Nightmare

      В этом месте, которое только по ошибке называется «клубом» — здесь все провоняло кальяном. Кальян на бестабачной смеси. Кальяны на фруктовой чаше: апельсин, ананас, банан. Что угодно, на любой вкус. Кальян со вкусом ушедшего из семьи отца, со вкусом разбитого сердца, со вкусом разочарования твоих родителей, когда ты проваливаешь вступительные тесты.       Запах кальяна, который витает вокруг Геральта — напряжение, злоба и алкогольное опьянение. Запах впивается в кожу и делает его мышцы стальными. Его белые волосы — с выбритыми в барбершопе висками, завязанные в хвост — будто отливают серебром в слабой неоновой подсветке, висящей за его спиной.       На ней написано: cherry bomb.       Лютик нервно улыбается, когда она мигает и розовый свет падает на его лицо.       Лютик знает, что неон — пятый элемент по распространенности во всей вселенной. Марш неоновых планет. Лютик не придурок и он знает, что куда лучше бы здесь подошла другая надпись на неоновой вывеске.       Например       nuclear bomb       Или       Does Everybody in the World Have to Die       Лютик смотрит ему в глаза.       Или       I Wanna Be Your Dog.       Ничего личного, просто Геральт сейчас выглядит так. Как псина, которая очень нуждается в хорошем, стальном наморднике и крепком, кожаном ошейнике с поводком.       Лютик говорит:       — Все нормально?       Лютик не придурок. Он, может быть, и не в курсе, в чем отличие ультрафиолетовый лампы от неоновой, но он прекрасно знает, как люди выглядят, когда хотят тебя убить. Не то чтобы он плохо слушал на уроках химии (его там в принципе не было), но он посмотрел достаточно боевиков, он достаточное количество раз видел своего отца, чтобы иметь примерное понимание, как выглядят люди, когда хотят тебя убить.       Лютик не идиот и он знает, что все его шпионские штучки, которыми он пользуется вот уже больше семи лет, не помогут ему против громилы, который, наверное, сильнее среднестатистического мужика в десять, а то и в двадцать раз.       Конечно же он здраво рассматривает свои шансы на то, чтобы остаться живым.       И поэтому он просто пытается смыться, осознав, что это было не лучшим способом мягко намекнуть ему — Геральту (Лютик знал его имя задолго до их знакомства и у него все нормально с памятью) — что он выглядит непрезентабельно. Что кто-то может что-то заметить.       Он говорит, пьяно хихикая:       — Ладно, пойду, приятного времяпровождения.       Он встает и не успевает даже моргнуть, его легкие не успевают пропустить в себя воздух, а мышцы сократиться от напряжения, когда Геральт хватает его за руку. Лютику может всего двадцать с хреном и он так и не отсидел никакого урока в старших классах, но он прекрасно понимает, что та сила, с которой ему сжимает руку Геральт — ее хватит, чтобы вывернуть ему руку одним неверным движением. Ну или сломать — если постараться. А Геральт старательный.       Лютик старается быть вежливым несмотря на то, что он буквально ощущает, как его капилляры под кожей лопаются. Он говорит:       — Извини, я просто хотел тебе помочь.       Он бегает взглядом по бару. Никто на них даже и не смотрит. У бармена, который мешает в шейкере какую-то дрянь — в нем интереса ко всему происходящему не больше, чем у судебного пристава во время очередной попытки драки. Он устал от этого дерьма еще несколько лет назад, так что нет.       Как будто на его веку было мало драк, сломанных костей и выбитых зубов.       Как будто кому-то на самом деле интересна причина конфликта.       Как будто кого-то и впрямь волнует, что этот мужчина с то ли выкрашенными, то ли поседевшими волосами — он может превратить Лютика в мясной фарш. Их разница в комплекции настолько велика, что Лютика от Геральта отделяет еще один мужчина, накаченный и сидящий на допинге, жрущий протеин на завтрак, обед, ужин и перекусы.       Лютику, может, всего немногим больше двадцати, да и вообще он выглядит как молодой претендент на роль человека паука, но он не тупой. И он прекрасно понимает, что всем тут абсолютно насрать.       Лютик пытается быть вежливым, хотя он буквально ощущает, как у него скоро на коже, под еще одним слоем чужой кожи, чужих мышц, образовывается флюктуация. Он говорит:       — Послушай, прия…       Геральт резко встает, хватая его за шкирку и таща в сторону черного входа. Он закрывает свой левый глаз, хотя в этом нет необходимости. Все присутствующие здесь смотрят куда угодно, только не них. Даже охранник, стоящий чуть поодаль — он смотрит на зажим на своем галстуке. Протирает его концом галстука.       Лютика толкают в спину, выталкивая на улицу, и он буквально падает вперед, но успевает ухватиться за мусорный бак, хоть и ударяется лбом о него же. Свежий воздух здесь, после бара, ощущается как иголки, проходящие по глотке, оседающие в легких.       Он трет ушибленный лоб и жмурится, когда его снова хватают за шкирку, как нашкодившее животное, и разворачивают к себе. Его ударяют затылком о стену так, что первое, что он видит, когда открывает глаза — звездопад. Искры. Будто что-то где-то взорвалось, и он понадеялся, что это не у него мозг куда-то не туда отскочил. Он медленно моргает, понимая, что стоит на цыпочках от того, как высоко его задрал Геральт. Его кулаки, сжатые на его майке, они находятся прямо под подбородком Лютика.       Лютик смотрит на небо. Моргает. Пытается для приличия вспомнить хоть одну молитву, но не вспоминает ничего, кроме «Господи, блять, нет, хуй тебе, а не молитва, ты ужасно выполняешь свои обязанности, будто нихуя и не делаешь, не следишь за невинными и несчастными, а просто куришь марихуану».       Впрочем, не Лютику ныть — вряд ли Бог наблюдет за убийцами и насильниками. За педофилами и наркоманами. За рок-звездами и позднородящими. За женщинами, которые носят брюки и за парнями, познавших свою первую поллюцию. Очень вряд ли. А особенно, когда ты попадаешь под почти все категории тех, кого в рай уже не позовут.       А Сатане уж явно не до мелкого пиздюка типа Лютика. С таким поступлением грешных душ у него вряд ли есть время даже на то, чтобы подрочить. Если Сатана в принципе дрочит. Наверное, поэтому и злой такой.       Лютик чуть не падет с подкосившихся ног, когда его ударяют по челюсти так, что он ударяется виском о каменную стену. Его отпускают, и тут же согнувшиеся колени очень спешат встретить лоб Лютика с лужей блевоты, находящейся от него в метре.       Он хватается за стену и трет свою челюсть, сплевывая на и так захарканный, весь в окурках асфальт, вязкую кровь со слюной.       На самом деле, первое, что замечает Лютик — это то, что удар по челюсти не сильно отличается от передоза. Так что для любого закоренелого наркомана самая кровавая драка превращается в обычную вечеринку, кончающуюся бедтрипом и кровью в моче.       В общем, ничего необычно.       Но он все еще старается быть вежливым. Он поднимает руку раскрытой ладонью вверх, будто это ему поможет. Говорит:       — Послушай…       И прерывается, когда сжатый крепко-накрепко кулак, по тяжести и крепости похожий на камень, въезжает ему под дых. Он чувствует, как его кишки и желудок поджимаются, как уже вроде как переваренный завтрак, расщепленный на углеводы, белки, жиры и энергию, подскакивает к его горлу. Геральт хватает его за горло и все, что может Лютик — посмотреть ему в глаза. Левый глаз, который светится медью даже в темноте, с немного вытянутым, но не совсем по-кошачьи, зрачком — Лютику кажется, что этот глаз смотрит в его череп.       Читает в его голове все его страшные секреты.       Например, в детстве я дрочил на Эльвиру.       И на девушку с шампуня моей матери.       Или «в двенадцать я слушал Элвиса Пресли и мне нравилось».       Или: «я пытался умереть трижды, и один раз у меня почти получилось».       Чем дальше — тем ужаснее, отвратительнее и более мерзкие его секреты.       Этот глаз ему говорит:       — Слушай, мне жаль, что так вышло, правда, жаль. Потому что за тебя мне никто не заплатит, но, слушай, мне моя жизнь дороже и…       Лютик пытается сказать:       — Послушай, Ге…       Он хочет сказать его имя, потому что этого хватит, чтобы выиграть пару минут и убедить Геральта в том, что то, что он делает — ну, не самая лучшая благодарность. Не самое милое приветствие. Не самая дружелюбный способ сказать «как у тебя дела?», но Геральт сжимает его шею так, что Лютик не может дышать. Совсем.       Может быть Лютик и не был бы против попробовать с таким красавчиком, как Геральт, асфиксию, но не на первой же встрече, блять.       Он хватается за его запястье, пытается вдохнуть, пока Геральт говорит:       — Мне жаль, что это простая случайность, жаль, что тебе не повезло. Мне жаль, что мне придется потом лезть в твой телефон, твой ноутбук, чтобы узнать имена всех этих тварей, с которыми ты связан, а ты связан. Вы — ебаные отпрыски этих тварей — посмертно связаны со всем этим.       Лютик хочет сказать, что да, он действительно связан, но не так. Это бы произвело на Геральта впечатление или что-то такое, но он даже не может дышать. Он шевелит губами, пытается сказать что-то, что уж точно впечатлит Геральта с одного слога, но он все еще не может дышать. В легких повышается давление, голова начинает кружиться, перед глазами то мутнеет, то светлеет. Голос Геральта все еще вещает ему:       — Но мне очень нравится, что ты достаточно пьян, чтобы просто подойти ко мне и так вежливо сказать про линзы. Это очень мило. Ты очень милый.       Лютик не тупой, может, ему не больше тридцати и он не может дышать, но он прекрасно понимает, что с его барахтаний сейчас пользы — с хер. Ему очень льстит, что его тело на последнем издыхании борется с рукой, похожей на железные щипцы, но вот только толку с этого никакого.       Лютик часто думал о том, как он умрет. Но никогда он не приходил к варианту об облеванном переулке, рядом с мусорным баком, где его знатно покусают крысы и местные собаки, пока его тело не найдет бомж. Пока этот бомж не сожрет его ногу или руку. И только когда сюда отойдет отлить какой-нибудь мужик, вот тогда его, может быть, похоронят. Ну, в том случае, если этот мужик не будет некрофилом.       Лютик почти морщится от мыслей о том, что именно какой-то мужик сможет сделать с его бедным, беззащитным и, главное, абсолютно мертвым телом.       Он с трудом, с огромным трудом, стучит пальцем по его запястью.       Два быстрых, два медленных, большая пауза и еще один — медленный.       А потом рука разжимается и Лютик все-таки валится на асфальт, чудом обходя лужу блевоты. Он опирается на локти и глубоко вдыхает, пялясь на такие начищенные ботинки Геральта, что в них видно звездное небо. Он вдыхает и выдыхает, голова кружится еще сильнее. А потом его тошнит.       Он с трудом встает, оперевшись о стену, вытирая рот рукой и снова пытаясь вдохнуть. Его колени дрожат и перед глазами все двоится.       Он может дышать. Он никогда бы не подумал, что воздух, оказывается, имеет вкус.       Вкус не-смерти — что особо важно.       То, что выбил Лютик на его запястье — это код. Код, который они использовали, будучи подопытными, спрятанные в клетках метр на метр, без света и в холоде. У них были коды, которые они использовали, чтобы передавать свое состояние. О которых никто не знал.       То, что конкретно отбил пальцем Лютик: «еще жив».       Он ойкает, когда его снова хватают за шкирку, но на этот раз Геральт просто разворачивает его к себе. Он хмурится так сильно, что брови едва не встречаются вместе.       Он говорит:       — Откуда?       Лютик улыбается ему кровавыми зубами, а потом поднимает свою руку. Закатывает рукав рубашки. И Геральт в третий раз за вечер отпускает его так резко, что Лютик чуть не валится. Он больно ударяется плечом о стену и жмурится. В голове звенит, но он хотя бы может дышать.       Удивительно, как мало тебе надо, когда ты чуть не умер и не совсем это планировал.       Не то чтобы многим удалось действительно запланировать свою смерть. Что-то да пойдет не так.       На том запястье, что Лютик показал ему — шрам. Шрам, который узнает каждый из всех тех, кому удалось сбежать в тот день. Каждый.       Этот шрам. Крест-накрест. Не совсем верный, если хочешь умереть, но запястье было тонким, подростковым (девчачьим, блять, так они думали), так что вряд ли кто-то в таком возрасте действительно знает, как правильно надо резать вены.       В тот день, когда он получил свой ключ, он тут же отблагодарил Бога за то, что этот буйный, психопатичный подросток все-таки не узнал, как правильно резать вены.       — Это был ты?       Геральт смотрит на него широко-раскрытыми глазами. Такими большими, что Лютику кажется, будто бы у него сейчас и вторая линза потеряется.       Геральт смотрит на Лютика. На человека, благодаря которому он вообще сейчас жив и может стоять. На свободе.       На человека, который буквально когда-то спас ему жизнь из-за своей истерики, приступа, или что там у него было.       Он смотрит на этого человека и сам опирается рукой о стену, чтобы не упасть.       Его лицо вытянуто в гримасе ужаса. Будто бы он узнал, что все обезболивающее, которые он глотает — это яд. Что то, что он оказался в том месте — это по вине его матери. Матери, которой у него не было.       Будто бы он узнал то, что знать не хотел.       Лютик снова откашливается. Сплевывает, пытается избавиться от вкуса рвоты и желчи во рту. Глотка немного жжет, и он все еще стоит там — этот мерзкий привкус. Лютик говорит:       — Теперь ты понимаешь, что я не сдам вас?       Геральт хмурится. Делает шаг вперед и хватает его за лицо, сжимая челюсть так сильно, что Лютик сдавленно стонет от боли. Ему кажется, что он ему ее сейчас вывихнет, но Геральт только отворачивает его голову к свету фонаря и вглядывается в его глаза. Лютик моргает, пялясь на свет фонаря до того, что глаза начинают болеть.       У Лютика не линзы. Он нормальный. Геральт шипит:       — Откуда ты узнал этот код?       — Я часто там был. В детстве. Еще в более давнем детстве. И я слышал, как кто-то из ваших обговаривал это, — шепчет Лютик этому свету, который выедает его глаза. И медленно переводит взгляд на Геральта.       — Откуда мне знать, что ты не замаливаешь грехи перед своим отцом за это? Не ищешь нас, чтобы запихнуть обратно.       Лютик моргает. Говорит:       — Ненавижу вопросы, ответы на которые все равно покажутся тебе враньем.       Геральт хмурится. Он держит его за челюсть так сильно, что если Лютик попытается вывернуться, то только вывихнет ее. Поэтому он стоит неподвижно, только проводит языком по зубам, отмечая, все ли на месте.       Его правый кроссовок стоит в луже блевоты, но его сейчас это совсем не волнует.       Его сердце бьется так быстро, что оглушает даже Геральта. Его глаза смотрят на него впритык, мышцы напряжены, а дыхание — тихое и незаметное. Будто бы он и не дышит вовсе.       Лютик все-таки говорит:       — Единственное, что хочет сделать со мной мой отец — убить меня. Он узнал, что это был я после того, как мне исполнилось четырнадцать. После этого я не видел своего дома. Знаешь, как трудно выживать ребенку в государственном поиске на улице?       Он сглатывает и снова кладет свою руку на его пальцы, медленно разжимая их, и Геральт поддается, продолжая смотреть как рентген.       Лютик смотрит ему в глаза, когда говорит:       — Если бы я хотел тебя сдать, я бы набрал номер, и машина была бы здесь через пять минут. Но вместо этого — я сообщил тебе о твоих линзах, чтобы ты надел их и не попался на глаза тем, кто действительно в тебе заинтересован. Я просто хочу защитить тебя. Подобных тебе.       Лютик сглатывает, когда пальцы полностью разжимаются и становятся такими податливыми, что даже как-то неловко. Лютик говорит:       — Я просто знаю, через что прошел каждый вас, и вы, черт возьми, не заслужили этого.       Геральт смотрит на него с ужасом. Он напуган. Лютик впервые видит на лице кого-то такого такие эмоции. Странные, сложные. Да и вообще — эмоции.       Страх это то, что ты должен был отперживать, что из тебя должны были выкачать и вкачать вместо него повышенную выработку антител.       Геральт спрашивает:       — Как у кого-то вроде тебя может быть эмпатия? Ты убил больше пятнадцати в тот вечер.       Лютик шмыгает носом. Он все еще держит руку Геральта в своих. Его расслабленные пальцы, которые, оказываются, могут быть не каменными. В этом нет необходимости, но он держит его бледную, после бесчисленных испытаний и экспериментов, руку в своей. Ощущает, что она имеет человеческое тепло.       А потом Лютик смотрит Геральту в глаза. И с истинным ужасом в голосе, будто зачитывая свой собственный смертный приговор, говорит:       — А я не знаю.       Он даже не говорит. Он шепчет. Двигает губами.       И вот они, стоят в подворотне, где воняет пеплом, рвотой и слюной. Мусором и гниющей едой. Они стоят, напуганные сами собой. Стоят, смотрят друг на друга, и Лютик внезапно понимает, что держит себя изо всех сил, чтобы не зарыдать, ненавидя свою человечность, свою эмпатию, себя — как человека. Ненавидя свою нервную систему, свои эмоции, свои нервы.       А Геральт просто старается не упасть на колени перед спасителем. И тоже — не зарыдать.       Но он лишь тащит его обратно в клуб, где они оба молча пьют долгие-долгие часы, пока за Геральтом не приезжает сонная Йеннифер, которая забыла отклеить патч под левым глазом. Она ругается и отрывает его, когда Лютик говорит ей об этом. Потом смотрит на Геральта, который достает карточку, чтобы расплатиться.       Смотрит на Лютика. И все не может понять, где же она могла видеть его раньше.       Реклама кроссовок?       Реклама зубной пасты?       Анальной смазки?       Она не знает, и ей это мало интересно, когда едва стоящий на ногах Геральт встает и идет к выходу. Она только спрашивает у Лютика:       — Почему он так напился? В последний раз он так бухал, когда, — она осекается, закусывая губу. Допивает коктейль Геральта, чтобы прогнать сухость, и продолжает: — когда у него был неприятный момент в его жизни.       Лютик смотрит отсутствующим взглядом в свой бокал. Он опирается локтем о стол, а щекой — о собственный кулак. Он проводит языком по верхнему ряду зубов. И говорит:       — Кажется, у него снова был этот момент.       Йеннифер моргает. Смотрит на Лютика и спрашивает:       — А ты кто, черт побери, такой?       Лютик хмыкает и пожимает плечами. Он достает зонтик из своего стакана, сминает его в кулаке. И, смотря на смятую бумагу, говорит:       — Я так полагаю, — он прищуривается, выкидывая его обратно в пустой стакан, — тот самый момент.       Йеннифер только щурится, снова пожимает плечами и уходит.       Лютик откидывается на кресло и смотрит на место перед собой. Смотрит туда, как на свой смысл жизни. Будто там все еще сидит Геральт.       Это первый раз, когда он думает о том, правильно ли он поступил, дав им свободу. Не обрек ли он их на еще большие страдания?       Потому что Геральт выглядел как самое несчастное существо на этой планете. Существо, забитое камнями и насмешками.       Лютик закрывает глаза и обещает себе, что если встретит кого-то из них еще раз, то постарается сделать все, чтобы они убедились, что в этом мире еще не все потеряно.       Что в этом мире есть еще то, ради чего стоит жить.       На самом деле все, что было после прихода Йеннифер и того, как она отклеила патч под глазом, Лютик Геральту не рассказывает. Ни одной своей сраной мысли.       Пока он все это не узнал, Лютик хочется казаться ему веселым, а не обычным депрессивным взрослым-мудаком со своими тривиальными заебами.