Правило неприкосновенности

Возле машины, как и предполагалось, учителя ждёт весь красный от злости, насупившийся Кюхён. Сложив руки на груди и нервно дрыгая ногой, он, прислонившись к капоту, стоит, уставившись в одну точку, и кусает губы. От него прямо-таки исходит тёмная аура… Уловив краем глаз движение, он чуть ведёт головой, чтобы посмотреть, кто там, и тут же дуется ещё сильнее, напоминая смешного нахохлившегося воробушка в дождь – к нему уверенной походкой идёт Чонсу, прижимая к себе правую руку, на которой висит лёгкая весенняя ветровка. Сегодня слишком жаркий день, чтобы одеваться, вот только Кюхёну это до лампочки, он, наоборот, кутается плотнее в свою куртку и дует щёки. Пиликнув сигнализацией, мужчина открывает дверь, садится за руль и, заводя мотор, наблюдает за недовольным юношей, молча залезающим на пассажирское сидение. Они едут в полной тишине. Чонсу ждёт, пока малыш дойдёт до своей наивысшей точки кипения и начнёт изливать все свои мысли вслух, а Кю старается мысленно передать хёну посредством "миндальной связи" какая он козлина, и раз за разом прокручивает картинку своего альфы в объятиях химика, стараясь более-менее трезво оценить ситуацию. Он даже не спрашивает куда едут, полностью доверяя старшему и понимая, что в таком состоянии он может отвезти его только в одно место – домой. И старается не выдать лёгкого удивления, когда машина останавливается на маленькой парковке какого-то торгового центра и мотор глохнет. – Пойдём поужинаем, – улыбнувшись, мужчина садится вполоборота и бросает куртку, лежавшую всё это время на коленях, на заднее сидение. – Не голоден, – обиженно бурчит в ответ юноша. – Хватит дуться. Ты же понимаешь, мы с Учителем Ким всего лишь разговаривали. – Но вместо ответа Кю складывает руки на груди и отворачивается к окну. Надутый хомячок. – А ты зря влез. Это было проявлением дичайшего неуважения к преподавателю, за которое, поверь, он действительно отыграется, но помимо этого… ты сильно подставил меня, – кажется, это работает. Кюхён моментально оборачивается и ослабляет руки. Испугался. – Где твой хвалёный мозг был в тот момент? И лишь в эту секунду до мальчишки доходит вся серьёзность произошедшего. Он наорал на преподавателя, на взрослого мужчину! Шипел на него и показывал клыки. Говорил, что Чонсу – его альфа и трогать его никому нельзя. Это финиш. Теперь любимого учителя уволят и отправят под статью… А всему виной он – глупая несдержанная омега. – Вас же… теперь… уволят… – он еле выговаривает слова и быстро-быстро хлопает глазками. – Будь на месте Чо… Учителя Кима другой преподаватель – сейчас мне бы обрывали телефон твои родители и Мистер Конь, – он усмехается, вспоминая забавную кличку директора школы, – но, поскольку Йе… Учитель Ким…. – Да задолбал! Йесон он, вся школа знает! – огрызается юноша, раздражённый тем, что Итук всё ещё старается держать с ним более-менее официальный стиль общения, но периодически по привычке соскальзывает на настоящие имена преподавателей. – Хорошо. Но, поскольку Господин Йесон знает о том, что я альфа и состою с тобой в… близких отношениях, – торжественно продолжает он с места, где его прервали, – в этот раз мы просто отделались парой твоих двоек по химии. – И физике, – раздосадовано стонет Кюхён, съезжая по сиденью вниз. – И физике. – Чё-ё-ёрт… Родители меня убьют… – Как твой классный руководитель я смогу разрулить эту проблему, – хитро ухмыляется мужчина, намекающе поднимая брови, – и предложить позаниматься с тобой физикой и химией. А если серьёзно, – ухмылка мгновенно сползает с его губ, и он хмурится, – чтобы больше таких выходок не было, понял? Ты же не хочешь следующие семь лет носить своему истинному передачки, верно? – сглотнув подступивший к горлу ком страха, Кю лишь заторможенно кивает в ответ и выпрямляется. – Пойдём. За ужином Кюхён ведёт себя тихо и с трудом идёт на разговор – обдумывает сказанное, тщательно анализирует своё поведение, и как-то совсем без аппетита всасывает острую лапшу из рамёна, уткнувшись в тарелку. За время, что они "встречаются", Чонсу успел узнать характер мальчишки, хоть и не так хорошо, как хотелось бы, а потому сейчас просто молчит, даже не пытаясь лезть к нему с разговорами: во-первых, его это только разозлит, а во-вторых, ну какой подросток станет всерьёз слушать взрослого? После щикданга мужчина, понимая, что сейчас омежке нет дела ни до чего, кроме своих мыслей, везёт его домой, мысленно при этом выдыхая – чем меньше они будут проводить времени вместе, тем крепче будет его сила воли, и тем меньше подавителя придётся колоть, поскольку сезон гона у него в самом разгаре. Благо Кюхён, вникнув в проблему, поддержал альфу и теперь старается сам реже к нему приставать. Что, признаться, не всегда удаётся, ибо сила воли у мальчишки хромает аж на обе ноги. Остановившись у уже привычного кирпичного дома, Чонсу глушит мотор и поворачивается к задумчивому, мрачному школьнику. Даже как-то становится его жаль… Наверное, не стоило так на него давить. – Спасибо, Учитель, – механически благодарит Кюхён, поднимая лямку рюкзака, чтобы закинуть её на плечо, – увидимся завтра. И… извините… что так вёл себя сегодня. Вместо ответа Итук тепло улыбается, тянется к мальчишке, желая поцеловать на прощание, но тот вдруг разворачивается, открывает дверь, и пулей вылетает из машины. А несколькими часами позже написывает старшему в KakaoTalk, без конца извиняясь и обещая, что впредь будет больше думать и меньше поддаваться эмоциям. Выполняя своё обещание, Йесон целую неделю мучает Кюхёна, заставляя его учить все законы термодинамики и множество химических формул, то и дело вызывает его к доске с ответами, и, будто этого мало, ставит ему две двойки – одну в физику, вторую в химию, чтобы окончательно показать в чём юноша был не прав. А тот в свою очередь готов выть от несправедливости: он всего-то показал кому принадлежит Пак Чонсу и один-единственный раз огрызнулся с учителем, а получил за это так, будто подкинул Чонуну в кабинет водородную бомбу… При этом, измываясь над учеником, Йесон внимательно наблюдает за ним, проверяя пару своих теорий, выстроенных на основе недавно полученной информации: Кюхён, в силу своего возраста и характера, оказывается жутко взрывоопасен – отвечая на вопросы учителя, он частенько сжимает кулаки, говорит сквозь зубы, кипит от злости, но сдерживается, чтобы не огрызнуться и тем самым не устроить самому себе ещё неделю такого вот ада. И от того, как он, находясь на пике злости, ревности, теряет последнюю бусинку самообладания и всё же крепится, вызывает у мужчины уважение, а также начисто развеивает мысли о том, что он мог кого-то соблазнить в прошлых школах. Подраться – да. Но соблазнить – очень сильно вряд ли. – А он у тебя крепкий орешек, – гордо делится своим умозаключением Йесон с другом по истечении второй недели наказания, которое мальчишка выхватил всего из-за одного тихо буркнутого "придурок". В конце урока. В пятницу. Сколько же печали и ярости было в его взгляде, когда учитель свалил на него новую порцию материала для зубрёжки, аргументируя это фразой "промолчал бы ещё пять минут и заслужил бы моё прощение". Парень со злости аж на диалекте заговорил, чего от него никто не ожидал. – Смотри-ка, я его две недели пытал, а он меня только придурком обозвал. Я-то думал, у него нервы послабее. – Да? – саркастично хмыкает Итук, едва не разбив красивую стеклянную модель атома, стоящую так опасно на углу стола младшего, отчего у того, судя по расширившимся глазам, чуть сердце не выпрыгнуло. – Знаешь, какие адские две недели это были для меня? Каждый день сначала был жёсткий секас мозга, а потом, когда все маты заканчивались, я начинал колоться твоими блокаторами. – Ты что, кололся каждый день? – округляет глаза Чонун и хлёстко бьёт мужчину по рукам, которые тот потянул к уменьшенной модели клетки Фарадея, оставшейся на столе после только что прошедшего урока. – И спал с ним, находясь под действием подавителя?! – Я же говорил, что мы не можем позволить себе… – альфа шипит, намекая, что донсену надо бы быть потише, – не могу я с ним спать. У меня самый разгар гона, а он… малолетняя девственная омега. Что не мешает ему приставать ко мне при первой же возможности… – Хён, в который раз повторяю – это опасно, ты принимаешь слишком большую дозу, – серьёзно заявляет мужчина, хмурясь, – прекрати приём хотя бы на две недели, чтобы организм хоть как-то восстановился. – Хорошо, – сдаётся Чонсу, шумно выдыхая. В конце концов, друг прав, нужно сделать перерыв, пока он не загремел в больницу, и поговорить со своей омежкой, чтобы тоже не лез к нему и не провоцировал. Он собирается рассказать об этом решении Кюхёну на следующий же день, однако в среду юноша почему-то без объяснения причины не является в школу, его родители ничего не сообщают, и на сообщения он не отвечает. Целый день Итук не находит себе места: дёргается, еле собирает мозг в кучку, чтобы провести уроки, за обедом перебрасывается с Йесоном всего парой фраз, и едва ли не каждый час пишет юноше сообщения, которые тот читает, но не отвечает. Лишь ближе к вечеру мальчишка отправляет ему короткое "неважно себя чувствовал, весь день дома, приезжайте после работы", и Чонсу, достигнув к тому времени пика беспокойства, отпускает класс с последнего занятия на десять минут раньше, а затем, прыгнув в машину, едва ли не на полной скорости мчит к дому Кю, перебирая по пути причины его плохого самочувствия. Как-то нехорошо колотится сердце – то ли от страха и беспокойства, то ли от желания поскорее увидеть своего мальчика, обнять его и потискать, ибо всего лишь дня хватило, чтобы страшно соскучиться по нему. "Как, должно быть, глупо я выгляжу", – думает про себя Чонсу, стоя на светофоре и нервно дрыгая ногой, – "похож на влюблённую школьницу, мчащуюся к парню по первому зову". Наверное, должно было быть наоборот: по самым типичным клише Кюхён, как милая слабенькая омега, должен срываться к нему по первому же мановению пальца, однако вышло наоборот и Чонсу, слишком сильно привязавшись за короткое время к истинной омеге, готов делать для него абсолютно всё, даже сорваться посреди ночи. Доехав до нужного дома, он паркуется, нервно обкусывая губы, по привычке поднимает голову к окну, где обычно видел Кюхёна, выходит из машины, и, пиликнув сигнализацией, спешит в дом, на ходу соображая, нужно ли осторожничать на случай, если родители юноши дома. Он дрожащими пальцами набирает заученный код дверного замка, дёргает металлическую дверь, и, войдя внутрь, полной грудью вдыхает запах этого дома, к которому примешивается сладкий пряный запах омеги. В пустой квартире ни звука, лишь где-то тихо тикают часы и гудит увлажнитель воздуха, сразу ясно – никого кроме юноши здесь нет. Сняв с плеч ветровку и наспех стянув кроссовки, он спешит в комнату Кю, резко открывает дверь, ожидая застать омегу за компьютером и какой-нибудь игрой, но вместо этого находит его дремлющим в своём уютном, увеличившемся в размерах гнёздышке на кровати. Кюхён тихо посапывает, приоткрыв губы, сложившиеся бантиком, одной рукой обнимает край одеяла, зажатого подмышкой, вторую засунул под подушку, из-под которой торчит краешек того галстука, который он выкрал из машины учителя, а с края кровати, выглядывая из-под горы подушек и одеял, свисает рукав бледно-зелёной рубашки, которую Чонсу отдал ему. Ну как отдал… В порыве страсти Кю так сильно дёрнул несчастную ткань, что вырвал почти все пуговицы и сделал дыру рядом с воротничком, и, соответственно, забрал её себе в гнездо, ведь хёну-то она уже не нужна. Окинув взглядом тёмную из-за закрытых штор комнату, в которой, как всегда, царит беспорядок, мужчина подходит к кровати, поднимает с пола упавшую подушку, и садится на самый край, отодвигая выстроенную подушечную стену. Хочется сфотографировать это чудо. Хочется назвать его своим. Хочется просто знать, что это официально занятое чудо. Чонсу улыбается, заметив, как дрогнули брови юноши и затрепетали крылья носа – почувствовал сквозь сон его запах. Правильно, он же сегодня не вкалывал блокатор, и к тому же запах истинного грех не учуять, особенно в замкнутом пространстве и в таком-то застоявшемся воздухе. Улыбнувшись, мужчина протягивает руку и кладёт ладонь на плечо Кюхёна, ласково, с нажимом поглаживает его, наблюдая медленное пробуждение донсена. – Хё-ён, – расплывшись в широченной улыбке, хрипло тянет юноша, не открывая глаз, и поворачивает голову, сразу же получая нежное прикосновение чужой широкой ладони к щеке. – Извините, задремал, пока ждал Вас. – Как себя чувствуешь? – ласково убирая прядки кудрявых каштановых волос со лба Кю, спрашивает старший. – Я весь день на нервах: в школу не пришёл, меня не предупредил, на сообщения не отвечал. Что с тобой? Ты горячий, – приложив ладонь к горящему лбу парня, удивлённо округляет глаза Чонсу. Мальчишка в самом деле горит, и даже не горит – кипит! Кажется, у него высоченная температура. – М-м, всё нормально, – хмурится Кюхён, наконец открывая глаза и пугая этим учителя ещё больше: у него слишком сильно расширены зрачки, из-за чего глаза выглядят опасно и устрашающе. – Мне просто утром было не по себе, голова кружилась и поднялась температура, мама сказала дома оставаться. Разве она Вам не звонила? – в ответ следует отрицательное мотание головой из стороны в сторону. – Странно. Наверное, забыла… – юноша замолкает и почему-то вдруг ёжится, подгребая одеяло повыше к подбородку и стряхивая руку старшего со лба, а его щёки быстро заливаются румянцем. – Ты уверен, что всё хорошо? – строго переспрашивает Чонсу, заметив необычное поведение омеги. – Может, врача вызвать? – Врач тут вряд ли поможет, – фыркает Кю, забавно сморщившись, и мельком смотрит куда-то вниз. Проследив за его взглядом, Итук поворачивает голову и наконец замечает чётко очерчиваемую одеялом выпуклость в области паха – теперь понятно, почему он такой горячий и голова у него кружится, опять гормоны шалят. – Вот, кстати, именно этот вопрос я и приехал обсудить, – вздыхает учитель, и Кюхён мгновенно напрягается, чуть приподнимаясь на локтях. Сразу видно: испугался. – Только выслушай меня до конца, хорошо? Это важно. Нам с тобой нужно на время прекратить наши… интимные отношения, если это можно так назвать. – Почему? Я же уже отработал за тот инцидент с Учителем Ким. – Да, но сейчас вопрос не в том, что о наших отношениях могут узнать, а в моём здоровье, – опустив голову, чтобы чуть прикрыть глаза карамельной чёлкой, мужчина старается дышать через раз. Чертовски тяжело себя сдержать, когда организм с удвоенной силой требует омегу, блокаторы колоть нельзя, а прямо перед тобой сейчас сидит самая вожделенная, умопомрачительно пахнущая возбуждённая омега. – Сегодня я разговаривал с… человеком, который делает для меня подавители, и он сказал, что мне нужно сделать перерыв в приёме хотя бы на две недели, чтобы восстановить организм. Значит, мне нельзя будет прикасаться к тебе, чтобы не сорваться. – Но ведь у Вас сейчас гон, – тихо, опасливо выговаривает Кюхён, подтягивая одеяло повыше, к подбородку, – как Вы будете преподавать в школе, где каждая вторая омега переживает сезон течки? – Ценой своих нервов, – язвит мужчина, но тут же одёргивает себя, понимая, что грубить юноше не стоит. Да и чего нервничать? Шесть лет уже преподаёт и каждый год этот злоебучий весенний сезон переживает, переживёт и этот год. – На самом деле, не представляю как всё это будет выглядеть. Рядом с тобой я с трудом держусь, а в школе без блокаторов будет вообще тяжко. Кюхён поджимает губы, смотря на сгорбившегося, напряжённого учителя, и думает, что уж две недели без его общества вытерпеть он сможет. В конце концов, деваться ему просто некуда, ведь любимый альфа нужен в первую очередь здоровым, и на ближайшие две недели его здоровье полностью зависит от него, Кюхёна. – Вы справитесь, – тихонько подаёт голос юноша, и встречается взглядами с поднявшим голову Чонсу, всего на секунду пугаясь вспышки возбуждения, отразившейся где-то на глубине его зрачков. – Я не подойду к Вам, обещаю. В ответ мужчина хмыкает и улыбается. Любимый парень понял, значит, не придётся мотать с ним нервы и выслушивать различные обиды по поводу холодности в отношениях, однако перспектива держаться от него на расстоянии аж две недели очень печалит. Он настолько привык к его обществу, к его близости, его вечным колкостям и неожиданным приставаниям, которые случались зачастую прямо в школе несмотря на запрет, что теперь лишиться всего этого кажется самой большой трагедией. – Рад, что мы друг друга поняли, – через силу улыбнувшись, говорит мужчина, и в знак одобрения кладёт ладонь на ногу младшего, поглаживая её через одеяло, – я поеду, хорошо? Иначе ещё немного и моё терпение лопнет. – Я провожу. Чонсу первым выходит из комнаты, а за ним, едва не свалившись кубарем с кровати от спешки, бежит Кю, завернувшись по уши в одеяло, под которым спал; он наблюдает как хён обувается, накидывает ветровку и поправляет воротничок мятной рабочей рубашки, смявшийся верхней одеждой. – Увидимся завтра, не опаздывай, – улыбается Итук, подходя к румяному юноше и ласково трепя его кудряшки, – а вечером после уроков заедем с тобой в одно место, будет сюрприз. – Угу, – быстро-быстро кивает в ответ Кюхён, наивно расплываясь в улыбке, хотя ещё даже не знает задумки хёна. Мысль отвезти мальчишку завтра после занятий в секс-шоп пришла совершенно спонтанно, при одном только взгляде в его ошалелые глаза, – в конце концов, так ему будет легче пережить вынужденное одиночество в две недели, да и просто в период течки игрушки пригодятся. Надо же как-то снимать напряжение юной омеге, тем более спать со своим альфой он не может. – Спасибо, что приехали, – мило хлопая глазками, лепечет Кюхён, не сводя горящих возбуждённых глаз с учителя, – я соскучился. – Взаимно, малыш, – сделав шаг навстречу донсену, мужчина кладёт руку ему на затылок, давит на шею и, наклонившись, целует его, отмечая про себя, что соскучился по этим сладким нежным губам. – М… не малыф… – недовольно выговаривает Кю в рот хёна, а в следующий момент уже стонет, оказываясь зажатым между стеной и крепким мужским телом. Невозможно удержаться от такого сильного соблазна. Кажется, у мальчишки всё же произошёл очередной всплеск гормонов, судя по его потрясающему запаху и рвению, с каким он обнимает хёна за шею. Он даже не вздрагивает, когда одеяло соскальзывает с плеч, только тихонько хнычет, соприкасаясь обнажённой кожей с мягкой рубашкой и холодной пряжкой ремня, а вот Чонсу шумно втягивает носом воздух и просовывает руки под одеяло, с жадностью тиская бока юноши. А он всё ещё не научился правильно целоваться, хотя эта его неуклюжесть распаляет куда больше. Кюхён умопомрачительно пахнет, кипит от высокой температуры, и шумно сопит, обвивая шею старшего двумя руками, а тот в свою очередь будто пытается надышаться, насладиться им, как следует запомнить каждую чёрточку его тела, запомнить его вкус и запах. С силой вжимая школьника в стену, мужчина углубляет поцелуй, превращая его в развязный и влажный, ласкает языком язык донсена, и трётся о него бёдрами, отчего тот шире открывает рот. – Ну всё, хватит, – с трудом оторвавшись от губ Кюхёна, срывающимся голосом шепчет Чонсу, – иначе я вообще не смогу тебя отпустить. – Две недели – не срок, – широко улыбается Кю, бегая глазами по лицу старшего, – мы ведь в любом случае будем видеться в школе. И к тому же, это будет полезно: я займусь учёбой, а прежние отношения "учитель-ученик" покажут всем в школе, что между нами ничего нет. – Какой же ты всё-таки хитрый, – довольно ухмыляется Итук. Всё же в выборе он не ошибся, этот мальчишка в свои шестнадцать довольно осмотрителен, хитёр и умён в отличие от большинства своих одногодок. – Я продуманный. – Вижу. Ладно, я поеду, напишу в Какао, как буду дома, – мужчина ласково убирает кудряшки, упавшие на глаза донсена, и напоследок чмокает его в губы, – до завтра. Он не без сожаления выпускает мальчишку из объятий и выходит из дома, запахивая ветровку на груди. По пути Чонсу благополучно попадает в пробку на центральных улицах, материт всех на чём свет стоит, и сворачивает в узкие улицы, где с трудом протискивается меж жилых домов и припаркованных машин. На дорогу уходит целый час и к своему дому мужчина подъезжает злой, нервный, уставший, и чертовски голодный только к восьми часам вечера. Поднявшись на лифте до девятого этажа, он шумно выдыхает, еле волоча ноги от усталости, наспех пишет Кюхёну сообщение, как и обещал, и у двери своей квартиры нос к носу сталкивается с соседкой из квартиры напротив – Госпожой Кан, милейшей женщиной шестидесяти лет, которая не только всегда здоровается и выводит свою собачку прогуляться в одно время с Чонсу, но и периодически подкармливает соседа домашним кимпабом. – Ой, здравствуйте, Господин Пак! – расплывается в широченной улыбке соседка, закрывая дверь своей квартиры, а рядом с ней на поводке тявкает довольный толстопопый корги, высунув язык. – Как же много Вы работаете, что так поздно возвращаетесь домой! – Добрый вечер, Госпожа Кан, – вымученно улыбается мужчина, тяжело вздыхая, и, наклонившись, чешет за ушком у виляющего хвостиком Генри. – Сегодня были дополнительные занятия, готовлю учеников к поступлению в университеты, вот и задержался. Как Вы себя чувствуете? Хорошо поели сегодня? Откровенно говоря, желания вести стандартную дружескую беседу с соседкой нет никакого, хочется лишь поскорее поесть, принять душ и лечь спать. Голова раскалывается… И почему-то всё двоится перед глазами. Нет, точно надо больше отдыхать. – Ой, да всё хорошо, – кудахчет женщина, размахивая руками и широко улыбаясь, отчего в уголках её глаз собираются морщинки. Она начинает что-то лепетать о своём муже и кимпабе, но Чонсу уже попросту не воспринимает ни одного её слова – в ушах звенит и голос женщины раздаётся в голове словно из-под толщи воды. Странные признаки усталости, раньше такого не было. Хотя… Может, сезон гона проходит нынче так странно из-за наличия омеги? Опустив взгляд на электронный замок, он жмёт на цифры, вводя код, однако подсвечиваемые синим циферки ещё сильнее двоятся и разъезжаются, а пальцы дрожат, еле попадая по клавишам. – Господин Пак, с Вами всё в порядке? – соседка подходит ближе и кладёт руку на плечо мужчины, привлекая его внимание. – Господин Пак? Вам нехорошо? – Госпожа Кан… – тяжело дыша, Итук поднимает глаза от замка, с трудом фокусируясь на лице женщины, и с ужасом понимает, что почти не слышит собственного голоса, – пожалуйста, вызовите скорую… А в следующую секунду перед глазами всё окончательно размывается, темнеет, и Чонсу проваливается в густую, удушающую темноту, отдавшуюся тупой болью в затылке.