Ламберт.
Все пытаются ему объяснить, в чем его проблема. Этот мужик, сидящий правее от центра стола — он очень недоволен суммой ставок. Он думал, — говорит он, — что это просто казино. Ему говорят, тяжело выдыхая: — Но ты ведь заплатил, чтобы прийти сюда. Мужик ерзает. Его щеки краснеют — в этом освещении не понять от стыда или злости. Он говорит: — Да, но ведь таких клубов много. Хорошие клубы всегда стоят денег. Но это… — Это стоило очень больших денег, — говорят ему, чертовски сильно намекая, что это не просто хороший клуб. — Да, но что тут необычного? — Ставки, разумеется. И так, ты либо ставишь или… Дальше Ламберт не слушает. Он замечает Айдена и, кивая крупье, быстро встает, отдавая карты. Если бы здесь меньше воняло куревом и приторными кальянами, то, может, цена посещения этого места могла бы оправдаться, но на данном этапе человеческая тяга к безобразию все еще высоко ценится, а значит — щедро оплачивается. Ламберту не интересны ставки. Это единственное место, где никто не знает твоего имени, никто не видел твоих документов, а спрашивать о твоем месте работы — крайне неприлично. Если эти люди сохранили в себе еще какие-то понятия приличия. Он откашливается. От едкого запаха у него болит голова. Иногда ему кажется, что боли он на самом деле вовсе не чувствует. Что он не может ее чувствовать. Это выше его природы. Айден говорит, что он просто сошел с ума. Он перехватывает Айдена за локоть, отрывая его от барной стойки, он почти давится антифризной жидкостью, которую только по случайности называют «текилой» и матерится. — Так с людьми не здороваются, — Айден одергивает свою руку и поправляет на себе галстук. Обложка приличного человека. Никто добровольно не носит галстуки. Так же, как и никто не носит туфли на шпильках. Никому это не нужно. Никому. — Зачем ты напялил это? — Так принято — Где? — Везде. Ламберт хмурится, но кивает. Кто тут как только не приходят. От вылизанных мужчин в дорогих костюмах от Гуччи, до транс-див. Мужчины, которые просят называть себя женщинами. Мужчины, которые забыли, что здесь таких называют не мужчиной. И не женщиной. Как правило они бывают этим глубоко оскорблены, но чаще всего — им плевать. Потому что они вовсе не считают себя женщинами. Они считают себя ходячим шоу. Жалкая попытка придать себя значимость и привлечь внимание. И что еще хуже — раз они здесь, днем, скорее всего, они ходят в строгих костюмах, с неотмывшимся тинтом от помады на губах. — Ты все сделал? — Да. Только я не понимаю… — Да? — Куда ты влез? Ламберт делает вид, что не слышит. Он смотрит в сторону. Из туалета выходит стройная девушка. На ней облегающее шелковое платье на бретельках до колен. На правом колене — синяк. На левой щеке царапины. Она выходит, хромая на правую ногу. — Ламберт? Мне кажется, это плохо кончится. — Нет, — он медленно моргает, смотря на то, как девушка поднимается в лаунж зону. Зону, где облаками витает запах ароматных кальянов. Облачко с запахом яблок. Облачко с запахом ананаса. Облачко с запахом обезжиренного творога. Безалкогольного пива. И он повторяет: — Нет. Я быстро с этим закончу. — Ты так говоришь уже второй год. Ламберт, наконец, поворачивается к Айдену. Смотрит с нескрываемым разочарованием, будто это не он пытается вылезти из этой выгребной ямы уже какой год, но все только хуже. С одной стороны он может посещать такие места пять раз на дню, потому что деньги жмут карман. С другой — Ламберт официально в заднице. Если предыдущие дни у него была какая-то демо-версия серьезной жизни, то сейчас — все по-настоящему. — И какая тебе, нахуй, разница? — Ты мог быть повежливее. — Почему? Это я тебе жизнь спас, а не ты мне. — Лучше бы и не спасал, — фыркает Айден. Ламберт, в общем, с ним согласен, потому что с каждым месяцем ему все больше кажется, что средства, которые он в него вложил, не оправдываются. В последнее время, ему кажется, ему надо ночевать в этой клубе. — В любом случае, уже слишком поздно… Так что да, я все передал. Не так уж это и сложно. Почему ты сам не пошел? — Потому что надо было кое-что проверить. — Понятно. Не хочешь выпить пива? Ламберт смотрит на него, как на идиота. — Пива? Серьезно? — Я могу предложить тебе цианида. Иногда кажется, что это лучший исход. — Может быть хватит? Я пытаюсь, блять, пытаюсь. И если все пойдет, как надо, то все это кончится. Лютик все сделает, я уверен, а дальше… — Что дальше? Что ты будешь с этой информацией делать? Мне кажется, что тот человек, на которого ты хочешь налить всю эту хрень про продажу органов, это бред. Для него это как детский утренник. Он делает вещи хуже. — Я знаю. Но это и не на него. Рисовать на него грустную биографию то же самое, что лить в реку воду, в надежде, что когда-нибудь она выйдет из берегов, но использовать ведро. Айден, просто дай мне нормально попытаться. Это все, что я могу сейчас сделать. Айден внимательно смотрит на свои ботинки. Один начищен до блеска, другой — сбит и поцарапан. Как будто он бил кого-то этой ногой. — А если бы отказался от этого? Ламберт качает головой. — Он бы мне не дал. У нас уговор, Айден, и я не в той позиции, где можно много выебываться. Лучше закончить все тихо. Это лучшая позиция — не вызывать никаких подозрений, быть послушным и хорошим. По крайне мере, он думает, что я конченный ублюдок без совести. На мне не будет подозрений, когда все случится. А между предпоследним и последним шагом будет достаточно времени, чтобы он успел надрать мне задницу. Это будет лучшим. И знаешь ли, Айден, для человека, за спасение которого я и по сей день расплачиваюсь, ты как-то слишком много пиздишь и занимаешься полной моей демотивацией. Ты мне предлагаешь во время этого пиздеца смотаться пить кокосовый сок на мальдивы, что ли? — Просто ты адски замотан на этом. У тебя все силы уходят на это, все время, ты не живешь. — Айден, — Ламберт тяжело выдыхает, прикрывая глаза. — Замолчи. Легче сказать замолчи, чем объяснять, что из мутантов мало кто живет. Сколько таких, как Айден, которые пошли на работу и нашли себе девушку? Нормальную девушку, в смысле, а не как это было у Геральта. И не так, как это у Ламберта. Айден, кажется, порой и забывает, кто он. Боже, да он приперся сюда в галстуке! Галстуке! Нет, Айден больше не из них. И Ламберт думал, что давно к нему стал равнодушен. Что теперь — таким — ему это неинтересно. И сам не заметил, на какие отчаянные меры пошел, чтобы вытащить Айдена с того света. Ему было мерзко, но спустя сутки, когда он перечитывал все документы, которые подписал, только тогда он понял, в какую жопу он попал, и в этот же миг он пожалел о том, что сделал. Но что он мог? Пойти отключить Айдена от аппарата и сказать, что у них ничего не вышло? До какого-то времени все было нормально. Порой вещи, которые нужно было делать, были отвратительными и грязными. Порой они вводили в ужас даже Ламберта, но он научился забывать об этом. Но последнее не оставило ему ничего. Ни шага назад, ни вперед. Либо все, либо ничего. Это было самой высокой ставкой в его жизни. И сейчас он чувствовал себя шутом на канате, который тщетно пытался каким-то образом словить равновесие со стокилограммовой ставкой на своих плечах. Достаточно проблематично. — Ладно, и что будем теперь делать? Вернее, что ты будешь делать? Сидеть и жрать дым от кальяна, пока не получишь информацию? Ламберт пожимает плечами. По правде говоря все, что он пока может — лечь и лежать. Посидеть в лаборатории, потыкать в колбы, сделать очередную хуйню, потом набухаться. Последние несколько месяцев он не выходил на вылазки из-за Весемира, и почти сошел с ума от безделья. Как оказалось, сложно заниматься своим хобби, когда единственное, что ты делал много лет подряд — убийства. Когда ничего кроме ты особо и не хотел. — Не знаю. Сейчас я хочу просто лечь и спать. Тебе разве не на работу утром? А твоя девушка? Она волнуется? — Нет, у нее сегодня девичник с ее подружками в баре. — Понятно. А у меня, Айден, никакого девичника не будет. Будет геморрой. — Ну ладно, — он пожимает плечами, будто уже и перестал на что-то надеяться. Ламберт смотрит на свою обувь, жуя губу. А может и стоит куда-то сходить? Развеяться? Успокоиться? Выпить? Они друзья, все-таки. Он ему жизнь спас. Не просто так. — Давай партейку? — Что? Здесь? — Айден брезгливо осматривается. — Да. — Я не буду ставить такие вещи. — У меня свои связи. Нам и не надо. — Свои связи — это парочка тысяч баксов? — В том числе. Идем. Они находят свободный стол, за которым Айден ощущает себя крайне неуютно. Все его навыки игры в покер заканчиваются игрой на компьютере, и вряд ли он видел карты вживую. Ламберт даже за столом смотрит стеклянным взглядом на свои руки. Каждую секунду — у него все чешется. Он проверяет почту. Но там даже нет номера карточки. Ничего. Может, попроси он Лютика лично это было бы быстрее… Ему удалось наладить с ним неплохие отношения за пару часов, хотя Ламберт так и не понял, как к нему относится. Пока он был там и строил из себя якобы живого человека — он ощущал восхищение к нему. Уважение. Думал о том, откуда в нем было столько силы. Лютик светился и привлекал этим взгляды. Заставлял обращать на себя внимание. Но потом сияние прекратилось, а Ламберту, хватаясь за волосы, пришлось убегать, чтобы узнать, в самом ли деле Лютик относится к этим мутантам. Опасность не была велика, он был лишь жалким подобием, экспериментальным образцом, но все-таки… Это бы все испортило. В конце концов, сейчас не было этого солнечного света, поэтому Ламберт сидит и не знает, как же он относится к нему по-настоящему. По крайней мере он думает о том, что у него и без солнечного света и глитера достаточно привлекательная круглая задница. Он поднимает взгляд, когда перед ним кладут карты. И замирает, когда видит, как к столу подходит девушка. Мужчина снимает с нее меховую накидку, и она плавно садится напротив него. На ней шикарное платье и залитые лаком волосы, зачесанные сзади. Только пару кудрявых прядей, казалось, приклеены к ее лбу. Она внимательно смотрит на него, когда берет карты. Она спрашивает, улыбаясь: — Какие сегодня ставки? Мужчина, который провожал ее, подает ей бокал с шампанским. Кто-то за столом говорит, кидая в ее стороны неоднозначные взгляды: — Сегодня пятница. В пятницу у нас педофилия. Она недовольно морщится, все еще смотря на Ламберта: — Какая грязь. Ламберт медленно опускает взгляд на свои карты. И тут же пасует. Он быстро встает, и Айден, раскрыв рот, смотрит на валяющиеся на столе на четыре карты одного ранга. У Айдена — жалкий трипс, так что он тоже решает пасануть, хотя и не понимает, почему так быстро уходит Ламберт. Ламберт кивает девушке, которая улыбается ему своими ярко-красными губами, и быстро уходит. Айден едва успевает за ним. Только на улице Ламберт замечает, что в зале нечем было дышать. Тут воздуха так много, что он едва не задыхается. Он стоит и смотрит на мокрый асфальт, когда к нему подходит Айден. — Я даже рад, что все так быстро кончилось. К тебе? Ламберт отрывает рот, а потом закрывает. Стоит и смотрит на асфальт. Что она ему скажет? Это будет что-то отвратительно-плохое или относительно неплохая новость? Зачем она пришла? К нему ли? Почему не позвонила? — Нет, Айден, не сегодня. Завтра… Айден тяжело выдыхает, но это выдох раздражения. Будто бы он прекрасно понимал, что у них ничего не выйдет — снова — но надеялся. — В последнее время ты похож на заготовку под человека. Это бессмысленно. Ламберт кивает, хотя даже и не слушает. Он хочет разбить себе голову о кафель. Заорать. Истерзать себе руки. Хочет чтобы случилось что-то такое, чтобы он перестал чувствовать себя, думать о прошлом и о будущем. Ничего, блять, ничего кроме усталости и жрущей его ненависти. Ничего не получается, ничего не выходит. Это тупая трата времени. Надо покончить со всем этим, забив на свою человечность. Просто работать и получать деньги. Он не человек. Он не человек. Он не человек. Он — машина для убийств. Покалеченный мальчик, сошедший с ума. Ненормальная тяга к садизму, к чужим страданиям. Анатомия боли в его голове. Он знает все о боли, он знает даже больше. Любые способы, любые средства. Унижения, боль, страх, агония — научить всех тому, чему выучился он сам. Так может это и правильно? Зачем стараться и кого-то спасать? Забыть все то малое человеческое, что в нем осталось, жить на одном сраном инстинкте. Стать ебаным животным. Почему ему все еще жаль за то, что он сделал? Почему он не понимает, что чувствует? Почему когда Айден рядом он чувствует раздражение, но когда уходит — тоску. Почему в один момент Лютик кажется ему ангелом, а после он даже не помнит его лица? Если он не человек? Он же не тупой, он знает, что если запереть человека в вакууме и оставить его там, то уже через неделю он начнет думать о том, существует ли он на самом деле? Не сошел ли он с ума? Кто он? Есть он? Что это за звук? Это ритм его сердца? Откуда это? Так же чувствует себя и Ламберт. В этой клетке он задается вопросом: а есть ли он на самом деле? И, что более важно, существуют ли другие люди? Кто эти другие и насколько они ему близки? И если все так, то почему он так отчаянно старается сделать хоть что-то хорошее? Он даже не хочет этого на самом деле. Или хочет? Он дергается, когда его плеча касается женская рука. Сейчас он замечает, что от нее резко пахнет духами. В том пространстве, где перемешана сотня запахов, ее духи не чувствовались вовсе. И только поэтому Ламберт, наверное, пытается спасти себя и других. Пытается сделать хоть что-то. Потому что мир еще не настолько обезумел, чтобы слиться во всем этом, чтобы его жесткость стала нормальной хотя бы для таких, как он. Если б они только не пытались. Девушка внимательно смотрит ему в глаза. Рядом с ней нет охранников, но менее опасной она от этого не становится. Ламберт говорит на выдохе: — Ренфри… Что тебя сюда принесло? Она поджимает губы и вытягивает его вглубь улицы, поднимаясь вверх, где город немного, но живет. Где уже не так свободно дышится. Слабый пульс жизни, душащий воздух. Ведь надо что-то забирать, чтобы быть по-настоящему. Ренфри плотно сжимает его запястье, царапая кожу своими ногтями. Потом останавливается и внимательно смотрит в его белое безразличное лицо статуи. Пустое, лишенное мысли или эмоции. Она просит наклониться к ней, и Ламберт слушается. Здесь шумно, так что она прикрывает свои губы ладонью, чтобы он лучше слышал. Ламберт внимательно слушает, а потом замирает, переставая даже дышать, смотря на лужу на асфальте, в которой отражается неоновая вывеска. Он говорит: — Нет… Ренфри хмурится и ежится, заворачиваясь сильнее в накидку. Без желания она кивает. — Я тут бессильна, Ламберт. Иначе меня убьют. Ламберт чувствует, как ему холодно. Будто вся кровь в миг покинула его тело вместе с теплом. Его слабо пошатывает. — Нет… Если у них получится, если… если он… То все коту под хвост! Все бессмысленно! Нет других способов, Ренфри, ты понимаешь?! Она смотрит на него, сощурившись и с раздражением. Злостью на собственное бессилие. — Я знаю… — шипит она почти беспомощно. — Но что же я могу сделать?.. Ламберт ощущает жгучее бессилие. Его плечи опускаются и он просто смотрит на нее, понимая, насколько она бессмысленна сейчас. Что Ламберт сейчас совершенно один, ждать помощи неоткуда. Никому это не нужно так, как ему. Он один, блять, один. Так что же ему делать теперь? Бросить это все? Ведь весь план не имеет смысла, если такая важная деталь... просто исчезнет! Никаких других способов. Просто смотреть, как все они умирают благодаря Ламберту. У него опускаются плечи и он смотрит в ее глаза. Может, он должен привыкнуть к мысли, что он — ничто? Что он не человек? Избавиться от сострадания и жалости? Ни чувств, ни эмоций? Будет ли это по-настоящему правильно? Правильно что? Что все они умрут? Но когда-то они спасли ему жизнь. Долгое время. Он говорит, почти что шипя: — И ты ничего не сделала? Ничего?! — Ламберт, я не Бог. Скажи мне, что делать, и я побегу туда как дикая. Ламберт сжимает зубы, поджимает губы. Что он может сделать? Что сказать? И Ренфри говорит: — Ламберт, он труп. Я бессильна. Он глубоко вдыхает, выдыхает, а потом говорит: — А ты нихуя и не делала. И резко идет вперед, чувствуя, как из-за злости его трясет. Ренфри кричит ему в спину: — Как ты смеешь это говорить?! Ты… Ты даже не знаешь, что я делала все это время, как старалась, пока ты… пока ты просто бухал! Ты нихуя, понимаешь, нихуя не знаешь! Она ударяет каблуком по асфальту. На нее оборачиваются люди. А Ламберт даже не слышит, что она говорит. В машине он смотрит на руль, ощущая тяжесть в мышцах и по всему телу. Он может все бросить. Все кинуть. Бросить всех них, бросить Геральта, пустить все на самотек. Скинуть все на то, что все тут взрослые люди, пускай сами с этим разбираются. Ламберт поднимает голову, смотря в зеркало заднего вида. Смотрит на заднее сиденье, встречаясь с незаинтересованным взглядом Кейры. Она снова опускает взгляд на свой маникюр и хмыкает. Бросить их всех. Не рисковать. Хоть он сам и виноват в этой опасности, которой подставляет и себя, и их. Если он в самом деле животное, то зачем стараться? Он поворачивается к Кейре. У нее прямые пепельные волосы, подстриженные под каре. Красные губы. Лисий взгляд. Она делает вид, что не замечает его, пока сидит в его машине. Рядом лежит устройство для взлома замков. — Ты знала об этом? Она хмыкает. — Еще вчера. Ты знаешь, я не особо честолюбива. — Ты поможешь мне? Кейра удивленно вскидывает брови и оглядывает его с насмешкой. — Боже, и ради кого ты так стараешься, волчонок? У тебя новый роман? Он не отвечает. Ему не до шуток. Если бы она, блять, только знала, насколько ему не до шуток. Она разочарованно выдыхает, понимая, что Ламберт настроен на серьезный диалог. А серьезный Ламберт — самое утомительное, что можно было вообразить. А фантазия у нее была хорошая. — Если ты дашь мне достаточно информации — помогу. — Кейра, это опасно. Если ты будешь знать, то… — То что? — Тебе это не понравится. Кроме того, если тебе это нужно просто из интереса, то… это не лучшая ставка. — Да? И что же на кону? Он смотрит ей в глаза, нервно стуча пальцем по рулю. Да, если она узнает… Если она узнает все, если Ламберт ей расскажет, поставив этим под опасность и себя, и ее… Она ехидно улыбается, склоняя голову к плечу. — Ну? Что «то»? «то при малейшей угрозе мне придется тебя убить». Он молчит. И все, что говорит это: — Это может быть опасно для тебя. — Ламб, то, где и как я живу — уже опасность. — Я не хочу, чтобы ты продала это какому-то жадному пидору. Кейра обиженно фыркает. Торговок информацией никто не любит, но вместе с тем — все нуждаются. Не хотят иметь с ними дел, но вынужденны. Ламберт чувствует, что веревка душит его все сильнее. Он труп. Если она не поможет ему, он труп. — Не продам. Только некоторые детали. Ничего, что выдаст тебя. И точно не тем людям, которых ты боишься. Они никогда не додумаются спросить это, а тем более — платить за это. — Ты обещаешь? Она тяжело выдыхает. Слова — все и ничего. Их нельзя предъявить, нельзя подписать или положить в банк. Но она знает, знает прекрасно, что так же она подписывает этим право на убийство. Даже в таких деталях есть этикет. — Я обещаю, Ламберт. Тебя я не предам. Это просто невыгодно, а кризис, говорят, сейчас не в моде. Он тяжело выдыхает. Медленно кивает. Это все, что он может делать. Она подначивает его: — Расскажи мне. В последнее время ты сам на себя не похож. Он моргает. И начинает свой рассказ. Самый короткий свой рассказ, длинной в самую большую ошибку, которую он совершал.Геральт.
Солнце. Яркое. Я морщусь. Слышу, как рядом Лютик бесконечно щелкает по клавиатуре ноутбука. Он сидит рядом, по-турецки, неловко закутавшись в простынь. Оба голодные, как собаки. Тут никто не приносит завтрак. Более того — его даже нельзя заказать. Возможно, где-то в нижнем этаже есть столовая или что-то такое, но мы решили подождать до обеда. Поедим и пойдем на дело. А потом… Потом? Я медленно открываю глаза и смотрю на Лютика. Его силуэт в свете солнца кажется будто бы четко-очерченным. — Лютик? — Да? — Какие планы на потом? Лютик пожимает плечами и лукаво улыбается. — Не знаю. Хочу отдохнуть от этого. Как насчет сделать недельную передышку, а потом найти Ренфри и все узнать? — Думаешь, у нас есть столько времени? Я переворачиваюсь на бок, проводя пальцами по его голому бедру. Белая кожа, как мрамор. На сгибах локтей — видно синеватое сплетение вен. Лютик выглядит спокойным. По сравнению с вчерашним — это будто два разных человека. Он был напряжен, взвинчен и ужасно перевозбужден. Сейчас — спокоен. Я не могу назвать это ложным спокойствием, нет, он просто спокоен. Будто наш секс мог что-то решить по-настоящему. Нет, если быть откровенным, то да, он что-то решил. Какую-то дилемму, которую никто до сих пор так и не озвучил. Да, что-то такое было, и мы это чувствовали, и это даже будто бы решилось, но сейчас мы на самом деле понятия не имеем, что же было решено. Но стало ли легче? Да. Если закрыть глаза на то, что это одно из тех вшивых спокойствий, которое все портит. Сродни тому спокойствию, когда я умирал на берегу моря. Спокойствие во время апокалипсиса. Релаксация с запахом твоей подгоревшей задницы. Но волнует ли это кого-то из нас по-настоящему? Понимание срочности и важности ничто, если ты не чувствуешь по этому поводу нихрена. — Если бы я только знал, Геральт. Я прикрываю глаза, кивая. Даже говорить — сложно. Я кладу руку на его бедро. По правде говоря, его бедра — единственное, что меня интересует по-настоящему. — Лютик, ты знал, что Ренфри работала на кого-то из этих людей? Он качает головой. — Нет. Такие вещи не говорят. Даже косвенным родственникам. — Что ты по этому поводу думаешь? — Каждый зарабатывает как может. Это не значит, что я одобряю ее действие. Я их понимаю. Так что насчет отпуска? Он отрывается от ноутбука, ищет капли для глаз и капает пару капель. Я зеваю, перекатываясь на спину. — Отпуск… Да, думаю, можно. С неделю валяться на пляже и ни о чем не думать. Лютик довольно улыбается, закусывая губу. Он откладывает ноутбук, а после ловко подлезает ко мне и кусает меня за подбородок. — Йеннифер звонила? — Да. Она ничего не нашла. — Это было бы оскорблением, если бы она что-то нашла за такое короткое время. — Возможно. Я договорился с ней, что сегодня вечером мы едем обратно во Флориду. Здесь мне делать больше нечего. — Тогда я с вами. — Конечно ты с нами. Я слышу, как Лютик довольно хихикает, перед тем как снова укусить меня за шею. На самом деле я с трудом понимаю, что между нами сейчас происходит. Это только в фильмах после секса у всех точно все хорошо, а у нас… Значит ли этот секс хоть что-то на самом деле? Что мы этим решили, что обозначали? Никто не знает. И кто мне сейчас Лютик я тоже не знаю. Впрочем, не то чтобы мне не насрать. — Хорошо. Значит, заканчиваем с этим и едем домой. Это верх безрассудства — работать с этим днем, но не то чтобы для нас это в самом деле проблема. Небольшие последствия в виде большой огласки, но это просто работа. Медиа замолчат через неделю, а вместе с ними замолчат большинство людей. В этом природа человека. Не идти к врачу пока не болит. Не волноваться, пока никто не орет от боли. Тишина — самый ложный признак стабильности и спокойствия. Ведь в ней и разочаровываются самые страшные вещи. А люди покорно в ней блуждают и верят, что все хорошо. Лютик снова тянется к ноутбуку. Я думаю о пляже. Честно говоря я даже покидаю отель с неясной нежностью в сердце. Он уже не кажется таким безобразным после того, что мы в нем сделали. Будто бы за телом Лютика скрылась вся грязь, вонь и бесконечный бардак. Возможно, я еще не раз вспомню ту подраную комнату, в которой Лютик просил брать его еще. Еще сильнее, еще глубже, еще быстрее. И его длинные прекрасные ноги, которые я мог целовать и гладить. Приятно-округлые подкаченные бедра, круглые ягодицы и ямочки внизу спины. Разлет плеч и… Пожалуй, мне надо перестать это вспоминать, если я не хочу, чтобы у меня снова встало. Я сдаю машину, и мы едем на такси. На Лютике облегающие черные штаны и тот же черный гольф. Его тело будто бы нарисовано по контуру. Каждая мышца, каждый изгиб. Он будто сидит голый. Будто приглашает разглядеть себя получше. Лютик играется в руках с флешкой. Флешка, на которой есть все. Столько грязи, столько жизней и столько денег. Такая маленькая вещь, которая хранит за собой сотню грязных тайн и тонкой работы. И чужую смерть, разумеется. Лютик кусает губы, вечно теребит флешку, перекидывает сначала на правую ногу на левую, потом — левую на праву. Нервничает. Но я даже не знаю, осознанные это нервы или просто реакция его тела на таблетки или их отсутствие. Поэтому я просто слежу за ним. Думаю о том, как много мне надо узнать о нем. Не то чтобы это жизненно-необходимо, но это все, чего я хочу. Как он жил? Чем занимался? Как сюда пришел? Кто он? Лютик резко поворачивается ко мне и вскидывает брови. Я качаю головой, поправляя ремешок сумки. В ней — оружие и таблетки. Ничего лишнего. Схема здания еще, будто мы не выучили ее наизусть. Я качаю головой. Он улыбается мне. И я улыбаюсь в ответ. Я не знаю, что между нами поменялось, но чувствую, что да, оно определенно поменялось. И вроде даже не в плохую сторону. До здания мэрии мы идем пешком и расходимся через пять минут, совершенно молча. Он пройдет через главной вход, я — через задний. Светит солнце, вокруг ни одного охранника. Все спокойно и тихо, и я просто иду вдоль здания, даже не оглядываясь. Я знаю каждую камеру, знаю, под каким углом она снимает. Я все прекрасно знаю. Через пять минут должна сработать пожарная тревога. Это отвлечет охранников, и Лютик пройдет чрез пост охраны. Когда заорет сигналка — я отключу камеры в главном холе. Я приседаю, чтобы завязать шнурки на берцах, и через тридцать секунд мои часы вибрируют. И я молнией подрываюсь к заднему входу. Рука машинально использует отмычку, так что дверь открывается через несколько мгновений. Я выхожу под лестницу, оглядываюсь и быстро вспоминаю это место на карте. В здании шумно, слышны голоса и маты. Иду прямо, сворачиваю направо, сталкиваюсь с кем-то из охраны и поднимаюсь на второй этаж. Там, где должен ждать Лютик А дальше — все должно быть быстро, четко и без права на ошибку. Взгляд у Лютика на удивление уверенный, хватка — крепкая. Он в порядке. Я боялся, что в любую секунду с ним может что-то пойти не так, но он ведет себя на удивление научено. Будто это не он тот парень, который на сцене не смог отбить от себя жалкого наркомана. Мы разделяемся. К этому времени сигналка перестает орать. Теперь времени еще меньше. Я расстегиваю две пуговицы на рубашке, держа руку в сумке, сжимая в ней пистолет. Может, нервничаю, может — нет. Но точно не за себя. И это еще хуже. Когда я смотрю через плечо, Лютика нет. В наших же интересах обойтись без трупов. Я просто становлюсь возле окна и жду следующей отмашки. Мимо ходят люди, даже не подозревая, что через пару дней откроются такие вещи, из-за которых они попытаются скрыть, что работали здесь и знали этого человека. Что, возможно, уважали его. В коридоре слышен стук каблуков и я поворачиваюсь. Я даже не знаю, почему я это делаю, почему я реагирую на стук каблуков, который здесь слышен с любой дыры. И замираю. Это Ренфри. Она идет ко мне быстрым шагом, позади нее идет двое мужиков под два метра ростом. Я моргаю. Нет, не сейчас. Не сейчас. Боже, нет, если здесь что-то начнется… Это невыгодно. Совсем, нахуй, невыгодно. Мы будем в заднице. Она подходит ко мне и хватает за предплечье, разворачивая к себе. — Где Лютик? Я смотрю внимательно ей в глаза. Вздергиваю бровь. Я молчу. Она шипит и дергает меня за руку. Не знаю, почему, но она кажется мне сейчас до ужаса отчаянной. Будто бы ее здесь присутствие — вынужденно до последнего атома. Что она делает какую-то смертельную вещь. — Где Лютик?! Она говорит с нескрываемой истеричностью в голосе. — Какая тебе нахуй разница? — Это важ… Она прерывается и резво оборачивается на шум шагов. Несколько людей, охрана, они становятся от нас в трех метрах и внимательно осматривает. А через секунду я слышу сирену. Блять, Люти… — Берите их тоже. Тоже? Что, блять, значит, тоже? Лютика взяли? Где он? Первая моя мысль — связаться с ним. Моя рука даже в первую секунду тянется к часам, но то, что она делает в конце — блокирует удар. Нога делает подсечку, вторая рука хватает за короткие волосы и впечатывается головой в стену. Ренфри матерится, ударяя кого-то в щеку. Нет, не сейчас. Блять, Лютик… Какого хуя, Лютик? — Это ты нас сдала?! Не самое удачное время для вопросов. Мы синхронно срываемся, забегая за поворот. И я хочу схватить ее за руку, впечатать в стену и задать парочку важных вопросов. А затем связаться с Лютиком. Но мое тело движется интуитивно. И когда мы налетаем на других охранников, моя рука выкидывается в выпаде, удар локтем, подсечка. Охрана Ренфри справляется с этим почти так же синхронно и быстро, как и я. Куда бежать? На улицу? Но Лютик? Как же Лютик? Я хватаю Ренфри за локоть и утягиваю ее за лестничный пролет, блокируя дверь. Я смотрю на нее бешеными глазами: — Это ты сделала? Ты нас сдала? — Нет! Мне… Я пришла, потому что Лю… Я матерюсь и срываюсь вниз, когда охрана пытается выбить дверь. Где-то там остались и люди Ренфри, но по ее лицу я вижу — ее это мало волнует. Для нее это словно брелок. Способ подчеркнуть свой авторитет. Она быстро бежит со мной вниз, по лестнице. Я хватаюсь за пистолет, а на повороте она хватает меня за руку и быстро впечатывает в стену. Я морщусь, делаю выпад, хочу перехватить ее руку, но она шипит: — Где Лютик? В каком кабинете? Нам нужно туда. Я смотрю на нее во все глаза, слыша, как этажом выше пытаются сломать дверь. Когда я слышу звук от выстрела, я говорю: — Откуда я, блять, знаю, где он? Похоже, его схватили! Как и нас сей… Я прерываюсь, когда у меня вибрируют часы. Лютика не схватили. Он только что закончил свою работу. Ренфри говорит: — Нет, блять, нет, это не из-за него, это из-за… Еще до того, как я слышу финальный аккорд в этом выступлении, я чувствую, как мое сердце проходит путь от грудной клетки до глотки. А потом слышу взрыв. Такой мощный, что стена, к которой я прижат — вибрирует. Ренфри смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Ее губы, намазанные ярко-красной помады — приоткрываются. А я стою, смотрю на нее и слышу, как у меня шумит в ушах. Кое-как я перевожу взгляд на свои часы. Связь с Лютиком потеряна. Я медленно перевожу взгляд на Ренфри. Внутри меня трясет, и, если честно, я нихуя не понимаю. Совсем. Я ничего не могу сложить или понять, но почему-то я чувствую неописуемое чувство страха и ужаса. Страх, сковывающий грудь и не дающий дышать. Я ничего не понимаю, но почему-то до ужаса напуган. Шум охраны пропадет. Стена перестает дрожать. Ренфри резко отпускает мою руку и делает шаг назад. Она качает головой, прижимаясь ягодицами к перилам, впиваясь в них белыми пальцами. Она смотрит мне в глаза. Ее кожа болезненно-белая, она влажная от пота. Я даже во всем этом безобразии шума и криков слышу, как бьется ее сердце. Она шепчет: — Это из-за этого… Еще пять секунд я просто смотрю ей в глаза, а после, понимая, что не дышу, срываюсь и бегу вперед. Поднимаясь на пятый этаж, расталкиваю людей. Слышны крик, шум. На пятый этаж меня не пропускают. Тут толпа людей, двери — закрыты. Кто-то говорит о том, что скоро приедет скорая. Спасатели уже близко. Они говорят: все под контролем. Рядом со мной стоит побелевшая девушка. Людей просят эвакуироваться. Я спрашиваю: — Что это был за звук? Я знаю, что это был за звук. Я прекрасно знаю, что это был за звук. Девушка шепчет белыми губами: — Кажется… это террористы. Я спрашиваю: — Что? И она начинает плакать, закрыв лицо руками. Я слышу каждый стук своего сердца и снова проверяю часы. Сигнала нет. Я матерюсь. Мужчина рядом со мной говорят: — Лучше уходить отсюда. Этажи выше могут обвалиться, а за ними и нижние. Я спрашиваю: — Что? Кто-то распихивает толпу, пытается уйти отсюда. Меня больно пихают в плечо. Я ничего не понимаю. Честно. Наверное, я просто отказываюсь понимать и отчаянно занимаю самое выгодное положение. Девушка, которая рыдает рядом со мной, кое-как говорит: — Его убили… Просто взорвали! Толпа начинает гудеть громче. Кто-то пытается пройти вперед, кто-то — уйти. А я просто смотрю, смотрю на рыдающую девушку. Я ничего не понимаю. Да. Ничего. Хорошо, — хочу сказать я. Я хочу спросить: так а с Лютиком что? Я ничего не понимаю и медленно спускаюсь назад. На пролете между вторым и третьим этажом все еще стоит Ренфри. Белая, она намертво вжалась в поручень. Она напугана, по ее щекам текут слезы. Она смотрит на лестницу. Ее колени дрожат. — Хорошо, может ты мне хоть объяснишь? Ренфри дергается и поворачивается ко мне. Ее волосы все спутались. Она дрожит. Она шепчет: — Что же ты наделал? Я хмурюсь. Что я наделал? Ничего. Отключил камеры и осмотрел территорию. Чуть не прописал тебе леща. Ничего криминального. Ничего криминального и интересного. Я же просто ничего не понимаю. Тоже не криминально. Я спрашиваю: — Что произошло? Ты знаешь? Она качает головой и, цепляясь за поручень, спускается вниз. Люди толпятся, бегут, о чем-то говорят и кричат. Уже слышен вой сирен. Скорая и полиция. Журналисты. Сотня профессий приехали поглазеть на последствия громкого хлопка. Я тащусь за Ренфри, смотря на то, как дрожат ее ноги. Из здания выйти оказалось сложнее, чем зайти. Все толпятся, все начинают огораживать красной лентой. Когда мы выходим, к нам кидаются журналисты. Я недовольно их отпихиваю, продолжая идти за Ренфри. Она похожа на призрака. Я снова проверяю свои часы. Связи все еще нет. Оборачиваясь на здание я вижу дыру в нем. Трещины. Да, верхние этажи действительно могут обвалиться. Сколько же будет стоить этот ремонт? Я нажимаю на панель часов, пытаюсь связаться с Лютиком — ничего. Я хмыкаю. Наконец, Ренфри доходит до почти конца территории здания. Она стоит на вымощенной плиткой дорожке и смотрит на дорогу. Машины мчатся мимо нас, некоторые замедляются и кто-то смотрит на здание. Кто-то неловко припарковывается и выходит, качая головой. Образуется небольшая пробка. Машины гудят. Где-то пытается протолкнуться скорая. Ренфри садится на асфальт и обнимает свои колени руками. Я тяжело выдыхаю и сажусь рядом с ней на корточки. Мимо нас проходит какой-то мужик. Я говорю: — Ренфри? Говорю: — Что ты знаешь? Я ничего не понимаю. В этот момент мне кажется, что меня вовсе и нет. Будто бы я отключился от этого мира, пропали все чувства и мысли. Ни чувств, ни эмоций. Какая-то странная тишина, но она не пугающая и даже не болезненная. Будто обычный день в моей жизни. И абсолютно точно ничего не произошло. Будто это сон. Наконец, Ренфри поворачивается ко мне: — Я пришла, потому что на Лютика готовилось покушение. Я рисковала своей жизнью, но думала… что это окупится… Я медленно сажусь рядом с ней. И те вещи, которые я, на самом деле, понял еще когда услышал взрыв, но будто бы отложил, внезапно вспыхивают передо мной. Будто до этого я яростно отпихивал их ногой, а сейчас они меня поглотили. Ренфри говорит: — Я не успела… Я киваю. Я вытягиваю ноги на асфальте и смотрю на свои туфли. Сначала во мне ничего не меняется. На Лютика совершили покушение. Да, теперь понятно, почему она назвала мне его имя позавчера. Хотела предупредить. Значит, она его не подставляла. Значит ли это, что человек, который заказал меня, заказал и Лютика? По крайней мере теперь я знаю, что Лютик был ни при чем. Я поднимаю взгляд и вижу, как через череду машин пробирается девушка. Ее лицо бесстрастно. Короткие белые волосы идеально уложены. Ее взгляд кажется пустым и малозаинтересованным, но я знаю, что ей срочно нужно что-то сделать. Какая-то важная работа. Она пробирается через машины и быстро идет к зданию. Я смотрю ей в след. Потом смотрю на задние. На дыру. И мое сердце пропускает удар. Да. Сегодня я узнал две очень важных новости. Первая: Лютик не был связан с покушениями на меня. Вторая: Лютик мертв. Я слышу, как рядом со мной плачет Ренфри. Но когда поворачиваюсь вижу, что она только что встала и пошла по тротуару. Это плачу я.