Where is your star? Is it far, is it far, is it far? When do we leave? I believe, yes, I believe… Rainbow
Ей нравилось, когда ее называли по фамилии. Или сокращенно. Ее отец был малообразованным человеком, по вечерам читавшим все, что только попадало в его просоленные руки — от старых газет (у них не всегда водились деньги, чтобы купить свежие) до научных трудов, чудом попавших в их дом. Однажды старик Буччеллати выловил из моря чемодан с книгами, в тот бурный год, когда кораблекрушения случались особенно часто. То, что его жена смогла высушить, заняло свое место на полках простенького шкафа, который Буччеллати сделал сам из досок, найденных на свалке. Один из разбухших томиков был «Песнью о Нибелунгах». Возможно, думала потом Буччеллати, ее отец пристрастился к чтению потому, что им никогда не хватило бы денег на появившиеся тогда квадратные визоры, нуждавшиеся в постоянном электричестве, колбе с водой и регулярном уходе. А, может быть, он, закончивший только начальную школу, действительно чувствовал себя чуть более человеком, когда прикасался к шершавым от своей катастрофы книжным страницам. Бедность не порок, но порой она заставляет забывать о своей ценности, забывать о том, что жизнь и выживание это не синонимы. И ее имя, вырванное из книги, из другого мира, должно было бы ей это напоминать.***
- ГАЗЫ! Резиновая маска закрыла лицо. Брунгильда молилась, чтобы линзы не запотели слишком сильно. Взвод только занял окоп, когда зеленое зловредное облако, воплощение химической жестокости, сгустилось над ними — предвестник атаки, расправивший крылья. Наранча, щуплая девчонка, похожая на тринадцатилетнего мальчишку, призвала свой стенд: биплан, красный с серебряным, чуть больше чайки размером, образовался из багрового сияния. Он с шумом настоящего самолета вонзился в цветной туман, разрезая его своими крыльями. - Отставить! - кинулась к ней Буччеллати. - Ты нас демаскируешь! Жди! Биплан послушно замер в воздухе, нарушая все законы физики. - Я чувствую движение. - глухо отчиталась Наранча. Боже, спасибо за эту девочку, за рядовую Гирга. Буччеллати и сама знала, что следом за химией должна идти колонна пехотинцев, несущих огнестрельное милосердие для тех, чьи легкие еще живы. Впрочем, они сами боятся дышать под этим облаком. Впрочем, они тоже устали. Впрочем, они не знают, что вместо XXVго линейного, где три человека делят один один запас патронов, их ждет XIIIый, не так давно силой добывший со склада все, что нужно, включая противогазы. А пули — не их стиль. Она с трудом выхватила взглядом из тумана фигуры своих — все же газ затруднял координацию, этого не отнимешь. - Ждем! - сипло скала она. - Тихо ждем! Взвод замер. Во рту Буччеллати ощущала вкус резины. Где-то под ремнем, стянувшим ей подбородок, дергалось в надрывном танце ее сердце, и она только надеялась, что ее подчиненные не почувствуют, что их капралу так же страшно, как и им. Маленький красный биплан замер в руках Наранчи, стоявшей в шаге от Буччалатти. Широкоплечая Гвидо Миста заняла позицию чуть дальше от них, сняв с плеч свою счастливую винтовку. У ее ног возилась с затвором Панакотта Фуго, чей стенд был сейчас совсем не нужен. Рядом уже пристроилась у насыпи Леони, готовая к стрельбе. Земля затряслась. Щуплая маленькая фигурка подняла голову и голосом, искаженным маской так, будто он звучал из-под земли, неясно гаркнула какое-то слово. Буччеллати и без этого все поняла. По земле били копыта. Она снова, в сотый раз увидела, как у их траншеи, глубокого пореза в сухой земле, из смертоносной зелени искусственного тумана появляются сначала острия пик, а потом и высокие тени, несущие их. Она снова не успела отдать приказ, и снова никто не смог догадаться, что надо, надо… Затрещал пулемет, и маленький биплан взмыл в небо прямо с рук Наранчи, освещая свой путь огнем выстрелов. Закричала раненая лошадь. Буччеллати открыла измерение, разрезав молнией пространство, и человек пять или шесть конников, неспособных даже понять, что именно случилось, влетели туда с пиками наперевес. Молния застегнулась. Кто-то грубо, с невероятной злобой, схватил Брун за плечи и дернул назад, и только тогда она поняла, что снова покинула окоп, чтобы сократить расстояние между собой и целями атаки стенда. Она рухнула на застланный ветками земляной пол рядом со своей спасительницей, а над ними, пролетая через траншею, зависло конское брюхо. Мгновение остановилось. Снова. Брун собралась и начала уводить свое тело направо, - неужели слишком медленно, неужели не успеет, неужели опять, опять, опять, - чтобы свистящая сталь, направленная на нее, ушла в землю, а не в плоть. Успела. Спасибо, Леони. Конский живот исчез. За траншеей всадник умер: его настигла волшебная пуля. Буччеллати в сотый раз стукнула кулаком высокую черную тень, так вовремя затащившую ее обратно в недра спасительной земли, и, перепрыгнув через нее, ринулась к своим стрелкам. Над ними уже образовался заслон пуль, расчертивший газовое облако — Гвидо вела их полет, защищая свой взвод, как дирижер ведет ход сюиты. Все как всегда, но сердце все равно рвалось из груди вон как проклятое. Брун видела, как из ее рук исторгается родное синее сияние, напоминавшее в первые секунды языки пламени, и знала, что произойдет дальше — огонь и боль. Она снова услышала свой крик, и почувствовала, как ее забрызгало кровью, своей и чужой, такой теплой, такой настоящей. Рядом кто-то надрывно кричал, то ли от ужаса, то ли от ярости, и она не могла узнать голос, и боялась, что он принадлежит ей. Забывшись во сне, она попыталась перевернуться на спину, и проснулась от боли. Едва слышно зарычала, не размыкая губ: старые привычки тяжело забываются. Хотя теперь она могла себе позволить немного шума - ей, младшему офицеру, выделили отдельное помещение. Все остальные из подчиненных ей взводов, исключая капралов, занимавших одну комнату, спали в общем блоке. В этом был смысл — между теми, кто находится рядом друг с другом во время еды, сна и помывки возникает определенная связь, та самая, которая не позволяет потом оставить знакомое тело висеть на колючей проволоке, истекать кровью в залитом водой окопе или слишком долго кричать в одиночку в лазарете. Все же они проводили друг с другом куда больше времени, чем иные родители с детьми. И если при старших по званию они допускали, что плесень уставных истин заражает их отношение друг к другу формальными обращениями и ритуалами, то на отдыхе, как и на поле боя, они забывали об этом. Ну или во всяком случае Брун на это надеялась. Перед смертью все равны. Настоящий коммунизм начинается после гроба. Сон исчез. Она нехотя встала с кровати, пошатываясь от недавнего забытья, и стянула с тумбы кувшин с собой чтобы опрокинуть его в пересохшее горло. Каждое движение словно тянуло по ее спине плуг боли, распахивая недавние раны. Буччеллати утерла губы рукавом и нащупала на тумбе часы. Четыре утра. Ложиться дальше не имело смысла. Она натянула форменные штаны и, не утруждая себя заправкой в них рубашки, двинулась на улицу. Так же, как она испытывала минуту назад жажду, она теперь ощущала желание глотнуть предутреннего воздуха, холодного и свежего, какой гонит волны к берегу, взбивая на них пивные шапки. От духоты ее комнаты ей казалось, будто она похоронена. Стараясь не шуметь, Брунгильда прокралась в общую комнату, заставленную койками по госпитальному образцу. Некоторые пустовали, но ее девочки, кажется, все были на местах. Проходя мимо ряда кроватей, Брун всматривалась в знакомые лица, надеясь, что их сны гораздо лучше, чем то, что приходило по ночам к ней. Вот Наранча, свернувшаяся в калачик, дергает во сне голой пяткой, выставленной из-под скомканного покрывала. «Спит как щенок», подумала Буччеллати, и еле остановила себя от того, чтобы поправить ей одеяло, прикрыть им довольно грязные ноги. На соседней койке высвистывала ночное песнопение Гвидо, надвинувшая красную вязаную шапку, в которой она спала, на глаза. Дальше спала Паннакотта, и у ее койки Брун пришлось задержаться дольше, чем у остальных — когда она проходила мимо, Фуго вдруг поднялась, открыла невидящие глаза и что-то яростно забормотала, словно молилась или проклинала. Буччеллати разобрала несколько слов, и они ей совершенно не понравились. Она подошла к ней и мягко, очень тихо, но не шепотом сказала: «Ложись. Это сон.» - Сон, сон. - повторила Панна, и послушно откинулась назад, тут же засопев, едва ее голова коснулась подушки. Буччеллати на миг ощутила бессильную жалость, но прогнала ее от себя. Фуго бы не простила ей этого, если бы узнала. На койке у дверей на боку лежала Джованна, не так давно определенная в полк. Ее золотые локоны расплескались по подушке, и почему-то, когда Буччеллати проходила мимо, ей показалось, что Джорно не спала, хотя все ее поза выглядела так пасторально, так умиротворенно. Ни дать, ни взять, прекрасная пастушка в объятьях Морфея. Брун посмотрела на нее, пытаясь угадать, как долго она пробудет с ними, как ее сон будет исключительно ночным, а не вечным. Ты стоишь у кровати шестнадцатилетней девочки и пытаешься понять, когда и как она умрет, Брунгильда. Займись делом, а не причитай про себя у ее ложа как старушка-мать над могилой сына. Она покинула спальный зал и вышла на крыльцо. Ночь было тяжело назвать прекрасной, да и воздух был на вкус совсем другим, чем ей хотелось бы, теплым и совсем не свежим, каким он только и мог быть на окраине Неаполя, но небо в веснушках звезд смотрелось симпатично. Пахло городом, немного морем … и почему-то приятным табаком. Недалеко от себя Брун заметила движение, и поняла, что совсем не одна. На пустой клумбе, недалеко от входа, сидела и курила, не спуская прищуренных глаз с начинавшего по каемке светлеть неба, девушка в наброшенном на плечи кителе. Буччеллати всмотрелась и узнала рядовую из соседнего взвода... Вернее, теперь уже из ее роты. Ту точеную блондинку, собиравшую свои недлинные волосы в замысловатые косы, даже если она просто выходила покурить в то время, когда никто не мог ее видеть. Она чем-то напоминала строгого юношу, которого (Мадонна, прости меня!) хотелось поцеловать, чтобы на его бледных и впалых щеках появился намек на румянец. Даже в дни, когда они были свободны от ношения формы, когда многие избавлялись от приевшихся штанов, - даже чудовищная Ризотто Неро надевала длинную до пола темную юбку, - она носила строгий брючный костюм, напоминая героинь модных фильмов Американской Республики, на которые водила Брун, когда была такая возможность, любившая разное искусство Леони. И теперь она твоя непосредственная подчиненная, сержант. Буччеллати вдруг поняла, что она откровенно пялится на эту девушку, стараясь отгадать ее возраст. Двадать… пять? Двадцать два? Она неловко двинула ногой, и деревянное крыльцо скрипнуло. Рядовая заметила ее и медленно, грациозно поднялась, выпрямляясь в приветствии. Брун почувствовала какую-то странную, довольно приятную дрожь, словно по ее позвоночнику провели пальцем. - Сержант Буччеллати. - девушка спокойно, безо всякого вызова, но и не слишком дружелюбно смотрела на нее. - Расслабься. - Брун сделала шаг вперед и облокотилась о перила. - Я твой командир только на фронте, а пока я не вижу рядом противника. (Сказала бы она так Наранче, которая решила спереть на рынке яблок? Пьяной Аббаккио? Или Фуго, если бы заметила, что та опять заражена гневом?) - Есть, синьора. Девушка села на тумбу и поднесла зажигалку к потухшей сигарете. Немного поколебалась, и, вытянув из кармана форменных штанов пачку, предложила ее Буччеллати. Та покачала головой. - Я не курю. Но спасибо. Пачка исчезла, девушка затянулась. Она с интересом смотрела на Брун, словно изучая, и той почему-то не стало от этого неприятно. Хочешь посмотреть — смотри. Мне есть, что показать. - К лучшему. Это не самая хорошая привычка. Почти невозможно бросить. - у нее был приятный, слегка сиплый голос. - А ты пыталась? - Не то, чтобы слишком рьяно, синьора. - Она рассмеялась, и Брун невольно, но почти незаметно, одними глазами улыбнулась вместе с ней. - Что такого в сигаретах, что заставляет людей в них влюбляться? - мягко спросила Буччеллати. Без осуждения, и ее собеседница это поняла. - Вкус, - пожала она плечами. - И ощущения. Отгоняет сон, когда надо не спать, насыщает, если нет еды, и развлекает, когда нет компании для того, чтобы смотреть на звезды. Подтверждая свои слова, она вытянула из пачки еще одну сигарету. - Мне жаль, но я не знаю твоего имени. - призналась Буччеллати. Ей действительно стало это важно. И не говори себе, что только потому, что она теперь твой солдат. - Прошутто. Альда Прошутто. - занимаясь зажигалкой, ответила ей рядовая. - Брунгильда. - вторила ей Буччеллати. - Но лучше Брун, если нет свидетелей. Они обе рассмеялись. - Очень приятно, Брун. Обе замолчали. Захотелось спросить о многом, но это было бы неприлично, захотелось сесть рядом на клумбу, вдохнуть поглубже почему-то приятный терпкий дым, но… Звезды были такими маленькими и так далеко, и постепенно они бледнели: скоро рассвет. Скоро новый день. Скоро снова война. Брун кивнула Прошутто и пошла обратно в спальный блок, не догадываясь, что ее проводили внимательным взглядом. Сержанта Буччеллати ждала рутина.***
Когда ей было совсем немного лет, ее родители развелись. Она осталась с отцом, хотя, видит Бог, ей не хотелось выбирать. Совсем не хотелось. Она выкрасила книжный шкаф в черный и нарисовала на нем белые звезды, не особенно задумываясь над тем, что хотела этим сказать. Ничего, наверное. Если бы было больше цветов, чем два, она бы нарисовала что-то еще, но бедность бедна красками. Ей хотелось вырваться. Ей хотелось, чтобы ее отец умер сытым и тепле. Вышло как вышло, и она уже шестой год была привязана к армии его Императорского величества, по сольдо копя деньги на то, чтобы прислать своему старику, прикованному к коляске, хоть что-то. Хотя бы спасибо на том, что ее постаревшая мать вернулась к нему, когда узнала, что от ранений он не может ходить. Так было немного легче. Армия даже для для standutente, оказалась разочарованием. Буччеллати не смогла ничем помочь своему дому.