***
Само собой разумеется, что после этого инцидента Юичиро никуда не ушел, а остался у себя. Поглощенный своей болью, он как будто бы на время отключился от мира с его естественным ходом времени, и в этой прострации, в которой он находился неизвестно сколько, ему даже вроде бы почудилось, как хлопнула соседняя дверь. Выйдя через некоторое время на лестничную клетку, он убедился в том, что ему это не почудилось. Дверь Микаэля Шиндо оказалась заперта. Несмотря на просьбы и уверения Юу, юный актер пренебрёг всем и ушел по своим делам. Юичиро только вдохнул. Это единственное, что он мог сделать в своем положении ненужного и ненавидимого. Но так или иначе, он продолжал надеяться, что Микаэль одумается и, пока ему не стало хуже, вернется обратно или хотя бы не станет изматывать себя на работе. А если вдруг так случится, он, Юу, постарается быть рядом и оказать своевременную помощь и поддержку даже вопреки воле на то самого Шиндо. Амане презирал бы себя до конца своих дней, если бы позволил себе пройти мимо нуждающегося, в особенности, такого, каким был для него актер театра Кабуки.***
— Ну что, поглядим сегодня, насколько варит котелок у этого сопляка, — усмехается Оноэ, листая сценарий со своим текстом и поглядывая поверх страниц на любовника. — Какого сопляка? — хмуро переспрашивает Микаэль, отворачиваясь от окна общей гостиной, в которую в такое время обычно никто не заходит. Почувствовав себя лучше, Шиндо покинул квартиру. И в этот раз не потому, что не хотел опоздать в театр, а скорее оттого, что у него было одно важное дело, но прежде чем заняться его выполнением, необходимо было показаться в театре и ответить на ежедневный утренний звонок от своего покровителя, справляющегося у него лично о его состоянии каждый раз, когда отправлялся по делам. Это постоянный контроль со стороны старика и вынуждал по большей части Мику являться ежедневно на свое рабочее место, в противном случае ему пришлось бы оправдываться и объясняться перед тем, за чей счет он выживает и чье влияние важно для него самому, а это для, несмотря на некоторые аспекты, гордого и самолюбивого юноши было неприятнее всего. — А как какого, вчерашнего. Тот, кто докучал тебе, глаза мозолил и которому я популярно все объяснил давеча. — А-а, ты про этого выскочку, — небрежно отозвался Микаэль. — Именно. Я тут бегаю ради тебя, дела твои улаживаю, а ты платишь мне такой черной неблагодарностью. — Да как у тебя язык поворачивается?! — гневно вспыхивают глаза Микаэля. Разве он не рассчитался с Сакатой за свою просьбу единственным, что мог предложить? Как смеет это животное снова упрекать его! — Даже зная, что для тебя пойти и разобраться с кем-то вроде этого типа, это все равно, что воздуха глотнуть, я наизнанку выворачиваюсь! А ты, грязная свинья, еще не доволен, хотя для тебя и этого было много! Ты еще чего-то требуешь! — Не передергивай, — нахмурил брови Саката. — За то, что я для тебя делаю, прикрывая от Батори и снося твои выходки, ты еще не так передо мной выслуживаться должен. — Вот уж заслуга, когда ты сам ее для себя выпросил, — фыркнул Микаэль, слегка опасаясь гнева Оноэ, который, закатив скандал, может помешать другому важному делу. — Это верно, — подобрел Оноэ, так как и сам после ночной вылазки совсем не имел настроя затевать всякого рода громкие ссоры. Таким образом, негласно, у каждого по причине своих мотивов, между двумя актерами сегодня было то редкое перемирие, когда оба не желают бросаться претензиями и оскорблениями. — Но если же он снова сюда явится и будет поджидать, — грозный оскал появился на лице Сакаты, продолжившего свою ранее прерванную мысль. Мика равнодушно отнесся к этому. По правде говоря, о своем соседе он думал в последнюю очередь. — Слышь, Мика, раз уж вчера нам не удалось поиграть и твой старый пень в отъезде, устроим себе вечером после спектакля праздник? Вместо ответа Шиндо направился к выходу. — Чего не отвечаешь? Язык проглотил? — Некогда мне с тобой разговаривать. Да и не о чем, — бросил напоследок Микаэль, презрительно взглянув на любовника, прежде чем покинул гостиную. — Вот ведь, паршивец, — криво ухмыльнулся актер. — Ну ничего, попадись мне только. «Надоел уже, — думал Микаэль спешно двигаясь по коридорам и оглядываясь по сторонам. — Только и думает об одном. Невыносимо! Ничего, может, уже сегодня все получится и в скором времени я сумею освободить себя от власти Оноэ. Только бы уйти и чтобы никто не заметил моего отсутствия»***
— Уже еду. Дождитесь меня и ничего ему пока не говорите. Я приеду, сам все решу, а вы пока развлеките его, — произносит мужчина и, сбрасывая поступивший вызов от помощника, быстрыми шагами движется к воротам, за которыми ожидает машина. Яркий дневной свет слепит глаза. Погода словно извиняется перед людьми за ночную бурю и сегодня щедро одаривает всё живое ясным, лазурным небом и умеренной минусовой температурой. Выйдя за ворота, мужчина не сразу замечает белокурого парня, который, привалившись к сплошному забору спиной, терпеливо ждет, устремив свои ясные очи в голубую высь. Уже только у машины он обращает на него внимание, и тогда же парень отрывается от созерцания безоблачного неба и устремляет серьезный взгляд на него. — О, надо же! — слегка усмехается уголком губ мужчина, в то время как весь его облик воплощает полное спокойствие. «Я ждал его появления, но вовсе не предполагал, что оно наступит так скоро. Особенно после того, как он сам сбежал от меня ночью, сославшись на какие-то там дела. А сегодня стоит и ждет. Хах, надеюсь за ночь в эту светлую головку не пришла чудная мысль содрать с меня компенсацию за нанесенные ущерб? Ведь я так до сих пор и не разобрался, с чего вдруг ты полез под мои колеса. Было ли это случайно либо же ты, дружок, промышляешь подобными авантюрами. Как я успел вчера заметить, одет ты недурно. Холеный, ухоженный. Что, родители мало денег дают, зарабатываешь, как можешь, или же наоборот, ни в чем своему чаду не отказывают? И судя по манерам, скорее второе» — И что же это такое? — хмыкнул мужчина, с некоторой иронией глядя на молодого человека, явившегося спустя двенадцать часов к его дому. — Не меня поджидаешь? Микаэль отделился от стены и, пристально глядя в глаза своего вчерашнего спасителя, походкой с дарованной ему от природы грацией приблизился к машине. Дерзкий, настойчивый взгляд этого белокурого парня, создающий всю его соблазнительность, пробуждал самые сокровенные желания. Весь его облик говорил о необузданной страсти обладателя. Невероятная сила животного притяжения заключалась в хрупком, молодом теле, которым он, не стесняясь, пользовался для завлечения других в свои сети. Слова были излишни, ибо тут вступал в силу совсем иной язык, более чувственный, интуитивный. Язык необузданный страстей и порочных желаний, наделяющих сильные тела и жаждущие развлечений и новых побед души. — Очевидно, сегодня ты уже поправился и совсем не жалуешься на недомогание, раз явился в такой час и поджидаешь у дома, — произнес мужчина, смеряя юношу слегка ироничным, пытливым взором. Минутный зрительный контакт, за который, кажется, прошла целая вечность, чтобы собеседники смогли понять друг друга без слов, раскрыть все свои потаенные страсти и желания одним лишь взглядом. — Придешь сюда сегодня в 8. Опоздаешь — можешь уже не приходить совсем, — коротко и категорично произнес мужчина, после чего сел в машину и уехал, больше ни разу не взглянув на Микаэля. Шиндо жадно следил за машиной глазами, а на его губах играла победоносная полуулыбка, в то время, как сердце отчаянно колотилось в груди от волнения. Восемь вечера и Микаэль снова стоит на пороге дома. На бледных щеках играет румянец, золотистые волосы слегка покачиваются на ветру, взгляд решительный. Ухитрившись ускользнуть от Оноэ, с утра докучающего ему своими недовольствами и посягательствами в счет компенсации за побег, в то время, как он желал его проучить, оставив одного, разобравшись с делами рабочего типа, и, наконец будучи свободным от старика Маэна, уехавшего по делам и не преминувшего позвонить в дирекцию и справиться о своем подопечном после завершения спектакля, Микаэль пришел туда, откуда еще вчера с таким трудом заставил себя уйти, будучи плененным волевым, сильным характером своего спасителя. Рискнув и покинув дом по некоторым личным соображениям, страшась, что его ожидания не оправдаются, Микаэль был в полном восторге, ибо его стратегия увенчалась успехом — тот, кого он хотел заполучить, назначил ему конкретное время. И тут уж не до самочувствия, когда речь идет о столь важном свидании, коим было для него сегодняшнее. Отчего-то испытывая непривычное для него волнение — ведь сколько раз он уже вот так приходил к очередному любовнику, — Микаэль протягивает руку и жмет на звонок. Вошедший через открытую калитку, наверняка оставленную именно для него, он теперь желал снова оказаться один на один с этим пока еще незнакомым ему человеком, но к которому он уже чувствовал невероятное влечение и видел в нем надежду обрести то, что раз и навсегда усмирит его безумную жизнь. Где-то в глубине дома прозвучала мелодия, а через секунду дверь раскрылась. Перед Микой появился тот же высокий, статный блондин с пронизывающим взором черных глаз, который буквально заставлял все внутри юноши сладостно сжиматься от ощущения внешней и внутренней притягательности подобного человека. «А я уже было начал сомневаться. Однако твоя жажда оказалась настолько велика, что ты не побоялся прийти сюда опять. Возможно ты в самом деле чего-то сто҆ишь, либо же ты самый обычный, ищущий приключений ребенок» — Заходи, — властно произнес мужчина после сказанных мысленно фраз и шагнул обратно, в то время как Микаэль, с тревожно бьющимся сердцем захлёбывающийся от волнения, переступил порог чужого дома. Спустя пару дней… Одна из просторных гостиных роскошного особняка с дорогой мебелью, разостланными по полам коврами, орнаментированными причудливыми формами бра и стенками камина, в котором весело потрескивает огонь. Плотные шторы темно-красного цвета подобраны по углам, и сквозь тщетно вымытое стекло окон можно созерцать безоблачное небо с мерцающими в нём звездами. В комнате находятся двое людей. Один — пожилой, сидит в глубоком мягком кресле. Ему лет шестьдесят, не больше, и стариком его можно посчитать лишь за седину, раньше времени окрасившую его волосы в белоснежный цвет и глубокие морщины, по некоторым из которых можно сделать вывод, что в своей жизни он не часто улыбался. Строгость и суровость наложила особые отпечатки на это непроницаемое лицо. В то же время светлые глаза сохранили живость и жажду жизни, которых, быть может, не было в молодости, но они появились теперь, когда этот человек достиг всего, к чему стремился весь свой век. Второй — молод и свеж, стоит против старика, подозвавшего его минуту назад, пока тот сидел на полу перед камином, листая какую-то книгу, и кутаясь в полупрозрачную легкую ткань, сквозь которую просвечивали очертания стройного тела. Прекрасное лицо, горделивый взгляд больших зеленых глаз, не лишенных оттенка глубокой душевной печали, таящейся в самом потаенном уголке сердца и делающей осмысленным и преждевременно взрослым этот по сути еще детский взгляд, идеальное гибкое тело, несмотря на возраст сохранившее мальчишескую хрупкость и изящество. И пускай этот разум поглощен всяческими пороками, жаждет их, утонул и испачкался в грязи человеческих приземленных потребностей, услаждающими тело и развращающими, портящими душу, этот нежный и хрупкий бутон, некогда захваченный и раскрытый грубой силой и вынужденный приспосабливаться к суровой жизни, будучи еще неподготовленным, знает, что такое душевная боль и человеческие переживания. Ведь когда-то эта душа была также чиста и непорочна, как прозрачна капля росы на зеленной травинке ранним весенним утром. Со стороны могло бы показаться, что сердечный и любящий внук общается со своим обожаемым дедом после продолжительной разлуки. Настолько свята могла бы быть эта картина, если бы не одна странность, бросающая мрачные, ужасающие воображение тени на казалось бы чистое, безупречное полотно. — Ах, Микаэль, как же замечательно, что ты наконец выздоровел, — страстно шепчут губы старика, в то время как морщинистые руки лихорадочно скользят по гладкой коже, будто бы желают убедиться, действительно ли она осталась также восхитительна и ее больше не мучит болезнь. По плечам, с которых было сброшено единственное, что скрывало от глаз наготу, рукам, талии, бедрам и снова и снова, бесконечно. — Такое изумительное, белоснежное тело не должно страдать, не должно подвергаться всяческих недугам, оно слишком священно, слишком неприкосновенно, чтобы быть тронутым и испачканным недостойными, отвратным руками болезни, способной своей дьявольской природой лишь уничтожать красоту божественного земного творения, воплощенного в столь идеальной физической форме. Безумное возбуждение пылает в глазах и слышится в произносимых фразах старика, уже казалось бы давно позабывшего, что такое истинные желания плоти. Вид этого юноши, безупречного во всем, что касается внешности, приводит его в какое-то фанатичное безумие, какое бывает лишь у верующих. Хотя никто бы из служащих ни за что не обнаружил бы подобных отклонений в своем строгом, хладнокровно мыслящем, несмотря на возраст, не допускающим никаких слабостей, даже в обращении со своими детьми, временами жестоком начальнике. Но тут, с этим ребенком, он впервые испытывает чувства, коих не питал даже по отношению к свои детям, теперь внукам, к жене и даже многочисленным любовницам, сопровождавшим его на долгом жизненном пути. Здесь эта глыба, эта мощная скала, ведомая необъяснимыми эмоциями, временами превращается в ничто, забывая о том, что она пришла повелевать, и готова склонять голову к ногам существа, возникшего перед ним в один прекрасный день, словно сошедший к земному грешнику и властолюбцу белокрылый, чистый и светлый ангел. Зачарованный зрелищем восхитительного танца этого нежного создания природы, так изящно, так искусно парящего по сцене в лучах софитов, Томас Маэн не на шутку заинтересовался мальчиком и во что бы то ни стало решил принять участие в его судьбе, связанной стальными цепями с жизнью театра, в котором он его увидел впервые. Но забрать мальчика из театра на совсем, имея возможность заплатить неустойку администрации, значило лишить зрителей возможности наслаждаться этим дарованием, столь редким и диковинным, что старик Маэн просто не мог себе этого позволить. Быть может, впервые в жизни он позволил себе быть щедрым не только с собой, но и с другими. Когда после спектакля он справился у директора театра о юном актере, пленившим его своей игрой и движениями, несообразно возрасту исполненными такой силой страстной истомы, наполнявшей каждую клеточку этого маленького тела и взгляд, и попросил о личной встрече с ним, видимо, тот заметил непреодолимое влечение богатого человека к ребенку и решил не упустить такую редкую возможность. Микаэль был приведен к нему буквально через 10-15 минут и, видимо, предварительно получив все необходимые указания от наставника всех актеров, коим тогда являлся Ферид Батори, был невероятно мил и приветлив, тем самым окончательно сводя с ума старика с каждым брошенным на него взглядом, все больше признающего в этом ребенке сошедшего с небес херувима. Идеальное создание небес, прекрасное и душой, и телом. Однако человеческая душа так непостоянна, так много соблазнов подстерегает за каждый углом безвинную душу, легко поддающуюся искушению. Маэн знал это не хуже прочих и, страшась загубить это высшее творение природы, взял над ним покровительство, договорившись с начальством Шиндо о том, что они будут блюсти нравственность ребенка (который, судя по всему, очень быстро свернет на этот путь, если брать во внимание его врожденные инстинкты, проявляющиеся в таком возрасте) и не позволят ему промышлять так, как это делают прочие несчастные, а за это он будет щедро одаривать театр и самого мальчика всем необходимым для их существования. Сделка была заключена. И в тот год, в самый холодный и дождливый день осени, Микаэль официально приобрел себе влиятельного покровителя, чьи дела после переезда в Японию и длительной работы в течение 30 лет, находились на самом пике, которому должен был соблюдать верность и оставаться в его глазах все тем же непорочным существом, на который соблазнился помешавшийся старик. Запрокидывая голову и кокетливо посмеиваясь, как делает самая пылкая любовница, обхаживая своего избранника, Микаэль с любовью смотрит на старика, сводимого с ума его внешней привлекательностью. Помимо обожания, в этом взгляде отражена насмешка и гордыня. Искусно исполняя свою роль, маленький дьявол наслаждается преклонением перед собой, черпая в этом то наслаждение, которое только может извлечь из такой жизни человек его положения. — Ты восхитителен, ты прекрасен, ты даже не представляешь, чего стоит твоя красота, Микаэль, — словно в бреду шепчет старик, с лихорадочным возбуждением скользя руками по юному телу. — Как мне больно видеть на твоей безупречной коже даже самые мелкие ссадины и царапины. Я просто схожу с ума. — Я знаю, господин, и прошу за это прощенья, — сладко, слегка извиняющимся тоном проговаривает Микаэль, одновременно протягивая руку, к которой сразу же припадает щекой старик. — Я был неосторожен в последние дни. — О, каждый раз, когда я вижу очередной синяк или ссадину, мое сердце сжимается от боли, и я в нетерпении жду, когда мой Микаэль успокоит мое дряхлое сердце, рассказав, как все случилось на самом деле. Я все еще помню те ужасные следы на твоем плече… Постой! — вздрагивает он, отстраняясь. — Вот они, — старик легким касанием разворачивает Микаэля, чтобы тот чуть повернулся к нему спиной и, как только беззвучная просьба непринужденно и даже весело исполняется, старик с трепетом, будто касается карточного домика, проводит кончиками пальцев по заживающим отметинам синяков от пальцев Оноэ Скаты. — Вот ведь, вот ведь они, вот! Скажи, Микаэль, где ты получил эти синяки! Отвечай, я хочу знать! Я требую, чтобы ты немедленно сказал мне правду! — настойчиво, начиная гневаться говорит Маэн. — Откуда они взялись?! — Господин Маэн, неужели Вы забыли, — склоняясь, беря дрожащую руку в свои ладони, мягко, как любящий сын, произносит Микаэль. — Это была случайность чистой воды. Я сходил с лестницы и споткнулся, а мой товарищ, следовавший за мной, вовремя заметил и схватил меня, не позволив упасть и навредить себе по-настоящему. Сладкая, мелодичная речь юноши была настолько внушительна, что старик поверил. Его агрессия и волнение от того, что мальчик врет ему, скрывая нечто более ужасное, оказалась подавлена мягкостью и сладостью речи. — Ах, да-да, конечно, как я мог забыть, — кивает Маэн, пока его участившееся от волнения дыхание приходит в норму. — Я бы разнес к чертям все эти проклятые лестницы во всем вашем театре, чтобы они никогда не причинили тебе вреда. Ах, и почему ваше здание не одноэтажное. — Он покачал головой. — Прошу, назови мне позже имя этого актера, который не дал тебе расшибить голову, я обязательно вышлю на его счет сумму в благодарность за твою сохранность. — Конечно, господин, Вы слишком щедры к нам и ко мне в особенности. Но я не понимаю, ведь я ничем не заслужил Вашего расположения, — улыбнулся Микаэль той обворожительной, кроткой улыбкой, способной свести с ума даже самого отпетого циника. После этих слов старик пристально и даже сурово взглянул на юношу. — А разве самая алая, благоухающая роза в лучшем цветнике заслужила чем-нибудь восхищение своей красотой? Разве вино, томящееся столетиями в бочках, заслужило чем-то, что его пьют и превозносят веками? Так и ты, мой Микаэль, — улыбнулся ласково старик, — чтобы ради тебя совершать глупости, достаточно просто видеть тебя рядом и иметь возможность коснуться тебя, чтобы убедиться, что ты не эфемерный образ, иллюзия, блаженный сон, услаждающий ночью, — он провел рукой по обнаженному бедру юноши, не обратив внимания, на то, как содрогнулся его член от этого прикосновения и едва уловимый стон сорвался с бледно-розовых губ. Все это Маэн пропустил, продолжая убеждаться, что перед ним физическое тело, а не призрак. — Только касаясь тебя, понимая, что ты живой, дышишь, твое сердце бьется, — старик оглаживает грудь и на секунду задерживает на ней ладонь, словно убеждаясь, что сердце в самом деле продолжает трепетать в этой груди, — и твое тело теплое, хотя в это верится с трудом, ибо такого идеала не сыскать больше в целом мире, и ты не плод фантазии, можно удовлетворять любые твои капризы. Улыбка на лице юноши становится шире, а взгляд еще больше наполняется любовью и почтением. Старик хочет сказать что-то еще, он только успевает положить руку на щеку юноши, как вдруг дверь открывается и на пороге оказывается слуга. — Прошу прощенья, господин Маэн… — Какого дьявола?! — гневно воззрился на служащего Маэн. — Ты не видишь, я общаюсь со своим мальчиком, кто позволил тебе, болван, являться сюда и мешать нашей беседе?! Сколько раз я еще стану повторять, чтобы никто не смел меня беспокоить, когда я хочу провести время со своим Микаэлем?! — Мне это хорошо известно, господин, — сдержанно, ибо уже привык, что его хозяин лишается привычной адекватности, когда дело касается его увлечений этим странным ребенком, отвечал слуга. — Но это крайне важный звонок, и Вы просили, если этот человек позвонит Вам, чтобы я немедля доложил. Во время этого разговора Микаэль, слегка обернувшись к служащему надменно, с недовольством глядел на него, будто ему также было неприятно от того, что их прервали. — Ох, черт. Видимо, он принял какое-то решение касательно сделки, — нахмурил темные брови Маэн. — Хорошо. Я сейчас отвечу. Легкий поклон со стороны слуги. — Подожди немного, мой дорогой, — оборачиваясь к юноше, говорит старик, чье лицо сразу смягчается при виде этих лучистых глаз. — Я только отвечу на звонок и сразу вернусь. Ты, кажется, хотел мне что-то сказать еще в самом начале? Что-то о деньгах, которые тебе необходимы? Я вернусь, и мы продолжим. А лучше, мы отправимся куда-нибудь вместе поужинать, ведь ты наверняка голоден, и там все спокойно обсудим вместе. Микаэль одобрительно кивает. Старик встает из своего кресла и идет к выходу, где его ожидает служащий. — Вам ничего не нужно, молодой господин? — спрашивает слуга у Микаэля, но тот отрицательно качает головой. Старый хозяин и его слуга покидают гостиную. И тогда Микаэль, криво усмехаясь им обоим вслед, спокойно занимает место в кресле старика, вальяжно располагаясь в нем, забрасывая и скрещивая ноги на подлокотнике, и изящно беря со стола бокал с красным вином, почти сразу осушает его. — Напомнить отблагодарить славного парня? Вот еще! Этот урод чуть мне плечо не сломал, а я буду способствовать его материальному благополучию? Ха! — срываются с уст молодого человека совершенно справедливые с его точки зрения слова. — Да ни за что! Лучше уж в канаве сгнить, чем вознаграждать эту жадную свинью! И все же… — Микаэль делает еще один глоток и наполняет бокал из бутылки. — Я бы сейчас не отказался, чтобы он был рядом. Мое тело… — Шиндо судорожно стонет, закрывая глаза, под воздействием вина чувствуя еще сильнее, как разгорячилась его кровь после этих прикосновений, пробудивших в нем дикую жажду. — Только бы за это я сейчас дал денег Оноэ, чтобы он исцелил меня. — Еще один чувственный стон и Мика снова пригубляет вино, что затуманит его сознание, а следом за этим берет сигару из пачки, также покоящуюся на столике. Это также помогает юноше усмирить свои инстинкты на время, пока старик не отпустит его. — Нет, теперь, когда у меня есть он, я разве что могу дать ему средств, чтобы он отстал от меня раз и навсегда, — Микаэль усмехнулся, выпуская изо рта клуб дыма. Маэн нисколько не возражает против этих маленьких привычек своего подопечного, считая, что вино только укрепит здоровье и придаст лицу цвет, а вред курения — это вообще пережитки прошлого, в которые верит лишь зашоренное дурачье. Только сохранение внешнего целомудрия является поистине важным для господина Маэна, а все остальное — просто детские забавы, прихоти молодости, на которые он закрывает глаза. Сидя в кресле, наслаждаясь вином, оказавшим свое благотворное влияние, Микаэль устало глядит перед собой в одну точку. — И все же я не могу питать к нему ненависти, — тихо произносит он. «Вот уже восемь лет, как этот старый маразматик держит меня под своим крылом, теша себя, свое самолюбие, видя во мне сосредоточение всех своих низменных фантазий, и даже не задумываясь, какого мне выносить эти его любования. Он уже не в том возрасте, чтобы оплачивать мне мое время должным образом, но он компенсирует свою несостоятельность как мужчины немалыми средствами» Микаэль не осознавал до конца всех преимуществ такого покровительства, но невольно испытывал благодарность по отношению к человеку, под чьей эгидой он научился читать и писать, узнал многие вещи от приглашаемых Маэном учителей, прочел книги, о которых даже не услышал бы, живя в каморке театра, познал пусть не самые главные истины, но все же те, которые помогли ему окончательно сформировать свой кругозор и начать жить в соответствии с правилами внешнего и его внутреннего мира, удачно объединив их в одно целое, а самое главное, что ощущал Микаэль, это то, что только благодаря его покровительству, он имел возможность хоть ненадолго покидать ненавистные ему стены театра, в которые забросили его родные отец и мать. Только за это он был готов без зазрения совести исполнять любые прихоти богатого старика, в данном случае изображая из себя непорочного мальчика, любящего своего дядю, даря только ему свое внимание, и покорно прощать ему то, что тот не стремился забрать его из театра насовсем. Микаэль принял эту волю старого человека и не противился и не возмущался ей, опасаясь идти против него, а также рискуя потерять те блага, которыми он снабжал его практически безвозмездно. «Меня бросает в дрожь, когда этот старик касается меня, трогает мое тело, это раздражает меня, но он приносит в мою душу тот редкий покой, который я не нахожу больше нигде, когда позволяет мне оставаться у него и делать все, что мне заблагорассудиться. Если бы не два «но», я был бы на седьмом небе. Любовные утехи и треклятый театр Кабуки. Если бы мне удалось получить одно и избавиться от другого…» Микаэль тяжело вздыхает и закрывает глаза, понимая тщетность и безрассудство таких диких желаний. Он снова открывает глаза и устало смотрит из-под полуприкрытых век. — Я чувствую себя ужасно, я расслаблен, моя голова как в тумане, предметы расплываются перед глазами, должно быть, действие вина, но я продолжаю и продолжаю вспоминать эти несколько ночей, наполненных безумной, неконтролируемой страстью и только и мечтаю снова сбежать к тебе. Я сошел с ума в мыслях о тебе… Жду не дождусь, когда мой ревнивый престарелый покровитель уедет и я, получив свободу, смогу сбежать в твои объятия… От потерявшего голову и разум старика, от раздражающего Оноэ, от надоедливого, гадкого Батори с его извечным контролем, от директора с его вычетами, от дурака Дона, от лживого Эрнеста, так и не явившегося после (видимо понял, что это все; не зря я не пошел к нему в тот день), от надоедливого соседа со своей нелепой опекой, предложениями дружбы и восхищением моей игрой, это бесполезное ухаживание простака, который не жаждет получить ничего более существенного, от всех… Только к тебе… одному. Ведь ты тоже любишь меня, как и я… Я чувствую это… в каждом твоем взгляде и жесте. Эта любовь опьяняет меня, как самое лучшее вино, так как не опьяняла никогда… И я не хочу протрезветь…