Убить нельзя помиловать

      Ира возвращалась домой на такси. Она смотрела за мелькающим за окном городским пейзажем, цепляясь взглядом за желтый свет фонарей. В голове — полнейший сумбур, и каждой своей клеточкой она ощущала растущее волнение. Этот поцелуй, казалось бы, такой глупый, разбудил в груди давно забытые чувства к Шастуну.       Она прикрыла глаза и коснулась виском холодного окна.       Шастун стоял перед ней, крепко держа за плечи, и мотая головой из стороны в сторону.       — Зря ты так… — и она понимала, что, черт возьми, он прав. Зря она затеяла этот поцелуй, зря вспомнила, зря вообще посмела подумать об этом. Но время нельзя отмотать назад, да и, честным быть, она знала, что снова поцеловала бы его. Потому что это её Антон, её Тошик, в глазах которого можно разглядеть все то, о чем он думает. Парень отводит взгляд, смотрит куда-то в сторону, и сам мелко дрожит, не понимая, это от Кузнецовой или сам.       — Знаю, прости меня, — девушка высвободилась и сделала шаг назад. Она услышала тихий хлопок и дернулась, щурясь на дверь. Ей показалось, или там только что кто-то был?..       — Не у меня прощения нужно просить, — голос у Шастуна тихий, подорванный, и он совсем потерялся. Не знал, куда себя деть, и как избавиться от этого навязчивого желания поцеловать еще. Чуть-чуть, совсем немного, снова ощутить этот сладкий запах и привкус.       Они скомкано попрощались, и Ира проводила его удаляющуюся спину взглядом. Антон почти срывался на бег, стремясь поскорее покинуть этот зал, это фойе и скрыться от голубых глаз. Но как только он вошел в офис, тут же столкнулся взглядом с другими голубыми глазами. Арсений стоял у окна, бледнее полотна, кусал губы и смотрел так, что в груди тут же все обледенело. Шастун заложил руки в карманы и облокотился плечом на дверной косяк.       — И что это было, Шаст? — Арсений говорит глухо, как будто в себя. Неистово продолжает кусать губы, почти до крови, сжимает и разжимает кулаки. И сам не понимает, почему так зол, и на что: на Антона, на Иру, на абсурд ситуации, или на себя, что не смог её предотвратить.       Да и, блять, какая ему вообще может быть разница? Но здравые мысли не остужали пыл, и виноватый взгляд Шастуна только сильнее распалял.       — Арс, это мое личное, ты же понимаешь? — Шастун пытается скрыться от этого гнева, который острыми шипами сейчас царапал внутренности. Меньше всего ему хотелось сейчас оправдываться перед Поповым, но тот всем своим видом показывал, что ждет объяснений.       — Нет, Шаст, я не понимаю. Потому что она завтра выходит замуж, и ты о чем думал только? — Арсения прорывает. Он быстро приближается, двигается рвано, резко, и подходит почти вплотную, нависая над Антоном. От мужчины пахнет опасностью, и в голубых глазах застыло выражение абсолютного непонимания, и сейчас в них столько льда, который царапается, колется, жжется.       — Я не думал, Арс, — Антон пытается выдержать яростный взгляд, — она первая поцеловала, а я… Я дурак, я, блять, не знаю, что на меня нашло. Вспомнил, как это было, но потом опомнился. Остановил её, сказал, что зря это все было, и что лучше забыть. Она, вроде как, согласилась и уехала домой.       — А завтра снова вернется, только в свадебном платье, с Белым под руку, а ты смотреть на это будешь, счастья им желать и кричать первым «горько»! — слова режут слух, — И вместо того, чтобы наоборот себя обезопасить, ты опять наступаешь на грабли. А мне что делать? Опять из ямы тебя вытаскивать, в которую ты сам себя и загоняешь? Тебе будет больно, Шаст. Я за это волнуюсь.       Парень удивленно выгнул бровь и склонил голову вбок, отмечая про себя, что у Арсения забавно ноздри вздуваются, когда тот злится. Похож на злого кота, который дышит часто-часто, морщится, и разве что хвостом не хлещет по бокам возмущенно. Шастун не знал, что ему на это ответить, смотрел прямо, то переводя взгляд за спину, то возвращаясь к голубым глазам. Привычный океан замещал айсберг, и волны мягко накатывали на Шастуна, лишая возможности вдохнуть нормально.       — Ты должен понимать, — Попов перешел на шепот, — что любое твое действие будет иметь последствия. И я переживаю за них, потому что мне не все равно. Если ты пойдешь ко дну, то я вместе с тобой.       Шастун сглотнул, и в голове словно что-то взорвалось, рассыпалось в мелкую крошку, и все мысли в страхе разбежались. Арсений смотрел в зеленые глаза, наблюдал за тем, как динамично зрачок то расширяется, то сужается, и пытался заглянуть в сознание. Но там — ничего, там — пустота, там сейчас разве что не перекати поле катится. Потому что Попов в очередной раз выбил, столкнул с карниза, сбросил в реку бушующую.        — Я не хочу, чтобы тебе снова было больно, — наконец, выдыхает Арсений и отходит к окну с тяжело опущенными плечами. Эта вспышка, и все, что он только что высказал Шастуну, опустошили его. В груди словно образовалась дырка, и если бы кто-то захотел, то смог бы просунуть руку и наблюдать её с другой стороны. Попов не надеялся на то, что его слова найдут какой-то отклик в голове парня, и что тот вообще может подумать. Сам он знал только одно — его прежняя задача отошла на какой-то задний план, и теперь ему хотелось уберечь Антона. Уберечь от Иры, которая так вскружила голову, от последствий, которые могли прийти в лице Белого, и от всего плохо, что может произойти дальше. Огородить, заслонить собой, потому что еще один такой взгляд, пустой и потемневший, Арсений тупо не выдержит.       Шастун прокашлялся и тихо подкрался сзади.       — Попов, — но мужчина даже не обернулся, — Попов, блять, посмотри на меня.       Арсений покорно обернулся через плечо, руками опираясь на подоконник. Короткий блейзер складками собрался на плечах, оголяя белую рубашку.       — Мы не пойдем ко дну, слышишь? — Антон заглядывал в голубые глаза заискивающе, — Я справлюсь, и ты справишься. Всё будет хорошо, слышишь?       И Арсений слышал, и хотел бы верить в это. Только внутри всё разрывалось, вскрывалось острыми лезвиями, истекало кровью. Болело сильно, и больше всего хотелось просто ударить Антона, чтобы выбить из него эти глупости.       — Я… Я тоже за все это переживаю, правда, — Антон покачивался с пятки на носок, — но чувствую, что справлюсь. Это — секундная слабость, вторую такую я не допущу.       — Мне очень, Шаст, очень сильно хочется в это поверить. — Попов снова отворачивается к окну. — Потому что мне очень важно твое счастье. Не знаю, с каких, сука, пор, но важно.       — Я тоже не знаю, — они разговаривают тихо, и если бы кто-то сейчас зашел в кабинет, то вряд ли смог разобрать слова. Мужские фигуры у окна, в котором уже не отражается закат, а медленно темнеет небо.       — Арс, спасибо тебе, — Антон кладет горячую руку на плечо друга, и пытается выдавить улыбку. Арсений окончательно успокаивается, физически ощущая, как от этого прикосновения все внутри словно разжимается. Ему больше не хочется крушить, не хочется выяснять отношения, ему нужно просто немного постоять вот так плечом к плечу.       — Шаст, — Арсений выпрямляется, — я тебе верю.       — И я тебе, — так просто, и оба улыбаются друг другу. Арсений понимает, что это — точка невозврата, и пути назад теперь просто не существует, он только что сжег все мосты, признав, что верит. Верит так, как поверил бы себе.       Антон потупил взгляд, рассматривая деревья за окном, и думает о том, как это всё теперь странно. И что этот поцелуй с Ирой, вкус которого все еще чувствовался на губах, теперь ничего не значит. Его, кажется, отпустило, и единственное, что сейчас имело значение — спокойствие и мягкая тишина, обволакивающая их. Может, впервые за долгие годы, Антон нашел себе верного союзника и друга в лице Попова?       И Арсений впервые в жизни признал, что готов идти с человеком до победного, и сколько угодно пусть горит мостов, Арсений не отступит. Антон слишком глубоко проник, уютно обосновавшись в сердце и душе, и теперь жил там. Жил, дышал, улыбался, и Арсений первый раз привязался к кому-то так сильно.       Вечно одинокий, гордый, самодостаточный, сложный человек, который оступился о такого простого Шастуна, у которого за душой только переживания и тонны пережитой боли.       Они простояли у окна еще очень долго, игнорируя входящие звонки и время. Их рабочий день закончился, но они тихо разговаривали, обсуждая завтрашний день. Арсений повернулся спиной к окну, и, слегка склонив голову, заговорщицки предложил Антону:       — А может ну его, свадьбу эту? Давай я проведу, у меня опыт тем более есть.       — Да зачем? Я не буду ничего говорить Белому, это всего лишь ошибка, которая не должна стоить так много, как две разрушенные судьбы и целая семья. Они ж теперь, как там, ячейка общества. — Шастун отмахнулся, сбросив очередной звонок от Иры. Зачем она ему звонила — непонятно.       — А вдруг она захочет об этом поговорить? И Белый на тебя налетит? — Арсений не унимался.       — Пусть летит, тут охраны полно, растащат. Да и мне не страшно, если я буду должен ответить — я отвечу.       — Ответить она должна, если первая полезла целоваться. Это же вообще измена, тебе так не кажется?       — Кажется, но тоже можно понять. Мы восемь лет были вместе, я не удивлен, что нас потянуло друг к другу. Хорошо, что… — Антон раздраженно посмотрел на экран телефона, на котором высвечивалось «Ира К.», и швырнул телефон на стопку бумаг.       — Хорошо, что остановились, и нас никто, кроме тебя, не видел. — закончил парень. Арсений усмехнулся в ответ и снова покачал головой. Ему было непонятно, зачем Шастун вообще ввязался в эту авантюру, и продолжает, абсолютно игнорируя возникшую опасность.       Они разошлись когда на улице совсем стемнело. Арсений подкинул Шастуна до дома, пожелав ему спокойной ночи, и сам поехал домой, нарочно медленно двигаясь в потоке машин. Вечер буднего дня, пробки, громкий звук клаксонов, но Арсений словно не тут, весь погруженный в свои мысли.       Идея продолжать копаться во внутренностях этого парня уже не казалась такой интересной, теперь его волновало нечто другое. Чувство, которое родилось не сразу, а сначала маленьким зародышем царапалось в груди до щекотного, и теперь сформировалось и ему не хватало места. Арсений пытался дать определение этому явлению, но на ум приходило только то, что это сильная привязанность к человеку, может, даже что-то большее. Он даже допускал тот факт, что влюблен, но эта мысль совсем не укладывалась в голове. Арсений не считал себя сухарем, но был очень сдержан в своих чувствах, держа их на коротком поводке и выпуская очень редко. С Шастуном эта несдержанность проявлялась чаще обычного, и это наводило на мысль, что-либо с парнем что-то не так, либо сам Арсений сдает позиции.       Мужчина повернул к дому, заезжая во двор и тихо ругаясь, не находя ни одного свободного парковочного места. Он остановился в сотне метров от своего подъезда, заглушив мотор и откинувшись на мягкое водительское кресло. Если закрыть глаза, то перед ними тут же всплывал образ Антона, который стоит, виновато опустив голову. А следом — кадр из зала, где он целует Кузнецову, придерживая её за плечи. И снова злость клокочет в глотке, снова жарко, снова хочется ударить. Почему, черт возьми, это так больно — смотреть, как Шастун целует другую? Почему так страшно за него, что ему снова сделают больно? Эти вопросы зависли в воздухе, не находя ответов, и Арсений старался дышать ровно, чтобы успокоиться.       Пора уже признаться самому себе, что ему не все равно. И что Шастун — это не очередная жемчужина, не очередной экспонат в коллекции, не очередная история. Это целый отдельный мир, в котором Арс потерялся, и теперь даже не понимает, хочет ли искать выход.       Всю ночь до утра он ворочался в кровати, то и дело проверяя новостную ленту, выкуривая одну за одной, и думая о том, какую роль теперь играет Антон в его жизни.       Будильник зазвенел, и Арсений потер руками глаза, пытаясь стереть эту бессонную ночь. Усталость приковывала к постели, хотелось написать смс о том, что ему нездоровится, и не выходить на работу. За окном — снова пасмурно, но прогноз погоды обещал прояснения только к середине дня, а к вечеру проливной дождь. Попов медленно собирался, прокручивая в голове предстоящий день и свадьбу Кузнецовой. Он смутно представлял себе, в каких она чувствах вчера возвращалась домой, и как сегодня снова вернется в этот зал.       В офисе — тишина, погашенный свет и слышится только, как капли бьются о металлический подоконник. Арсений привычно оставил кофе на столе Антона, и вышел обратно, тенью передвигаясь по фойе. Навстречу шли знакомые люди, улыбались, здоровались, останавливали и что-то спрашивали. Попов свернул к залу, в котором будет проходить свадьба, и заглянул внутрь. Там было почти всё готово: столы и стулья расставлены в определенном порядке, шторы сняты, подиум установлен с двух сторон: на одном будут сидеть Ира с Русланом, а на другой стояла музыкальная система с большими колонками и закрепленной стойкой для микрофона. Арсений зажмурился, представляя Шастуна на этой сцене, и улыбнулся собственным мыслям.       Горячая рука опустилась на плечо, и парень резко обернулся. Шастун стоял за его спиной и приветливо улыбался.       — Что стоишь, как будто подглядываешь? — зеленые глаза щурились, как от яркого света.       — Да я просто… посмотреть пришел, — Арс пожал плечами и прошел внутрь. Шастун оказался рядом, осматривая помещение. С минуты на минуту должны прибыть декораторы и девушка-флорист, чтобы окончательно подготовить зал. Антон на сегодня полностью освободил себя от встреч и дел, некоторые отменив, а некоторые распределил между Арсением и Светой. Ничего, справятся, они молодцы, они опытные, они все сами знают. А если что, Шастуна всегда можно найти.       — Да уж, хватило денег на зал и полный сет, а вот на ведущего поскупились. — Арс отпил еще горячий кофе.       — Я не так уж плох, как ты думаешь, — Антон хмыкнул и обернулся на шаги за спиной. В зал прошла та самая флорист, только теперь за ней шли двое молодых парней в синих комбинезонах, несущих огромные коробки с цветами.       — Привет, — она улыбнулась мужчинам и прошла внутрь, указывая, где можно оставить цветы. Грузчики аккуратно опустили коробки, развернулись и пошли за следующей партией. Девушка покрутилась вокруг себя, достала из рюкзака зеленый фартук, обвязала его вокруг талии, потом натянула перчатки и принялась распаковывать коробки. Она подозвала жестом Антона и попросила выделить ей кого-нибудь в помощь, на что Шаст тут же отзвонился в банкетную службу. Через пять минут перед ними стоял высокий взъерошенный парень, в брюках, чуть длиннее нужного, белой рубашке и черной жилетке. На бейдже было написано «Дмитрий», и парень широко улыбался в знак приветствия.       Девушка кротко кивнула, представилась Оксаной, и начала раздавать указания.       — Так, ладно, — Антон повернулся к двери и вышел из зала. — Сначала немного поработаю, а потом пойду обратно в зал. Ира очень попросила все проконтролировать с самого утра.       — Она тебя разве что за нее замуж выйти не попросила, — фыркнул Арсений. Шастун удивленно покосился на него, но комментировать не стал. Мужчина выглядел уставшим, недовольным, отстраненным.       — Да хватит уже злиться. Это закончится уже вечером. — Арсений нахмурился еще сильнее, усаживаясь на стул в офисе, крутанувшись вокруг своей оси. Хотелось бы верить, Шаст, да выбора другого нет.       Антон был в хорошем расположении духа, и старался не обращать внимание на грозовую тучу, нависшую над головой друга. Чем ближе был час начала мероприятия, тем сильнее сгущалась туча, тем сильнее хмурились брови, тем чаще в голубых глазах проскальзывала тревога. Шастун носился по гостинице, собирая всех в одном месте, и постоянно отписывался Ире, скидывая фотографии. В ответ девушка присылала совместные селфи с Белым, как они едут в ЗАГС, как они уже расписались, машут штампами в паспортах и принимают поздравления у главного входа, как гуляют по Царицыно, и в как садятся обратно в лимузин.       От: Ира К.       Скоро буду.       Антон смотрел на эти фотографии, и внутри все холодело, не то от волнения, не то от чувств, которые волной захлестнули снова. Он все еще помнил запах духов и легкое прикосновение к губам, все еще помнил, как Ира прикасалась к нему, и как дрожала в его руках, и все это смешивалось в один клубок.       Черт, нет, не об этом ты думаешь. Парень зашел в зал со служебной двери, быстро окинул его взглядом, про себя отмечая, что Оксана — большая молодец. Зал пестрил яркими цветами, среди которых Антон узнал только розы, тюльпаны и лилии. Цветы были повсюду, по всему периметру, на стенах, на столах, и из цветов же было выложено «И + Р = ∞». В зале витал приторный аромат, и Шастун чихнул пару раз, ругаясь на аллергию.       Что ж, ему нужно перетерпеть всего два часа.       Пока они настраивали звук, Антон ходил между столов и читал вслух стихотворение Есенина, которое помнил наизусть. Молодой парень-диджей крутился около пульта управления, то и дело меняя положение ползунков, и голос Антона разносился по всему залу. На фон включили легкую музыку, настраивая громкость так, чтобы звуки не перебивали друг друга.       Арсений приоткрыл дверь и заглянул внутрь, поправляя очки на носу. Антон успел переодеться: вместо привычного костюма на нем голубая рубашка с двумя расстёгнутыми сверху пуговицами, свободные короткие брюки бежевого цвета, и белые кроссовки. Парень взъерошил волосы, зафиксировав «шухер» в прическу, и цитировал строчки:       «Отговорила роща золотая       Березовым, веселым языком,       И журавли, печально пролетая,       Уж не жалеют больше ни о ком.»       Арсений завис, следя за каждым шагом, утопая в звуке хорошо поставленного голоса. В этом всём, в свете звукомузыки, в своем образе, в том, как Антон держит микрофон и с полуулыбкой читает Есенина, в том, как он медленно кружил между столов, невесомо касаясь больших бутонов роз — он был настоящим. Попов сглотнул, ощущая, как ком подступил к горлу, и щеки покрылись краской, как будто он застал парня за чем-то очень интимным.       «Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник —       Пройдет, зайдет и вновь покинет дом.       О всех ушедших грезит конопляник       С широким месяцем над голубым прудом»       У Попова задрожали руки, и когда зазвонила трубку, он смачно выругался сквозь зубы, пряча голову в плечи и тихо отвечая на звонок. Меньше всего хотелось, чтобы его кто-то отвлекал от созерцания такого прекрасного действия. Но когда Арс закончил и снова просунул голову в дверной проём, Антон на выдохе уже заканчивал читать стихотворение:       «И если время, ветром разметая,       Сгребет их все в один ненужный ком…       Скажите так… что роща золотая       Отговорила милым языком.»       — Понравилось? — парень развернулся лицом к Попову, застигнув того врасплох. Щеки покрылись румянцем, и мужчина слабо улыбнулся, согласно кивая. Ему не просто понравилось, он был в восторге, и все еще не понимал, зачем Антон бросил сцену. Она ему идет, и Антон подходит к сцене настолько, что они становятся чем-то единым.       — Скоро там начало? — парень махнул Арсению рукой, и мужчина что-то буркнул себе под нос, проходя в почти готовый зал. Официанты потихоньку выносили напитки, готовя «стейшены», и расставляли натертые до скрипа бокалы на столы.       — Почти пять, — Арс указал на часы на своей руке, и покрепче ухватился за синюю папку. Рядом с Антоном, который ходит сейчас так свободно по залу, прокручивая микрофон в руках, находится было неловко. Арсений, имеющий актерское образование, млел перед Шастуном так, словно перед ним прима театра.       — Значит, скоро начнут съезжаться гости, — выдохнул Антон, прокручивая микрофон в руках. Звуковик подал знак, и Антон поднял руку в жесте «понял-принял», и снова принялся читать. На этот раз он читал Рождественского. От строчек, которые Антон читал прикрыв глаза, у Арсения по спине бежали мурашки.       «Было… Я от этого слова бегу,       И никак убежать не могу.       Было… Опустевшую песню свою       Я тебе на прощанье пою.       Было… Упрекать я тебя не хочу,       Не заплачу и не закричу.       Было… Не заплачу и не закричу.»       Антон остановился посреди зала, опустив голову, и продолжал читать, и голос опускался до шепота:       «Ладно. Пронеслось, прошумело, прошло.       Ладно. И земля не вздохнет тяжело.       Ладно. Не завянет ольха у воды,       Не растают полярные льды.       Ладно. Не обрушится с неба звезда,       И не встретимся мы никогда.       Ладно. Пусть не встретимся мы никогда.»       Арсений шумно задышал, всё сильнее прижимая к груди папку, и впитывая каждый звук, который эхом разносился по залу.       «Никогда тебя мне не забыть,       И пока живу на свете я,       Не забыть тебя, не разлюбить.       Ты судьба, судьба и жизнь моя.       Снова, не страшась молчаливых дорог,       Я однажды шагну за порог,       Снова я как будто по тонкому льду       В затаенную память приду.       Снова над бескрайней землею с утра       Зашумят и закружат ветра,       Снова над землею закружат ветра.»       Шастун перестал думать, перестал контролировать, и читал по памяти, сбиваясь с ритма и прижимая микрофон почти вплотную к губам.       «Солнце распахнет молодые лучи,       Ах, как будут они горячи.       Солнце будет царствовать в каждом окне,       Будет руки протягивать мне,       Солнце будет в небе огромном сиять,       И в него я поверю опять,       В солнце я однажды поверю опять.»       Из фойе послышались звуки толпы, и двери распахнулись настежь, пропуская десяток официантов, но парень даже не вздрогнул, настолько отключившись от реальности и погружаясь глубже, как под воду, в стихотворение. Музыка на фоне стихла.       «Слышишь, я когда-нибудь встречу любовь,       Обязательно встречу любовь.       Слышишь, половодьем подступит она,       Будто утро наступит она.       Слышишь, я от счастья смеясь и любя,       В этот миг я забуду тебя,       Слышишь, в этот миг я забуду тебя.»       С каждым словом Арсений забывал как дышать, прикрыв лицо папкой, чтобы не выдавать своего истинного отношения к тому, как, блять, Шастун читает. А читает он так, тихо, шепотом, с хрипотцой, что коленки дрожат.       «Никогда тебя мне не забыть,       И пока живу на свете я,       Не забыть тебя, не разлюбить.       Ты судьба, судьба и жизнь моя.»       Антон выдохнул на звуке «я», и облокотился рукой на ближайший стул, чувствуя, как всё вокруг звенит от напряжения. Парень открыл глаза и огляделся, с удивлением обнаруживая, что своим чтением как будто остановил время. Все, кто находились в зале в этот момент, застыли на своих местах: кто неотрывно смотрел на Антона, кто-то в стенку, а кто-то опустил глаза в пол. Антон нашел глазами Арса, который стоял, прижав к лицу папку, и в голубых глазах плескался океан. Почему-то там была только боль и тоска, и Антон не понимал, почему так.       — Шаст, — наконец, выдавил из себя Попов, — если ты не вернешься на сцену, я тебя убью.       Шастун звонко рассмеялся, совсем забыв, что микрофон всё еще включен, и его хохот разлетелся по залу, срывая, как пластырь, болезненную тишину. Народ очнулся от оцепенения, сбрасывая с себя наваждение красивыми стихами, и продолжил работу. Гости вот-вот должны начать стягиваться, и, может, первые уже ожидают в фойе, угощаясь фирменной выпечкой и дерьмовым кофе.       — Да ну настолько это было великолепно? — Попов активно закивал, разжимая побелевшие пальцы. Он не знал, какими словами можно описать те эмоции, которые ему пришлось испытывать с каждой строчкой. Ему показалось, что они теперь выжжены в его памяти, как выжигают на дереве. Рождественский, блять, за что ты так со мной?       Антон улыбался во все тридцать два, так широко и довольно, как кот. И улыбка эта снова светила ярче любого прожектора в этом зале, и Арсений физически ощущал, как земля под его ногами превратилась сначала в зыбкий песок, а потом и вовсе исчезла.       Кажется, Попов окончательно и бесповоротно вляпался.       Только Шастун еще не знал об этом, наблюдал за изменениями на лице друга и отпускал комментарии в стиле «эй, ты чего, тебя как будто камаз переехал?»       Да, переехал, только не камаз, а двумя метрами обаяния и таланта. Во рту пересохло от неожиданной мысли, и когда к Шастуну прибежал запыханный официант, чтобы сообщить о прибытии первого микроавтобуса с гостями, Антон хлопнул Попова по плечу и указал на служебный выход. Арсений провожал парня взглядом, и голубые глаза, кажется, еще никогда так ярко не блестели.       — Блять, — мужчина закрыл за собой дверь и облокотился на неё спиной, прижавшись затылком к холодному дереву. Мимо сновали люди, странно поглядывая на него. Арсений простоял так несколько минут, а потом почти побежал в офис, размахивая папкой взад-вперед. Ему срочно требовался глоток свежего воздуха и покурить. А чтобы покурить, нужно вернуться за пачкой почти закончившихся сигарет.       Пока Арс курил на служебном и наблюдал за еще одним подъезжающим микроавтобусом, из головы никак не выходил образ Антона. Он так сиял, сливался с микрофон, будто тот — продолжение руки, и читал с таким чувством, как будто сам пережил каждую букву вместе с Рождественским. И от этого становилось только поганее, Арс курил дрожащей рукой, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.       На горизонте показался белый лимузин, сопровождаемый продолжительными гудками клаксона. Арс зажмурился от громкого звука, и проводил машину взглядом, которая завернула за угол. Мужчина докурил, случайно выбросил окурок мимо урны, и поспешил обратно на второй этаж. Ему навстречу шёл Шастун, бледный, как полотно. Он схватил Арса за запястье и потянул за собой обратно на улицу.       — Вот теперь я волнуюсь, — выпалил Шаст, — увидел её на первом этаже и все. Как будто член в глотку затолкали, слова не могу выговорить.       Арсений усмехнулся, подкуривая другу.       — Она такая, блять, красивая, — продолжал Шастун, — и Белый рядом с ней весь светится. Я даже не с этого больше прихуел, на самом деле, — Шастун глубоко затянулся, — а с того, что для меня это больше не свадьба, это, блять, какая-то встреча выпускников и ребят со двора. Кто ахуел больше — я или они, я так и не понял.       — Расслабься, не думай о том, что знаешь их. Просто лица, просто люди, — Арсений не удержался и тоже закурил. Нервозное настроение Антона легко передалось ему.       — Да как не думать? Пиздец, — Шаст легко дрожал, и Попов сделал шаг ближе, приобнимая друга за плечи и слегка потрясывая.       — Ты великолепен, — настолько тихо, чтобы его мог услышать только Шастун, — у меня мурашки до сих пор от того, как ты стихи читал. Так что давай, сопли на кулак и пошел. Я верю в тебя.       Антон улыбнулся в ответ и подумал, что не понимает, за что ему в жизни достался такой человек, как Попов. Потому что неизвестно, что могло бы случиться, если бы рядом не было твёрдого плеча, которое всегда рядом. В любую минуту, несмотря ни на что.       Арсений улыбается тепло, и Антон правда начинает верить, что все будет хорошо. Они вместе поднимаются на второй этаж, и Шастун, подхватив микрофон со столика, разминается перед дверью. Дрыгает руками, подпрыгивает на носках, прокашливается. Хрустит шеей пару раз и оборачивается на Попова, который стоит за его плечом и кивает, мол, иди. Все получится. Все будет хорошо.       Антон сделал глубокий вздох. Выдох. Приоткрыл дверь, заглянув внутрь, и осмотрел полный людей зал. Невеста вот-вот должна подняться вместе с женихом и, кажется, он уже слышит её тихие шаги. Шастун кидает последний взгляд на улыбающегося Попова и скрывается за дверью, оставляя мужчину в одиночестве подсматривать сквозь неширокую щель.       Он видит, как Антон приветственно взмахнул рукой, как с каждым шагом напряжение спадает с его плеч и, подходя к двери, он замирает всего на какую-то долю секунды. Прикладывает микрофон к губам, набирает побольше воздуха, и вместе с тем, как открывает дверь настежь, громко произносит:       — А теперь встречаем: Ирина и Руслан! Наши молодожены!       Зал взрывается аплодисментами, Шастун тянется ко второй створке и делает шаг в сторону, изображая шутливый поклон. Он не сводит глаз с невесты, которая счастливо улыбается и двигается плавно, медленно, одной рукой придерживая полы длинного белого платья, а другой держа под руку своего теперь мужа. У Шастуна под ребрами неприятно кольнуло, и он медлил, позволяя молодоженам пройти в центр зала, покрутиться, поцеловать друг друга, а потом уже пройти к подиуму под громкую музыку. Гости заливались криками поздравлений, кто-то вставал со своих мест и лично поздравлял новобрачных теплыми словами и громким «чмок» в щеки. Дети, которых здесь, к счастью, было не так много, подбегали к Ире и тянули свои маленькие букетики. Девушка расплывалась в улыбке и целовала каждого в щечку, пожимая им маленькие ладошки.       Шастун смотрел, и ему даже не верилось, что-то, что происходит, это возможно могло стать его будущим. Что на месте Белого, в этом дорогом белом костюме, мог быть он. Что он мог также придерживать Иру за талию, подать ей руку, чтобы помочь взойти на подиум, отодвинуть стул и поцеловать в щеку. Что она смотрела бы на него также, счастливая и еле сдерживающая эмоции, оттого это все так волнительно и прекрасно.       Шастун сглотнул комок в горле и посмотрел на служебную дверь, через которую выглядывал Арсений и улыбался. Его было плохо видно, но Антон чувствовал, что тот ему улыбался и подбадривал. Придавал уверенности и смелость, и говорил молча «двигайся, говори, будь собой».       Музыка закончилась, и началась вступительная речь ведущего.       Голос разливается по залу, и вибрации от колонок трогают стены. Арсений вслушивается, ловит каждое слово, и когда официант, с бутылкой в руках на перевес, злобно шикает ему в спину, отпрыгивает от двери. Черт, как же он, наверно, глупо сейчас выглядит. А Антон сияет, и чувствует себя так, словно рожден был для того, чтобы завораживать людей и ловить на себе сотни взглядов.       В горле пересыхает, и Антон объявляет первый тост за молодых. Подхватывает бокал шампанского с подноса мимо пробегающего официанта, и замолкает на секунду, смотрит сначала на Белого, а потом на Иру. Арсений видит только его профиль, но по тому, как лихорадочно блестят глаза, он чуть ли не физически ощущает, как у Антона в груди всё сжимается.       — И этот первый тост я бы хотел поднять за влюбленных, — он дышит глубоко, — от себя хочу пожелать вам не только банальностей, но и таких простых и важных вещей, как просто быть друг другу нужными, всегда оставаться такими молодыми и влюбленными. Самых долгих объятий и сладких поцелуев.       Шастун многозначительно смотрит на Иру, которая побледнела, поднимает бокал и залпом выпивает. Алкоголь щиплет горло, и внутри словно лопаются маленькие хлопушки. Антон не сводит глаз с Иры, которая неловко тянется к бокалу, прикрывает глаза, пьет, а потом целует Руслана в губы, заливаясь краской.       Белый щурится, словно что-то подозревая, и переводит взгляд на довольного Антона, который уже как ни в чем не бывало объявляет первый танец. Диджей ставит фоновую музыку тише, пока молодожены аккуратно спускаются с подиума, встают в центре зала. Светомузыка сменяется неярким белым светом, в котором платье Иры словно искрится. Шастун отходит к служебной двери, поворачивает голову в сторону, и тихо говорит:       — Давай, вылезай уже оттуда, никто не против.       Но Арсений уже не хочет, он шипит тихое «нет» и скрывается за поворотом. Антон удивленно вскидывает брови, но не возражает. Угощается еще одним бокалом шампанского и наблюдает за тем, как Руслан кружит Иру в вальсе. Так легко, непринужденно, что-то тихо шепча ей на ухо. Она обнимает его за плечи, шелестит полами юбки, и улыбается смущенно. В очередном обороте она ловит на себе взгляд Антона, который прислонился спиной к двери, медленно пьет, и притоптывает ногой в такт. Раз-два-три. Раз-два-три.       Порой хватает одного взгляда, чтобы понять, о чем молчит человека.       Порой, один взгляд громче любого крика.       Антон по одним только глазам читает, что Ира сейчас чувствует. Пролистывает её душу, как книгу, водит пальцами по строчкам, вдыхает запах свежей типографии, а потом резко захлопывает.       Парень отворачивается и допивает остатки шампанского разом, ощущая, как немного опьянел от игристого вина. И вся буря эмоций, пережитая им за эту неделю, разом утихает. Отпустило, отрезало, сорвали пластырь.       Раз-два-три.       И становится легче. Проще.       Раз-два-три.       Она теперь чужая жена.       Белый ведёт Иру на последний круг, сильнее сжимая руку на талии, заставляя обратить внимание на себя.       — Я его не для того решил позвать, чтобы ты его глазами пожирала, — злобно шипит на ухо, — гостей постыдись.       — А зачем тогда это все? — в тон ему отвечает девушка и старается выдержать взгляд холодных карих глаз.