Если однажды на планету свалится метеорит и кармически разнесёт в пух и прах всё созданное человечеством, никто уже и не вспомнит о том, что ему было важно, как раздражал шум машин на улицах и о чём он горевал. Всё остановится в одночасье, будто ничего и не было.
Планета у каждого своя. Кто-то обжил её в одиночестве, с комфортом или без. А у кого-то есть сопланетянин, без которого атмосферное давление становится просто невыносимым.
Ёндже уже третий день не может спать спокойно. Подрывается значительно раньше, чем обычно, и смотрит на своего сопланетянина. Не может насмотреться и не насмотрится, наверное, никогда. Его определенно тревожит что-то, лежащее прямо на поверхности и никак не скрытое глубоко в подсознании, однако он упорно отказывается гадать, в чём же проблема. Прошло полнедели с тех пор, как Джебом был ранен. На месте, куда вонзился кинжал, уже не осталось и следа. А Чхве всё еще больно смотреть на эту область имовской груди. Он волнуется от малейшей мышечной дрожи спящего, то и дело убирает с лица пряди взлохмаченных ото сна длинных волос и дышит едва-едва, боясь разбудить.
Джебом есть лучшее и худшее, что случалось в его жизни. Он не просто заменил ему семью — он ею стал. Он лишил как возможности, так и необходимости иметь друзей. Поставил крест на надеждах завести детей и иметь домик у океана, но наполнил жизнь бесспорно уникальным смыслом. Пусть в вечном страхе и под риском смерти, Ёндже в кои-то веки начал понимать, зачем он живёт. Ему будет плевать, если Солнце погаснет. Не так трагично будет умереть от природного катаклизма, как от того, что его собственное светило навеки утратило своё сияние. А он, как лебедь, попросту не смог плыть дальше без своей пары. Их планета существует лишь до тех пор, пока оба продолжают дышать.
Медитативное разглядывание спящего заканчивается на том, что засушливость в горле становится невыносимой, и игнорировать мольбу организма о стакане прохладной воды становится невозможно игнорировать. Ёндже медленно поднимается с общего ложа и поправляет одеяло, чтобы Им не мёрз без него. Тело охватывает холод, хоть сейчас всего пять часов вечера. Плотно зашторенные окна не пропускают ни один лучик света, от чего в помещении царит непроглядная темнота, в которой найти хоть что-то просто невозможно. Чхве уверяет себя, что вернётся в постель, как только удовлетворит потребность организма в жидкости, и потерпеть пару минут в одном лишь нижнем белье будет не так уж мучительно. Однако идти к бару в таком виде вряд ли допустимо — вполне вероятно, что не одному ему сейчас не спится. Благо, к каждой спальне прикреплена небольшая ванная комната, а вода из-под крана вполне годится для питья.
Прикрыв за собой дверь, но не запирая её на замок, парень включает свет и резко щурится от его непривычной яркости. Как только глаза привыкают к лампам, взор падает на зеркало, прикрепленное к стене над раковиной. Смотреть на своё отражение не очень-то приятно: синяки под глазами смотрятся ещё более нездорово из-за бледности кожи, а ранее нормальный глаз теперь воспалённо-красный. Не могли самочувствие и недосып не сказаться на нём, пусть он и не обычный человек. Вдобавок ещё и взъерошенные ото сна волосы, что не мешало бы подстричь, однако каждый раз, когда рука наконец тянется к ножницам, внутренний глас выступает против изменений в имидже. Джебому же нравится, когда кончики иссиня-чёрных волос щекочут скулы и таинственной вуалью прикрывают глаза: ведь так разглядеть их красоту дозволено только ему.
Тяжело вздохнув, Чхве набирает в ладони холодной воды, опустившись к раковине, и делает глоток, за который каждая клеточка его тела облегченно простонала: «Ну наконец-то!». Зачерпнув воду во второй раз, Дже обдаёт бодрящей прохладой лицо. Однако вместо того, чтобы пробудить и вернуть в реальность, она, кажется, затягивает в совершенно другой мир…
Подняв голову, брюнет вновь невольно смотрит в зеркало, но видит там совсем не то, что можно было ожидать. Непредвиденное пугает, заставляет вздрогнуть. А когда черты в отражающем омуте наконец проясняются, становится до истерики
страшно. Подкашиваются колени, руки охватывает неконтролируемый тремор. Ёндже до последнего отказывается видеть то, что видит.
Худое юношеское лицо, черты которого почти никак не выдают зрелый возраст, высокие скулы, пухлые губы, ломкие тёмные волосы и полные боли глаза. Это
Марк. Такой, каким Ёндже
хотел запомнить его. Но какой-то холодный, будто лишенный красок, серый. На глаза наворачиваются слёзы. В этот же момент блестящие капли скатываются и по лишенным жизни щекам отражения, жалкой пародии того, у кого Ёндже должен на коленях вымаливать прощение.
Марк Туан не должен был умирать от его руки. Вообще не должен был.
Грудь пронзает резкий холод, хотя остальное тело охватил жар. Чувства, что хотелось бы навсегда оставить в прошлом, вновь завладевают разумом. Уже ни о чём, кроме вины и сожаления, думать не получается. Ёндже закрывает лицо руками, трет мокрые от слез глаза руками, пытаясь отогнать виденье — не получается. Образ, что будет преследовать его, похоже, до конца дней, никуда не делся, а всё так же прожигает стеклянным взглядом.
— Я не хотел… — шепчет черноволосый так хрипло и надломленно, будто его грудь стесняет тугой корсет.
Корсет совести, что душит уже больше года.
Дрожащей рукой потянувшись к зеркалу, Чхве замечает, как «отражение» в точности повторяет его действия. Будто Туан пытается дотянуться до него через стекло. Но стоит только приложить руку к холодной поверхности, как изображение по ту сторону в корне меняет свой характер. Теперь перед Ёндже предстаёт тот Марк, которого он видел
в последний раз. Красным пятном окрашенная шея и половина лица, опустошенная левая глазница и застывший ужас на лице, искаженном болью.
Из ванной комнаты доносится пронзительный крик, вслед за которым раздаётся звон битого стекла. Грохот, крики и пропитанный отчаянием плач, что одним своим звуком раздирает душу на куски, пробравшись в самую её глубь.
Это не могло не разбудить Джебома. Не обнаружив рядом с собой возлюбленного, он сразу понял — что-то не так. Он и сам не до конца осознал, почему тут же бросился в ванную, ведомый будто бы шестым чувством. И не прогадал.
— Твою мать…
Им обнаруживает синеволосого на кафельном полу, усыпанном осколками разбитого зеркала, свернувшегося в позе эмбриона и лишь беспомощно дрожащего, закрыв лицо руками. Его самого пробирает дрожь. Он отметает осколки в сторону и падает на колени, не без усилий разворачивая к себе Ёндже, пытаясь понять, что случилось и как ему помочь.
— Ёндже, ты слышишь меня?
Убрав раскрашенные мелкими порезами ладони от лица младшего, Им обнаруживает его совершенно нездоровую бледность, пару мелких ссадин от осколков на лбу и синие, точно от холода, губы. И, признаться, он понятие не имеет, что это. Старается привести в чувства хоть как-то: бьет по щекам, трясет за плечи — но безрезультатно. Благо, есть пульс, а грудь вздымается на вдохах, пусть и редких. «И что здесь произошло?»
Прежде, чем ответить себе на этот вопрос, Им бережно поднимает беднягу на руки и переносит на мягкую кровать. Сам же садится рядом, в растерянности бегая глазами по телу и лицу младшего. И, как ни прискорбно это признавать, он не имеет ни малейшего понятия, что ему делать. По подсказке интуиции Им прикладывает ладонь ко лбу Ёндже, отодвинув челку — он горячий, точно раскаленные угли в костре. Однако, взяв Чхве за руку, он обнаруживает, что та не просто холодная, а по-настоящему ледяная.
Признаться, Джебом не знал ни одного случая, когда у мутанта поднималась бы температура. И именно это страшно — не понимать, что происходит.
Понимая, что никак не справится с проблемой самостоятельно, Им был вынужден позвать на помощь хоть кого-то. И не столь даже важно, чтобы этот кто-то много понимал о мутантах или был медиком. Поможет хотя бы кто-то, чей разум не блокируется накрывающими с головой чувствами от страха потерять любимого.
Открыв окно комнаты на проветривание и положив на лоб Чхве смоченную в холодной воде тряпку, Им отправился за первым человеком, который, по его мнению, имел право знать о случившемся: Сон Чеён.
Он находит её безо всякого труда, сидящую в своём кабинете с бокалом вина в руке, читающую что-то из сборника классическиз стихов прошлого века. Только подняв глаза на вломившегося без стука старшего, девушка вздохнула:
— Что опять случилось?
— Лучше тебе самой увидеть.
Чеён вздохнула, неохотно накидывая на плечи рубашку и следуя за лидером в его покои. Не лишенная проницательности, она догадывалась, в чём могла быть проблема и каковы должны быть её масштабы, чтобы Джебом обращался к кому-то за помощью. Этот твердолобый же так любит делать всё по-своему, самостоятельно, не возлагая ни на кого и малой доли общих проблем. Сон так же неоднозначно относилась к Чхве Ёндже, с трудом воспринимая его даже как коллегу, что уж говорить о возможности дружбы. Не нравилась ей его вечная холодность и зависимость от мнения Има. Однако наихудшим качеством одноглазого ей виделась его заносчивость, как тогда, с перешедшим грань посетителем. В то же время он не смог сделать ничего, когда его же возлюбленного едва не убили; что уж говорить о том, что в экстренной ситуации Сон не надеялась бы на его. Так почему же она соглашается помочь сейчас? Скорее потому, что оказывает помогает Джебому, а не Ёндже.
Только открыв дверь в комнату, Джебом тут же чувствует хорошо знакомый запах:
кровь. Им бросается к Ёндже, к моменту его прихода лежащего уже не на белой простыни, а в луже собственной крови. Чхве был охвачен судорогой, находился будто бы не здесь, хоть и пытался что-то говорить сквозь болезненный кашель, который и был причиной кровотечения. Словно его грудь сковывала шипованная проволока, что впивалась в лёгкие с каждой попыткой вдоха.
Чеён никогда не видела Има в такой растерянности. Она неспеша подошла к старшему, из сочувствия положила руку ему на плечо. Пожалуй, это всё, что она могла сделать.
— Он мог, ну, скажем, отравиться?
— Я не знаю, — ответил Джебом дрожащим голосом.
Что, если что-то серьезное случилось, когда он не мог уследить? Если вдруг Ёндже пытались убить, и именно последствием этого является погром в ванной? Чем больше вопросов Джебом задавал самому себе, тем больше утопал в чувстве вины.
— Может, стоит позвать Кихёна? Он, вроде как, учился в медицинском.
— Было бы неплохо.
Им держал руку на запястье любимого, следя за стабильностью пульса. Его собственная рубашка быстро запачкалась кровяными сгустками, что вырывались из груди Ёндже каждые несколько секунд. Казалось, каждый следующий вздох может стать для парня последним. Если бы он мог говорить, то точно молил бы прекратить его страдания. Не верилось, что всё может закончиться так. Ёндже умрёт, а Джебом даже не будет знать, от чего именно и есть ли его вина в смерти самого дорогого ему человека.
Последней надеждой Има был Кихён. В тот момент ничего не хотелось услышать так сильно, как «не переживай, Ёндже сможет пережить это». И вправду: за плечами парня уже не один случай, когда ему удавалось избежать смерти одним лишь чудом. Джебом бы даже сказал, что выжить в автомобильной аварии и после чёрт знает скольки часов под водой менее реально, чем из-за неизвестного недуга.
Однако слова Ю, увы, совсем не утешали. Предположения об отравлении, внутреннем кровотечении и о том, что Ёндже пытался покончить с собой, отметались. Тогда Кихён рискнул предположить, что проблема лежит гораздо глуюже.
— Теоретически, большая стрессовая нагрузка могла затронуть центры мозга, в которых произошла мутация, и вылиться… в
это. Не могу утверждать, что проблема именно в этом, но боюсь, что если Ёндже не станет лучше в течение нескольких часов, до завтра он может не дотянуть. Мне жаль.
Слышать что угодно противоположное ожидаемому всегда болезненно. Джебома бросает в жар от одной мысли, что он может потерять Ёндже. Особенно сейчас, когда весь его хрупкий мир держится лишь благодаря нему. Он не справится один. Не важно, сколько дофаминцев встанет на его сторону — без Чхве Ёндже он навечно будет одинок и беспомощен.
***
Последнюю неделю в «Дофамине» никак нельзя назвать спокойной. Всё, что раньше подвергалось хоть какому-то формальному контролю Джебома, теперь поставлено на режим автономии. Или, выражаясь точнее, брошено в воду без единого урока плаванья. Пока глава бара изо всех сил держался за ещё теплую руку своего возлюбленного, чахнущего в муках у него на глазах, остальные дофаминцы попросту не находили себе места. Не то, чтобы никто из них, взрослых
людей, не мог найти себе занятия. Однако когда дело доходило до более важных решений — например, кто отправится на охоту сегодня и кого поставить за барную стойку — возникали трудности. Им не реагировал ни на что и ни на кого.
Ёндже становилось только хуже. Вдобавок к не спадающей температуре его терзали приступы страшных судорог. Единственное улучшение — почти полное исчезновение кашля. Тот мог подступать всего раз в несколько часов и длиться не более пары секунд, но по-прежнему сопровождался кровавыми выделениями.
Джебом молился лишь о том, чтобы Чхве пришел в себя. Посмотрел на него осознанным, не пустыми слезящимися от боли глазами. Чтобы этот кошмар закончился не трагедией.
Не может же вся его жизнь состоять лишь из трагедий и утрат?
О случившемся дофаминцы узнали сразу. Так или иначе, сложно было бы скрывать правду, учитывая, что страшный кашель посреди ночи слышали все. Да и отчаянные крики Джебома бесполезно оправдывать бессмысленной ложью.
Больше всех проявляла беспокойство за обоих основателей бара, как ни странно, Момо. Она пусть и не могла поддержать Има словом, кроме единственного «всё хорошо», но навещала его с кувшином воды и чистым полотенцем.
Остальные не то боялись попасть под горячую руку, не то попросту хотели, чтобы Ёндже умер. Увы, отношения у Чхве с относительно новыми мутантами в коллективе никак нельзя было назвать даже приятельскими.
Хираи садилась на не запачканный кровью край кровати, отвернувшись от больного, клала руку на плечо лидера и сидела молча. Чувствовала, как тот дрожит, пытаясь сдержать в себе что-то очень сильное. Джебому не было дела до её присутствия — он оставался рядом с возлюбленным даже тогда, когда копна волос на его голове до единой волосинки побелела от голода. Когда Ёндже отключился, почти на два часа перестав кашлять и дрожать, Им дал волю слезам, согнувшись над младшим. Момо обнимала его со спины, словно защитная мантия, пока тот наконец не перестал плакать и не уснул, изнеможенный тревогой, всё так же держа Чхве за руку.
И это, увы, не худшее, случившееся за неделю. Следующей ночью с охоты вернулись лишь два из трёх. Ставить ли Джебома в известность сейчас — сомнительно.
Минхёк, переглянувшись с Кихёном, всё же доложил Чеён:
— Чёрт знает, где Юна сейчас. Она отстала от нас. Сказала что догонит, но… — Ли отвел взгляд и пожал плечами.
Сон поначалу не ответила ничего. Упала в кресло, будто ноги её не держали, и нервно закусила губу. Даже взгляд на горе-напарников не поднимала.
— Где вы видели её в последний раз? — наконец спросила она.
— У гаражей около ближайшего берега реки, — дрожащим голосом доложил Кихён, опустив глаза в пол.
— Зашибись… — на выдохе ругнулась Чеён и схватилась за голову. — Джебому так и скажите — оставили на территории «Офиона»!
Сон подорвалась с кресла и метнулась к окну, сложив руки под грудью и тяжело вздохнув. Не прошло и десяти секунд, как она уже оказалась у виновато опустившей глаза парочки недотёп.
— Слушайте сюда, — процедила она сквозь зубы почти шепотом, и отнюдь не ласковым, — если Шин Юна не явится сюда в течении суток, заступаться за вас я не буду. Молитесь, чтобы Чхве как можно дольше не приходил в себя, и Джебом не интересовался ничем помимо него!
И Минхёк, и Кихён, молчали. Однако в то время как второй едва сдерживал слёзы, что было прекрасно видно по красным глазам и дрожащим рукам, опущенным вдоль тела, Ли смотрел прямо на разъяренную черноволосую фурию перед ним. Бессовестно вскинув брови, лишь улыбался уголками губ, всем своим видом отрицая свою вину в случившемся и так и напрашиваясь на пощёчину.
— Весело тебе, да? — так же неискренне и сдавленно растянув губы в подобии улыбки, Чеён толкнула в плечо столь ненавистного ей молодого человека.
— Знаешь, — усмехнулся синеволосый, — без каблуков тебя сложно воспринимать всерьёз.
— Сомневаюсь, что проблема в этом, а не в твоей ограниченности, — парировала девушка, после чего вновь встала у окна.
Минхёк лишь хмыкнул, отводя взгляд от не менее неприятной ему особы на друга, что едва держал лицо.
На возвращение Юны можно было не надеяться. А надежды никто и не питал: каждому из дофаминцев ясно дали понять, с кем они имеют дело. И, судя уже по первой встрече с врагом, которая явно не будет последней, на одной жертве ради запугивания они не остановятся.
***
Поведение Криса Ву в последнее время никак не назовёшь обычным — такое заключение сделал для себя Хонджун, уже третий раз за неделю направляясь в его кабинет по срочному вызову. В целом, срочным мог быть любой раз, когда боссу требовалось от Кима что-либо, однако этот начальник выделял как особо значимый.
«Не слишком ли много в последнее время особо значимых событий?» — подумал Хон и приложил большой палец правой руки к сенсорному замку.
Дверь открылась, впуская вполне жданного гостя в просторное помещение наподобие гостиной. Здесь относительно уютно, однако самоцель комнаты заключается явно не в этом. Здесь, в отличие от остальных покоев особняка, находящихся над землей, нет окон. Зато есть высокий потолок, серые стены, преимущественно чёрная мебель в лучших традициях модерна с некоторыми красными акцентами: два кресла с высокими спинками, картина с изображением обнаженной женщины на фоне рубиновых полотен и люстра, подвешенная на высоком потолке.
Оба кресла были заняты. На одном из них расположился, закинув ногу на ногу и потягивая простейшую сигарету, сам Ифань. Второе же сидячее место занимал некто, чьего имени Хонджун не знал. А ежели Ким Хонджун не знает кого-то приближенного к боссу, то никто другой из «Офиона» о нём и не слыхал. Однако, несомненно, они виделись раньше. Шестого марта.
У неизвестного курчавые чёрные волосы, частично закрывающие глаза, высокие точёные скулы, тощий стан и пухлые губы, подкрашенные легким оттенком алого. На первый взгляд он казался совершенно обычным. Однако стоит посмотреть на него чуть дольше, как в глаза бросается нездоровая бледность и явно чрезмерная худоба, которую отчаянно пытаются скрыть светлой мешковатой одеждой. Интуитивно Хонджун полагал, что ему больше двадцати пяти, однако выглядел незнакомец не иначе как викторианский придворный мальчишка лет одиннадцати… Только что погибший при мистических обстоятельствах и едва начавший коченеть.
Он будто бы старался избегать встречи взглядов с вошедшим доверенным лицом Ву, и смотрел непосредственно на Криса. Вернее, не смотрел — косился, словно бездомный кот, не привыкший к людям рядом. А как только Ифань поднимал на него глаза, он тут же опускал глаза в пол. Тут-то Хонджун и понял, зачем его позвали. Однако исключительно по протоколу этикета спросил:
— Чем могу быть полезен, босс?
Руки Всевластного были сложены одна к одной, смыкаясь на последних фаланках длинных пальцев, а густые брови сведены к переносице до того, что на лбу появлялись морщины. Его взгляд не то обвиняет вошедшего в чём-то, не то требует, что тот сам ответит на свой вопрос. Молчание зависает в воздухе на полминуты, после чего нарушается самим инициатором тишины:
— Вы ведь уже знакомы, не так ли?
— Отчасти, — кивает Ким.
— Видишь ли, Хонджун,
он находится в этом кабинете не просто так, — подступает Ифань к сути и кивает на сидящего в кресле рядом.
«Не удивительно: у него ничего не бывает просто так.»
Ву поднимается с места, в миг оказываясь на полторы головы выше своего подчиненного, опускает руку на плечо кучерявого молодого человека и слегка его сжимает. А тот как рыба об лёд, даже глаза не поднимает.
— Обсудим это за сигаретой, — заявляет мужчина, после чего адресует мистическому гостю что-то на мандаринском диалекте и, дождавшись кивка с его сторона, направляется к двери.
В руке китайца щелкнула зажигалка с металлическим корпусом, на котором красовалась гравюра в виде одного единственного иероглифа: «死». Не то, чтобы Хонджуну хотелось сейчас курить — уж тем более вдыхать вместе с дымом то, что обычно потягивает Ву Ифань — однако отказ мог стоить ему буквально всего. Тут уж не отвяжешься. Ким не курит взатяг, лишь гоняет дым в ротовую полость и обратно: противно.
Крис же наполняет легкие дымом, жадничая выдохнуть его обратно. Очевидно, в этих скрутках далеко не табак. Страшно даже поинтересоваться, какой штраф могли бы влепить за эту дрянь.
— Так кто этот человек, господин Ву? — осмеливается спросить длинноволосый.
— Человеком его точно не назовешь, — с саркастичной усмешкой подметил старший.
— Значит, он всё же мутант…
— Я бы сказал — феникс.
— Феникс? — переспросил Ким, почти уверенный, что ему послышалось.
— Тебе ведь известно, кто такие фениксы?
Видно, не послышалось.
— Мифические птицы, что восстают из пепла? — неуверенно предположил офионец, наблюдая за отстраненным выражением лица босса.
— Именно.
— Вы хотите сказать, что этот Феникс…
— Воскрес.
«Твою мать, как давно он курит это?» — решив, что Ёсан слишком хорошо выполнял свою работу дилера в последнее время, Хонджун незаметно выбросил и наполовину не выкуренную сигарету.
— Разве это возможно?
— Ты же видел его.
— Да, сэр, но…
— Весьма живой, хоть и не выглядит таким. Долго же я выпытывал у него всё, — вновь затянувшись особенно глубоко, Ву выдохнул густое туманное облако с резким запахом. Не то Хонджуну показалось, не то губы господина и правда тронула ухмылка. — Тебе не обязательно знать всего. По крайней мере, сейчас. Однако у меня есть поручение для тебя и остальных в твоей группировке.
— Какое же, босс?
Потушив окурок о перила балкона, Ифань наконец повернулся к своему доверенному лицу так, чтобы твёрдо держать зрительный контакт. Всего на секунду у второго застыла кровь.
— Защитить Феникса любой ценой. Он мог бы сыграть немалую роль в наших планах. Хотелось бы, чтобы он
дожил до нужного момента.
Ким тяжело сглотнул.
— Будет сделано, господин Ву.
