***
— Что еще за дела такие? Какая встреча? — юноша останавливается прямо на краю ступеней, озаренных светом от вывески над входом в театр. Его глаза смотрят рассерженно на человека, уже спустившегося на пару ступенек вниз, но, услышав резкий тон, обернувшегося. — Встреча с одним важным человеком. Ты же знаешь, я говорил тебе, что у меня будут дела, — ответил он. — И что с того? Я не собираюсь ехать ни на какую встречу! Меня это не интересует! — настолько уверенно, что даже вейнуло дерзостью, ответил юноша с золотистыми локонами человеку, спокойно смотрящему, как зеленые глаза мечут молнии. — Не хочешь поехать со мной? Я думал, тебе это понравится, — растерянно произнес он. — Не хочу! — Хорошо, тогда возвращайся обратно, а через самое большее полчасика я тебя заберу. Так тебя устроит? Немного подумав, юноша кивнул. — Устроит. — Вот и хорошо. Я за тобой заеду. На этом они расстались. Один направился к машине, второй остался стоять на пороге. Однако когда машина уехала, он оглянулся по сторонам. Время было довольно позднее. Народу по другим улицам кишело уйма, в то время как территория подле театра практически пустовала. Гости спектакля разошлись, а вместе с ними покинули его и многие актеры. Театральное здание снова погружалось в блаженный сон до следующего вечера, когда его выкормыши снова будут блистать в лучах софитов и радовать посетителей. Итак, посмотрев по сторонам, Микаэль остановил взгляд на компании каких-то людей по левую сторону от себя. «Если это они задержались так поздно, будет лучше убраться поскорее, пока не увидели меня без сопровождения», — подумал он и поспешил вернуться обратно в здание. «Глупый старик взял и бросил меня посреди улицы, а я ведь уже настроился на тихий, спокойный вечер», — прикусив большой палец, негодовал Микаэль, шагая по пустынному вестибюлю, гулко разносящему эхо его шагов по мраморной плитке, проследовав мимо вахтера, который при виде его отводит глаза в сторону, выказывая свое неодобрение. Миновав холл, он начинает подниматься по лестнице, легко касаясь перил. «Ненавижу эту тишину, — говорит сам себе юноша, чувствуя, как от глухого звука его же собственных шагов ему становится дурно и до жути невыносимо. Когда под вечер пустеет зал, лампы повсюду приглушают за ненадобностью, оставляя полумрак, только чтобы не наткнуться на что-то в кромешной тьме; звуки стихают, публика расходится, ему становится особенно тяжко, и лишь когда помещения наполнены различными голосами, музыкой, ярким светом и предвкушением начала постановки, его душа успокаивается. Уже почти добравшись до второго этажа, он вдруг понимает, как сильно он не хочет возвращаться к себе. Куда угодно, лишь бы не в замкнутое помещение. И пулей слетая вниз, он несется в сторону противоположную главному входу, где все еще таится опасность. Выбегая с черного хода, Микаэль останавливается и с наслаждением глубоко вдыхает ночной воздух. В этот миг ему кажется, как внутри нечто хрупкое и светлое расправляет крылья. — А вот и ты. Не зря ждал. Микаэль вздрагивает от грубого незнакомого голоса, раздавшегося из темноты и устремляет взор на темный угол. — Я уж думал опоздал, и ты вовсе не покажешься, — из-за угла выходит парень. Мика видит его впервые. Впрочем, нет. Кажется, он был одним из зрителей. Еще до начала спектакля наблюдая за толпой собравшихся из особого места сверху, он, кажется, видел это неприятное, заносчивое лицо в группе своих товарищей. — Что тебе нужно? — сдвинул брови Микаэль. — Да ничего особенного. Не пугайся ты так, — усмехнулся Канеки, так как это был именно он. — А с чего бы это мне тебя пугаться? Насмешливый тон блондина не понравился парню, но он удержался от замечания. — Слушай, я ведь только высказать восхищение твоему таланту хочу. Выступление замечательное. Никогда не видел ничего лучше. Я сотню раз видел эту пьесу в исполнении других актеров, но только ты идеально исполняешь ее. Заметно, что ты чувствуешь ее, как никто другой. Упрямо сдвинув свои тонкие брови, Микаэль молча глядел на него, не выражая признаков недовольства или сопротивления. И Канеки решил, что нашел способ подступиться к юному дарованию, которое так редко можно встретить вот так просто на улице, да еще и в одиночку. Он подошел вплотную к мальчику. — Послушай, что скажешь, если сегодня вечером мы отдадим должное твоему гению? — проведя рукой по щеке Микаэля, спросил Канеки. Мальчик стоял не шелохнувшись, и тогда Канеки решил позволить себе чуть больше. «Так и думал, что уломать его ничего не стоит, — мысленно хмыкнул Канеки, одновременно целуя мягкие губы златовласого юноши. — Стоит себе покорно и ждет, пока его уведут. Жалкое зрелище, кто бы подумал, что прима будет выглядеть так одиноко после того, как сама сбежит из зала, не услышав оваций в свой адрес» — Ну что, пойдем? — усмехается Канеки, скользнув рукой по хрупкому плечу мальчика вниз и взяв его руку. — Куда это? — холодно спрашивает тот, весьма удивляя этим своего гостя, особенно после такого охотного ответа на поцелуй. — Как куда? — распахнул глаза Канеки. — После того, как ответил мне на поцелуй, ты еще задаешь такие вопросы? — Ну ответил, и что? — в зеленых глазах блеснула насмешка. — Ты чего, уже решил, что я с тобой спать буду? И в тот же миг раздался издевательский смех. — Вот еще, — отдернул руку Микаэль. — Совсем с ума сошел. Буду я спать с кем-то вроде тебя, дешевый кретин! Проваливай отсюда! — и с этими словами, он бросился бежать, однако взбешенный Канеки, уже нарисовавший в своей голове великолепную картинку грядущей ночи, которую проведет с самым знаменитым актером квартала, крепко схватил его за плечо и рывком отбросил к стене. — Да как ты смеешь?! Ты что о себе возомнил? Ты! — прошипел Канеки, крепко держа за плечи юношу. — Отпусти меня, свинья! Я сказал, что не хочу идти с тобой! Ты мне совершенно не нравишься! — зло выдохнул Микаэль, силясь вырваться. — Не нравлюсь сейчас — понравлюсь потом, — криво хмыкнул Канеки, еще крепче сжимая хрупкого парня, напрасно бьющегося в его руках. — Чего корчишь из себя недотрогу? Типа я не знаю, как у вас тут дела делаются. Ты не бойся, в накладе не останешься. Я хорошо заплачу. — Нет! — выкрикнул Микаэль. — Да заткнись! — прорычал Канеки. — Не ори ты! Я прямо здесь могу свернуть твою тонкую шею, никто и не узнает. Так что не в твоих интересах разоряться. Лучше иди со мной по-хорошему. — Эй, ты, а ну отпусти его, — неожиданно тяжелая рука легла на плечо Канеки, уже готовящегося прямо здесь и сейчас взять строптивого мальчишку, решившего поиграть в невинность, и с силой оттащила назад. — Ты еще кто, ублюдок?! Чего надо?! Проваливай и не мешай. Ослеп? Не видишь, мы тут заняты?! Не до тебя! — выдохнул обозленный Канеки, однако когда в гневе обернулся и увидел перед собой здоровую фигуру, побледнел. Микаэль оставался на месте. Взъерошенный, он просто смотрел на громилу, так вовремя подоспевшего на помощь, и слегка улыбался. — Вали отсюда! — громовым басом, прорычал здоровяк. — И чтоб я в радиусе километра тебя возле него не видел. Дрожащий от страха Канеки бросил взгляд на невинно улыбающегося Микаэля. — Извините, я не знал, что он Ваш. Вы с ним… Что Вы договорились. Если б знал, то никогда бы! — Пошел вон! — Да, да, простите. Уже ухожу! — проблеял Канеки и, пятясь и оглядываясь в страхе, что тут окажется еще кто-то, кто не даст ему уйти, скрылся за углом, бросив сквозь зубы последнюю фразу: — Да ну к черту эту грязную шалаву. — Вот ведь кретин, — презрительно фыркнул Микаэль, совершенно оправившийся после инцидента, и, все еще посмеиваясь, обратил вопросительный взор на здоровяка. — И как это понимать? Ты кто такой, черт тебя возьми? — Ты как всегда, в своем репертуаре, — раздался другой голос где-то около навеса соседнего дома, затемненного, как и большая часть улицы, поэтому был виден лишь силуэт человека, стоявшего в тени. В темноте что-то сверкнуло. Приглядевшись, Микаэль понял, что это кончик сигареты. В это же время из подворотни вышло несколько парней, остановившихся около того самого навеса. — Ааа, — оглядев всю эту братию, протянул Мика. — Это ты, Дон. А я уж было начал волноваться. — Узнал-таки, — хмыкнула тень и, выпустив клубок дыма, отделилась от балки и шагнула вперед. Это оказался статный японец лет двадцати пяти-шести, в кожаной, расстегнутой куртке со стальными ремнями и облегающих кожаных брюках. Смоляные волосы были гладко уложены назад, темные глаза смотрели лукаво и в то же время серьезно, строго очерченный рот окаймляла тонкая полоска бородки. — А я все гадаю, кто же это такой добрый пришел спасти меня, — растянул губы в игривой улыбке Микаэль и, не обращая внимания на предводителя этой стаи, подарил самую искреннюю, благодарную улыбку здоровяку, так и оставшемуся стоять на прежнем месте. — Не валяй дурака, ты же знаешь, что он это сделал только по моему приказу, — нетерпеливо произнес Дон, подняв бровь. — Ты несправедлив. Ведь это именно он, а не ты, рисковал собой, спасая меня, а стало быть, мои слова благодарности, впрочем, и не только слова, всецело принадлежат ему, — отпарировал Мика, кладя руку на мощную грудь верзилы и изящно прижимаясь к нему корпусом, дразнящее глядя на главаря. — Не обессудь. — Довольно! Отойди от него! — прикрикнул на здоровяка Дон. Тот с нескрываемым облегчением отошел от странного юноши, бросив на него осуждающий взгляд, но поскольку он так или иначе был важен его шефу, возражать не имел права. — Ох, мы так скоро расстаемся, а как же благодарность? — делая вид, что расстроен, произнес Микаэль, протягивая руку за верзилой, и тут же разразился глумливым смехом. — Заканчивай уже. Я пришел не для того, чтобы тебя всласть повеселить? — Правда? — хмыкнул Микаэль. — А для чего же ты явился? Помнится мне, — сказал, прохаживаясь перед десятком парней, точно лань перед сворой волков, Микаэль, — твой старший брат строго-настрого запретил тебе являться сюда, не говоря уже о том, чтобы видеться со мной. Признаюсь, я до сих пор не в восторге от того решения, но так уж вышло. — Да плевать я хотел, на то, что он скажет! Он не вправе мне указывать! — горячо возразил Дон, будто говорил это в лицо брату. — О, как недальновидно, — хихикнул Микаэль. — А что, если он где-то рядом и слышит тебя? — Я же сказал, мне плевать, — решительно заявил Дон, но все же скользнул взглядом по сторонам. От глаз Мики этот жест не ускользнул. — Я не собираюсь рисковать ради тебя своей головой, — заявил он. — Кто даст мне защиту, если все шайки в округе ополчатся против меня? Знаешь ли, — он прищурился, — я хочу жить свободно, без страха. Мне нравится моя жизнь, и я не намерен лишать себя ее. — Я защищу тебя от кого бы то ни было! Тебе нечего теперь опасаться! Только согласись, и я все сделаю, чтобы тебя никто не достал! Мы будем жить только вдвоем, и никто не будет знать. С минуту юноша размышлял. — Дон, — вздохнув, покачал головой Микаэль. — Так не пойдет. — Почему? — содрогнулся мужчина. — Ты же сам сказал, что тебе пришлось не по вкусу решение моего брата, значит, на остальное ты согласен! — Согласен, не согласен, не в этом суть, — улыбнулся Микаэль. — Я очень, очень сильно люблю мою нынешнюю жизнь. Я хочу продолжать работать, хочу быть свободным, хочу поступать так, как решу сам, а ты засадишь меня в какой-нибудь барак и в течении нескольких лет не будешь выпускать и выпустишь в лучшем случае, когда все окончится, а нет — подумаешь, что и так сойдет. Что совсем неплохо запереть меня подальше от других и держать только для себя. А меня это не устраивает. — А то, как ты сейчас живешь, тебя устраивает? — угрюмо спросил Дон. — Вполне. — Та́к значит, — фыркнул Дон и провел рукой по волосам. — Опять то же самое. Послушай, — бросив взгляд на своих ожидающих товарищей, он быстро приблизился к Микаэлю и отвел его за локоть в сторону, — ну ладно, не хочешь ты официально уйти со мной, но можно ведь и так… встречаться. Что скажешь? Учти, я в любой момент могу взять тебя силой, но, заметь, я этого не делаю и покорно жду твоего добровольного согласия. — Лучше бы не ждал, а действовал, — отвел мрачный взгляд в сторону Микаэль. — Что? — не услышал его Дон. — Говорю, — усмехнулся Микаэль, — пора мне уже. Ждут меня. Никуда я с тобой не пойду. Забудь! И вырвавшись от Дона, он со смехом бросился к двери черного хода в театр, вполне довольный своим маленьким случайным приключением, поспособствовавшем ему в том, чтобы не впасть в ненавистную тоску во время ожидания, пока за ним приедут. Вопреки предсказаниям Хиираги, Юичиро не успокоился ни на следующий день, ни на последующий. Везде и всюду ему грезилась прекрасная юная девушка в белом одеянии, парящая на сцене, и тем притягательней и болезненней был этот образ, что во всем ее существе ощущалась пригвожденность к суетному миру бытия. Она пыталась преодолеть притяжение, сбросить оковы и воспарить ввысь, но что-то удерживало ее на месте, не позволяя оказаться в мире таких же чистых и непорочных существ. Белые крылья отягощены невидимым грузом, о котором, может быть, ведает лишь сам этот ангел. Постановка произвела на юношу такое глубокое впечатление, привела в такой возбужденный трепет всю его душу, что он весь вечер думал только о ней, и даже когда лег спать, ворочался с боку на бок, перекладывал подушку, отгоняя от себя навязчивый призрак, грусть в глазах и улыбке коего придавала его лицу какую-то божественную, возвышенную красоту. Это была особая грусть, особая печаль. Так печалятся только ангелы, взирая с высоты на мир, которому еще многое нужно пережить, многое выстрадать и многое понять, прежде чем он приблизится к спасительной истине. Если бы на момент спектакля Юичиро оказался в зале один, он бы решил, что его посетило видение, и только лишь осознание, что того же призрака видели и другие, находящиеся в зале, возвращала его к реальности, убеждая, что легкий образ на самом деле обычный человек, такой же, как и он сам. Сцены постановки одна за другой всплывали в его воспоминаниях, он то созерцал легкую и беззаботную бабочку, порхающую с одного цветка на другой, то пораженную стрелой с отравленным ядом любви наконечником птицу, то взмывающую вверх от сладких, лживых признаний и обещаний, то падающую, когда мечты не сбываются и сердце травит ревность, и в конце разбивающуюся оземь. И это самый яркий эпизод всех переживаний, ибо он не мог отогнать от себя угасающий взор светло-голубых стекленеющих глаз. Его охватывала дрожь каждый раз, как он представлял себе эту сцену и восхищался мастерству девушки, сумевшей так возвышенно-прекрасно и точно изобразить увядание жизни. Каким эффектом это было достигнуто? Он так и не понял и мог лишь благоговеть пред этим талантом, заключенным в столь слабое, хрупкое, юное существо. К утру его эмоции поутихли. Он даже честно поругал себя за то, что принял так близко к сердцу игру человека, призванного развлекать других, пускай даже столь искусно, и весь вечер провел в волнениях и переживаниях. Можно сказать, что, проснувшись, он даже скептически отнесся к своему вчерашнему восхищению. «Ну что такого? — думал он, поднося к губам чашку утреннего кофе, сидя за аккуратным столиком на кухне. — Ну красивая, ну, танцевала, будто не касаясь земли, ну сумела отобразить сложные чувства, и что? Что из этого? Наверно, я слишком долго не посещал подобные мероприятия и подзабыл, как это происходит, когда играют профи, что теперь меня способна впечатлить даже девица, чье имя не значилось на афишах. Она талантлива, бесспорно, но… разве должен я испытывать нечто подобное только оттого, что увидел, как кто-то играет на сцене? Может быть, я просто чересчур заинтригован. Гоши и Шинья так настаивали, хотели сделать мне сюрприз, пытались убедить, что это нечто особенное, и я банально поверил им. И увидев самое обычное выступление, принял его за что-то необычайное? Нет. Я не могу так дальше, — он резко опустил чашку на стол, пролив немного жидкости на скатерть. — Меня всего трясет. Я только и думаю, что о ней, о ее выступлении. Сегодня же я снова посещу этот театр Кабуки, или как там его, и точно пойму, ошибся я, наделив ее игру такими неземными свойствами, или она действительно снова сумеет разжечь во мне это пламя, будоражащее меня даже после ночи» Зазвонил мобильный. Юичиро взял телефон со стола и, взглянув, на экран, поднес к уху. «Очень вовремя» Звонившим оказался Гоши, посчитавший, что сегодня также обязан справиться о состоянии друга, вчера так внезапно и стремительного оставившего их почти у порога театрального здания. — Как ты после вчерашнего? Живой? — И полон сил, — усмехнулся Юичиро, зажмурившись и протерев глаза, так как снова в разговоре с другом перед его глазами будто промелькнуло виденье в белоснежном кимоно и с чарующей, манящей улыбкой. — Мы хотели с утра перед универом забежать к тебе, но побоялись разбудить. Подумали, надо дать тебе отоспаться. — Я с семи на ногах, так что вы бы мне не помешали. — Да? Блин. Кто ж знал? Ну ничего, вечером встретимся. Ты как, готов к приключениям? Помни, наш список содержит еще очень и очень много занимательных мест. «О! — Юичиро весь содрогнулся. — Сегодня снова? Но если я пойду вместе с ними, я не смогу попасть на спектакль!» Почему-то он затруднялся сказать друзьям, что его до такой степени впечатлило выступление, что он намерен повторить свой опыт, дабы подтвердить или опровергнуть некоторые доводы насчет него. Может быть, это потому, что он изначально был настроен весьма скептически к этому развлечению и теперь боялся, что друзья так или иначе поддернут его на эту тему несогласия и отказа, а потом добровольного посещения, когда уже затянуло, а может, все потому, что в душе он остерегался, что присутствие друзей помешает ему проникнутся чувствами спектакля, из-за чего он не сможет справедливо оценить его. — Гоши, я не сильно испорчу ваши планы, если откажусь от сегодняшнего путешествия по «святым местам»? — осторожно спросил Амане, стараясь придать разговору более шуточный настрой. — Если честно, я не рассчитал свои силы. Взял на себя больше положенного и, как следствие, доставил вам вчера хлопот. Сегодня я бы предпочел остаться дома, а вот завтра делайте со мной что хотите. Я всецело ваш. — Да о чем речь, — засмеялся Норито. — Мы ж не настаиваем. Завтра, так завтра. Отдыхай. Еще созвонимся. — Удачно вам погулять, — пожелал Юичиро и сбросил вызов. «Замечательно, все получилось даже проще, чем я думал». — И? — как только Гоши опустил руку с телефоном, вопросительно взглянул на него Шинья. Подпирая плечом стену, он следил за ходом разговора. Мимо них по этажу сновали студенты ВУЗа. — Что, — передернул плечами тот. — Как ты и предсказывал. Сегодня придется идти самим. — Отказался, значит… — Хиираги нахмурился, потирая подбородок. — Я до последнего убеждал себя, что он согласится, — вздохнул Гоши. — Но, видимо, мы перестарались, и театр окончательно добил его. — Похоже на то, — вынужден был признать Шинья. — Будем надеяться, что завтра ему станет лучше. — Определенно, — усмехнулся Норито, и как раз в этот момент звонок возвестил о начале следующей лекции. «Итак, — подумал Юу, отложив телефон в сторону, — до завтрашнего дня я совершенно свободен. А значит могу пойти туда, куда хочу… Надеюсь, с билетами проблем не возникнет, ведь вчера о них позаботился Шинья, достал лучшие места, сегодня хоть бы не пришлось заглядывать и впечатляться через окна, которые, надо заметить, довольно высоко от земли. А это совсем не то» — Эх, Гоши, — вздохнул Юу, скрещивая руки на столе и опуская на них подбородок, — ты в шутку пророчил мне встречу с обычной девушкой, но ты даже представить не мог, как ошибался. Ведь ту, кого я встретил, сложно назвать девушкой, ее даже человеком с трудом получается называть. Вопреки опасениям, Амане не составило огромного труда достать билет на спектакль. Конечно, он был лишен места в передней части партера, но зато он удобно расположился в его середине, откуда также открывался хороший вид на сцену. После вчерашнего он ожидал появления белого призрака еще с большим волнением, так как вчера он понятия не имел о том, что будет происходить, а сегодня отлично знал, чего ожидать, и потому, когда зазвучали первые звуки флейты, в его теле напрягся каждый нерв. Он впился жадным взглядом в точку на сцене, где должна была появиться девушка, и весь обратился вслух. Прочие зрители в зале перестали существовать для него. Он погрузился в мир, где была только она — нежная и воздушная, передающая свою боль и любовь в головокружительном ряде самых изящных движений и жестов. Красивый и утонченный диалог со зрителями на языке тела, силящийся передать душу под не менее дивный аккомпанемент нежнейшего голоса. Если вчера Юу думал, что он очарован, так сегодня он мог только посмеяться над таким смешным и нелепым заблуждением. Казалось то, что он уже видел, то, что знал и на что надеялся, обратилось в прах, открыв ему совершенно новые горизонты, пока он наблюдал за возвышением и падением человеческого существа. Сегодняшнее выступление сразило его наповал. Он даже не заметил, как прошло время и белая цапля, изобразив действо красоты смерти, красноречивее всех слов, как ни в чем не бывало покинула сцену, не бросив ни единого взгляда в зал, как накануне. После выступления Амане и думать забыл о каких-либо сомнениях в адрес девушки. Теперь он был убежден — на свете нет лучшей и прекраснейшей исполнительницы, чем она. Стоило ему в тот вечер покинуть зал и выйти на улицу, как его охватила невероятная тоска. Он с ужасом подумал, что спектакль окончен, а значит видеть ее он уже не может. Она ушла, скрылась за таинственным занавесом, отгородив себя тем самым от всех людей, сидящих в зале, в том числе и от него. Закончилась ее работа, и она ушла, оставив зиять огромную дыру в сердце тех, кто жаждал без конца наблюдать ее игру. Это чувство некой брошенности оказалось таким мучительным, что Юу не знал, как он теперь вернется домой. Он снова хотел увидеть ее, прожить с ней еще раз эту короткую жизнь, впитать всю ее радость и всю боль, взмыть вместе с ней в небеса и остаться там навсегда. Следующим вечером, будь кто-то из зрителей повнимательней и менее заинтересован в постановке, он бы наверное удивился появлению зеленоглазого брюнета, с таким благоговейным трепетом ожидающего начала выступления. Он бы только посмеялся этой наивной непосредственности, читающейся в восхищенном взоре этого юноши. В театре Кабуки шла вторая неделя спектакля «Девушка-цапля», и каждый вечер среди общей толпы зрителей бессменно присутствовал тот, кто искренне восхищался игрой девушки, даже не думая о том, какие таланты она еще способна являть искушенным взорам зрителей, жаждущим получить нечто большее, чем моральное удовольствие.***
Маленький, слегка покосившийся домик на опушке леса. Горящий в окнах свет служит проводником для тех, кто блуждает в чаще, позабыв о времени и опасности. Мелкие частые капли внезапного начавшегося дождя барабанят по крыше и стеклам, склоняют листья деревьев и пригибают к земле травы и цветы, выстланные диким ковром вокруг последнего в веренице скромных жилищ дома. Время довольно позднее. Если бы не ветер, стонущий между деревьев, шум дождя, всполохи молнии и отдаленные звуки грома, свидетельствующие о приближение самой настоящей бури, ночной воздух наполнялся бы лишь переливчатыми песнями цикад и ароматами лесных цветов. Женский голос нарушает единую гармонию звуков природы и подхватываемый ветром, несется в сторону леса, кажущегося застывшим и страшным в момент надвигающейся грозы. Первые несколько минут ничего не меняется, и лишь когда голос раздается во второй раз, среди деревьев начинается движение. Буквально секунда, и на поляне оказывается мальчик. Его не пугает ночь, не страшит свист ветра и раскаты грома, становящиеся все более четкими. Он, как ни в чем не бывало, бежит босиком по мягкой, влажной траве навстречу материнскому голосу, и непогода, обжигающие капли дождя на коже только забавляют его, придавая сил нестись во весь опор. Добежав почти до самого крыльца, ребенок резко останавливается. И в отблесках льющегося из окон дома света пытается рассмотреть две черные фигуры. Матери нет и близко, и он напрасно ищет ее глазами. Зато на пороге стоит отец. Его серьезное, зловеще мрачное лицо не предвещает ничего хорошего. Глядя на него, мальчик интуитивно чует страх и желание поскорее вернуться обратно в лес, чей полог обязательно укроет его не только от непогоды, но и от непроницаемого хмурого взгляда родителя. Две высокие темные фигуры в свою очередь заставляют холодок пробежать по позвоночнику. Их вид рождает непонятную тревогу, перерастающую в страх в душе ребенка, заранее знающую ту опасность, которую влекут за собой эти люди, чьих лиц не видно, но они уже рисуются в воображении уродливыми и жуткими. — Этот? — звучит грубый голос одного из двух темных силуэтов. Отец без слов просто кивает. Тогда до слуха ничего не понимающего, но уже заранее взволнованного ребенка, доносится второй голос, не менее "приятный", чем первый. — Поди, проверь, чё-то я сомневаюсь. Мелковат он что-то. И тогда же одна из теней послушно исполняет приказание: разворачиваясь, идет навстречу к мальчику, желание которого рвануть обратно так сильно́, что если бы не приросшие к земле ноги и суровый вид отца, он бы так и поступил. И все же когда незнакомец подходит к нему и тянет свою огромную руку, он вздрагивает и отшатывается. — Тише, тише ты, не пугайся, — говорит незнакомец, хватая вздумавшего удрать мальчишку за хрупкое плечо. — Я тебе ничего не сделаю, взгляну только. А, хорошенький, — в темноте мальчик различает появившуюся довольную улыбку и горящий жаждой наживы взгляд, изучающий его. Пальцы грубо впиваются ему в подбородок и разворачивают лицо к свету. — Волосы, глаза, а ты погляди, какой он беленький. Я такого впервые вижу. Эй, ты че, — обращается незнакомец к отцу, оставшемуся стоять на пороге дома, — из благородства этого ублюдка воспитываешь? Он же явно не твой! Ни на тебя, ни на бабу твою не похож? Вы же самые обычные, а тут вон какой брильянт. Или он у вас вообще приблудный? Эй, чего молчишь?! — смеется он, крепко сжимая тонкое запястье мальчика, чтобы тот не сбежал. «Что они такое говорят? Папа, мне страшно. Где мама? Я хочу к маме», — твердил воспаленный разум ребенка, силящегося найти в отце поддержку и защиту, но видя лишь его полное отчуждение. — Ты там че залип и еще разглагольствуешь! Твое какое дело? — рявкнул первый. — Я ж тебе сказал, проверить, годен или нет. Нам за дурной товар ничего не заплатят. — Годен-годен. Не то слово. Сам погляди, — воодушевленный мыслями о денежном призе за такой товар, говорит второй и, поднимаясь, тянет мальчика за руку, чтобы и его компаньон также смог оценить всю прелесть находки. — Хм, — недоверчиво глядит на сжавшегося от страха мальчика мужчина, когда того подводят ближе. — Я же говорю, мелкий он какой-то. Хилый. И весьма бесцеремонно он начинает ощупывать руки, ноги, плечи, спину ребенка, разворачивая его, местами придавливая кожу, и осматривая, не заботясь о том, как чувствует себя мальчик. — Не больной? — косится он на отца. — Здоровее вас будет, — звучит холодный тон отца, от которого мальчик и вовсе теряется. — Надолго ли, — криво ухмыляется мужчина и выпрямляется. — Хорошо. Идет. Получай вознаграждение, папаша. — С этими словами он становится под навес и, вынув из кармана деньги, отдает их отцу. Мальчика в этот момент берет за руку второй человек. Делающий невидимым все вокруг и глушащий все посторонние звуки дождь укрывает от чужих, любопытных глаз свершаемое ужасное действо этой темной, летней ночи. — Как обзаведешься еще путным товаром, обращайся, — ухмыляется мужчина, с некоторым презрением взирая на человека, продавшего ему своего сына, после чего сходит обратно вниз и идет прочь от дома. Мужчина, удерживающий мальчика, не нуждается в команде и делает шаг следом за своим партнером. И тут вдруг мальчик, который осознает, что прямо сейчас его, похоже, намереваются увести от дома, вдруг делает отчаянный жест вырваться. Но результат никакого, его продолжают тянуть. Паника охватывает ребенка, он начинает вырываться, изворачиваться и кричать. — Папа! Папа! Нет, пусти! Пусти меня! Я хочу домой! — Да, замолчи ты, не ори! Черт, хоть бы кто промолчал! Все как один! — недовольно ворчит незнакомец, грубо встряхивая мальчика, но поскольку тот продолжает вырываться, легко отрывая его от земли, перекидывает через плечо, как игрушку. — Заткни его, а то всех побудит! — рычит напарник, озираясь по сторонам. — Да как я его заткну? — встряхивая на плече вырывающегося мальчишку, отвечает тот. — Эй, ты! Не смей орать, а то придушу! Слышишь?! — Папа, папа! Скажи им чтобы отпустили меня! Папа, почему ты не отвечаешь?! Папа, кто они? Мне страшно! Куда они меня ведут? Я не хочу! Папа, пожалуйста! Не отдавай меня им! Я буду тебя слушаться, всегда! Только не отдавай меня им! Мне страшно! Папочка! Мама! Мама! — задыхаясь от слез, истошно кричит мальчик, во все глаза глядя на мужчину, который стоит на пороге, опустив голову. — Папа! — Заткни эту мелкую сволочь, сказал тебе! — Папа! — в последний раз выдыхает, почти обессилевший ребенок, прежде чем его голову прорезает тупая боль и мир утопает во мраке. Сливается в одну сплошную картину безумия шум падающей с неба воды, грохот молнии и отец, смиренно стоящий в свете открытой двери с деньгами в руках, провожающий хмурым взглядом людей, забирающих его сына. А где-то там, в глубине дома, обхватив руками голову, сидит за столом женщина, и чтобы заглушить детские крики и плач, увеличивает звук телевизора, кутаясь плотнее в свою шаль, ибо из открытой двери ужасно сквозит. С этого и начинается начало новой, ужасной реальности мальчика, некогда свободно и весело живущего на лоне природы, воспитавшей его, забавляющегося игрой с кузнечиками в поле, соревнующегося в беге с ручьем и восхищающегося прекрасными цветами, растущими близ их дома.***
— Ты с ума сошел, наедаться перед выступлением? Тебе ж выходить, а ты тут пикник устроил! Директор придет, шкуру живьем спустит! — негодует молодой человек, глядя, как его товарищ с удовольствием поедает выложенные на подносе бутерброды, предназначенные для всех. — Да плевать я хотел, — с набитым ртом отзывается второй. — Я с утра маковой росинки во рту не держал. Пусть хоть режет, а если я не доем этот бутерброд я вообще никуда не пойду! — Эй, че-то мы не помним у тебя такой рубашки. Признавайся, откуда? — приглядевшись достают друга расспросами парни, окружив его точно стайка птиц. — Гонорар за роль вдвое меньше, чем ты мог бы себе позволить истратить на такую вещь. — Обалдеть просто. — Да, глупости, — смеется тот, на кого обращено внимание. — Была она у меня и раньше, просто вы чересчур невнимательные. — Я весь твой гардероб знаю, — утверждает третий. — Мы один шкаф делим, и я с уверенностью утверждаю, что раньше ее у тебя не видел. — Признавайся, этот подарок от того господина, с которым тебя вчера в пивнушке застали тут неподалеку? — толкает его локтем четвертый. — Да бросьте вы. Ничего особенного. Просто небольшой подарок. — А, так и знал! Строишь тут из себя пай-мальчика, а сам себе уже завел денежный мешок. Смотри не упусти, такой шанс не каждому выпадает. — Без вас знаю. — Слышь, а если он тебя все-таки нагонит в один день, ты меня ему представь, я тоже не прочь парочку приличных шмоток поиметь, а то уж совсем поизносился в последнее время. — Че, товарный вид теряешь? Не мудрено, кому нужны такие древние, как ты, которым уже далеко за двадцать. Радуйся, что пока хоть кто-то клюет. — Да идите вы. Я, между прочим, с такими знаком и в таким отелях бывал, что вам и в самых смелых фантазиях не грезилось. — Ой, ой, вы поглядите! Вспомнил! Это когда было? В прошлом веке? Или еще до всемирного потопа? Раздается общий веселый смех. В общем гамме из голосов молодых ребят и уже заслуживших почет актеров, над которыми молодежь порой подшучивает, но в душе питает искренне уважение и всегда готова послушать, лишь один, еще совсем юный молодой человек, держится особняком. Устроившись в мягком кресле, обитым красным бархатом, он, посмеиваясь над своими товарищами, попивает из бокала вино, лишь изредка бросая насмешливые, надменные взоры на без устали болтающих, точно сороки, парней. «Вот он, мой мир. Сотканный из обмана и лжи. Где каждый стремится заполучить больше, чем другой. Лицедейство на сцене, лицедейство и в жизни, лучшие друзья — враги, самые теплые отношения — сводятся к ничтожным порокам человеческих душ. Алчность, жажда обмануть, заманить в свои сети, а потом оставить навсегда… Разложившийся мир испорченных душ, внушающий трепет и воодушевление тем, кто не знает его истин. Насколько он жесток и коварен, когда каждый лелеет мечту стать первым. Мой удивительный, прекрасный и одновременно отвратительный, прогнивший до основания мир лицемерия и продажного искусства, где мы, прикрываясь талантами, просто стараемся повыгодней продать себя, чтобы хоть немного вкусить сладость той жизни, которой многие из нас лишены от рождения… Мы прячемся за иллюзиями и заставляем верить в то, что она реальность, других, ведь это наша профессия. Мы — актеры. Скажу более: мы актеры самого отвратительного и ничтожного из всех театров на свете. Мы актеры театра Кабуки, где все продается и покупается: талант, души и тела, с самого его основания. Так было раньше, так будет и впредь. Это потрясающий мир с неограниченными возможностями, и я его неотъемлемая часть!» — Хватит вам лясы попусту точить, — заходя в общую комнату актеров, говорит парень лет 19 на вид, считающийся главным распространителем важных новостей среди всей трупы. От того, когда он входит и тяжелый полог за ним опускается, все взгляды обращаются в его сторону. — А что, есть новости? — спрашивает его товарищи. — Еще какие, — падая на первый попавшийся стул и принимая из рук товарища гроздь винограда, говорит он. — Я просто в шоке. — Ну же, ну! — торопят парни в нетерпении. — Жуть просто. Я едва успокоился, как узнал. — Да не томи ты, говори уже. — Короче, знаете Нагисаки из театра на 5-й, так вот, я только сегодня узнал, оказывается, он накануне сбежал вместе со своим напарником по сцене. Вы можете только представить? — Жуть, и чего, их ищут? Или уже нашли? — Пока нет, но парням явно несладко приходится. Говорят, они уже давно это запланировали и только и ждали возможности, и сразу после выступления… рванули! Никто даже сначала не понял: думали, они к своим поуходили на вечерний бис, так сказать. Уже только на утро, когда они не пришли на репетицию, стали их искать. А искать-то уже некого! — Бедняги. — И правда. Поговаривали, будто он теплые чувства к своему кохаю испытывал. Всегда поддерживал его, помогал с ролями разбираться, не ругал никогда. Даже когда тот ошибался. Правда, думали, что они друзья большие, а оно вон как оказалось… — Да, видать на той основе и понесло ребят по нелегкому пути. — Надеюсь, они достаточно хорошо свой план разработали, чтобы на первом же углу ищейки не сцапали. — Должны были, не двенадцатилетние же мальчишки. Оба уже заслуженные… — Что значит еще более погрязшие. — Вот и сбежали, чтобы избавить себя от дальнейшего погружения. Не знаю, как вы, а я за них рад. И буду надеяться, что их не отыщут. Смех, прозвучавший с противоположного тому углу, где столпились актеры, оборвал разговоры ребят. Все обернулись взглянуть на того, кто посмел смеяться, когда речь шла о таком волнительном событии. — Что смешного, Шиндо? — нахмурил брови один из старших актеров. Ему было около 30, а это значило наступление пика его карьеры, прежде чем его заменят на более молодые дарования. — Как тебе не стыдно? Разве можно над таким смеяться! Совести у тебя совсем нет! — подключились другие, устремив на юношу с некой сатанинской красотой, изящно устроившегося в кресле, недовольные и презрительные взоры. — Что ты думаешь обо всем этом? — спросил молодой мужчина. — Я? — криво усмехнулся Микаэль и, поставив на столик бокал, грациозно выпрямился в кресле. — Я думаю, что они просто два идиота. Их в любом случае поймают, сколько бы вы тут не скулили, и приведут обратно, — он поднялся. — Единственное, что им остается, — это совершить двойное самоубийство, раз уж у них, хах, такая любовь была непередаваемая. Вот будет потеха и, кстати, появится новая история для пьесы, которая пополнит скучный репертуар их вшивого заведения. — Да как ты можешь?! — взбесились ребята, задетые за живое. — Неужели тебе их совсем не жаль? Как у тебя только язык поворачивается! Они же, может, полюбили по-настоящему?! Неужели тебя это совсем не трогает?! Снова взрыв смеха, наполняющий ожесточением сердца многих присутствующих. Все уже были готовы броситься, но не хватало одного едкого слова, одной кривой усмешки. — Оставьте его, — видя настрой ребят, холодно сказал самый старший и с жалостью взглянул на белокурого демона, с чьих губ не сходила насмешка. — Такому, как Микаэль, никогда не понять чувств других людей. Он хоть и наша гордость, наша почитаемая прима, но душа у него столь же черная, как светлы волосы и кожа. Микаэль из-под лба взглянул на высокого парня, в чьих глазах читалась строгость и жалость. — Чудовище, и за что его только начальство держит! Он же неуправляемый. Только портит нам всё. — Лучше бы его с нами не было. Сыграть и кто угодно другой бы мог, только лишь бы человеком был, а не таким высокомерным и жестоким уродом. — Комплименты от тебя, Вельт, весьма редки и настолько специфичны, что порой просто отвратительны, и как тебя твоя вдова только переносит, — гордо вскинул голову Микаэль, нацепив надменную улыбку. — Но я принимаю их. — Черт, когда он здесь, такое ощущение, что даже воздух становится гнилым. — Не говоря уже о том, когда он рот свой открывает, — поддакнул кто-то. — Ладно, — лениво протянул Микаэль. — Скучно тут с вами. Лучше пойду, через полчаса мое выступление. Не хочу опоздать. Тем более, что слушать вас, все равно противно. Сочувствуете, да? Хах. Особенно ты, Лилиас, — он устремил взгляд на крашенного смазливого блондина, у которого от перекиси волосы приняли какой-то медный оттенок. — До этого одно жаловался, что Шигеро у тебя клиентов уводит. Нюни распускал, как он тебе в тягость. А теперь такой весь сочувствующий! — Заглохни! — ощетинился Лилиас. — Плевать, что я там говорил. А мне все равно его жалко. То работа, а то личные отношения. Молчи, если ничего не понимаешь! А то ты там со своими пожилыми клиентами и сам уже как бревно бесчувственное становишься, сопливая принцесса Микаэль Шиндо. — А ты, с молодняком путаясь, только и можешь, что визжать как поросенок недорезанный. Как визг где не услышу, так обязательно ты находишься. — Что ты сказала, шлюха! — Эй, эй, вы что! — стал между разгорячившимися парнями Вельт. — Сдурели совсем?! Вы еще передеритесь накануне выступления! Микаэль, ты, кажется, уходить собирался? — Вроде того. Не составишь компанию, Вельт? — игриво улыбнулся Шиндо, кокетливо запуская руку в свои волосы. — Быстро же ты однако оправился, — поднял бровь мужчина, глядя на подростка. — Я же профи, как никак, не чета всем вам. Спросите у любого из моих ухажеров, — хмыкнул Микаэль и покинул комнату. — Нашел, чем гордится! Постыдился бы! Не боишься, что тебя сдадут и потеряешь все, что имеешь? Но Мика уже был далеко. — Фу, чтоб его! — откинулся на спинку дивана Лилиас. — Принеси мне воды, а то я совсем разволновался, — сказал он своему соседу, всегда готовому услужить, зная, что получит взамен вознаграждение. — Отвратительный тип. Такой мелкий, а уже такая дрянь. Откуда он такой взялся! — Зачем его только в наш театр устроили. Такое лучше сразу удавить, чтобы потом людям жизнь не портило. — Загордился, думает, раз такой талант, так он может теперь к другим наплевательски относится. Терпеть его не могу. — Я тоже. И что он тут забыл вообще? Обычно из своей комнаты не высовывается. Вот и сегодня сидел бы там и не мешался со своими комментариями. — Понять не могу, чем он таким клиентов цепляет. Он же полное ничтожество. — А ты догадайся, хех. — Ну да, ну да. Мальчик с детства падок до всего такого. В то время Микаэль, как уже известно, с гордым видом покинул общую комнату и не слышал всего того потока брани, что обрушился из уст актеров на его голову. — И что ты устроил в общей комнате? — услыхал он позади себя ровный голос. Обернувшись, Мика увидел парня, смахивающего на Вельта, но с более тонкими и грубыми чертами лица. Он стоял у стены и, скрестив на груди руки, с хитрой улыбкой наблюдал за юношей. — Нарочно нарываешься на скандалы, да? Не трогал бы ты Лилиаса, он же первый тебя сдаст, если терпение лопнет, и что тогда? Шиндо зашел за первую дверь, оказавшуюся небольшим помещением, где хранился старый реквизит. За ним вошел и мужчина. Оставшись один на один, когда никто ничего не видит, они могли позволить себе показать свои чувства. Прижав к себе тонкий стан юноши, мужчина впился жадным поцелуем в тот самый рот, который так осуждали его коллеги и который так грел его собственное сердце. — Что будешь делать, если все откроется? — горячо дыша, покрывая нежную кожу шеи и груди поцелуями, томно взглянул на Микаэля он. — Плевать, мне все равно, что будет, — обхватывая руками широкие плечи любовника, чувственно выдохнул Микаэль, запрокидывая голову назад, дабы ее легче было покрывать поцелуями. — Совершенно все равно… Я слишком устал, чтобы думать об этом, а мне еще выходить вечером на сцену… — Ты сумасшедший… Самый сумасшедший из всех, кого я когда-либо знал… — крепко сжимая в своих объятиях это хрупкое, нежное создание, шептал в порочном забытье актер театра. — Замолчи, ничего не хочу слышать… — в мучительно-сладостном изнеможении простонал Микаэль, когда чужая рука коснулась его члена и сдавила. — Скажи, — прервал ласки парень и прямо взглянул на мальчика, которого продолжал прижимать к себе. — Тебе, в самом деле, плевать на этих двоих? — он криво усмехнулся. Вздохнув, Микаэль отвел тяжелый взгляд в сторону. — А почему меня должна заботить их судьба? Я как-то говорил с Шигеро. Этот дурак по-пьяни наболтал мне, якобы по секрету, что собирается бежать. — Так ты знал? — фыркнул мужчина. — Да, — безразлично ответил Микаэль, — но я тогда подумал, что он шутит и не обратил на это внимания… Зато теперь… — он закрыл глаза, отдаваясь наслаждению, пока массировали его орган сквозь брюки. — Зато теперь? — Он действительно идиот, он и его наставник. Два болвана, решивших, что отсюда есть выход… Он у нас только один, и тогда, в зале, я его назвал. — Ты восхитителен, Микаэль, — усмехнулся мужчина, и в его взгляде мелькнул зловещий огонек восхищения. — Жесток и непреклонен, безжалостный дьявол… которому нипочем чужие страдания, кроме собственных… Почему эти дураки никак не поймут твоей ценности? И этот Вельт только и делает, что задирает тебя. — Он надеется, что я возьмусь за ум, — хихикнул Шиндо, и протянул свою тонкую руку вперед, как бы призывая своего любовника, поспешившего привлечь его к себе, а в следующий миг с его уст сорвался короткий стон, — а ведь я всегда был в своем уме, в отличие от него. — Еще бы! Этим крысам ни за что не понять твоих чувств. Твоих желаний и стремлений, только я, Оноэ Саката, один знаю, чего ты хочешь на самом деле, — прохрипел мужчина, страстно приникая к порочным губам этой розы, благоухающей сладким ароматом развязности и вседозволенности, так покорно распускающей лепестки в чувственных ласках. — О! — вздрагивает Микаэль, когда холодная рука скользит ему под одежду, и улыбка озаряет его лицо, — полегче, Оноэ… Нас могут услышать…