Nightmare

      Здесь темно и тихо. Прекрасное место, чтобы помедитировать, попытаться разобраться в себе. Да, разобраться в себе.       В этом одна из проблем всего этого. Сейчас, в такие моменты, создается ощущение, что тебя нет вовсе.       Пропаганда активного образ жизни из всех щелей. В инстаграме, телеграме, тик-токе — везде вас обещают сделать мультизадачными, за курс вы успеете выйти замуж, начнете учить иностранный, родить ребенка, заняться спортом и пойти на курсы по программированию. Что-то Вы будете делать одновременно. Например, рожать и учить грамматику в итальянском.       Нам везде кричат: слезь с дивана.       Они говорят: начни саморазвиваться.       Они говорят: начни жить.       Что они имеют ввиду: обнули себя.       Я живу активной жизнью, я бы сказал, что чересчур. Но живу ли я на самом деле? Нет.       Во всех этих делах нет места для самого себя. На твой характер, на твои чувства, на самопознание.       Поэтому я сижу здесь, в темноте, в салоне машины и думаю: почему же я так реагирую на Лютика?       Вам, может быть, со стороны все понятно и ясно. Вам все кажется очевидным. Может быть, даже ему.       Но я?       Я не знаю.       И ведь я даже не притворяюсь.       Я просто не знаю, что это, не знаю, как понять, как разгадать. Что чувствую? Чувствую ли что-то на самом деле? Почему я чувствую это?       Я не знаю.       В моей жизни такого нет.       Наверное, поэтому сейчас продуктивность в тренде.       Они просто хотят снять загруженность с психологов. Ведь у людей просто кончатся проблемы. Они о них забудут.       Нет никакой депрессии, когда тебе надо выучить сто неправильных глаголов, при этом научиться параллельно жонглировать.       Теперь вам не до своего здоровья.       Теперь официально.       Мне надо работать вообще-то, а я сижу и думаю о себе. О том, как бы мне самого себя раскрыть, рассмотреть, все понять и осознать.       Тут достаточно темно и тихо.       Чтобы подумать о себе. Или уйти из жизни незамеченным.       Я прикрываю глаза, вспоминаю план здания. Ламберт говорил о замке тройной сложности, но где он? Это главных вход или задний? О чем он говорил?       Это странно, но как-то, когда я увидел Ламберта, еще года три назад, мне показалось, что я не знаю этого человека. Сейчас все нормально, но меня иногда до сих пор не покидает чувство, что это кто-то новый.       Такое же у меня как-то было с Трисс.       Я очень боюсь, что такое случится с Йен.       Она — все, чего я хочу на самом деле (мне так кажется, по крайней мере). Это моя гиперфиксация. Моя константа. Моя норма. Даже когда я смотрю на Лютика, иногда мне кажется, что рядом со мной где-то Йен. Я не понимаю, почему. Не могу рассмотреть это чувство или проанализировать его.       Я просто знаю, что оно есть.       Очень странно. Так же странно, как и увидеть в своем относительно хорошем дружке другого человека.       О какой двери он все-таки говорил? Отключать ли мне сейчас сигнализацию? Или обойдется?       Я думаю ему позвонить, а потом слышу шорох со стороны дома. Прищуриваюсь и поворачиваюсь, я вижу, как отрывается гараж.       Отлично, не придется думать о двери. Не придется звонить Ламберту (хотя мне очень интересно о состоянии его голоса. Как будто только что смеялся? Спокойный? Или запыханный, будто бы он занят чем-то, что может заставить тебя устать?)       Медленно открываются ворота, загораются фары на машине, а я просто радуюсь, что выбрал такое место, чтобы машину мою трудно было заметить. Я вглядываюсь. За тонированными стеклами ничего не видно, так что мне только остается верить, что он там есть вместе с чемоданом. По-другому быть не может.       Ворота закрываются, машина заворачивает и выезжает на дорогу. Через минуту выезжаю я и даже не верю, как все легко выходит. Можно было даже Лютика с собой взять, раз все так легко вышло!       В любом случае, уже поздно.       Хвост они замечают быстро. Машина ускоряется, а после резко заворачивает за поворот. Я тоже повышаю скорость, заворачиваю и чудом успеваю завернуть резко руль налево, потому что мне удачно хотели съездить пулями по колесам. Ага, хуй вам, не первый день в таком участвую.       Держа пистолет наизготове, я ускоряюсь, пытаясь более-менее выравниться с ним. Стреляет, сука, метко, главное. Меня это уже бесит.       Так, сука, бесит, что я, прицеливаясь, быстро открываю окно и выстреливаю в ответ. Сначала по руке, потом — по шине.       Слышен скрежет, шум, маты. Еще один выстрел, по второму колесу и вдогонку — в стекло. Так, на всякий случай. Я обгоняю, следя за машиной, и останавливаюсь резко впереди так, что машину едва не заносит, а затем и их. Чудом она останавливается в нескольких сантиметрах от меня.       И тишина.       Я смотрю в окно, перезаряжая пистолет, так, на всякий случай. Щурюсь, прислушиваюсь, тишина.       Я медленно выхожу, пригибаясь, но — тишина. Ничего.       Это нагнетает.       Иду я так медленно, что даже шорох травы подо мной не слышен. Прислушиваюсь, ожидая хоть малейшего звука. Тишина.       А затем, глубоко вдыхая, держа пистолет, я делаю резкий шаг вперед. Ничего. Они видят меня, я их вижу, но никаких действий.       Ненавижу, блять, эту тактику.       На любое действие должно быть противодействие, а когда его нет — это сбивает.       И, делая шаг, наконец, я слышу шорох. Там, в машине. Готовится к атаке. Я облегченно вдыхаю.       Да, это все, что мне было нужно. Заднее сиденье, справа.              Я делаю шаг. Еще один шорох. Ручка опускается. Пару секунд.       Когда я сделаю шаг — они сделают выпад.       И так это и происходит. Мой шаг — резкий звук того, как дергается ручка, дверь открывается. Я в эту же секунду и пригибаюсь, пуля пролетает сверху, и, если подумать, между первым и вторым выстрелом всегда так мало времени. Несколько секунд — и это в лучшем случае.       И этих секунд для меня много. Очень много.       Один выстрел в ногу, выпрямиться, перехватить руку с пистолетом, выкинуть пистолет и приложить в конечном итоге лицом о крышу машины.       И тишина.       Я медленно наклоняюсь, глядя на белого мужика в салоне машины. Впереди — никого. Скорее всего это и был водитель.       Мужик сидит, нацелившись на меня, и его рука так дрожит, что даже если он и выстрелит, то промахнется без моих особых усилий.       Я улыбаюсь ему.       — Доброго вечера. Собираемся проделывать то же самое, что и с этим стонущем нечто на земле или, — я пихаю мужика на земле, который нервно хватается за ногу и скулит от боли. — Или просто отдадите мне чемодан и никто не пострадает?..       — Вы не убьете меня? — тараторит он заплетающимся зыком.       — Если еще раз дернете рукой, где пистолет — то убью.       И, надо же, он бросает пистолет на пол. И так же быстро кидает чемодан на сиденье, ближе ко мне.       — Он мне даже не был нужен! Я не знал, что там!       Я закатываю глаз.       Да, привычная речь любого, кто понимает, что его буквально могли убить, но не сделали этого.       Я просто забираю чемодан, закрываю дверь и ухожу.       Вот и стоило ему дом всеми этими штуками обвешивать, если на себя не повесишь кодовый замок?       Я молча закидываю чемодан в машину, сажусь, завожу ее и уезжаю.       Чувство, будто сходил в дешевую квест-комнату. Только сраное разочарование.       Когда я возвращаюсь — я даже наверное, немного горд собой. Ни одного пятна крови, царапины или дыры на одежде. Будто бы я вышел в магазин за хлебом. Будто бы ничего не случилось.       Я горд собой, потому что могу показать Лютику, мол, смотри, как я умею. И, кстати, без всякой помощи.       Странно пытаться доказывать самостоятельность кому-то вроде него. Особенно, когда тебе почти сорок, но кто может обвинять меня? Я просто хочу казаться лучше, чем есть на самом деле.       Мы все хотим быть лучше, чем есть. Кто-то для это использует курсы для самореализации, кто-то самосовершенствуется, а кто-то — врет. Нет ничего плохого в том, что ты выбираешь все и сразу. Ну, кроме курсов.       Курсы для идиотов, у которых есть деньги, чтобы тратить их на подобные идиотские вещи.       Любой здравомыслящий инвеститор бы отправил вас за это в ад.       И вот, я возвращаюсь. Иду через главный вход, даже не через задний, потому что мне в самом деле нечего скрывать. Я просто ходил прогуляться, а в этом чемодане совсем нет ничего интересного.       Надо бы было его подорвать там же, однако…       Кто-то забирает с собой сердце врагов, чтобы съесть его и стать сильнее. Кто-то просто не каннибал, оправдывающий свои странные пристрастия многовековыми кончеными традициями, и берет с собой менее значимые сувениры. На самом деле я вообще с собой сувениры не таскаю, но этот — этот касается всех нас.       В номере — в этом двухместном номере, в котором я столько раз облажался, что и вспоминать не хочется — воняет алкоголем и куревом. Ламберт тычет пальцем в экран, хмурится и что-то доказывает. Лютик пытается его переспорить. Ламберта невозможно переспорить. Только если убить его.       Он отучился на юриста, если что — ведь для этого не нужен тест на наркотики — так что да, он умеет заговорить зубы всякой ерундой.       Я хлопаю дверью. Лютик поднимает на меня свои светлые глазища и улыбается. Его лицо искажается, когда он смотрит на чемодан в моей руке, но не то чтобы сильно. Потом он снова улыбается мне и даже не слушает то, о чем ему жужжит Ламберт.       Лютик говорит:       — Поздравляю.       И поясняет:       — С тем, что ты в порядке.       — Я даже лучше, чем в порядке.       Я кидаю чемодан в угол и прохожу вперед, беря бутылку воды, делая несколько глотков. Все еще гуляет эхом звуки крови и пульс. Мое тело все еще там.       Это своего рода реверс реакции на опережение.       Побочный эффект той дряни, что мы вкачиваем в себя, чтобы быть быстрее, сильнее, ловче. Может, даже немного неубиваемыми. Ну так, на всякий случай. Небольшое читерство, которое уж точно бы не понравилось Господу.       Но давайте уже на чистоту: Богу не нравятся все крутые штуки.       Наркотики, секс, алкоголь, сигареты и ментоловые жвачки. Богу не нравятся нейлоновые чулки и громкая музыка. Красные губы и тушь для ресниц. Бог против абортов и пластмассы. Бог не приемлет обезболивающее и ненависть к женщинам.       В общем, Богу вообще мало чего нравится. Это просто старый недовольный пидор. Всего-то.       Как и большинство мужиков за сорок. Как и я. Только мне нравится обезболивающее и алкоголь.       — Ты взял его с собой? — Ламберт кивает в сторону чемодана.       Если Вам интересно, то Лютик сидит с ним в такой позе, будто они как минимум супружеская пара. Его нога — нога Лютика с подтянутыми икрами и подкаченным бедром — она перекинута через его колени. Лютик наклоняется вперед, чтобы смотреть в планшет в его руках. Ламберт дышит ему где-то около уха. Их плечи — прижаты к друг другу.       В общем, ничего удивительного.       Ламберт вообще не считает, что у него есть зона личного пространства, когда дело касается кого-то, хоть отдали ему симпатичного.       А Лютик вообще не знает, что такое зона личного пространства.       Да им просто поебать, а я все ищу в этом какие-то третьи и пятые смыслы.       Тьфу ты.       — Ага. Слушай, мы не знаем, что там, может быть, что-то ценное.       Лютик пялится в экран планшета и облизывает губы.       Ламберт хмурится, откладывает его и встает. Лютик ойкает потому что чуть не падает от неожиданности с дивана. И переводит взгляд на меня. Я вижу, как он смотрит боковым зрением. Ламберт поднимает стальной чемодан и вертит его в своих руках.       — Вот дерьмо, механический замок.       — Неужели не хватило денег даже на биометрический?              Я закатываю глаза, снова смотря на чемодан.       Биометрический можно взломать. Скважину для ключей — тоже. С механическими, с этим дерьмом, где надо вписывать код — только подорвать. И нет гарантии, что оно не подорвет все там внутри находящееся, так что нужно специальное устройство, которое повредит сам механизм.       Я спрашиваю:       — Лютик, у тебя с собой нано-взрывчатки нет?       — Я шпион, а не шахид.       — Интересным ты был бы шахидом с нано-взрывчаткой, — усмехается Ламберт, наугад вводя код. Ошибка.       — Да подорвите вы это и дело с концом, — Лютик машет рукой, пожимая плечами. Он трет глаза и сонно зевает.       Ламберт ворочает чемодан, пытается найти хоть какой-то подход к нему с другой стороны, но, разумеется, ничего. Он хмыкает, поджимает губы и снова наугад вводит код. Ничего.       Я тру подбородок, и мы оба усердно пялимся на этот чемодан, будто бы он сам сдастся от напряжения. Наконец, у меня в голове щелкает. Я говорю:       — Лютик, ты же знаешь его данные, да? Пока выискивал все это дерьмо с охраной?       Лютик заторможено кивает. Ламберт выжидающе смотрит то на меня, то на него, все еще прижимая чемодан к себе.       Я говорю:       — Так прогляди его почту, сообщения, все дерьмо. Может найдешь заказчика, а заодно и и код.       Ламберт говорит:       — Ты уверен, что он бы писал ему его?       — Нет, но Лютик как минимум найдет заказчика. А он уж по-любому знать должен. Чемодан должен был доставляться через третьих лиц, вряд ли он бы сообщил курьеру его. Так что он был оповещен заранее. Скорее всего. Я так думаю. В общем Лютик пошамань пока.       — Да это бессмысленно, — он хмурится. — И я хочу спать.       — Кажется кто-то говорил, что хочет помочь?       Лютик стопорится, уперевшись взглядом в чемодан. Он хмурится, моргает, и заторможено кивает. Встает как окаменевший. Так он выглядел, когда кто-то трогал его в клубе. Так он выглядел, когда думал, как бы не врезать кому-то по лицу (по моим соображениям, так-то хер его знает, что у него в голове).       Ламберт хмыкает и пожимает плечами. Откладывает чемодан и говорит, идя к барной стойке и усаживаясь на стул, хватая недопитую бутылку с виски, или коньяком, или еще что-то такое:       — Сколько возьмешь?       — За что? — я подсаживаюсь к нему, садясь напротив.       — За работу.       — Да ладно, это было общим делом… Да ты бы и без меня справился, если бы тебе не посоветовали не вылазить, — я машу рукой, смотря краем глаза, как Лютик тащится из своей комнаты с ноутбуком. Садится на диван, открывая его и кидая на меня ядовитый взгляд. Почти что обиженный. Но все мы знаем, что у Лютика проблемы с негативными эмоциями, так что это все выглядит не очень-то и страшно.       Я догадываюсь, что Лютик, вообще-то, может состроить действительно страшное лицо. Может гаркнуть. Всунуть нож в артерию. Это же Лютик. Но здесь, в периметре этого номера, на расстоянии вытянутой руки от меня — это самое безобидное существо.       Совсем не тот пацан, который головой ебанулся и пошел перебивать всю охрану к хренам, чтобы дать свободу мутантам.       Смешно, вообще-то.       Ламберт говорит:       — Он хороший человек.       Я киваю, все еще пялясь, как Лютик что-то делает в ноутбуке. Хмурится и периодически кидает на меня краткие злые взгляды. Типа-злые. У него проблемы с этим. С враньем.       Он говорит:       — Или притворяется таковым.       — Едва, — я смотрю на бутылку в руках Ламберта, — я его сам знаю несколько суток, но, знаешь… Он просто пытается отдалиться от этого. Сделать вид, что якобы его это не касается.       Ламберт издает сдавленный смешок и допивает все из бутылки. Вытирает рот тыльной стороной ладони и говорит:       — А знаешь, кто так делает? Ебанутые.       — Как будто кто-то из нас троих не ебнутый, — я закатываю глаза. Мы все пытаемся делать вид, что якобы приспособленные ко всему этому. К жизни, хотя, на самом деле, нас бы по-хорошему надо держать в клетках.       — Можно быть ебанутым по-разному. Именно поэтому кто-то сидит на таблетках, а кто-то — в комнатах метр на метр в смирительный рубашке.       Я морщусь, снова кидая краткий взгляд на Лютика. Он трет подбородок, но совсем не кажется мне таким сконцентрированным, каким он был, когда искал все способы и людей, которые могут подпортить жизнь мэру. Его плечи расслабленные и брови не смещены к переносице. Я пожимаю плечами.       — Ты сам с ним общался, и не заметил ничего странного.       — Кроме того, что он слишком жизнерадостный, ага. Он милый, но… когда ты видишь таких людей среди подобных нам…       — Да он обдолбанный, — я машу рукой, смотря в окно. Пытаюсь смотреть куда угодно, лишь бы не на Лютика. Потому что я смотрю на него каждые пять секунд. Изучаю. Мне нравится то, как он выглядит. Мне нравится он, и из-за этого я ощущаю себя глупым.       — Уверен?       — По-другому не может быть.       — А если тут все-таки по-другому.       — Ну ебанутый и ебанутый, что такого? Ты так говоришь, будто это не ты минутами ранее о него терся. Я в курсе, что ты трешься обо все более-менее теплое, даже если оно умерло минуту назад, но все-таки…       — Дело твое, — пожимает он плечами. — Я же сказал: не имею ничего против твоих любовных интересов.       Я только хмыкаю, смотря на свои ногти.       Это тупо. То, что мы с ним общаемся — с Лютиком — это тупо.       Мне не нравится еще слишком много, меня все раздражает и я против всего, что дышит. Но Лютик… я все еще его не убил, и дело даже не в том, что он мне спас жизнь дважды, я об этом вообще забываю довольно часто. Если крутить эту мысль постоянно можно сойти с ума. А я не очень-то и хочу сходить с ума.       Вопрос и не в его глазах, не в словах, не в том, что он лезет ко мне, как клещ. Вопрос в другом.       А вот в чем именно — хер его знает.       Мы тут все ему не доверяем, по-своему, конечно, но все-таки. Никто ему не верит. Никто не верит в него.       Мы оба тут сидим, и оба пытаемся понять, что с ним не так. Это просто инстинкт, приобретенный рефлекс. Когда видишь что-то действительно хорошее — следует посидеть над этим, чтобы понять, в чем проблема.       Никто не хороший.       Никто не добрый.       Все действуют из эгоизма.              Но Лютик, кажется, действительно пришел из рая. Или он притворяется. Или он просто не хочет вести себя так, как вел с ним. Я не знаю. Никто из нас не знает.       Никто ему не верит.       И не поверит.       По телевизору играет какое-то ток-шоу. За все время Ламберт ни разу не посмотрел на Лютика, а я так часто на него смотрю, что закрывая веки — вижу его фигуру с ноутбуком, сидящую на диване и с расслабленными плечами. Меня тошнит от этого.       — Может он действительно просто нормальный, — внезапно на пониженных тонах говорит Ламберт. Еле-еле шевеля губами. Но слышу его хорошо. Только я. Никто, кроме меня. — Знаешь, когда живешь в негативе, любые нормальные цвета воспринимаются как угроза. Скорее проблема в нас. Ты как думаешь?       — Никак не думаю. Не хочу о нем думать.       Но я делаю это постоянно. Ламберт пожимает плечами, усмехается и говорит:       — Ну, возможно, просто Лютик знает одну хорошую мудрость.       Я изгибаю бровь, смотря на Ламберта исподлобья. Он поясняет:       — Будь добрым, и люди к тебе потянутся, — он хмыкает, а потом добавляет: — и уже потом ты можешь их обокрасть.       — Нихуевая такая мудрость. Это кто тебе ее рассказал?       — Я ее сам придумал. Только что. Просто я не знаю, что ему может быть от нас нужно.       — Наши органы, — я хмыкаю. — Не так много вариантов. Мы не знаем о наличии посредников. Довольно, забавно, да? Сидеть в доме с атомной бомбой.       Ламберт переводит взгляд на Лютика. Все еще смотря на него, он говорит:       — Но давай-ка договоримся. Если что-то пойдет не так, то мы убьем его. Мы не можем рисковать чем бы то ни было. Даже человеком, который дал нам право на жизнь.       Я моргаю. Перевожу напряженный взгляд на Лютика. Потом на Ламберта.       Нихера он меня не человечнее. Ламберт может таскаться с Лютиком как с родным сыном, может покатать его на спине или усадить себе на плечи. Может улыбаться ему, но, на самом деле, он просто следует своей мудрости: будь хорошим. А потом взорви все к хренам.       Когда ты убийца и выглядишь, как убийца — значит, ты явно выбрал не ту профессию. Надо было идти аниматором или что-то такое.       Скорее всего ты очень плохой убийца. Ничего личного.       Просто сраное разочарование.       Как и я.       Я все еще не научился улыбаться. Не научился вести себя по-хорошему с людьми, даже если они этого достойны. Я ничего не умею и ничего не знаю. Живу на одном сраном импульсе, когда дело касается взаимоотношений. Легче притвориться, пока это не сработает, чем действительно прилагать какие-то усилия. Это бывает так утомительно.       — Хорошо, — говорю я. — Как только что-то пойдет не так, мы убьем его.       Я снова ощущаю чувство дикого страха, когда после этих слов мое сердце сжимается. И это даже почти больно.       Мне хочется с ужасом уставиться на свою грудную клетку, достать нож и сделать в себе дыру. Проверить, что там, блять, не так, что только что произошло и почему оно произошло. Посмотреть, не залезло ли в меня что-то лишнее. Нет ли между моих ребер что-то кроме сердца.       Но я просто смотрю на Лютика. А потом перевожу взгляд, моргаю и качаю головой.       Иногда убить — это единственный верный способ, чтобы спасти себя.       Но люди иногда идут на такие глупые поступки из-за любви.       Берут на себя кредит, покупают в браке машину, заводят детей.       Конечно же это не относится ко мне, я же никого не люблю. Любви не бывает. Если искать способы удовлетвориться, наладить собственный комфорт, то точно не с помощью другого. Так много эгоистичных желаний, которые мы воплощаем с помощью другого человека, называя это «общим желанием». У нас же тут любовь, в самом деле, значит то, что ты делаешь для себя, в первую очередь, ты воплощаешь для «вас».       Я не идиот. И я не люблю.       Так что я во многом лучше других.       Но я понятия не имею, смогу ли я убить Лютика, даже если появится реальная причина.       Я знаю, что он монстр, знаю, что он прекрасно осведомлен о том, как правильно избавляться от трупов. Знаю, что он не ценит чужую жизнь. Я все это знаю. И понимаю.       Понимаю, что он тоже монстр. Просто чуть более миловидный.       Монстр, не прошедший через мясорубку.       ну и что с того?       Все равно ничего в сущности не меняется.       Ведь в моих глазах Лютик — жертва. Вот моя правда.       И, возможно, вскоре я пожалею об этом. Надеюсь, что не в следующую минуту. Я прикрываю глаза и качаю головой. Ламберт спрашивает:       — Как думаешь, что там, в чемодане?       Я оборачиваюсь, смотря на стальной, серебренного цвета чемодан. Он блестит в светел ламп. Я пожимаю плечами.       — Не знаю. Реально думаешь, что что-то интересное?       — Увидим. Мы даже не знаем, у кого он это достал. Информация лишней не будет, — он встает, доставая из бара еще одну бутылочку, открывая и делая два глотка. Говорит, обращаясь к Лютику: — Слушай, если ты прям так сильно устал, то можешь идти спать, я потом сам заказчика найду.       Лютик лишь машет рукой и продолжает пялиться в экран отсутствующим взглядом. Будто смотрит на свое отражение. Может, он и вправду слишком устал и хочет спать. Не у всех же вокруг проблемы со сном и невозможность заснуть без дополнительных средств.       Но, так или иначе, Лютик сидит и пытается что-то найти. Если его мозг вообще в состоянии работать. Я не в курсе, как это происходит у нормальных людей. Ну, мыслительные процессы.       Явно не так, как у меня. Как у нас.       — Тебе бы отправить его домой, как только он сделает свою часть работы. Ну, по вашему заданию, — говорит Ламберт, оперевшись локтями с другой стороны стойки.       Я киваю.       Да, так и сделаю. Насильно усажу его на самолет. Нехер ему таскаться здесь, раз уж и вправду такой весь хороший. А если не хороший — то тем более.       Врага, конечно, говорят, надо держать к себе ближе, чем друга, но что-то мне подсказывает, что автор этого совета давно мертв. От пули в голове.       Да и вообще нечего доверять мертвым людям. Они ничего хорошего не посоветуют, а если бы и посоветовали, то точно бы не умерли.       В общем, никогда не доверять мертвым.       Особенно, если вы сами их убили.       — Я узнал код.       Лютик поднимает на меня взгляд.       Это забавно. Мы только что обсуждали, что он должен умереть, прямо перед его носом, а он, скорее всего, даже и не услышал. Это забавно. Очень забавно.       ничего подобного.       В такие моменты ты ощущать себя зверем.       — А я только хотел предложить тебе отдохнуть, а самому пойти и найти этого мужика, вытряхнув из него код.       — Ты его не убил? — удивляется Ламберт. От него несет алкоголем так, что, мне кажется, я уже сам пьяный из-за его дыхания.       — Нет. Ты знаешь, если нет причин — я не убиваю.       — Ну, или если не заплатили, — хмыкает Ламберт.       Лютик улыбается, поджимая губы.       — Да, я с ним как раз и связался.       Он откладывает ноутбук, я вижу, что его руки — бледные. Делая несколько шагов вперед, я слышу ритм его сердца. Ускоренный. Я спрашиваю:       — Ты связался с этим мудаком и он так просто назвал тебе код?       Я слышу, как сильно бьется его сердце. Это могут быть все-таки наркотики, на которых он сидит. Или я просто выгляжу пугающе. Что угодно.       — Ты не забыл? У меня есть связи. Я умею давить.       Он пожимает плечами и улыбается. Пытается выглядеть беспечно. Он говорит:       — Код — один семь восемь пять.       И все еще улыбается. Он сидит с идеально прямой спиной, сложив руки на коленях, и смотрит мне в глаза. Его сердце бьется так тяжело, что даже мне больно от этого ритма, хотя я только слушаю.       Я говорю:       — Лютик, я слышу как бьется твое сердце. Ты что-то скрываешь?       Лютик моргает.       — Мое сердце? Что с ним?       Он хлопает глазами, не отводя от меня взгляда.       Ламберт говорит, подходя ко мне со спины и кладя руку на мое плечо:       — Ты так на него давишь, что у любого бы начались проблемы с сердцем, — он хмыкает и поясняет Лютику: — твое сердце бьется слишком сильно.       — А! — Лютик щелкает пальцами и лезет куда-то в свой карман. — Может, это из-за кофеина, — он вытаскивает пластину с кофеином в таблетках. — Я выпил пять штук, наверное, слишком много? Я просто по-другому бы заснул.       Я смотрю на Лютика. Ламберт смотрит на Лютика.       Лютик смотрит то на таблетки, то на нас. Он моргает. Спрашивает:       — Что, слишком много?       Ламберт внезапно смеется. Так резко, что я аж на месте подскакиваю. Он хлопает меня по плечу и говорит:       — Блять, это самое невинное создание на планете, чего ты ожидал еще?       Лютик пожимает плечами. Я качаю головой и иду к чемодану, вводя код. Действительно, чего я могу еще ожидать? Что Лютику вообще скрывать от нас? Что он нарко-барон? Торгует оружием? Содержит приют с животными?       Ему просто нечего скрывать. Все его увлечение — его гитара. А работает он здесь потому что… потому что я не знаю, потому что он скрывает это. Но ведь прошлое на то и прошлое. Никто не хочет ворошить его.       Может у Лютика в самом деле нечто слишком травмирующее в детстве было. Что-то более травмирующее, чем разрезанный язык и вырванные зубы. Мне пора бы начать уважать чужие жизни.       Когда я открываю чемодан, я слышу щелчок. Оборачиваясь. Ламберт вырывает у Лютика таблетки и говорит:       — Ты куда шестую в рот тянешь?! Брось гадость.       Лютик хмурится и что-то бубнит себе под нос, складывая руки на груди. Ламберт качает головой и засовывает кофеин в свой карман.       Я же говорил: у него просто какие-то проблемы с отцовским инстинктом. Я думал, у меня что-то не так с этим, когда стал таскаться с Лютиком, но теперь понимаю, что у меня-то как раз с этим все нормально. А вот у Ламберта что-то явно с этим не так.       Я хмыкаю. Ладно, пусть. Лютик вроде и не против даже.       В чемодане много всяких документов и флешка.       Я проверяю документы, но ничего нового для себя не нахожу. Все о проведенных экспериментах, о препаратах. Я откладываю несколько листов от себя, заприметив мне неизвестные названия препаратов, так что мало ли — может что-то важное.       Мы таким образом нашли хорошую формулу обезболивающего.       — Ну что, есть что-нибудь интересное?       Лютик становится напротив меня, опираясь ладонями о свои колени, заглядывая в документы. Я качаю головой. Говорю:       — Может на флешке, но она потом.       Лютик кивает, садясь на корточки, и смотрит те документы, что отложил. Хмурится, вычитывая все эти умные словечки, ничего интересного для кого-то вроде него.       — Ладно, Ламберт, ты был прав, когда говорил… Ламберт?       Я смотрю на Ламберта через плечо. Он сидит полубоком, пялясь в экран ноутбука Лютика. Его лицо каменно-спокойное, его взгляд — будто сквозь. Он напряжен так же, как и в тот раз, когда я сказал, кто отец Лютика. Немигающим взглядом он пялится в экран ноутбука Лютика. Таким взглядом, будто смотрит на человека, которого любил больше жизни. На мертвое тело этого человека.       Лютик отрывает взгляд от документов, поднимает голову и тоже замирает. Он бледнеет. Его сердце — оно бьется так медленно, будто замирают вместе с ним.       Ламберт смотрит сначала на меня, потом на Лютика.       Взглядом Ламберта можно было бы людей убивать.       Он встает, с ноутбуком на руках и идет ко мне. Лютик все это время молчит. Его руки — дрожат. Сердце резко ускоряется в ритме. Оно бьется так сильно, что мне даже не нужно прислушиваться, чтобы отследить его пульс. Его пульс перекрывает все другие звуки.       Его руки бледные. Я могу разглядеть каждую вену на его руках.       А потом Ламберт сует мне в лицо экран с перепиской, открытой во весь экран.       А потом все во мне опускается. Листы падают из мои рук, ритм моего сердце делает то же самое, что происходило недавно с Лютиком. Мои рука каменеют, мышцы — тоже. Мне кажется, я не могу пошевелить даже губами. Даже моргнуть не могу.       На моих плечах будто лежит по бетонной плите.       Я спрашиваю ледяными губами:       — Так это ты, Лютик? Ты и есть тот заказчик?       Скажи, что нет. Умоляю. Даже если будет вранье, умоляю, соври. Скажи, что нет. Скажи, что переписка на экране, которую Ламберт отмотал на несколько суток назад — вранье.       Скажи, что мы сошли с ума.       Я скорее поверю, что мы с Ламбертом ебанулись напрочь, чем в то, что ты действительно причастен к этому.              Умоляю, скажи, что нет.       Я не хочу убивать тебя.       Я не хочу делать тебе больно.       Прошу. Пожалуйста.       Скажи, что нет.       Лютик аккуратно складывает документы в стопку. Откладывает их и выпрямляется. И, смотря на свои руки, говорит:       — Что-то вроде…       Я киваю.       И почему-то ощущаю, как что-то падает у меня внутри. И холодеют даже кончики пальцев.