Кровавый дофамин

      Желтоватый свет ламп у бара, звон бокалов и рюмок, раздающиеся на весь зал тосты и возгласы посетителей, целующиеся по углам парочки. Ничто не должно было отличать этот вечер в «Dopamine bar» от всех прочих. Никто, зайдя сюда за выпивкой по пристойной цене и эстетическим удовольствием от располагающего интерьера, и подозревать не мог, что скрывает владелец заведения, с мягкой улыбкой замешивающий коктейли посетителям.       Джебом просит Кихёна подменить его под предлогом перекура, и Ю без промедлений перенимает на руки протянутый ему фартук. А вместе с фартуком, кажется, и тревогу, которую Им так тщательно, но безуспешно скрывал. Сложно было не заметить, как глаза мужчины хаотично бегали по сторонам, и в каждом движении отчетливо читалась суетливость и спешка куда-то. И Кихён прекрасно знал, в чём причина. Только вот ему выгоднее было делать вид, что он совершенно ничего не подозревает и рад обслуживать клиентов выпивкой.       Зачастую Им Джебом действительно прибегал к курению, когда чувствовал беспокойство и тяжесть в груди, когда поток мыслей попросту перекрывал кислород. Только почему-то не сейчас. Как знал, что не поможет. Рука тянется к глубокому карману брюк, в котором обыкновенно лежит пачка красного Malboro, но одёргивается, будто кипятком ошпаренная. Дым сделает только хуже, размоет сознание, и без того плывущее, как рисунок акварелью, на который вылили слишком много воды в отчаянных попытках сотворить картину.       На календаре — восемнадцатое марта. А это значит, что до встречи со змеями из Офиона всего несколько часов. И — как это не похоже на Джебома — у него совершенно нет плана. Ни «А», ни «Б», ни «как-нибудь по ходу разберемся». Он будто условился с собой, что это не то, чем стоит занимать голову, не то, о чём стоит позаботиться заранее. И сейчас, когда до полуночи, а соответственно и до судного дня, всего два часа с небольшим, уже мало что можно сделать.       Либо принять поражение, либо бороться до последней крови.       Им стискивает зубы до скрипа, пихает руки в карманы поглубже и пинает ногой мусорный бак, надеясь, что станет хоть чуть легче. Однако одной разоренной урны оказывается ничтожно мало, чтобы хоть малость облегчить взгромоздившийся на плечи воз проблем и ответственности. Сдавив беспомощный крик, Джебом садится на ступеньках и хватается за голову.       «Невыносимо.»       Вдруг в спину врезается открывшаяся с той стороны дверь, заставляя дёрнуться от неожиданности и накипающего раздражения. Им чуть было не сорвался на потревожившего его — вовремя узнал Ёндже, решившего проверить, всё ли в порядке.       Джебом переводит дыхание, чтобы хоть каплю успокоиться и не сорваться на пустом месте. Даже улыбку натягивает, но выходит настолько фальшиво, что лучшим решением оказывается притворится, что этого не было.       — Покурить вышел? — спрашивает мужчина, дабы первым перебить пустоту.       Ёндже выходит на крыльцо, оглядывается по сторонам, затем — на старшего. Из груди вырывается удручённый вздох — всё так, как он и предполагал.       — Если позволишь.       Сев рядом, Чхве протягивает руку ладонью вверх. Им, усмехнувшись, таки достаёт полупустой портсигар и достаёт оттуда две штуки: одну для парня, другую для себя. Ёндже щёлкает колёсиком сувенирной зажигалки, и они оба подкуривают от одного язычка голубого пламени. Хватает одной затяжки, чтобы голову начало кружить, и в голове всё малость устаканилось.       — Похоже, ты переживаешь, — беспокоится младший. — Сам не свой.       — Ещё бы, — цыкает Им. — Я поражаюсь твоей холодности. Ты спокоен, как удав, хотя делившие с тобой кров и пищу гибнут как мухи.       — Нам ли не привыкать.       — К такому невозможно привыкнуть.       — С чего ты взял, что они мертвы? Может, решили, что чем раньше они вступят в «Офион», тем лучше.       — Это же очевидная ловушка. «Офиону» не выгодно кормить ещё семеро мутантов. У них одна цель — перебить всех, кто не из их шайки, — прорычал мутант сквозь зубы, затем затягиваясь особенно глубоко и швыряя сигарету в ближайшую лужу.       — Да брось, — усмехается Чхве, — ты надумываешь.       Будто не веря собственным ушам, Джебом фыркнул, резко выдыхая. Его точно перестали воспринимать всерьез, и это не могло не действовать на и без того расшатанные нервы.       — Надумываю? — повысил голос мужчина. — А то, что нас снова одного за другим перебивают, я тоже надумываю? Очнись, Ёндже! Юна и Минхёк уже мертвы, Чеён и Момо пропали, а Кихён вот-вот сам коньки двинет от страха. Тебе настолько плевать?       — Джебом, успокойся…       — Почему ты не был так спокоен, когда убил Марка?!       Казалось, от этого крика содрогнулся весь район. Над домами поднялась стая птиц, понёсшихся прочь от места, что с минуты на минуту разразится громом. Тёмное ночное небо будто стало ещё темнее, а с севера подул морозный ветер.       Ёндже проглотил язык. Не потому, что боялся Има — он понимал, к чему всё ведёт. Только что Джебом нарушил данное им обещание не поднимать столь болезненную для Чхве тему, и хотелось бы верить, что сделал это не специально. Однако поджатые губы, сведённые брови и стиснутые зубы говорили совсем о другом. Опустив голову, Чхве поднялся со ступеней, на которых сидел, и бросил под ноги окурок.       — Давай зайдём, — сказал он тихо, — нам не нужны лишние свидетели.       В комнате, что когда-то казалось райским гнездышком, спасением от целого мира и последним центром спокойствия, ныне стоит совсем не добро заряженный воздух, пронизанный напряжением насквозь. И если Ёндже хоть как-то пытался сдерживать эмоции, подавлять обиду и мыслить рационально, то у Джебома чаша терпения была явно переполнена желчью, что разливалась и обжигала. Чхве сидел на застеленной кровати, тупо уставившись в пол, наблюдая только за смутными тенями ног старшего, носившегося по помещению абсолютно не в себе.       — Ни за что, ни за что на этом проклятом свете! — вторил Им, будто в бреду. — Мы не примкнём к этим ублюдкам! Мы не такие, как они! Мы свободные, пусть это последнее, что у нас осталось!       — Ты же сам понимаешь, в каком мы положении.       — Я не намерен вылизывать сапоги какому-то там боссу после всего, что мы пережили, чтобы быть сейчас здесь!       — Так ты и не будешь, Им Джебом! Вспомни, какие были условия договора. В высшем ранге нам ничего не…       — Даже не напоминай мне! С хера ли Офиону обещать нам золотые горы, если куда проще просто перебить? Готов поклясться, так они и сделают, только мы переступим их порог!       — Им нужны союзники.       — Ты хотел сказать рабы? Да, возможно. Но я лучше сдохну, чем стану рабом.       — Почему ты думаешь только о себе? — наконец не выдержал Чхве. — Да, ты лидер, но не принимай решения за других.       — Минхо завещал нам свободу!       — Минхо, блять, мёртв! — вскочив с кровати, крикнул младший и тут же ощутил тяжелый удар по лицу. — Это что… пощёчина? Ты серьезно?       — Если ты не хочешь слушать по-хорошему, мне придётся заставлять тебя пойти за мной. Я не хочу видеть, как тебе прострелят затылок из-за твоей наивности.       — А я не хочу смотреть, как Ким Хонджун перерезает тебе глотку из-за твоей твердолобости.       И вновь повисла тишина, перебиваемая только тяжелым дыханием обоих. Казалось, вот-вот, и кто-то из них перейдёт черту, если только Им уже не пересёк её. Грудь Джебома вздымается от тяжелого дыхания, тогда как челюсть сжимается едва ли не до скрипа. Он расслабляется в мгновение ока, когда замечает, как щека Чхве начинает краснеть от его же удара. В глазах тухнет только что горевшее пламя, сменяясь абсолютным холодом. По этому взгляду, смотрящего на Ёндже сверху вниз, никак не скажешь, что Им о чём-либо жалел.       А Ёндже и правда больно. Больнее, чем пулевое ранение, падение с высоты в толщу воды или столкновение с асфальтом. Боль тупая, но пульсирует из раза в раз только сильнее, подступая к горлу комом вместе с осознанием того, что отныне эта боль будет преследовать парня ещё очень долго.       — Джебом, — обращается он осторожно, — что у тебя на уме?       Ёндже ждет секунду, две, пять, десять. Джебом лишь смотрит ему в глаза, но совсем не так, как когда-то прежде. Как будто они чужие. Словно не было никогда никакой любви, страсти, верности и преданности до последнего вздоха. Клятв в любви, красивых слов, поцелуев под луной — ничего этого, казалось, не было нигде, кроме как в памяти Чхве. Или скорее во снах, от которых настала пора проснуться.       — Я иду на сделку с Офионом и заявляю о том, что сотрудничать с ними мы не будем, — твердит Им своё окончательное решение. Монотонно, бескомпромиссно, твёрдо.       — Боже, — усмехается Чхве, отворачивая голову. Почесав затылок и прикусив губу, Ёндже вновь поднимает взгляд на старшего. Теперь его лицо не выражает ничего, под стать мужчине напротив. — Если мы не можем прийти к общему решению, дальше нам не по пути. Наши дороги на этом, — он запинается, глотая всё, что накопилось, — расходятся.       Брови Има лишь слегка дёргаются, а вместе с тем поджимаются губы.       — Странно, что ты только сейчас это говоришь.       Толкнув младшего плечом, Джебом будто проходит сквозь него, вскоре исчезая в проёме двери и оглушительно хлопая ей напоследок. В эту секунду будто бы обрушилась вековая крепость, что укрывала и создавала шаткое ощущение безопасности. И её кирпичи, осыпаясь, буквально сбили с ног. Ёндже рухнул на колени, уставившись в пустоту, позволив солёным дорожкам побежать по бледным щекам, размывая мало-мальское осознание реальности.       Возможно, это был последний раз, когда Ёндже видел Джебома. Не только живым, но и вообще. Он надеялся, что его слова повлияют на Има, но не так. А тот, похоже, всего-навсего дожидался повода. С тех самых пор, когда на Чхве лица не было, когда чувство вины окутало его настолько, что ни до чего другого не было дела. Теперь картинка складывалась, как пазл на столе: Джебом остыл к нему ещё тогда. Может, он и пытался доказать себе обратное, пытался вернуть чувства и создать видимость прежнего времени. Только Ёндже уже тогда стал для него никем. Теперь же тонкая нить, что держала его, порвалась. Всему пришел конец.       В баре будто пронёсся ураган на пару с землетрясением. Посетители были разогнаны владельцем заведения, будто их и не было. С громким криком и направленным в потолок дулом пистолета мало кто стал бы спорить. Джебом будто сам не понимал, что делает и какие последствия могут быть. Но если это конец, то конец придёт всему: отношениям длиной в несколько лет, идущему в гору бизнесу, его доброму имени и остаткам человечности в создании, что было рождено монстром.       Им Джебом никогда не был нормален. С самого рождения он будто бы готовился самой судьбой для того, чтобы однажды одиноко умереть. Погибнуть глупо и бессмысленно, не достигнув ни единой цели, всеми брошенный или всех отпугнувший. Чудовищем, что клыки никогда и не прячет. Чудовищем, которое нельзя было спускать с цепи.       В порывах ярости он опрокидывает стол, за которым, подобно домино, валятся и остальные. Ругается, крича, точно дракон, готовый в мгновение превратить всё в руины.       Разъяренный взгляд цепляется за спрятавшегося за барной стойкой Кихёна, подобно хищнику, что только что заметил новую жертву.       — Не иди за мной, — прорычал Им и бросился прочь.       Страх охватил Ю, приковав к одному месту железными цепями и не давая пошевелиться, пока след Джебома не простыл. Прежде ему не доводилось видеть лидера таким, и это наводило ужас, как ничто другое. Попади Кихён под горячую руку — тут же оказался бы в могиле.       Как же он всё-таки жалок, по сути своей. Лишь наблюдает, не предпринимая совершенно ничего и вечно оставаясь на скамейке запасных. Даже сейчас, когда небо падает, что он может сделать?

***

      Городская черта проносится перед глазами, точно плёнка в быстрой перемотке. Перед глазами мелькают фонари, здания, вывески, дорожные знаки. От тонированных стекол автомобиля отблескивают красные огни, на фоне которых меркнет всё вокруг. Лишь красный и черный — других цветов отныне не существует. Только боль и темнота.       Вдруг плёнку будто зажевало. Видеоряд остановился на злосчастной кульминации картины, на одном моменте, что решил всё, как «мат» в шахматах. Осознание накрывает волной, окатывает холодом до мурашек, до самых костей. Джебом наконец осознает, какую циклопическую ошибку совершил. Только перемотать назад уже нельзя: кнопку «вернуться» на плеере выдрали с корнем, оставив торчащий проводок, что бьётся током при попытке нажать на него. Что сделано, то сделано, а начатое необходимо завершить. Красным или чёрным — как повелит фортуна.       Нога ступает на песчаный гравий, точно на раскаленные угли — с осторожностью. На каждом шагу стоит ожидать подвоха. Тем более в условиях ночной мглы, простирающейся на сотни метров вокруг. Лишь слегка подсвеченный желтушными фонарями участок на первый взгляд кажется совершенно пустынным: со всех четырех сторон будто бы ни души.       Джебом нащупывает на заднем сидении двадцатипятикалиберный пистолет, отправляет его в задний карман брюк и захлопывает дверь автомобиля. Хорошая машина; не хотелось бы, чтобы с ней что-то случилось. Однако Им вынужден её оставить. В конце концов, это меньшее из всего, что уже за его спиной.       Неторопливо, словно подкрадываясь, он движется в единственном из оставшихся направлений — вперед. Сквозь тьму, сквозь холодный туман, сквозь страх и сомнения, попутно отгоняя их. И вот, глаз начинает различать светлые пятна. Подсвеченные мощными фонарями, фигуры двух мутантов вырисовываются перед ним, будто вырастая из-под земли. Офионцев с их напыщенно-вычурным внешним видом не спутаешь ни с кем: в парадных одеяниях, они точно на своей сцене. Это их звездный час, не Джебома — дают понять с первого взгляда.       Им останавливается на безопасном расстоянии, пряча руки в карманы и резко выдыхая. Да начнется раунд!       — Не думал, что вы придёте только вдвоём, — усмехается мужчина.       — Знаешь, Им Джебом, — поднимает голову Хонджун, задирая подбородок, — а я почему-то был уверен, что ты останешься один.       Ким праздно ухмыляется, чувствуя на языке вкус победы. Своей личной, безоговорочной победы. Он толкает Сонхва под локоть, и тот кладёт на землю тот самый чемодан с невиданными сокровищами, за которые любой другой рвал бы глотки и отрывал бы головы.       — Ну что, каково твоё решение?       По телу пронёсся холод. Джебом уставился в одну точку где-то на злосчастном чемодане, застыв на том месте, где и стоял. Сердце забилось вдвое быстрее, подгоняя к ответу.       Голова наводняется мыслями, отогнать которые выше его сил. Почему он не послушал Ёндже? Что, если он не увидит его больше никогда? Как поступить сейчас?       — Разве у тебя было недостаточно времени подумать? — точно холодной водой окатывает голос Хонджуна.       — Легко помыкать теми, кому нечего терять, — оскалился Им, потянувшись к карману брюк. — Не знаю, сколько душ вы проводили на тот свет, но я не собираюсь становиться на колени ради денег.       — На твоём месте я бы бросил оружие, в любом случае, — пожал плечами Ким, точно сказанное ранее пролетело мимо его ушей. — Хотя, раз по-хорошему ты всё равно не хочешь…       Точно вихрь, Ким в ту же секунду оказывается в полуметре от Джебома, с полете сбросив тяжелую шерстяную шубу. Им только и успевает, что заметить мелькнувший в чужой руке кинжал, нацеленный на его грудь. Он реагирует быстро — отскакивает в сторону, тут же наводя пистолет на врага.       Только вот пули всего две.       Хонджун тормозит черными сапогами о песок. Похоже, он и не надеялся на попадание с первого удара. Тонкая рука сжимает холодное оружие лезвием назад, стиснув мертвой хваткой. Рывок — и он вновь на опасно близкой дистанции, с которой бьет сразу по руке, держащей пистолет, лишь затем — коленом под дых. И как только противник теряет бдительность, Ким бьет рукоятью по голове. Джебом оказывается на земле.       Офионец усмехается, откидывает ногой выпавший пистолет Има и, присев на корточки, поднимает голову Джебома за волосы.       — Какой же ты никчемный, — шипит мутант.       Он заносит кулак для очередного удара. Казалось, этот бой уже за ним. Однако Джебом перехватывает удар, стискивает руку Кима чудовищной хваткой и валит того на землю. Выигранного времени хватает, чтобы подняться.       — Кто бы говорил.       Опешив, Хонджун приходит в чувство не сразу. Но, только сознание прояснилось, он снова на ногах. На этот раз Джебом нападает первым, голыми руками, целясь то в грудь, то в челюсть, но каждый раз оказывается слишком медлительным для своего противника. Киму удается ранить его в руку — и земля окрашивается красными пятнами. Им же, будто этой боли и не чувствует, наносит удар сильнее, в грудину. Враг снова на земле. Еще мгновение, и Джебом наседает сверху, замахиваясь по лицу. Перехватив кулак дофаминца одной рукой и вонзив кинжал в другую, Ким почувствовал, как запахло жареным:       — Сонхва, стреляй!       А Сонхва стоит как вкопанный, с трясущимися коленями и с замиранием в сердце. Его дыхание сбивается с каждой секунды, а палец так и застыл на курке револьвера, не в силах его спустить. Он должен выстрелить. Должен защитить лидера, защитить любимого. Но как защищаться от того, кого вы собственными руками оставили безоружным во всех отношениях?       — Сонх…       Ким не сдерживает крика, когда прорвавшаяся сквозь его блокировку рука бьет в ребро, ломая его. Затем ещё, ещё удар. Дышать становится тяжело. Выдернув нож, Хонджун вонзает его вновь: на этот раз — плечо. Джебому хоть бы что. Он продолжает бить и бить, переламывая кости. Казалось, очередное сломанное ребро в один момент заденет сердце, и Хонджуну конец. Как бы он ни пытался, как бы не резал Има по рукам и меж ребер, его сил было слишком мало, чтобы нанести удар достаточной мощности.       — Пак Сонхва!       Джебом освирепел, точно спущенный с цепей пёс. Он не чувствовал ни боли, ни усталости. Лишь ярость, что завладела его разумом. Лишь ненависть, что толкала на безграничную жестокость. Има не остановить, пока от Ким Хонджуна не останется живого места.       Вдруг раздался выстрел. Настолько громкий, оглушительный, что все остальные звуки полностью померкли, а после и вовсе затихли.       Наконец смертельный бой прекратился. Им перестал даже шевелиться. Руки опустились, а в глазах вдруг поплыло. На спине расплылось темное пятно крови, что впитывалась в одежду. Ещё секунда — и он падает вперёд, а Хонджун лишь подставляет руки, чтобы отбросить от себя обмякшее тело, пока оно не накрыло его собой.       Ким смотрит в чистое, звёздное небо, хватая воздух, которого катастрофически не хватает. Его тело должно регенерировать само собой, но, чёрт возьми, поколотили его знатно. Соображать здраво ныне кажется невиданной роскошью, ибо единственное, что приходит в голову это осознание того, как же, блять, больно.       — Хонджун, — виновато произносит Пак, — прости, прости меня! Я должен был раньше…       — Тише, — хрипит старший, — голова болит.       Он знает, что будет в порядке. Нужно только вернуться в «Офион». Хонджун обязательно поправится. А у Сонхва всё же слёзы на глазах. Он только что чуть не позволил ему погибнуть, просто струсив.       — Вызвать подкрепление?       — У тебя рук нет? Поехали домой, — он пытается подняться, встать на локти, однако его вновь парализует от боли. Тогда Сонхва со всей вселенской бережностью и осторожностью поднимает лидера на руки и уносит прочь, попутно подобрав чемодан с деньгами.       Джебом помнит этот вкус на языке. Такой сухой, как выдержанное вино, и противный до тошноты. И помнит это чувство, когда тело кажется неподъёмным мешком. Как жаль, что жизнь перед глазами не проносится. Может оттого, что жизни никогда и не было, а может он уже умер часом раньше, когда ехал сюда.       Хочется перевернуться, перед смертью увидеть хотя бы небо, а не окровавленный песок. Только сил нет, да с телом он больше не в ладах. Кажется, он слышит шаги. Даже бег, похоже. Они всё глуше и глуше — мозг отключается с каждой новой секундой. Неужели сознание решило поиздеваться напоследок?       — Ён… Дже…       И тяжелеют веки, и лёгкие полны воды. И будто чьи-то руки тянут вверх, к небесам, отрывая от земли. Не так должно было всё кончиться. Однако он, должно быть, заслужил.

***

      Между пересохших губ томится сигарета. Комната заполнена её смрадом, как никогда прежде. Более пустым это место не казалось никогда. И холоднее, чем сейчас, тоже не было.       Ёндже потерял счёт времени. На самом деле, прошло не так много: просто, когда отрицаешь всё произошедшее и бьешься в истерике, разбивая костяшки о стену, счёт времени совсем другой. Кажется, эта боль никогда не кончится.       Как же это глупо — тушить окурок о простынь, прожигая её, как прожжено всё изнутри от осознания, что даже совместных фото у него не осталось. Не осталось ничего, кроме чёртового генетического сбоя, что вскоре убьёт его. Не он — так другой такой везунчик с тем же проклятьем.       «Лучше бы я тогда умер» — думает Чхве, сам не зная, о каком именно «тогда» идёт речь.       Он слышит, как грохочет входная дверь бара, как чьи-то шумные разговоры перерастают в крики и как гремят летящие на пол бутылки. Слышит незнакомый голос, зовущий его по имени. За ним пришли. Он знал — придут, хоть принимать гостей он совсем не в состоянии. Оставаясь неподвижным, он решает ждать дальше, сидя на полу.       Долго томиться не приходится. Дверь в «служебное помещение» выламывают с корнем, и двое вооруженных молодых людей в черной мешковатой одежде вламываются в погруженную во тьму комнату. Теперь каморку наполняет тускловатый теплый свет, разливающийся из гостевого зала сквозь дверной проём. От него Ёндже щурится, отворачивается. Он кажется ворвавшимся спокойным, даже слишком. Сидит неподвижно, никак не пытается противостоять и защищаться. Офионцы не привыкли работать с покладистыми, а Чхве производил впечатление как раз такового.       Уён первым снимает с лица черную балаклаву. То же делает и Сан, присаживаясь на корточках перед тем, ради кого они с Чоном сегодня выбрались в свет. В расцветающей на его лице ухмылке читается превратная благосклонность, от которой не останется и следа, как только Чхве Ёндже пересечёт порог организации — в этом готов поклясться Уён, наблюдая со стороны, стоя у двери для подстраховки.       — Чхве Ёндже, должно быть? — начал Сан, играя человека с высокой этикой. — Моё имя — Чхве Сан. Руку можешь не пожимать, вряд ли ты их мыл, — усмехается парень. — Мы здесь, чтобы забрать тебя из этого захолустья. Поверь, ты не пожалеешь о своём выборе присоединиться к «Офиону» — величайшей…       — Бла-бла-бла, — перебивает Ёндже, тяжело вздыхая. Он поднимается с пола, разминает закаменевшую шею, и накидывает на плечо уже собранную сумку, что лежала под кроватью. — Ведите уже.       Двое офионцев переглядываются между собой. Сан удивленно повел бровью, ожидая от пленного чего угодно другого, тогда как Уён лишь пожал плечами.       — Хочешь сказать, тебя и вырубить не нужно?       — Нести меня будет тяжеловато. Лучше дойду до машины сам. Вы же на ней приехали?       Выдержав еще секунды три растерянного молчания, Чхве кивнул.       — А теперь на выход, — махнув рукой на выломанную дверь, приказал офионец.       Ёндже кротко окидает ставшую домом комнатушку, осознавая, что находится здесь в последний раз. Уже не важно, что его ждет и где он окажется. Лучшее осталось позади. Оно навечно похоронено в четырех стенах, что ему суждено покинуть навсегда.       Поправив рюкзак на плече и опустив глаза, Чхве направляется к выходу следом за юношей с дробовиком в руках, слыша, как за его спиной другой набивает карманы всеми возможными бутылками, которые он до этого не успел разбить и которые только может унести.       «Прощай, Дофамин.»