Кровавый дофамин

      Система распределения обязанностей, показавшая себя как достаточно эффективная беспроблемная практика во времена «Эндорфина», действовала и в гнезде «Дофамина». Пусть в слегка упрощенной форме и с менее четкими границами прав каждого члена их крошечного общества, но действовала. Джебом искренне верил, что таким образом им удастся избежать многих-многих проблем.       Информированием, поиском жертв и всем, что так или иначе связано с работой за компьютером, а также с правительственными инфраструктурами, занималась Чеён. Слежка лежала на плечах Момо. Все дела внутри бара являлись обязанностью Юны. Минхёк и Кихён в дуэте выступали как ключевое охотничье звено. В то же время кто угодно мог и должен был подменять их время от времени, обязательно используя иные тактики и методы нападения, чтобы не оставлять улик и каких-либо шансов вычислить этих двоих. Джебом же выступал как основной руководящий элемент, регулируя работу каждого и поддерживая сплоченность команды.       Что же касается Ёндже… В основном, он занимался охотой. Если Им вообще подпускал его к чему-либо. Прав лидера у него не было, как таковых, однако, скажи он что-нибудь или дай какой-либо приказ - другой будет обязан его исполнить. Фактически, Чхве — правая рука, опора, советчик и утешение Джебома в одном лице. Однако в последнее время со всеми своими «супружескими долгами», как их любят называть дофаминцы за спиной у всем известной парочки, Ёндже справляется крайне хреново. Да чего уж там — даже себя поберечь он не особо напрягается.       В n-ный раз за сегодня Им застаёт его за курением, и, кажется, эта вредная привычка сейчас достигла своего апогея. Дело даже не в том, что Ёндже курит. Даже не в том, что на сигареты уходят деньги. Скорее в том, что они, кажется, уже не только до и после секса в их отношениях, но и вместо него.       — Может, уже хватит? — одёрнул Джебом младшего, подойдя сзади.       Несмотря на всю красоту улицы, на которой стоял бар, дворик здания был далеко не презентабельным: здесь мало кто ходил, даже крысы пробегали крайне редко. Стояла только одна машина, которой чаще всего пользовался Минхёк, и мусорное ведро, которое раз в неделю вывозил мусоровоз. По сути, это скрытое от глаз место превратилось в курилку. Но поскольку выход сюда проходил через служебный коридор, куда запрещалось ходить посетителям, здесь только Ёндже с Джебомом и появлялись.       — Не ты ли говорил, что мне от этого ничего не будет?       Пренебрежительный тон — это то, что режет по сердцу больнее раскалённого ножа. Джебом вряд ли когда-нибудь привыкнет к этому. И, надеется, не придется. Когда-то же это «лишь бы что» должно прекратиться!       — Я ревную.       — К сигаретам? Не смеши.       — Ты проводишь больше времени с ними, чем со мной. Знаешь ли, это совсем не смешно. Что случилось?       — А что случилось?       — Ты не был таким раньше.       — Каким?       — Ты прекрасно знаешь.       С подчёркнутым раздражением выдохнув очередное облако дыма, темноволосы затушил сигарету о край мусорного ведра и выбросил окурок, убрал руки в карманы пальто и развернулся к Джебому.       — Нет, Джебом, не знаю. Да, я был глупым и напуганным, не способным сделать ничего, чтобы защитить себя и тех, кто мне дорог. Пришлось измениться.       — Но меня-то ты защитил. До того, как с тобой случилось это.       Одноглазый усмехнулся.       — Что «это»?       Лидер чувствовал, что его терпение, подобно горящему листку бумаги, стремительно тлеет.       — Я как будто потерял тебя. Ты не разговариваешь со мной, как раньше, не целуешь, даже спишь, блять, отдельно! Нет ни капли от того Ёндже, которого я до беспамятства люблю! Вся твоя открытость, мягкость, твой внутренний свет и воля к жизни, несмотря ни на что, ласковость… Куда это делось?       Взгляд младшего опустился на серый асфальт. Такой же серый, как абсолютно всё вокруг и как он сам в последнее время. Совершенно никакой. Невозможно не заметить, когда внутри тебя переворачивается весь мир. А отрицание — не более, чем защитная реакция. Ёндже должен что-то ответить, но, признаться, он понятия не имеет, что именно. Разве что принести Джебому извинения. Только это совсем не к месту, да и не за что в общем-то.       — Ты тоже изменился, Бом.       — Все изменились. Но ты — больше всех.       — Ну да, знаешь, когда собственноручно убиваешь лучшего друга и отца, волей-неволей меняешься.       — Никто не заставлял тебя их убивать. Это было исключительно твоим решением.       Джебом раздражался с каждой минутой всё больше, ровно как и Ёндже. А разговор лишь заходил в тупик. Они даже не приблизились к тому, о чём им действительно стоит поговорить.       — А что, мне нужно было оставить тебя умирать? Марка я потерял задолго до того, как… — голос Чхве дрогнул.       — Ёндже…       — Если бы не я убил его, он бы сам это сделал. Пусть в обоих случаях причиной его кончины был бы я. Что я мог сделать?       — Мы, блять, не об этом сейчас!       Крик мужчины эхом отозвался в пустом дворе, став единственным, что прерывало повисшую между парнями тишину. Когда даже эта нелепая иллюзия затихла, воцарилось по-настоящему давящее молчание. Ни один не решался сказать и слова. Они лишь смотрели друг на друга и будто бы не узнавали в лицах напротив тех, кого когда-то так самоотверженно любили. И любят, скорее всего, до сих пор. Может, уже не так пылко, как хотелось бы. Однако огонь чувств, как и любой другой огонь, не может вечно гореть одинаково сильно: он либо поглотит всё вокруг и сожжет до тла, либо вынужден будет временами гореть чуть меньше, чтобы фитилёк не прогорел слишком быстро.       Каждый боится услышать что-то, что так или иначе отразится на его дальнейшей жизни. Казалось бы, разве может набор слов кардинально поменять что-либо? Ещё как может. И каждому так или иначе приходилось — или придется в будущем — услышать нечто подобное. Будь то простое и счастливое «Поздравляю, вы приняты на работу в нашей компании!» или трагичное «Боюсь, он никогда больше не очнётся». Так вот, Джебом сейчас действительно боялся услышать, что всё кончено. Хоть и с трудом верил, что Ёндже мог сказать такое. И будет большим заблуждением сказать, что у самого Чхве нет таких опасений со стороны Има. В итоге оба продолжают молчать, как немые, или даже хуже.       Неизвестно, сколько ещё они простояли бы так, «наслаждаясь» тишиной, если бы через заднюю дверь бара не вышла Чеён.       — Джебом, вот ты гд… А что у вас тут происходит?       Девушка в миг потеряла ту оживлённость, с которой пришла изначально, и застыла на месте, переглядываясь то на лидера, то на его пассию. Она сразу поняла — что-то не так. Любой бы понял. Всё предельно очевидно.       — Ты меня искала? — напряженно выдохнул Им.       — Все искали.       — Что случилось?       — Кажется, у нас появились конкуренты.       — И что? — присоединился к разговору Ёндже, закуривая и тут же ловя на себе недовольный взгляд Джебома.       — Дело не в баре. Эта конкуренция гораздо хуже.       Брюнетка вновь переглянулась между парнями, надеясь услышать от них хоть что-нибудь. Однако те, абсолютно не оправдав её ожиданий, лишь непонимающе уставились на неё. Сон вздохнула:       — Пройдём внутрь. Кто-то может подслушивать.       Троица переместилась в кабинет администрации, и Чеён, закрыв дверь на защёлку, протянула лидеру записку на тускло-жёлтой бумаге, написанную вырванными из журналов и газет буквами.       «Мы знаем, кто вы. Приходите к заброшенной больнице в 23:00, или мы сдадим вас полиции.       Усмехнувшись, Им скомкал записку и выбросил её в стоящую под столом урну. Его безмерное спокойствие и полная невозмутимость, мягко говоря, поразили Чеён. Вскинув тонкие брови, она вовсе не собиралась скрывать своё возмущение халатностью босса:       — Ты никак не собираешься реагировать?       — Где ты это нашла? — так же спокойно спросил старший, вальяжно рассевшись на массивном кресле у стены и всем своим видом показывая спокойствие.       — Кто-то приклеил на дверь в бар.       — Записи камер есть?       — Боюсь, это ничего не даст. Тот, кого запечатлела камера, носил капюшон и маску — лица совершенно не видно.       — У нас ни единой зацепки. Кроме вчерашнего случая, — подметил Ёндже, затягиваясь сигаретным дымом.       — Именно! Ты вчера спалился! — повысила голос Сон.       — Это очень похоже на блеф, — всё так же без нотки беспокойства заявил глава «Дофамина», переводя взгляд на Ёндже и замечая, как тот замялся. — Ни подписи, ничего вообще.       — А если это и есть полиция? — предположил Чхве.       — Если бы копы знали, где мы и кто мы, они бы уже были здесь.       — Тогда кому выгодно нас сдавать?       — Конкурентам, очевидно!       — Конкурентам в чём?       — Очевидно, в том, чем мы занимаемся помимо бара. Не забывай — мы не единственные мутанты в городе.       — Они всегда были, и никто не спешил сдавать другого полиции. Это всё равно, что самому подставляться.       — Если ты такой бесстрашный, почему в самом деле не пойти туда? Хотя бы для подстраховки.       — В чём смысл поддаваться провокации? Это может быть подстава.       — И только из-за малейшего шанса, что это блеф и обман, ты собираешься рисковать жизнями тех, кто тебе доверился? Что ты тогда за лидер такой?!       Безразличие Джебома в миг сменилось на злость. Он собирался сказать что-то, возможно столь же резкое и нетактичное, однако задумался. Во-первых, он действительно должен предпринять хоть какое-то решение, и именно от его вердикта будет зависеть и судьба «Дофамина», и благополучие дофаминцев. Во-вторых, его больше всего смущала даже не полиция и факт угрозы, а место встречи, назначенное автором письма. С этой больницей и так связано слишком много. Возвращаться туда хочется настолько же сильно, как в полицейский участок, в момент допроса с Ёнсан. И почему именно это место?       О том, что произошло около полутора лет назад, знает весь город, если не вся страна. Случай с битвой на развалинах госпиталя в своё время навёл много шума: как из-за смертей полицейских высшего уровня подготовки, так и из-за того, что случаи победы полиции над мутантами довольно редки. Тогда все, кто относился к «Endorphin bar», были признаны погибшими, и триумф Ким Кибома подарил ему похороны со всеми почестями, наравне с похоронами северокорейского президента. Ни полиция, ни город, уже не мог забыть значимость этих окраинных руин.       Ни Джебом, ни Ёндже, ни Юна ни за что не посетили бы это место вновь. Но, видимо, придется.       — Что ж такое, твою мать… — тяжело вздохнул Джебом, вставая с кресла.       Мужчина взял сигарету Чхве, докурил последнюю затяжку и потушил окурок о пепельницу, стоящую на столе. Ёндже сделал вид, что ничего не произошло, лишь посмотрев на старшего холодным взглядом. Чеён же ожидала, что теперь скажет главарь.       — Мы пойдём туда, — твёрдо сказал Им.       — Какое блестяще умное решение! — наигранно обрадовалась Сон и похлопала в ладоши. — Думаю, мне стоит поставить в известность остальных. Вопрос… Как сказать Момо?       — Ты забыла, как переводчиком пользоваться? Две тысячи тридцать девятый год, ей богу, — закатил глаза Ёндже.       — Есть одна проблемка.       Тонкая рука девушки скользнула в карман широких чёрных штанов, доставая кнопочный Nokia, выпущенный явно раньше её рождения (и где только она его достала?). Чеён наглядно продемонстрировала девайс парню, тонко намекая на то, почему воспользоваться онлайн-переводчиком для неё — совсем не то решение проблемы языкового барьера, которое ей подходит.       — Почему ты просто не купишь современную модель? — поинтересовался Им, с интересом разглядывая то, что в его понимании даже не было похоже на средство сотовой связи.       — Потому что эту хреновину невозможно отследить. А мне, как работающей с IP-адресами хакерке, именно это и нужно, — пояснила брюнетка.       — Боже… — страдальчески вздохнув, Чхве протянул юной леди свой смартфон, гораздо более функциональный, нежели та тяжеленная коробка из прошлого столетия.       — Благодарю, — подмигнув старшему, мутантка поспешно покинула тесноватый кабинет, пропахший сигаретным дымом.       Что-то в её поведении говорило о том, что ей неловко, или же она волнуется. Но сейчас это не имело такой большой важности, чтобы придавать этому особое значение.       Нерешенным остался ещё один вопрос. И Джебом не уверен, есть ли сейчас время его решать. Убрав за ухо прядь волос, отросших ниже подбородка, мужчина развернулся к Ёндже, всё же намереваясь довести до конца тот разговор, что был прерван довольно сомнительной вестью. По Чхве было видно — он ожидает каких-то решений в первую очередь от своего бойфренда. Если это слово всё ещё подходит для описания тех зашедших в тупик отношений, в которых они состоят ныне.       — Нужно разобраться со всем сейчас. Потом может быть поздно, — наконец изрёк Им.       Другой лишь медленно кивнул.       — Ёндже. Всё, что у меня осталось, — это ты. И не отрицай, кроме меня у тебя тоже ничего нет от прошлой жизни.       — Это было резко, — обиженно усмехнулся младший, отводя взгляд. Но возражать было бы слишком самоуверенно и, откровенно говоря, глупо. — Ты прав, к сожалению.       — Я спрошу прямо, — напряженно предупредил длинноволосый. — Ты ещё любишь меня?       А в ответ он услышал то, что хотел слышать меньше всего. И это даже не отказ — это молчание. Опущенные в пол глаза и едва слышный смешок. Может, боязнь ранить чужие и свои чувства, непонимание того, насколько хуже сейчас не говорить ничего вместо того, чтобы заполнить пробел хоть парой слов, пусть даже бессвязных и лишенных смысла. Что угодно было бы лучше, чем ничего.       Второй раз Джебом не переспрашивает. Он кладёт руку на костлявое плечо, скрытое под плотным чёрным габардином: «Посмотри на меня, ну же». И Ёндже поднимает глаза, полные леденящей боли и огорчения, пустоты и беспомощности. Снимает повязку и убирает с лица чёлку, что уже достаточно давно помогает не видеть всю мерзость вокруг. И смотрит в глаза напротив, всё ещё полные наивной надежды, не погасшие и всё еще блестящие молодостью, несмотря на очевидные следы усталости. И, конечно, всё ещё любимые. На бледно-розовых искусанных губах Чхве появляется намёк на улыбку. Было в их изгибе что-то такое родное и тёплое, но в то же время такое неприятно двусмысленное. Но ровно до тех пор, пока эти губы не оказались на губах старшего.       Вряд ли кто-то из них вспомнит, когда был их последний поцелуй. Возможно, именно поэтому этот раз — будто первый. Словно давно забытый любимый сериал пересматриваешь заново спустя долгое время, и погружаешься заново в тот сладкий поток чувств и ни с чем не сравнимых ощущений, что когда-то вдыхал в тебя жизнь и вдохновлял. И понимаешь: ничего не изменилось. Лучше того, что когда-то так бесповоротно полюбилось, ничего так и не появилось.       Сладость на губах и солёность на языке, тепло на душе и легкость во всём теле, будто вот-вот взлетишь. От нежности — к жадным, собственническим укусам, и этот круг повторится много раз, пока воздух в лёгких не кончится.       Ёндже, будучи инициатором этой «карусели», первым и отстраняется, но руки с чужой щеки не убирает.       — Не ожидал от тебя столь глупого вопроса, Джебом-и.       — Ты и сам не менее непредсказуем.       Вожак усмехается, смущаясь крайне беспочвенно и с такой детской невинностью, что в нём едва ли можно заподозрить хоть каплю греха. Ему будто вновь шестнадцать, и сейчас он точно заново влюбился в человека, однажды перевернувшего его жизнь и чётко разделившего его существование на «до» и «после» своего появления.       И всё равно, что-то не так. Недосказанность никуда не уходила — она всё также дышит в затылок мерзким холодом, от которого становится совсем уж не по себе. Однако времени слишком мало, чтобы пытаться что-то выяснить.       Возможно, Джебому всего лишь нужно вновь почувствовать Ёндже своим. Как тогда, в мотеле. Прикоснуться к горячему телу, кажущемуся таким родным и притягательным. Ощутить, как по венам бежит, словно ток, адреналин; как тепло и сладко может быть наедине с любимым; как его мягкий голос ласкает слух, пока тонкие руки сжимают простынь в нетерпении от сильного возбуждения. Нет, пламенная страсть в нём не угасла. Лишь затаилась в укромном уголке души, где никакие ветра её не достанут, и ожидает, когда придёт её черёд разгореться в полную силу. Ведь нет сильнее чувства, чем та неприкосновенная и несокрушимая любовь, которую Им питает к Чхве.