полоску суши, понимая, что больше никогда не вернутся туда. Орфей же смотрел вперед. Он верил, что сможет, что убедит Аида и заберет любимую назад, к свету солнца, и они будут вместе снова, как всегда хотели. Харон молчал – видимо считал, что всё самое важное и без того уже сказано. Тут действительно сложно было что-то добавить. Пожелать удачи? Нет, при таком раскладе нельзя было полагаться на везение. Сказать, что всё получится? Нет, лгать паромщик не привык. Оставалась только тишина, нарушаемая лишь плеском волн о борта старой лодки.       Промолчал Харон и когда они причалили. Тени потихоньку выбрались из лодки, последовал за ними и Орфей. Он хотел было спросить у паромщика дорогу, но когда обернулся, лодка уже была на середине реки. Оставалось только попытаться самостоятельно отыскать верный путь.       Здесь темнота не была непроглядной и юноша смог разглядеть подобие тропы. Она была единственной, так что имело смысл отправиться по ней, ведь куда-то же она должна была привести. Справа и слева клубился туман, в котором сложно было понять, что там, дальше, в его причудливых завитках проступали порой неясные силуэты, но Орфей старался держать в голове слова Харона – не верить ничему и не бояться теней. Только так он мог добраться до своей цели. Однако переправа была отнюдь не последним препятствием на его пути. Вскоре впереди показались высокие стены, ограждающие царство теней, которые не мог преодолеть ни смертный, ни бог, и на ту сторону попасть можно было только через одни ворота.       Те, которые охранял грозный страж – Цербер, трехглавый пёс, который слушался только своего хозяина. Гераклу, конечно, удалось с позволения Аида вытащить этого зверя на свет, но Орфей легендарным силачом не был, ему и думать нечего было победить Цербера в схватке. К тому же, певец не любил насилие, предпочитая думать, что всегда есть шанс договориться миром, вот только... как договориться с огромной злобной собакой? На теней пёс не реагировал совершенно, растянувшись практически поперек ворот, так, чтобы мимо него было практически невозможно было пройти, но вот живого вряд ли пропустил бы так же спокойно. Стоило Орфею приблизиться, одна из голов приподнялась и глухо зарычала, скаля острые зубы, змеи на шее пса зашипели, грозя укусить.       Юноша остановился. Вряд ли имело смысл объяснять собаке, насколько важна была его цель, но убедить Цербера пропустить его было необходимо. И пожалуй, инструмент для этого у певца был. Если его пение было способно растрогать даже камень, неужели не впечатлит живое существо?       Орфей медленно присел на камень на достаточном расстоянии от пса, поудобнее устроил на коленях лиру и коснулся струн, надеясь, что руки перестанут дрожать. Он не знал, какую песню выбрать, о чем попытаться поведать, казалось бы, злобному монстру, и... почему-то выбрал одну из тех песен, которые особенно нравились Эвридике, о дальних странах и приключениях, о том, что любую беду всегда побеждает любовь, и о том, что как бы ни было трудно, обязательно где-то есть дорога на свет. Плавная мелодия полилась, зазвенела легкой капелью, и Цербер прекратил рычать, озадаченно вздернув уши. Он слышал крики, стоны, проклятия, но ни разу прежде не слышал ничего настолько прекрасного, поэтому передумал сию секунду есть странного юношу, который не убегал, а просто сидел и играл на своей лире. После Геракла Цербер вообще довольно нервно относился к живым, но Орфей не выглядел враждебным, и пёс улегся поудобнее, внимательно слушая его музыку.       Всё вокруг затихло, чтобы не мешать. Тени перестали подвывать, Цербер прикрыл глаза, сложив все три головы на лапы, а певец не останавливался, завораживая мрачный подземный мир своим голосом и чудесной мелодией. И опасный пёс уже не скалил зубы, змеи на его шее свернулись в сонные клубочки, не пытаясь дотянуться до героя ядовитыми клыками. Страж уснул, убаюканный пением, и теперь ничто не мешало Орфею пройти чрез ворота. Отзвучали последние ноты, юноша осторожно поднялся с камня, но Цербер не проснулся, даже когда прекратилась музыка. Он просто спал, крепко и спокойно, как самая обычная собака.       За стеной начинались Поля Асфоделей – тихие и мрачные, покрытые желтоватой травой, среди которой кое-где пробивались метелки белых цветов. Местами среди трав росли тонкие черные тополя, в кронах которых шумел теплый ветер, лежали камни, то ли упавшие со сводом пещеры, то ли просто выбравшиеся из земли. Воздух здесь был влажным, словно над болотом, хотя никакой топи не было видно, дорога шла по ровной твердой земле, извиваясь меж тополиных рощ и камней. По словам Гермеса, именно она должна была привести героя ко дворцу Аида, куда юноше нужно было попасть, чтобы убедить владыку подземного царства отпустить его возлюбленную обратно в мир живых. К счастью, Орфею не было нужды идти мимо Полей Наказания, наблюдая за мучающимися душами, которым присудили мучиться до конца времен за совершенные при жизни грехи. По Полям Асфоделей бродили лишь те души, что не заслужили ни кары, ни милости, или же вовсе пока не дождались суда. В них не было ничего особо страшного.       Чем дальше шел Орфей, тем отчетливее ощущал радостное предвкушение, ведь пока всё удавалось даже лучше, чем он мог надеяться. К тому же, на его стороне была сама Гера, покровительница брака и домашнего очага, а это что-нибудь да значило. Нужно было просто верить, что всё получится, и не опускать руки раньше времени.       Глаза певца привыкли к полумраку подземного мира, хотя, если подумать, тут, как ни странно, не было полностью темно. Потолок терялся в темноте, но внизу окружающая действительность скорее напоминала пасмурный вечер, воздух пах травами и камнем, но дышать не было тяжело. Выходит, не всё в царстве Аида было так страшно, как описывалось в легендах, просто это был иной мир, закрытый для смертных, со своими правилами.       Орфей не смог бы с уверенностью сказать, как долго он шел по дороге меж этих желтоватых полей, время здесь тянулось как-то иначе, а может, просто ощущалось не так, как в мире живых. Он шел то ли год, то ли всего несколько минут, но так или иначе, когда впереди вдруг выросли высокие стены дворца, замер, пытаясь понять, не касаются ли эти темные колонны сводов пещеры. Гладкий серый камень, обточенный рукой искусного строителя, складывался в величественный чертог, который снаружи казался пустым, словно лишь ветер с полей блуждал в этих коридорах. Но Орфей не решался сделать ещё хотя бы один шаг вверх по ступеням, ведущим ко входу – он чувствовал, что за ним наблюдают, и не знал, может ли войти, не попросив позволения.       — Ты боишься, сын Аполлона.       Певец вздрогнул, чуть резче, чем следовало, обернувшись на голос, но увиденное если не успокоило, то хотя бы не напугало ещё сильнее. В паре шагов от него стоял красивый юноша в легком светлом хитоне. Он чуть улыбнулся, видя растерянность на лице Орфея.       — Я Гипнос, бог сна. А ты Орфей, я знаю тебя. Ты пришел, чтобы увидеть свою любимую?       — Да, — не стал отпираться герой. — Она приходила ко мне во сне, звала. Я обещал, что верну её.       Гипнос нахмурился. Его прекрасные черты исказило выражение беспокойства и настороженности, молодой бог медленно качнул головой.       — Я знаю всё о снах. Твоя жена простая смертная, она... не могла являться в твои сны. Или это был лишь плод твоего воображения, растревоженного утратой, или ты видел кого-то другого.       — Нет, я не мог ошибиться, — тряхнул головой Орфей. — Это была Эвридика, моя Эвридика...       Он хотел было добавить, что ни с кем не спутал бы свою возлюбленную, но остановился. Ему вспомнился тот сон, когда девушка так настойчиво убеждала его прийти и остаться с ней, когда в её глазах на мгновение ему почудилось нечто чужое и холодное. То, что почти напугало его. Тогда у певца мелькнула мысль о том, всё ли в порядке с Эвридикой, но он быстро отогнал эти думы. Кому пришло бы в голову притворяться его женой, зачем? Но сейчас слова Гипноса вновь подтачивали уверенность Орфея в том, кого же он всё-таки видел в своих снах.       — Не знаю, кто приходил к тебе, — негромко отозвался тем временем бог. — Но так или иначе, ты здесь. И раз уж ты проделал такой долгий путь, идем. Ты ведь хотел поговорить с Аидом? Я провожу тебя к нему.       Гипнос бесшумно направился вверх по ступеням и Орфею оставалось только последовать за ним. С проводником было куда спокойнее, ведь можно было не переживать, что заблудишься, и к тому же не чувствовать себя вором, без спроса пробравшимся в чужой дом. Юноша старался не отставать от бога, попутно со сдержанным любопытством рассматривая окружающую обстановку, но успел заметить не так уж много – Гипнос кратчайшей дорогой провел его в тронный зал. Шаги певца дали неожиданно гулкое эхо, стоило ему войти. Орфей замер, не решившись подойти ещё ближе.       У дальней стены возвышался трон из темного металла, отблескивающего золотом. Раньше он был рассчитан на одного, но не так давно появилось и второе место – теперь по правую руку от владыки подземного царства могла сидеть его супруга. Однако, пока оба места пустовали. У подножия трона стоял брат-близнец Гипноса, мрачный Танатос с огромным мечом и черными крыльями, а вокруг увивались керы – крылатые демоны в женском обличье. Когда-то они были людьми, но теперь стали кровожадными тварями, которые могли лишь приносить людям смерть и страдания после смерти. Керы слушались только Аида и были даже хуже мстительных эриний. Те хотя бы карали только совершивших преступление, керы же разили зачастую без разбора. Увидев живого они зашипели, скаля острые зубы и облизываясь, потянулись ближе...       — Нет.       Одно лишь негромко сказанное слово разнеслось по залу эхом и вынудило демониц расползтись по углам, больше даже не пытаясь приблизиться к певцу. Орфей, изрядно побледневший, едва смог поднять глаза, но когда сделал это, понял, что керы были меньшей из его проблем.       Танатос склонил голову, приветствуя своего царя, Гипнос повторил его жест, и лишь Орфей стоял, замерев и наблюдая за тем, как Аид неспешно поднимается к своему трону и устраивается на нём, выжидающе бросив взгляд на певца. Только это помогло сыну Аполлона сбросить оцепенение. Он с запозданием поклонился, лишь после этого осмелившись подойти чуть ближе.       — Приветствую тебя, владыка царства мертвых, — осторожно произнес юноша. — Я...       — Орфей, — закончил за него бог. — Сын Аполлона. Герой. Я знаю кто ты. Но это, как ты очень верно заметил, царство мертвых, а ты... слишком уж живой. Думаешь, если твой отец приходится мне в некотором смысле родственником, я так просто позволю тебе являться в мои владения до того, как ты умрешь?       — Я пришел за своей любимой, — просто отозвался Орфей, решив не тянуть с сутью дела. — Она попала сюда несправедливо, я уверен в этом. И потому пришел просить тебя о милости: отпусти Эвридику со мной, наверх.       Чем дальше он говорил, тем вернее приподнимались брови Аида, выражая искреннее недоумение. Бог выдержал недолгую паузу, словно ему требовалось время на то, чтобы осмыслить услышанное, а после нехорошо прищурился. Гипнос бросил на юношу тревожный взгляд, понимая, что тот разгневал владыку, а значит, не стоит ждать ничего хорошего.       — Кто ты такой, чтобы нарушать закон, который незыблем уже многие века? — медленно произнес Аид. — Ты приходишь ко мне и просишь о том, о чем другие боятся даже подумать, да ещё и обвиняешь мойр в ошибке. Неслыханная наглость!       Последние слова его разнеслись по залу раскатом грома. Керы оживились, поползли ближе, в любую секунду готовые стать воплощением хозяйского гнева, но без приказа трогать певца не рисковали. Гипнос поджал губы, видя, что дело принимает скверный оборот, но вмешаться он не мог.       Аид же вдруг усмехнулся, поднявшись на ноги. Герой. Не зря он не любил это племя полукровок, считающих, что им позволено больше, чем простым смертным. Гордецы, наивно думающие, что однажды попадут на Олимп, воспользовавшись заступничеством своих бессмертных родителей.       — Да, я могу вмешаться, — бог медленно шагнул по ступеням вниз. — Могу воскресить любую душу из тех, что есть в моем царстве. Но почему я должен это делать? По твоей просьбе? Мойры не ошибаются, твоей жене суждено было умереть так, как она умерла, и ни днем позже. Нить её судьбы перерезана, смирись. И уходи, пока я ещё отпускаю тебя.       Это было действительно щедрым предложением – ничто не мешало Аиду покарать певца за дерзость и оставить в подземном царстве раньше срока, не помогло бы даже вмешательство Аполлона. Здесь, в мире мертвых, у олимпийских богов не было власти, здесь был единственный владыка и его слово было законом, таким же нерушимым, как законы бытия, которые он бережно соблюдал. То, что сделал Орфей, было средним между подвигом и безумием, наказание могло оказаться поистине жестоким...       — Мой царь.       Пожалуй, она была единственным существом, имеющим право безнаказанно вмешаться в его разговор с кем-либо. Правда, пользовалась этим правом крайне редко, но сейчас сочла случай по-настоящему серьёзным.       Аид прищурился не оборачиваясь, но глаза его уже не метали молнии, как минуту назад, и Персефона, прекрасно знающая это, даже не видя его лица, осторожно подошла ближе. Она не смотрела на Орфея, но певец, к счастью, и без того сообразил, что ему сейчас лучше быть как можно более незаметным. Богиня же остановилась за плечом мужа, с умеренным почтением опустила глаза – признавая, что решение по-прежнему лишь за ним, но осмелившись высказать то, что думает на этот счет.       — Нет никого ни в твоем царстве, ни под лучами Гелиоса, кто сомневался бы в твоем могуществе, — издалека начала она. — Твоя власть велика, но... чем ты оправдаешь эту роль, если оставишь без ответа такую мольбу, которая ко всему прочему столь легко выполнима для тебя? Я слышала песни этого юноши, когда гуляла по лугам моей матери, его любимая – всё для него.       Девушка бросила взгляд на героя, который неотрывно смотрел на неё с того момента, как царица появилась в зале. Она была юной, свежей, от неё пахло весенними цветами и травами, но тяжелая зелёная ткань платья и браслеты с темными изумрудами в серебре рушили всю нежность образа, напоминая – эта богиня принадлежит подземному царству, миру скорбных теней и мрачной вечности. Персефона удивительно уместно смотрелась за плечом мужа, что бы ни говорили об их браке злые языки, и чувствовала себя, кажется, не хуже.       — Я не питаю напрасных надежд, — тихо добавила она. — Но если ты действительно любишь меня, позволь ему хотя бы увидеть её, хотя бы один раз обнять.       Взгляд Аида потемнел. Начало может и было неплохим, но теперь кое-что в словах девушки подпортило впечатление. Впрочем, открыто гневаться на супругу бог не спешил – только качнул головой с долей осуждения.       — Персефона... Нехорошо жене перечить мужу. Но раз ты просишь доказательств моей любви, что ж, ты их получишь, — он легко кивнул, бросил взгляд на свои слуг. — Найдите и приведите ко мне Эвридику.