Кровавый дофамин

Sycophants on velvet sofas Lavish mansions, vintage wine I am so much more than royal Snatch your chain and mace your eyes If it feels good, tastes good, it must be mine*

      Почти последний особняк в Сеуле привлекает внимание не только туристов, но и местных, удивленных, что после урбанистической революции в 2020-х такие здания ещё остались. Не сказать, что этот эксцентричный домишко бросается в глаза: окруженный не менее редким для города забором, плотно заросшим виноградной лазой, его едва ли заметит средний горожанин, спешащий куда-либо в очередной будний день. А ведь строение немаленькое. Если уж удостоить его своего внимания, то иначе, как модернистичным дворцом, его не назовешь. Строение невысокое, всего-навсего двухэтажное, но уже снаружи видно, что просторное.       Очертания уж очень напоминают традиционную китайскую архитектуру, либо же храм. Пологая крыша и повторяющий её силуэт балкон, огибающий дом по всему периметру. Проще сказать – терраса. Окна на всю стену, оставляя лишь немного места для благородно-серого каркаса здания с вкраплениями из австралийского баобаба или другого невообразимо дорогого дерева.       Но основной движ происходит не на видимой постороннему глазу территории особняка, а в его подвале. А это — десятки метров под землёй, формирующие семь этажей катакомб. Правда, таких подвалов, больше напоминающих пятизвёздочный отель, надо ещё поискать. И откуда такое богатство, откуда такая невиданная роскошь? Сам владелец вряд ли даст ответ на эти вопросы: он любой любопытный нос готов оторвать собственноручно, если его что-либо не устроит.       Весь второй — считая от поверхности вниз — этаж залит разноцветными пятнами проектора и песней малость расстроенного фортепиано. Впрочем, кроме самого фоно и проектора здесь ничего и нет — лишь белые стены и такая же дверь лифта. Длинные пальцы бегло перебирают хрупкие пошарпанные клавиши, наигрывая что-то определенно моцартовское. В почти полной темноте, на стенах мелькают красные, синие, желтые цвета и переходные между ними оттенки, освещая помещение весьма хаотичным, даже психоделичным образом. Пианист едва ли видел клавиши в таких условиях, но играл столь хорошо, будто знал мелодию наизусть и практиковался в ней каждодневно. Скорее всего, так и было.       Его игру прерывает поскрипывание открывшихся дверей элеватора. Причем так неудачно и невовремя, что вместо мелодичного финального аккорда пальцы музыканта соскальзывают не на ту ноту и режут слух фальшью. Вошедший даже скривился на мгновенье, замирая на пороге.       Мужчина за фортепиано дважды хлопнул ладонью о ладонь — проектор выключился, а на смену ему загорелись холодным светом белые лампы, вмонтированные в потолок. Теперь пианист вместе со своим инструментом казался чёрным пятном на фоне безупречно белых стен. Длинные волосы цвета чистейшего чёрного кремня спадали до острого подбородка, а сзади и вовсе норовили пощекотать широкие плечи, накрытые классическим чёрным пиджаком поверх антрацитовой рубашки. Словом, наряд этого мужчины не пестрил совершенно никакими другими цветами, в точности передавая первое и безошибочное впечатление о его бесовской ауре.       — Я, кажется, говорил, что прерывать меня во время игры может быть чревато, Ким Хонджун.       В леденящем низком голосе отчетливо слышался иностранный акцент. Если точнее — китайский. Ещё точнее — мандаринский. Что не удивительно, учитывая, что Крис Ву — он же Ву Ифань, он же пианист и любитель монохромных одеяний, он же хозяин сего поместья родом из самого сердца Поднебесной.       — Прошу прощения, господин.       У нарушившего покой вышеупомянутого господина слышимо дрогнул голос. То ли от того, что он побаивался босса, что не удивительно, учитывая совершенно не выгодную для него разницу в росте (Ву Ифань — почти два метра ростом, тогда как его подчиненный почти на две головы ниже). То ли дело в том, что подвальное помещение крайне скудно прогревается. В тонкой рубашке с глубоким V-образным вырезом его чуть ли не до костей пробирал здешний холод. Он потирал ладонь о ладонь, гремя многочисленными кольцами, в надежде согреться, ибо прятать руки в карманы в присутствии господина расценивалось как грубое нарушение Кодекса. И несмотря на то, что внешне Хонджун — одетый в дорогую яркую одежду, носящий кучу броских ювелирных украшений и имеющий маллет длиною ниже лопаток, точно величественная мантия за спиной — казался более привилегированным в сравнении с боссом, в действительности он был лишь оружием в его руках.       Это подтверждалось буквально каждым действием Криса в сторону наёмного. И таких, как он, не один, не два, не десять и даже не сотня.       — Докладывай, — отрешённо и холодно потребовал Ву, закрывая крышку музыкального инструмента.       — Письмо доставлено адресату, как вы и приказывали.       — Мне ведь не нужно говорить тебе, что делать, если они не соизволят явиться?       — Нет, сэр.       — Это всё? — развернувшись к Киму, Ифань медленными тяжелыми шагами подошел к нему поближе, пытаясь заглянуть в опущенные в пол глаза. Сложенные под грудью руки чётко свидетельствовали о том, что играть в игры он не собирается.       — Не совсем, — Хонджун наконец поднял взгляд, но старался ни в коем случае не смотреть старшему в глаза.       — Ну? — мужчина изогнул бровь. — Говори.       — Мы потеряли контакт с Чонхо.       — Чонхо?       Ву пренебрежительно хмыкнул и перевёл взгляд на белую стену. Он редко запоминает подчинённых по именам. Но этот входил в группу лиц, которой он больше всего доверяет и на которую возлагает больше обязанностей, потому такого юношу как Чхве Чонхо он прекрасно знал и в лицо, и по имени, и каждую деталь его биографии. К слову, в эту группу входил и Хонджун, фактически являясь его ключевым посредником.       — Организуй поисковую группу. Если через три дня не объявится, замени его на всех запланированных мероприятиях. Чем он занимался в последнее время?       — Зачищал следы.       — Хм… Значит, он мог попасться полиции.       Хонджун уже и не удивляется. Как бы близко Крис ни был с тем или иным подчиненным, единственная жизнь, представляющая для него важность — это его собственная. По памяти Кима, даже невеста — правда, уже бывшая — не смогла нарушить эту закономерность аристократического эгоизма. Какое Ифаню дело до какого-то там агента?       — В любом случае, твоя задача — собрать поисковую группу из человек, скажем, пяти. Хотя… Четырёх будет более чем достаточно, — резко махнув рукой, приказал китаец.       Младший лишь медленно кивнул. Он не был близок с Чонхо, но исчезновение Чхве не сулило совершенно ничего хорошего. За восемь лет здесь, пожалуй, стоило бы смириться с двумя ключевыми правилами. Первое: Ву Ифаню глубоко плевать на жизнь тех, кто выполняет его волю и живёт лишь засчёт повиновения ему. Второе: подчинение есть основная и единственная причина, по которой он и сотни других отбросов общества здесь находятся.       — Это всё, что ты должен был мне сказать?       — Да, босс.       — Тогда ступай. И просто напоминаю, если эти уродцы из бара не поднимут белый флаг, розгами ты и твоя команда не отделаетесь.       — Вас понял…       Склонив голову, длинноволосый глубоко и почтительно (хотя, скорее самоуничижительно) поклонился, после чего вернулся в начальное положение и неспешными тихими шагами направился к лифту спиной вперед. Прошло не более полминуты — и в просторном покое вновь остались лишь темнобровый император непризнанной империи, имя которой Офион, старенький фортепиано и пыльный проектор.       Победа над «Дофамином», вернее подчинение членов этого немногочисленного сообщества, нужна была лишь для того, чтобы не драться с ещё одной кучкой мутантов за кусок мяса, сорванный с «чужой» территории. Пока округ Тобонгу являлся опасной территории для служивых псов Ву, в особенности — для малоопытных. А терять добрую половину придворных не выгодно ни одному правителю.       Иссиня-чёрные волосы без воли обладателя меняют цвет на пепельно-платиновый, одновременно с глазами, что из шоколадных становятся точь-в-точь как подсвеченные луной алмазы. Первые несколько минут Ифань даже не замечает этого, вальяжно подходя к клавишному наследию Кристофори** и, подняв тяжелую крышку, бегло наигрывает аккорд одной рукой, лишь тогда замечая, что цвет спавших на лицо прядей не соответствует нормальному. Хотя, что уж там — за восемнадцать лет можно было бы привыкнуть и к этому цвету, как и тридцати двух лет достаточно, чтобы смириться с тем, что у его волос в принципе есть такое свойство. Да уж, дожить до тридцати восьми лет — это действительно чудо для такого, как он.       Со вздохом, вполне характерным для отброса общества, мужчина оставляет инструмент как он есть и покидает этаж, уже настраивая себя на поздний завтрак. На часах, к слову, без двадцати пять часов вечера.       Двумя уровнями ниже ощутимо холоднее. Такой морозец можно сравнить с августовской ночью в предрассветные часы. Хонджуну здесь, должно быть, было бы до озноба зябко. Что до Криса, ему здесь даже комфортней, чем на поверхности. Попахивает металлом и мокрым камнем, а прохлада не даёт расслабляться и помогает не чувствовать усталость. Для кого угодно, будь то человек или мутант, здесь не нашлось бы и доли приятного. Потому что запах металла на самом деле — запах крови, капли которой здесь повсеместно, а почти не прекращающийся звон цепей и скулёж заключённых за алюминиевыми прутьями рвёт душу на куски любому.       Любому, кроме Ву Ифаня. Этот облачённый в чёрное монстр — иначе не назовешь — находит в чужих страданиях то же упоение, что и в музыке. А посему и предпочтения в еде у него специфичные. Крис — тот, кто питается не просто мясом человека, а плотью, пропитанной страхом, словно пикантным соусом.       Вместо того, чтобы марать руки в крови, он мог бы поручить это кому угодно из подчинённых. Однако же он выбирает другой вариант, который точно так же может себе позволить. Будто убийство ничуть не более криминально, чем вскрытие бутылки с водой в магазине до оплаты на кассе.       Сегодняшняя «гостья» вопила и вырывалась гораздо громче и активней обычного, всеми силами показывая свою волю к жизни. Она не была ни молода, ни красива, ни хорошо одета, но, должно быть, ей действительно было, за что бороться в своей никчёмной жизни. На вскидку, мадам около сорока. Однако по резвости и бойкости, при этом без единого намёка на слезливую истерику, ей не дашь больше двадцати. «Интересное животное» — подумал Ву, приглядываясь к еле затолканному в клетку куску сочного мяса с расстояния пяти метров.       — Я вам все эти цветные патлы повырываю, уроды! Несчастные кровопийцы, вы покаетесь перед господом за всё! — кричала женщина, срывая голос и пытаясь дотянуться через прутья до двух молодых парней, стоящих в стороне и лишь насмехающихся над ней.       — Не похоже, что её получится напугать, босс, — сквозь хохот подмечает один из них, кратко поклонившись Уважаемому.       Этот юноша выделялся в основном тем, что цветными — а точнее, красными — были лишь пряди на его голове. Помимо этого, в общем-то, ничего такого: среднего роста, одет в примитивнейшие чёрные джинсы и зелёный свитер, порванный то ли по задумке дизайнера, то ли по случайности, а острые черты лица выдают лукавый и бесчестный нрав. Вместе с тем отталкивающе он не выглядит, напротив — этот шарм плохиша иначе, как притягательным, не назовёшь.       — Не вижу в этом проблемы, Сан, — даже не глядя в сторону юнца, мужчина подходит к клетке, чтобы рассмотреть добычу поближе. — Где вы её нашли?       — На выезде из города, сэр, — ответил напарник Сана, Уён.       Уён же, наоборот, казался совершенно невинным и бесхитростным, обладая будто бы вечно удивленным взглядом больших глаз экзотического лазурного цвета. В остальном он выглядел совершенно простенько и неприметно: чёрное худи, синие джинсы и замызганные кеды, что когда-то были белыми. И только волосы цвета праха напоминают, что этот парень не такой уж и обычный. Ну и, конечно, глаза. Пожалуй, именно благодаря им Ифань не забыл его сразу же.       — И чего же в Сеуле не сиделось?       — Я знаю, кто вы такие! Людоеды! Думаете, полиция вас не поймает?!       — Полиция? — китаец хрипловато усмехнулся. — Нет, не поймает.       Террор со стороны плотоядного начинался, казалось бы, не несущим вреда, но леденящим душу взглядом будто бы стеклянных глаз, в которых нет совершенно ничего. Ни злости, ни боли, ни жизни вообще. И лишь этого хватило, чтобы женщина замолкла и застыла в ужасе. И она оказалась не такой уж идиоткой, раз уж сумела замолчать, поняв наконец, что с ней будет дальше. Чхве Сан и Чон Уён тоже прекрасно всё поняли, не впервые наблюдая подобную картину, и попятились назад. Однако далеко их не отпустили. Крис протянул руку в их сторону, ладонью вверх, прося передать ему кое-что. Что именно, Сан уже по опыту знал, и потому поспешил передать боссу свой пистолет 1956-го года выпуска.       Зрительный контакт не прерывался ни на миг. Даже если бы пойманной было, куда бежать, она, вероятно, осталась бы на месте, боясь шевельнуться под пристальным взором беловласого. Однако ей совсем не повезло: три окружающие её стены пробьёт, разве что, пачка динамита, а сквозь решётку едва удастся просунуть руку. Она — точно заяц, загнанный в капкан охотника, что уже навёл на неё огнестрельное оружие. И всё, о чём остается мечтать — это быстрая и безболезненная смерть. Однако у Криса, очевидно, другие планы.       — Босс, — Уён явно старался подавить смех, прикрывая рот ладонью. — Она…       — Обмочилась! — закончил Сан за напарника, после чего оба уже не сдержали хохота.       Раздался выстрел — и оба тут же замолчали. Всего на секунду воцарилась тишина, после чего жертва, получившая пулю в колено, истошно завопила, упав на спину и схватившись за простреленную конечность.       — Она ваша, — с отвращением сведя брови к переносице, хмыкнул Ифань и опустил оружие. — Других нет?       — Й… Есть, — слегка опешив, закивал Сан.       Парень в зелёном свитере указал на клетку в другом конце ряда. Зачем столько клеток, из которых за раз наполняются не больше пяти — неизвестно. За количеством заключённых никто и никогда не следит, ибо это и не нужно. Долго здесь не задерживаются. Если бы Сан не сказал, что в одной из камер находится ещё кто-то, Крис и не знал бы, что в меню есть что-то помимо того, кого притащили его «собачки» сегодня.       В самом конце коридора, за пошарпанными и обтрескавшимися решетками, в самом углу небольшой камеры сидел мальчик лет шести. В грязной, местами порванной школьной форме, с пятном крови на одном рукаве рубашки. Исхудавший за невесть сколько дней здесь, напуганный до дрожи и теперь глядящий на мужчину красными от слёз глазками. Спрятав пистолет в карман брюк, Ву открыл клетку, введя цифровой код на панели сбоку. Ему стало совершенно наплевать на всех остальных, находившихся на этом этаже, будь то его подчинённые или раненная им женщина. Та теперь вопила ещё больше, пусть и из последних сил, когда двое вышеупомянутых заживо рвали её на куски.       Мутант теперь не сводил взгляда со своей новой цели, от которой точно не отступится. Слишком уж неприятно ему это чувство голода, что изо дня в день толкает на убийство. Ему, конечно же, не впервой покушаться на детей. И, признаться, ни возраст, ни пол, ни что-либо ещё уже не определяет, привлекателен ли ему человек в качестве пищи. В конце концов, внутри, под кожей, светлой или смуглой, гладкой или прыщавой, все абсолютно одинаковы. Но, само собой, когда речь идёт о выборе между буйной средневозрастной, к тому же перепачканной в собственных отходах, женщиной и напуганным до полусмерти ребёнке, выбор очевиден.       В щенячьих глазках мальчика, что смотрят на незнакомого дядю с немой мольбой помиловать, Крис видит лишь деликатес. Слёзы, что стекают по пухлым бледным щёчкам — просто вода. Тихо-тихо, словно новорожденный цыплёнок, мальчишка зовёт маму. Повторяет одно и то же из раза в раз, будто от испугу забыв все другие слова.       Всего на мгновение Ифань вспоминает себя. В том же возрасте, в далёком две тысячи седьмом году, столь же измотанным и напуганным. Точно так же скулившим и звавшим мать. Дышать было тяжело, кричать в окружающем его дыме — просто невозможно. Тогда шестилетний, он таки нашел свою маму. Под упавшей газопроводной трубой завода, в который они приехали на экскурсию, так как отцу предложили здесь работу. А вот и сам отец. Вернее, его ноги, виднеющиеся из-под обломков обвалившейся крыши.       Что же он чувствует сейчас? Да ничего, кроме всё того же голода.       Подняв ещё живой «завтрак» за густые чёрные волосы, Ву пробивает мальчишку на крик, видимо добившись пика его испуга. Тот начинает болтать руками и ногами, оттого причиняя себе лишь больше боли. Его визг заменяет болезненные стоны уже, должно быть, мёртвой женщины, и прекращается лишь после того, как острые клыки впиваются в тонкую ручку, что почти полностью помещается в пасть мутанта. Должно быть, детский мозг попросту не выдержал стресса, и организм решил, что будет проще сдаться. С треском ломается косточка, кровь фонтаном разбрызгивается повсюду…       Когда Ифань насытился, половина жертвы была обглодана до костей. У ребёнка такого возраста и есть-то особо нечего. Не евши почти три дня, Ву понадобилась целая рука, кроме кисти, бедро и часть шеи, чтобы наесться. Ну и глазные яблоки — на закуску.       Кровь на его руках уже частично запеклась, как и множество безобразных капель, размазанных по болезненно-бледной коже лица. К счастью, это безобразие легко удаётся стереть платком, лежавшим в нагрудном кармане пиджака. Одежду вряд ли удастся отстирать, хотя с его состоянием об этом точно не стоит волноваться. А то, что он не доел, с радостью склюёт кто-нибудь другой здесь обитающий, а невредимая часть отгрызенной им руки придётся по вкусу Церберу. Не то чтобы в планах мужчины было преждевременно наведываться в преисподнюю — просто собаку так зовут.       Обернув объедки в лоскуты разорванной детской рубашки, китаец уже собирался уходить, как столкнулся с ещё одним желающим подкрепиться:       — Простите, если помешал, господин… — поклонившись, поприветствовал тот.       Почти одного роста со старшим, этот рядовой наёмник Криса создавал впечатление холодного и мрачного новобранца, ещё не успевшего привыкнуть к своей особенности. Хотя, насколько Ифань помнил, этот обладатель тёмно-малахитовых волос — чистокровный, более того рангом приближённый к Хонджуну. На нём было чёрное пальто едва ли не в пол, из-под которого виднелись ярко-красные брюки и полусапоги на невысоком каблуке. Почти половину лица закрывала чёлка. Он прятал руки за спиной, стараясь избегать встречи взглядов с боссом.       — Не помешал. Напомни, как тебя зовут?       — Пак Сонхва.       — Пришёл поесть, Сонхва?       — Да, сэр. Могу я?..       — Если найдешь, что пожевать в этом костлявом первоклашке, — Ифань равнодушно вскинул брови. — Приятного.       — Спасибо…       Дождавшись, пока звуки шагов старшего стихнут и пока здесь вовсе никого не останется, зеленовласый ворон-падальщик позаботился о том, чтобы ещё свежее мясо не пропадало зря.       Глава Офиона же поднялся на высший подземный этаж, где на своём собственном «лугу» из искусственной травы, обставленном всем необходимым для счастливой собачьей жизни, резвился тот самый Цербер. Доберман чрезвычайно крупный даже для своей габаритной породы. Возможно потому, что с щенячьего возраста питался тем же, что и его хозяин. «Адский пёс» тут же бросился к своему прямоходящему отцу, учуяв лакомство. Виляя хвостом, Цербер поймал брошенную ему культяпку мощной челюстью и принялся жевать, чавкая и дробя кости да хрящи острыми зубами. Наверное, только к нему Ифань умел проявлять хоть какую-то заботу.       Мужчина погладил пса по макушке, пока тот, пачкая морду в крови, разделывался с крошечной ладонью. Пожалуй, этот четвероногий друг — его единственное утешение и уж точно единственный друг.       — Как думаешь, Цербер, что нам делать с отбросами из бара?       Кобель дважды гавкнул.       — Убить, говоришь?       Мужчина холодно усмехнулся.       — Что ж, посмотрим на их поведение…