Сквозь неплотные шторы пробивался лунный свет. Из открытого окна доносился размеренный и спокойный шум тёмно-синих волн, на которые серебристой дорожкой ложилась луна. Шон думал над тем, что значили слова, брошенные Даниэлем в порыве ярости. Думал судорожно, на смятых простынях и не мигая уставившись в потолок.
“Я, кажется, ужасный брат…”.
Настенные, мирно щелкающие стрелками, часы, превратились для парня в бьющий по нервам с садистской напористостью молоток.
В мыслях старший корил себя за то, что никогда и ни в чем не отказывал младшему. Однако, непосредственно в "воспитательные" моменты, он был убеждён, что поступал правильно... Шон был хорошо знаком с последствиями ограничений — побеги из дома, употребление алкоголя и веществ, приводящее к зависимости, беспорядочные половые связи и другие ужасы, корни которых лежат в излишне-строгом воспитании. Поэтому он и старался не повторять историю сотен бунтующих подростков.
Браниться позволено, но зависит от контекста; пиво — пожалуйста, только не до слюней; убийство сотни копов на границе — да… Жестокая необходимость.
Но это…
“Он же мой младший брат..!”.
Шон осознавал, что связь между ними настолько крепка, что её нельзя просто оборвать — забыть друг о друге и, если повезёт, встречаться раз в год, как многие другие братья. Настолько крепка, что любая другая по сравнению с ней - лишь мыльный пузырь, который обязательно должен лопнуть.
И парень давно прекрасно понял, что имел в виду Даниэль - ведь это не стало для него чем-то шокирующим и неожиданным.
Для Шона брат являлся не то чтобы святым, но кем-то настолько ценным, что он без сомнений отдал бы ради него всё, вытерпел любые лишения и муки, пожертвовал бы своей жизнью.
Горе Даниэля — его горе, а его радость — радость Шона. Это аксиома.
Шон тяжело вздохнул. Через три часа необходимо будет вставать, однако поток мыслей и не планировал останавливаться.
“Папа, может ты подскажешь, что мне делать?”
Внутри Даниэля сумбур и гормоны. Чёлка сильно свисает на глаза, словно отгораживая взгляд от всего, что адским пламенем горело в его глазах; от всего, о чём он позже, возможно, пожалеет.
В комнате висело напряжение, и было слышно шумное дыхание младшего.
- Стой...
Шон оборачивается, внимательно смотрит. Кажется, вспоминает вчерашнюю бессонную ночь и пытается заранее сделать сложный моральный выбор.
- Энано..?
Секунда — и подросток уже тянет брата на себя, заваливает на кровать, нависая сверху. Старший не сопротивляется, когда Даниэль крепко, до красных отметин, сжимает его запястья.
- Ты даже не представляешь, Шон, что я хочу с тобой сделать…
Шон кажется представляет. И не сопротивляется.
Ему стало всё понятно. Все разрозненные обстоятельствами мысли соединились в чёткую и понятную картину, будто человек с плохим зрением наконец-то надел подходящие очки.
В его взгляде теплота и нежность, и если бы его руки были свободны, он бы провел ладонью по родной щеке.
- Mi amor… eres mi corazón, mi cielo - произносит еле слышно, лишь шевеля губами.
"Моя любовь, моё сердце, моё небо" - для проявления чувств Шон всегда предпочитал испанский.
Звучание всего мира умолкает, когда старший касается губ Даниэля, поднимая голову от жёсткой постели. Лишь на пару секунд — мимолётное касание шершавых, горячих губ, с играющей на них улыбкой; такое чистое, беззащитное и неуловимое.
Слишком непорочное для этого мира. Для ломающегося мира подростка.
Все шорохи и шум уличной жизни, всплески волн, тихие скрипы старого дома — звуки растворяются в плотной атмосфере, солнечном и тёплом вакууме, создаваемой двумя братьями — самыми родными друг другу людьми.
Горячая, крупная слеза капает сверху на загорелую щеку Шона. Она стекает к уху, вызывая щекотку...
Глаза младшего, блестящие и печально-радостные — казалось, в этой тёмной комнате светились трогательным счастьем. Слёзы не прекращали медленно капать, окропляя лицо брата.
- Т-ты… Почему ты такой..? - тёмные локоны свисают, почти дотягиваясь до лба старшего, - я не достоин тебя. Никто на всём свете не достоин.
Даниэлю почти физически больно от щемящего в груди чувства. Оно наполняет искрящимся счастьем и заставляет бояться, что сейчас как минимум упадёт метеорит и разрушит эту хрупкую магию. Подросток думает, что если и существует эта мифическая «настоящая любовь», то она творится здесь и прямо сейчас, в заполненной лунным светом комнате, среди летающей между полок пыли и тихих слов полушёпотом, посвящённых одному лишь человеку.
Бесконечного множества искренних и нежных слов.
Даниэль целует почти невесомо, впитывая жар тела с губ. Касается лба, виска, скул, щеки… Вдыхает родной и сводящий с ума запах брата на шее и, сползая ниже, упирается головой в грудь, отпуская запястья Шона. Сплетает их ноги, потому что невозможно физически сплести сердца.
Их отношения нельзя мешать с похотью - ни в коем случае, точно не сейчас — это безусловная истина, постулат.
Поэтому Волчонок пытается растянуть ночь в бесконечность в таких правильных и идеальных для него руках, чувствуя мерный стук сердца старшего брата.
Даже время неохотно повиновалось, только для этих двоих останавливая свой ход.
***
Любовь долготерпит, милосердствует…
Любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла.
Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.
Любовь никогда не перестает...
1 Коринфянам 13:4-7
Даниэль сидел, уткнувшись в Библию, пытаясь переварить эти слова. Они казались ему такими правильными и знакомыми, что он с пониманием отнёсся к тому факту, что эта книга, в чёрной потрепанной обложке — самое популярное печатное произведение в мире.
“Не бесчинствует, не ищет своего, так?
Иногда я всё-таки перегибаю палку...”.
В голове парня яркими кадрами всплывают события, произошедшие несколько лет назад и сопровождающие их эмоции — эгоистичное желание присвоить Шона себе; такие подростковые, драматические страдания по брату и неконтролируемая, сводящая с ума ревность к его кудрявому помощнику. Сейчас Даниэль даже не помнил его лица.
“Кажется, он был симпатичным… И кудрявым!”. Младший тепло улыбается воспоминаниям.
Он сидел на веранде, параллельно слушая океан и редкие крики одинокой чайки. На пляже было безлюдно, поэтому сила парня могла позволить себе задорно мести песчинки по каменной кладке веранды.
Вода была необычайно лазурной, лишь вдалеке отдавая тёмно-зеленым, а волны пенились, размазывая белые завитки пузырей по золотистому песку. В воздухе удивительно пахло солью и свободой.
- Что-то я пропустил момент, когда ты ударился в религию.
Его голос всё так же неизменно запускает табун мурашек по спине.
- Недавно. Решил переосмыслить некоторые свои поступки.
- ¿En serio? - Шон ухмыляется, - И какие же?
- Помнишь, как я бесился из-за Симона?
- Такое сложно забыть...
Брат присаживается рядом, с приятным шипением открывая банку с пивом, и делает глубокий глоток, облокотившись на стул.
Нежность в его взгляде глубокая, почти бездонная. Сердце Даниэля никогда не перестанет замирать при виде его карего глаза, обрамлённого мелкими морщинками, которые парень так любит целовать.
В младшем внезапно проснулось любопытство и ностальгия:
- А что он тогда сказал тебе наедине? Всё-таки признался в любви? И что ты ответил..?
На губах Шона играла хитрая улыбка, кажется, он только что вернулся в прошлое и увидел того девятилетнего ребенка, любящего «шок-о-хрусты».
Сказать по правде, старший не хотел ворошить прошлое и то, что в порыве сказал ему бывший помощник... Однако, всё равно мило, до морщинки на лбу, напрягается, пытаясь вспомнить.
Вроде бы он говорил что-то о неправильности происходящего и том, что это ни к чему не приведет. Потом что-то про свои достоинства или что-то про привлекательность
“el jefe Sean” - все ненужные слова давно стёрлись под давлением времени. Это ещё раз доказывает, что воспоминание - пустяк и ничего не значит.
- Я сказал, что ты - самое важное, что у меня есть - mi amor, mi unico… И никто, кроме тебя, мне не нужен… Моя destino, моя душа.
Голос старшего отдавал женскими романами и розовыми мечтами школьниц.
Шон тихо засмеялся, прикрывая глаза от яркого солнца, наблюдая как Даниэль заливается густым румянцем.
- Ты точно не так сказал!
Их милую “супружескую” перепалку разбавлял лишь океанический бриз и редкие глотки пива из железной банки.
Вокруг братьев всегда витала аура спокойствия и любви. Вот уже пятнадцать лет - Шон с удивлением осознавал это, долго рассматривая младшего утром на соседней подушке.
Они подходили друг другу как две половинки пазла, что неловко замечалось и другими людьми, ведь нахождение рядом с ними было, казалось, равносильным тому, чтобы подглядывать за чьей-то личной жизнью, с любопытством отодвигая кухонную занавеску.
- Знаешь, всё это конечно давно в прошлом, но прости. Я был таким придурком.
Даниэль серьёзно смотрит брату прямо в глаза - в них вселенная, которую они делят лишь вдвоём.
Слишком серьёзное извинение за подростковые всплески эмоций. Шону хочется ответить - “почему
был?..”, но он лишь тянется к губам младшего.
- Это были всего лишь гормоны, Даниэль...
Пространство позади стульев отпечатывает теневой силуэт братьев.
Держась за руки, в тот день они ещё долго болтали о прошлом.
И до самой старости пронесли это нежное, светлое чувство, которое не родилось из ревности, но было волшебно ею открыто.
