Кровавый дофамин

      Невысокий каблук чёрных лаковых сапог отстукивает по бетонному полу похоронный марш, создавая хоть какое-то музыкальное сопровождение помимо падающих с потолка капель проточной воды. Не всем такой оркестр покажется приятным — кого-то даже сведёт с ума в конечном счёте. А вот Хонджун привык, каждый день проводя в сером подвальном помещении долгие часы безо всякой причины. Впрочем, иное времяпрепровождение ничуть не менее бессмысленно.       Здесь — его рабочее место, если таковым можно назвать помещение с несколькими креслами в подранных чехлах грязно-малинового цвета, журнальным столиком из прогоревшей антикварной лавки с несколькими воткнутыми в рассыхающуюся деревянную поверхность ножами и ветхим стеллажом с несколькими желтостраничными книжонками и полупустой бутылкой шотландского виски. «Продолжай движение!» — кричит лозунг на бутылке. Только капля, падающая с потолка, напоминает, что двигаться некуда.       Ким сменил порядка десяти поз на одном из проклятых кресел, пытаясь найти то положение, в котором его неврастеническая голова будет раскалываться чуть менее мучительно для нервной системы. Он зарывался унизанными кольцами пальцами в волосы, едва сдерживаясь, чтобы не вырывать их клочьями, несколько раз подрывался с места и пересаживался на другое. В конечном итоге под руку попалась злосчастная бутылка. Крышка отлетела в дальний угол, и в мгновение ока от крепкого напитка осталось всего ничего: от силы на то, чтобы наполнить скромную гостевую рюмашку.       Стоит ли говорить, что от алкоголя головные боли лишь усилились?       Хонджун вновь приземлился на мягкую (относительно пола) мебель и, отставив бутылку на столик, прикрыл глаза с тяжелым, опустошающим легкие вздохом.       «И за что мне всё это?»       Не удостоенный и часа покоя, Ким слышит приближающиеся шаги. Ещё бы не слышать — малейший шум бьет по нервам, точно по барабану. В едва различимых голосах за толстыми стенами он понимает, что это, скорее всего, Уён и Сан, от которых слишком много шума, чтобы Хонджун сейчас мог это выдержать. Однако прежде, чем он находит в себе силы встать и закрыть дверь на защелку, её открывает Сонхва. Секундное пересечение взглядов, оказавшееся для обоих неожиданностью, вводит в ступор на мгновение-другое, после чего Пак улыбается уголками губ и затягивает старшего в объятия. Длятся они совсем не долго: слегка толкнув парня в грудь, Хонджун отстраняется и падает обратно на диван.       — Похоже, шеф опять не в настроении, — бодро усмехается Сан, чинно входя в помещение, держа руки в карманах куртки.       — Закрой рот, — отрезает Ким сквозь стиснутые зубы.       Всего за минуту комната становится слишком тесной для четверых парней, а от открытой настежь двери сквозит холодом. Чаша терпения наполняется с небезопасной скоростью, и присутствующие явно это чувствуют.       — Где там Ёсан затерялся? — оглядываясь на дверь, спрашивает Уён, дабы хоть как-то разбавить тяжелое молчание.       — Сказал, что догонит. Может, забыл что.       Сан закидывает ногу на ногу, усевшись в кресле настолько вальяжно, насколько позволяет его хлипкая конструкция, и зажигает зажатую меж губ сигарету. Сонхва, умостившись на краю дивана, на котором лежал Хонджун, украдкой поглядывал на лидера, поджимая губы и будто бы стараясь занимать как можно меньше места. А Ким, казалось, сделал бы что угодно, лишь бы его здесь не было. Ему даже смотреть на Сонхва сейчас не хотелось. Что уж говорить о разговорах, тактильных контактах и прочих видах взаимодействия.       — Есть две новости, босс, — начал Чон после того, как Сан пнул его по ноге.       — Хорошая и плохая? — прохрипел длинноволосый.       — Точно так.       В ответ — тишина. Поняв, что ждать чего-то от старшего сегодня не стоит, Уён продолжил:       — Хорошая: сегодня Сонхва впервые самостоятельно проведёт каз…       — Сонхва что?! — вспыхнул офионец, резко сев на месте и укоризненно глядя то на Пака, то на двух других подчиненных. — Кто отдал приказ?       Уён, опешив, не ответил сразу. Вместо него вступился Сан:       — Господин Ву. Решил сразу избавиться ото всех заложников и неугодных отбросов «Офиона», — ровно изложил Чхве, затем с усмешкой добавив: — Наконец-то решил извлечь из Сонхва какую-то пользу.       — Превратить его в машину для убийств, вроде того… Китайца?       — Радуйся, что босс даёт ему шанс.       — Это недопустимо. Замените Сонхва немедленно. Кем — сами знаете. С чего Ву Ифань вдруг решил сменить палача?       У Хонджуна дёргается глаз, руки сжимаются в кулаки и скрипят зубы. Он готов поклясться — ещё одно слово из проклятого рта Чхве, и он не станет себя сдерживать.       — Если Сонхва не станет твёрже характером, его убьют. Либо Ву Ифань, либо ты.       Сан поднимает глаза на Кима и по взгляду будто бы красных глаз понимает — это была последняя капля. В тот же миг на него поднимается кулак, удар которого способен проломить ему кости. Чхве рефлекторно зажмуривается, но вместо ощущения боли слышит лишь удар обо что-то другое и сдавленный крик.       Открыв глаза, он видит, как Сонхва сползает на пол, закрывая ладонью лицо, и как сквозь его пальцы сочится кровь.       Сан и Уён застывают на месте, не понимая, что происходит. Почему Сонхва подставился под удар? Почему Хонджун не остановился и ударил его?       Ким и сам не верит в то, что сделал. Всё произошло слишком быстро, чтобы его мозг успел сообразить, что происходит. Тело охватывает необъяснимая дрожь, слабость в коленях, и что-то будто душит. Широко распахнув глаза, Ким смотрит на скрючившегося от боли Сонхва, просто ненавидя себя. Он опускается к парню, дрожащими руками тянется к нему, но боится прикоснуться и сделать ещё больнее.       — Ты ему нос сломал, чудовище, — нервно смеётся Сан. — Что только не сделаешь, чтобы твой ненаглядный не замарал ручки, да?       Минуту назад Хонджун бы дерзнул в ответ, но сейчас не удостоил Чхве даже прожигающим взглядом. Всё его внимание — исключительно на Сонхва. На том, чтобы минимизировать боль, которую он сам ему причинил. Снова.       День не задался с самого утра. Правая рука лидера Офиона не сомкнул глаз ни прошлой, ни этой ночью, и ладно, если бы на то была его воля. Чёртова бессонница, из-за которой и без того регулярные мучения в виде мигрени превращаются в сущий ад.       Само собой, он не хотел сделать ничего плохого. Сонхва не был виноват, что Хонджун, с которым он делит комнату и, собственно говоря, свою нынешнюю жизнь, пребывал в ужасном расположении духа. Прекрасно зная о неврастении своего возлюбленного, Пак каждый раз старался помочь, чем только мог: вовремя подать стакан воды, влажное полотенце, помассировать виски или плечи.       Что пошло не так сегодня?       Сонхва по обыкновению подошел к старшему, сидевшему на полу около кровати, и протянул наполненный водой стакан. Однако вместо того, чтобы принять его заботу, Хонджун отмахнулся, выбив стеклянную посуду из рук Пака и расплескав воду по комнате. Стакан отлетел с такой силой, что разбился о ближайшую стену.       И собирал осколки, конечно же, Сонхва. Молча. Лишь извинившись за то, что не вовремя потревожил. Он не раз порезал руки, но это ничто в сравнении с тем, что чувствовал он себя не лучше злополучного стакана.       Пыльный пол покрывается каплями крови, что за считанные секунды образуют лужу.       Сонхва и правда хотел подставиться под удар, но вот для того ли, чтобы Сану не досталось? Может, он просто хотел, чтобы влетело ему?       Теперь Пак не издает ни звука, даже не всхлипывает. Только дрожит, стискивает зубы. Убеждает себя, что ему не больно. Ведь Хонджун не хотел: ни сейчас, ни утром. Он бы не причинил ему боль.       — Отойди от него, — из ниоткуда появившийся Ёсан оттаскивает лидера за ворот водолазки, принимаясь приводить в чувства Сонхва и протягивая ему сухую салфетку. — Снова за своё?       Кан в своём репертуаре. Совершенно не скрывая свою неприязнь к Ким Хонджуну, он бросает на него осуждающий, полный презрения и желчной зависти взгляд, что по щелчку меняется, когда его внимание целиком и полностью переходит к тому, кто в нём нуждается.       — Ты ничего не знаешь! Какого чёрта лезешь? — возмущается Хонджун. Однако понимает — конкурировать с этим типом бесполезно.       — Я видел достаточно, — теперь даже не глядя на Кима, Кан будто бы назло приобнимает Сонхва за плечи, чтобы отвлечь от боли.       — Удобно, однако, видеть то, что хочешь.       — Ох уж мне эти семейные драмы, — наконец выйдя из состояния шока, вздыхает Сан, пересаживается поближе к Уёну и кладёт голову на плечо юноши.       Уже не в первый раз Хонджуну кажется, что он в этой компании лишний и лучше бы ему уйти. Да нельзя никуда уйти — глава группировки себе такого позволить не может. Остается только занять свободное одиночное кресло, закинуть ноги на столик и перевести дыхание.       — Так какая там плохая новость?       Уён очевидно посунулся, вынуждая себя собраться с мыслями и изложить наконец информацию.       — Чонхо нашли.       В миг на Чона уставились две пары изумленных глаз. Похоже, об этом печальном известии не знали только Хонджун и Ёсан — те, кто, по идее, должны были узнать первыми.       — В смысле? — командующего передёрнуло, и он тут же стал нервно теребить кольца на своих пальцах.       — Судя по всему, его поймала полиция.       — Этого не может быть. Босс же договорился…       — А кто сказал, что Чхве Чонхо не мог сдаться сам? — предположил Кан.       — Зачем ему это?       — Боюсь, мы этого никогда не узнаем.       Сложив ладони, Ким поднёс их к лицу, в течении нескольких секунд пытаясь осадить у себя в голове информацию о том, что стало с его подчиненным.       — Как его нашли?       — Один из мутантов низшего ранга охотился в районе заброшенной больницы и… Наткнулся.       — Может, это он его и убил.       — Цена слишком высока. Думаешь, низшие Кодекс не читают? Сверху сразу бы прознали, и конец ему.       — Вам не кажется это странным? Учитывая, что незадолго до своего исчезновения Чонхо попался на манипуляции с деньгами, — говорить о таком с абсолютным хладнокровием мог только Ёсан. Не то чувствовал свою безнаказанность, не то не боялся уже ничего.       — Его же простили, разве нет? — поспорил Сан, потушив окурок и наконец влившись в дискуссию.       — Не думаю, что Ву Ифань кого-либо прощает.       — Вот картинка и сложилась.       Ёсан помог Сонхва подняться и усадил того на диван, а сам разместился на ободранном кошками подлокотнике. В комнате повисла тишина, прерываемая только хлюпаньем капающих с потолка капель. Четверо сидели с опущенной головой, тогда как Ёсан ещё больше походил на белую ворону, и без того будучи буквально блондином.       Проходит не больше полуминуты, и Сан поднимается с места, начиная ходить по комнате вокруг кресел и диванов. Он то вздыхал, то прятал руки в карманы, то кусал губы. В конечном итоге, резко остановившись у стеллажа с книгами, где прежде стояла бутылка виски, юноша вдруг встрепенулся, ругаясь в полный голос и, наконец, сбивая ни в чем не повинный стеллаж ногой.       — Да что это, блять, за место такое?!       — Сан… — пытался достучаться до парня Уён, напуганный таким поведением старшего.       — Мы все здесь сдохнем, как соба…       — Заткнись уже! — взвопил Хонджун, схватившись за голову и зажмурив глаза. — Просто закрой свой чёртов рот! Кому ты лучше делаешь?       Сиюминутно проглотив язык, юноша застывает на месте, уставившись на лидера глазами кролика в ловушке. Порывисто вздыхая, он дрожит, поджимая губы, и в конечном итоге опускает глаза в пол. Уён хотел было подойти к нему, но одёрнул себя. Такого Чхве лучше не трогать.       Сонхва, только отняв салфетку от понемногу приходящего в норму носа, в смятении поглядывает на Хонджуна, беспокоясь лишь о том, что у того очередной приступ головных болей. И вдобавок — реальная угроза ядерной катастрофы, если градус этого собрания не удастся сбавить в ближайшее время.       — Может, не всё так плохо? — начал Пак тихо, почти сомневаясь в собственных словах. — Пока мы здесь, нам угрожает разве что этот конфликт. Не понятно, чем всё это может закончиться. У нас есть только мы сами. И если продолжим друг друга ненавидеть, нас так и перебьют. Либо руками Господина, либо нашими собственными.       — Ага. Только вот нашими руками управляет кто? — усмехнулся Сан.       — Сонхва прав, — вступился Ёсан. — Куда рациональнее защищать тылы друг друга, а не разбивать рожи один другому.       Хонджун цыкнул. Как бы там ни было, оба правы ровно настолько же, насколько и заблуждаются.       — Пообещайте мне одно. Каждый.       Глава группировки окинул присутствующих строгим, приводящим в чувство взглядом. Уён вжался в кресло, Ёсан закатил глаза, Сонхва стиснул зубы и сжал в кулаки, Сан прислонился к стене.       — Пока приказ свыше не поступает, мы ни коим образом не вмешиваемся в дела «Дофамина». Сегодня расправимся с двумя заложниками, и точка. Никаких взрывов, взломов, похищений, избиений. Это не наше дело. Наше дело — выжить. Им Джебом вряд ли остановится, пока не захуярит каждого из нас до смерти.       Тишина вновь зависла в пропитанном сыростью воздухе, ставя твёрдую и неоспоримую точку в словах Кима. Однако длилась она совсем не долго — успев только мысленно ругнуться, Ёсан безучастно кашлянул и устремился к выходу, остановившись в шаге у двери:       — План неплох. Вопрос в том, как скоро босс наиграется со своей новой цацкой.

***

      Плач, изнывания раненных, мольбы о пощаде и стоны, едкий запах гнили, ничем не выводимый, и капли, лужи, реки крови. Всё это перестало пугать. Более того — стало привычным делом, ровно как и сотни червей на асфальте после дождя. Такие же куски мяса, ни на что не годные.       Это место находится на самом нижнем этаже подземного царства господина Ву, и не приведи Господь здесь оказаться тому, кто так или иначе не угодил боссу. Из порядка двадцати находящихся в этом гиблом местечке повезло лишь троим: Уёну, Сану и ещё одному служивому псу Ифаня, чье лицо скрыто под массивной театральной маской китайского дракона-душегуба. Он облачен во всё чёрное с головы до пят, даже на руках — тяжелые перчатки из плотной кожи, должные защищать от повреждений, которые могут нанести жертвы в попытках вырваться.       Что же до жертв? Ох, бедняги. Им осталось не более получаса, и каждую последнюю минуту они обречены слышать, как умирают другие, и трястись в предвкушении неизбежного. Их всех ожидает одно — расстрел лицом к стене как неугодных режиму Ву Ифаня. И хоть они здесь по разной причине, это потеряло какое-либо значение, как только их вволокли за порог этой комнаты. Кто-то убил другого офионца из низших слоёв, кто-то охотился на неположенной территории, кто-то сдал другого, кого-то было приказано устранить из-за нехватки провианта. Но есть здесь и особый заключённый. В отличие от других, сидящих на коленях или уже вовсе лежащих без сил, он прикован к металлическому стулу цепями и верёвками, чтоб уж наверняка. Хотя вряд ли бы он сбежал, даже если бы хотел: его стопы отрубили, как только он сюда попал. Он едва в сознании от большой потери крови, и тем же лучше — что бы с ним ни сделали теперь, боль не будет столь сильной, а на происходящее вокруг ему уже наплевать.       «Не думал, что всё закончится так» — успевает подумать Минхёк, прежде чем с его синевласой головы срывают чёрный пакет. Перед глазами плывут три силуэта, не сулящих ничего хорошего.       — Это тот, про которого говорил Сонхва? — уточнил Уён, разглядывая расчерченное царапинами лицо заложника.       — Ага. Тот «хороший» дофаминец, который «и мухи не обидит», — усмехается Сан, натягивая на правую руку резиновую перчатку, уже порванную на кончике указательного пальца. — Думаю, его нужно хорошенько отпеть. Эй ты, в маске, как думаешь?       — Разбирайся с ним сам. Лишний раз руки марать, — отрезал мужчина низким голосом, заправляя дробовик серебряными пулями.       — Тц, неженка.       Лицо Чхве закрывает чёрная медицинская маска — на этом настоял Уён, мол, Сан слишком сексуально улыбается, когда пытает заложников. Сам Чон из чистой солидарности носит маску и перчатки, хотя они и не нужны, чтобы подавать «игрушки» напарнику. Он стоит слегка поодаль, опасаясь летящих капель крови. Сан же, наоборот, теснится к жертве, будто собираясь вцепиться в неё клыками и слизать выступившие багровые капли. Как только в его руки попадают плоскогубцы, Минхёк невольно дёргается. А когда его хватают за подбородок, стискивая до треска в челюсти, всё тело охватывает настоящая конвульсия.       — Знаешь, мама хотела, чтобы я стал дантистом, как её тогдашний ёбырь…       В глазах Чхве сверкнуло нечто нечеловеческое. Даже при тусклом свете не осталось незамеченным то, что некоторые пряди его волос окрасились в вездесущий красный. Одной рукой разомкнув челюсти Минхёка и держа их в таком положении, он принялся вырывать его зубы и клыки, по большей части ломая их и упиваясь истошными воплями жертвы.       — Раз… два… триии… четыре… блять! Шесть…       Остановившись на шести, он выронил плоскогубцы и с силой захлопнул искалеченную челюсть, точно старую шкатулку. Чхве заходился истеричным смехом, пока Минхёк молился, чтобы это поскорее закончилось. Мужчина в маске даже не смотрел в их сторону — он уже начал отстреливать остальных, повёрнутых к стене и обезличенных мешком на голове. Прогремело два выстрела; заключенных осталось четырнадцать.       — Уён, малыш, подай мне скальпель.       — Держи, — Чон покорно подал старшему холодный инструмент и определенно вильнул бы хвостиком, если бы у него был таковой.       — Замечательно. Раскрасим твою белую кожицу, красавчик.       Поддевая остриём пуговицы некогда белой рубашки, Сан срывает их одну за одной, в конечном итоге обнажая окровавленную грудь парня. Судя по всему, в него уже стреляли ранее, но не с целью убить — лишь обездвижить, вывести из сознания. И вот уже скальпель в руках Чхве вырисовывает на нём узоры, не проникая глубоко, но разрезая кожу и пуская новые и новые ручьи крови. По сравнению с предыдущей пыткой, это — щекотка. И Минхёк был абсолютно прав, полагая, что это — лишь разогрев. Лезвие вдруг вонзается в грудь, меж рёбер, протыкая лёгкое, точно воздушный шарик, заставляя Ли давиться собственной кровью, буквально захлёбываясь ею.       — Минхёк! — раздается вроде бы знакомый голос, который он едва слышит. Уши заложило.       В комнату затаскивают девчонку с ярко-красными волосами, ярко-красными коленями, изодранными в мясо, ярко-красными пальцами, перепачканными собственной кровью. Швыряют в ярко-красную лужу в углу, направляют дробовик и приказывают сидеть смирно, если не хочет оказаться на месте паренька на металлическом стуле.       Юна замирает, точно статуя, боясь пошевелиться и попросту скованная страхом. Дыхание сбилось, и воздуха не хватает совсем, а дышать трупным запахом — хуже, чем не дышать вовсе. Ей остается лишь смотреть, как Минхёка пытают без какой-либо причины, только лишь для забавы, и молиться, чтобы её просто убили. Она никогда не была близка с ним и уже никогда не будет: он одной ногой в могиле, как и сама Шин. Но что-то в дребезжащем от жертвенного страха сердце толкает её сделать что-нибудь.       Сан вырывает скальпель из кровоточащей раны, прорывая дамбу алого водопада. Затем вонзает инструмент снова и снова, не давая коже мутанта регенерировать. На теле не остается живого места, и это прокладывает Чхве дорожку на самой грани безумия.       «Я не могу умереть так… От меня не будет никакой пользы, никакой» — думает Юна, поджимая колени и кусая губы, — «Минхо мне этого не простит. Джебом не простит. Йеджи не простит».       — Йеджи… — всхлипывает Шин.       В голову вдруг ударяет — сейчас или никогда.       Сорвавшись с места, Юна несётся на одного из офионцев, не жалея ног. Поднялось столько шума от огнестрельного оружия, что крики боли попросту померкли. За считанные секунды Шин пронеслась через всё помещение подвала, уклоняясь от пуль дробовика в руках мужчины в театральной маске, и набросилась на свою цель, повалив её на пол.       Уён оказывается под ударом, которого ожидал в последнюю очередь, и получает смачный удар в лицо, прежде чем обезжизненное тело накрывает его тяжелым пластом. Пуля Юны гналась за ней ещё с тех пор, полтора года назад, и наконец догнала, пробив висок. Только теперь она могла уйти без сожалений, отомстив хотя бы за себя.       Чон легко отделался, тем не менее Сан испугался за него больше, чем сам парень. Оставил скальпель воткнутым в шею пытуемого и бросился к младшему, оттаскивая его в сторону.       — Блять, вот же сука! Уён, ты меня слышишь? Ты в порядке?!       Тот молча кивнул, оцепенев скорее от шока и секундного страха погибнуть, чем от боли. Хотя бровь, на которую пришелся удар, кровоточила, обрамив половину лица алым, это было далеко не тем, о чём стоило беспокоиться мутанту вроде него.       Тело девушки осталось на полу, бездвижным и стремительно охладевающим. «Вот дура» — подумал Минхёк, глядя на труп, который палач в драконьей маске без колебаний бросил, как мешок риса, к другим таким же, с пробитыми черепами.       Под град дробовика попали ещё три мутанта, чья участь настигла их раньше положенного. По правде, Минхёк им завидовал. Во рту скопилось слишком много собственной крови, выплюнуть которую попросту не было сил. Лёгкие наполнились жидкостью, точно пакеты с золотыми рыбками, только вместо рыбок в них плавали бы лезвия. Он перестал чувствовать что-либо помимо боли, которой было слишком много, чтобы кричать и молить о пощаде. Ли просто знал, что не протянет долго.       — Скажешь спасибо этой девке, как увидитесь на том свете. Всё настроение испортила, — буркнул Сан, отвязывая заложника и швыряя к стене лицом. — Закончи с ними.       Чхве выводит Уёна прочь, и мужчина в китайской маске остается наедине с мертвецами и полумертвецами, коих осталось совсем немного. Вздохнув, он перезаряжает дробовик, берёт его покрепче в руки и нажимает на спусковой крючок. Пятеро уходят вместе с первой же дробью. Валятся на пол, как скошенные колосья. Следом за ними — ещё несколько. Остается один. Тот самый, изнеможенный и больше всех желающий смерти. Палач будто бы осекается, не спешит провожать его в мир иной.       Минхёк считает секунды. Кажется, уже даже не дышит, хотя тело ещё живо.       «Почему я на него накричал? Почему назвал идиотом?» — почему-то думает Ли, в свои двенадцать лет зарекавшийся, что никогда не умрет с тяжестью на душе. «Кихён будет расстроен. Наверное, думает, что я эгоист. Что ж, этого уже не изменишь».       Одиночный выстрел — и всему конец. Последний смертник падает наземь, испуская последний вздох. Работа палача окончена, и он наконец может снять эту чертову маску, что давит на виски тугой резинкой. Рослый широкоплечий мужчина с платиновыми волосами и шрамом, проходящим по левой половине лица от виска к скуле, подступает к горе трупов, глядя на им же убитую аловолосую девушку, впервые за два года испытывая чувство вины за свою работу.       — Шин Юна, — шепчет он сквозь зубы, — ты хоть о Минхо подумала?..       Тела сбрасываются в кучу, обливаются бензином. Всего одна спичка, брошенная туда — и вспыхивает адское пламя, языки которого поглощают тела в мгновение ока. И палач зачем-то смотрит, как они горят, подкурив от всепоглощающего огня.       — Хорошая работа, Цзя Эр, — молвит Марк Туан, кладя руку на плечо блондина.       — Джексон из твоих уст звучит лучше.       — Джексон, — исправляется он, улыбаясь то ли натянуто, то ли сквозь боль.       Иен держит в свободной руке маску китайского демона, которую принёс сюда с одной единственной целью. Бросив на неё кроткий взгляд, он кидает её к горящим трупам, и изделие из папье-маше сиюсекундно исчезает в огне. Он надел её единственный раз — когда впервые увидел Чхве Ёндже спустя более года, и более не наденет никогда.       — Хочешь выпить? — предлагает мужчина, полагая, что Джексону не помешает отвлечься.       — Пиздец как.       Усмехнувшись, Иен целует беловолосого в висок и тянет за руку прочь: куда-нибудь, где не так жарко и не пахнет гнилью.