Сборник AUшек с участием Лашанса.

Усталость? Всего лишь временное состояние. Сейчас Люсьен не чувствовал её, хоть тело и подводило: порой кружилась голова, иногда подташнивало, но рука оставалась твёрдой, а разум острым. Он привык. Давно, целую вечность (два столетия или три года?) назад, он точно так же не позволял себе тратить время попусту, предаваться лени и безделью. Он так воспитан. У него не было детства, в котором можно дни напролёт играть во дворе, развлекаться с соседскими ребятишками — его детство было посвящено постижению науки убивать, он изучал воздействие разных ядов на организм. Особенности рас и стили ведения ножевого боя, где решает не сила, а ловкость. У него не было отрочества, в котором можно томно вздыхать в жасминовом саду, мысленно создавать воздушные замки и представлять себе будущее, полное безмятежности и неги — его отрочество было отдано служению Семье, и было слишком много равных, среди которых он хотел стать первым. Контракты, новое оружие, оттачивание навыков — в Братстве он провёл всю сознательную жизнь, дольше, чем иные рекруты, но давало ли это ему фору? У него не было взрослой жизни, в которой после работы можно пропустить бутылку-другую эля, посидеть на берегу реки да помечтать, глядя на живописный закат — его жизнь была добровольно отдана Братству, заботам о его благополучии и процветании. Слишком рано, до тридцати лет, став Спикером, он не позволял себе расслабляться, ибо подобная расслабленность рискует превратиться в расхлябанность, распущенность, несобранность. Он отдыхал в молитвах, подолгу сидя перед очагом, бездумно водя точильным бруском по всегда острому лезвию верного кинжала. Количество оружия позволяло провести в таком медитативном состоянии не один час. Он отдыхал, направляясь домой с очередного контракта, мерно покачиваясь в седле. Он отдыхал, засыпая на холодном жёстком камне, окружённый возлюбленными братьями и сёстрами. Он просто не успел узнать предел собственной прочности. Всё элементарно — он умер. И теперь, лихорадочно пытаясь исправить допущенные им же ошибки, ликвидировать последствия последних лет существования Братства, он не думал о том, что может сломаться, перегореть. Он всегда хотел быть лучшим — выделиться перед наставником, делать всё не просто хорошо, а идеально. И он никогда не был полностью доволен собой, считая, что мог бы сделать больше, лучше, точнее. Когда речь шла о благополучии Братства, Лашанс не думал ни о себе, ни о цене, которую готов заплатить. Потому что собственная жизнь для него значила в сотни раз меньше, чем успех и процветание Семьи, за которую он уже умер однажды — и умер бы снова. Без колебаний. Он так воспитан.