Если тебя убьют

      Шлеп       Тонкая завесь сна качнулась, дрогнула и рассыпалась разноцветными искрами. Санса постаралась ухватиться за нее — остаться, пусть ненадолго, за той гранью, где не было сырого пахучего воздуха, где солнце щедро проливало тепло на затылок и шею и наполняло лукавством мягкую улыбку Джейни… Но беспощадные оранжевые брызги уже смешивались с золотистыми лучами, и полог, расшитый иллюзией, колыхался все сильней и отбрасывал прошлое в сторону, обнажал то, что теперь было ее жизнью и ее правдой: серые стены, взрезанные холмами неровных камней, и жесткое пламя костра, и сумрачное лицо Сандора Клигана.       На минутку, хоть на минутку! Санса вскинула руку, чтобы дотянуться до Джейни, хотела окликнуть… Но пальцы царапнуло что-то твердое, и с губ сорвалось не имя — другое: неуютное, влажное.       Шлеп       Полог затрещал и порвался, и все исчезло: тепло солнца соскользнуло с лица, и протухший сырой воздух хлынул в грудь прохладным потоком, и в горле защекотало — Санса едва успела ткнуться лицом в одеяло, чтобы приглушить кашель и не дать Псу проснуться. Сухие, мучительные толчки отдавались в спине острым жжением, словно на самом дне легких у нее тлели угли, и в висках ужасно стучало; едва удавалось сделать вдох, слабый и судорожный, до того, как грудь сжимало снова, и потом снова, и опять — в какой-то момент она испугалась, что это не кончится, что кашель не ослабит хватку и задушит ее… или разбудит Пса.       Все же угомонилось: в горле еще чесалось, но Санса смогла отдышаться. Склизкий комок прокатился под языком; она сплюнула его в чистую тряпицу и стерла с губ липкий след.       Шлеп       Мелкая дрожь прошла по плечам — плохой звук, неправильный. Пес предупреждал ее, что болота могут говорить на разный манер: стенать и шептаться, плакать и бормотать, и переругиваться между собой понемногу; за те дни, что они пробирались сквозь топи, Санса убедилась, что это правда. Каждый день она слышала гимн этого гиблого места — стоны, протяжные и тоскливые, что порой будили в ней неясную жалость и дразнили воображение: Клешня теперь представлялась ей древним гигантом, что когда-то уснул, убаюканный сказками Узкого моря… Да только проснуться не смог и стал жертвой беспощадной воды, что проела ему плоть, породила глубокие язвы, и гной в них загустел и обернулся черной трясиной, и соленая влага собралась на коже пористыми холмами, и ветер принес туда семена, что прижились и все росли и росли, пока корни их не оплели сильное тело, не пронзили могучие кости и не добрались до сердца; и губительный сон этот был слишком глубок, и несчастному оставалось лишь вздыхать и стенать — и терзаться от боли, которая никогда не закончится.       Шлеп       Но в этих звуках Санса не узнавала измученного зова гиганта: слишком он был живым, слишком плотным и близким; она бросила тревожный взгляд на проем, что с трудом держал оборону перед вязкой тьмой ночи, и перебралась ближе к костру — горячий воздух мог помочь унять раздражение в груди и прогнать прочь кашель, что мешал ей заснуть.       Жаль, что все же не выйдет остаться хоть ненадолго: после двух дней в пути плечо опухло и разнылось ужасно, и пальцы слушались плохо, и голова все кружилась от того, что нельзя было сделать глубокого вдоха, и Санса боялась, что не сдержит слова, данного Псу — она говорила ему, что сможет не упасть с Птицы, но вчера два или три раза ей только чудом удалось удержаться в седле. Хорошо, что он уехал далеко вперед, прокладывая путь сквозь туман, и ничего не заметил — она не хотела добавлять ему поводов для волнений, пока ее болезнь и слабость и без того причиняли столько хлопот.       Щеки у нее запылали, и Санса осмелилась взглянуть на него, спящего, так, как никогда не решилась бы днем; слова, что он сказал в ту ночь, когда ей подурнело, еще отзывались — кружились в груди невесомыми хрупкими лепестками и таяли, согревая кровь. Она старалась унять свою глупость и повторяла себе, что Пес всего лишь был добр к ней и старался утешить — следовало помнить об этом, как и о золоте, и о вине тоже… Но с каждым днем она поддавалась своим уговорам все хуже и забывала собственные разумные доводы, когда сухая рука мягко проходила по лбу, стараясь выискать жар, или когда глаза, беспокойные, цепкие, темнели, стоило ей раскашляться; может быть, Сандор в самом деле переживал за нее. Санса знала, что плохого он ей не желал, но все же была потрясена той свирепостью, с которой он вступил в поединок с ее болезнью; вооруженный лишь скудным набором трав и мазей да парой одеял, Пес восполнил недостаток знаний неистовым рвением и проницательностью, от которой веяло колдовством: уже спустя пару дней ему удавалось предсказать с пугающей точностью, когда ее одолеет слабость, и наступит ли ухудшение, и сможет ли она уснуть — или станет страдать от удушья. Еще никто не посвящал ей столько своего времени, и, согреваясь вниманием, окутавшим ее словно ласка редкого солнца, Санса думала со стыдом, что и Псу так стараться не следовало — она не могла требовать от него большего, чем он уже сделал, и знала, что настоящая леди никогда бы не причинила тому, кто ее спас, лишнего неудобства своей болезнью. Как же она мечтала однажды утром сказать ему, что здорова! В отчаянной борьбе с кашлем Санса старалась помочь как могла: во всем слушалась и не капризничала, и безропотно пила даже самое горькое, и все время держалась поближе к огню, и втирала в грудь липкую мазь, такую едкую, что слезились глаза, и вечерами все просила богов о помощи… Но они ее, верно, не слышали — или же сама она делала что-то неправильно: несмотря на все усилия, сырость болот впитывалась в легкие и наполняла их водой темной и мертвой, и хрипы запустили глубоко в грудь склизкие щупальца, что сжимались, мешая вдоху.       Шлеп       Она вздрогнула; от страха в горле снова защекотало, и Санса едва успела закрыть рот ладонью и задержать дыхание, чтобы не расшуметься и не помешать сну Пса. Шея несколько раз судорожно дернулась, и она все же кашлянула, совсем тихо — ощутила вдруг на пальцах вязкое, теплое: ком слизи, в этот раз особенно плотный, в проблесках костра показался почти багровым, и морок прошел не сразу — только спустя несколько минут она поняла, что все это лишь жестокая игра света, и почувствовала, как слабеет холодная хватка страха.       Шлеп       Ужасный звук: норовит уколоть в самое сердце тревоги и заставляет кровь холодеть; Санса даже порадовалась, что им не придется здесь оставаться, пусть это и значило снова провести несколько дней в седле, утопая среди влажного воздуха. Отчего-то ей казалось, что в другом месте голос болот будет звучать иначе, не так пугающе, и не станет разрушать покой сна… Но этой ночью выбора у нее не было: она еще раз глянула с подозрением на тьму, пытаясь понять, что таится за ней, такой плотной, затягивающей, всесильной… но снова ничего не увидела — и, не зная, успокоило это ее или растревожило еще больше, все-таки решилась снова зарыться в то мягкое и теплое гнездо, что приготовил для нее Пес, и смогла уснуть, надеясь, что бормотанье Клешни не тронет ее до утра.

***

      Шлеп       Она ошиблась — звук, влажный и гадкий, не был плачем болот. Это мертвец, рассерженный, стремился вырваться из своей ненадежной могилы.       Шлеп-шлеп       Темная вода взволновалась и расступилась — рука, трехпалая, ухватилась за щупальца-корни, и Санса увидела, как кора, грубая, разорвала серую кожу, и та сникла, обвисла безвольно, обнажив черную сгнившую плоть.       Нужно бежать к пещере — разбудить скорей Пса, сказать, что мертвые все же встают и что трясина удержать их не сможет; Санса дернулась, но земля жадно вздохнула и сомкнулась вокруг ее ног, сдавила колени, оплелась вокруг бедер, и потом обратилась камнем. Горло высохло, треснуло — крикнуть не получилось и вздохнуть тоже, и собственный взгляд ее предал — никак не хотел отцепиться от страшного лица, неоконченного, обломанного… и столь же пустого как у Илина Пейна. Пальцы, перекошенные, вонзились в рыхлую почву, и мертвец приподнялся; желудок у нее сжался и провернулся, когда язык, мясистый и длинный, качнулся из стороны в сторону, ударившись об воду раз и еще.       Шлеп шлеп       Близко, до чего близко!       Шлеп       Санса решилась — рванулась, попробовала освободиться из жесткой хватки земли… и оказалась вдруг среди прохладной и вязкой тьмы; что-то острое царапнуло шею — разрезало плотную пелену сна, что облепил все лицо и мешал вдохнуть. Одеяла туго обвили ноги; она отбросила их и села, стряхивая остатки кошмара и стараясь убить саму память о языке, сером, размокшем, что бился о смоляную гладь топи и повторял, повторял одно.       Шлеп       За спиной! Крик рванулся, заскреб по горлу, и Санса впилась зубами в ладонь, чтоб его удержать.       Шлеп шлеп       Внутри — не снаружи: слишком близко звучит, так и стелется по земле и ластится к каменным равнодушным стенам. Она огляделась… но костер погиб, и угли не тлели, и густая тьма могла скрывать что угодно.       Шлеп       Это мертвец, она чувствовала — выбрался ли он из болот или сплелся как-то из обрывков ее кошмара, но он точно был здесь: запах, влажный, землистый за эти минуты успел пропитать все и скользил теперь в легкие, растекался по крови, словно яд, и стягивал мысли мучительным давящим страхом.       Кто-то фыркнул; она признала голос Неведомого — неужели он слышит тоже?       Шлеп       Сандор. Нужно разбудить Сандора.       Шлеп шлеп       Тело свело: один миг, мучительный, долгий, ей казалось, что пошевелиться она больше никогда не сумеет — если только попробует, изувеченная рука, склизкая и холодная, ляжет на горло, и толстый язык коснется затылка, склеит волосы черной жижей и обовьется вокруг головы, закроет ей нос и рот тоже, и будет душить, пока воздуха в ней не останется.       Сандор. Нужно сказать ему, что здесь кто-то есть.       Ноги словно окаменели, и колени не слушались — но каким-то чудом ей удалось подняться бесшумно, цепляясь за стену; она замерла и задержала дыхание, унимая щекотку в горле. Не сейчас, не сейчас! Нужно потерпеть — подобраться к Сандору так, чтобы мертвец не заметил; у нее выйдет. Ледяной пот коснулся шеи липким неприятным поцелуем, забрался под воротник и прошил позвонки мелкой дрожью, что выбила рваный выдох; Санса крепче вцепилась зубами в собственное запястье, решив задавить любой звук, что мог вырваться и выдать ее.       Шлеп       Она подобрала подол платья и двинулась сквозь тягучую толщу тьмы, что касалась лица склизкими пальцами, путалась в волосах и цеплялась за пояс, и спустя минуты, мучительные, ей удалось подобраться к костру. Что-то сжалось вокруг талии; Санса рванулась и почти закричала… но грубая шерсть привычно царапнула щеку, и запах, знакомый, разрубил гнилую сырость болот, и опаляющий шепот коснулся уха.       — Ти-хо, — Пес выдохнул — не сказал.       Она кивнула; сердце, оттаяв от ледяной хватки страха, забилось так, что в груди стало больно. Нужно было отвернуться от этого жуткого звука, скрыться, стать незаметной… Но Пес ей не дал: стальные пальцы ухватили ее за плечи и мягко развернули лицом к пугающей тьме.       Шлеп шлеп       Санса не знала, что должна увидеть, но всматривалась послушно, потому что он так велел, и все ждала и ждала… И тьма отозвалась, ответила — подмигнула раз и другой: две искры, странные и бесцветные, то замирали, то снова принимались мерцать; она решила было, что это глаза какого-то зверя… Но ни один зверь, верно, не мог быть так высок.       Шлеп       Еще искры! Теперь ей удалось разглядеть и другое: смутное, белесое и размытое — неясный силуэт, призрачный, странный; она судорожно вздохнула и спиной вжалась в Пса. Рука, огромная и горячая, обхватила ее за пояс; нащупав твердую ладонь, Санса вцепилась в нее что есть сил и смотрела, не в силах отвести взгляд, как две светлые тени движутся среди тьмы так медленно, словно все это было пыткой.       Шлеп шлеп       Шлеп       Воздух совсем остыл, и ужас, настоящий и дикий, тот, что, должно быть, чувствуют звери в ловушке, скользил по крови и прожигал насквозь кости: Санса почти слышала собственный крик, что метался и бился о стены пещеры, и мышцы ее наполнились болезненным звоном. Дышать стало нечем — горло сжалось, и воздух теперь шел со свистом; Санса беспощадно впилась зубами в собственный кулак — кожа под клыком дернулась вдруг, заскрипела, и на язык попало что-то горячее.       Только выдержать — не закричать, не закашлять; выдержать.       Шлеп       Ближе, снова!       В груди заскребло; она все кусала пальцы и давилась собственным кашлем, толкала его глубже и глубже, пока он не свернулся и не застыл поперек горла твердым комом. Голова закружилась, и под ребрами стало жечь, и спина дернулась судорожно — Санса, верно, совсем задохнулась бы, но ладонь, твердая и спокойная прошла по плечу и как-то прогнала щекотку в груди, и позволила воздуху добраться до изможденных и высохших легких.       Глаза слезились: страшные искры размывались и множились, и сплетались в серебристые полосы; Сансе казалось, что из четырех они обратились тысячей — и скоро, может, в следующий миг, сомкнутся вокруг плотным кольцом, из которого будет не вырваться. Ужас, плотный и древний, опутывал разум: шептал на ухо, что прятаться бесполезно, и толкал под колени, пытался заставить бежать, и хлестал дрожью все чаще, и запускал холодные пальцы ей в горло, чтоб выдрать оттуда крик.       Шлеп шлеп       Она не выдержит — не сможет, не сможет! Лучше сдаться на милость панике, не ждать, пока звук приблизится еще хоть на шаг, прекратить эту муку; рассудок готов был лопнуть и позволить ей все — завизжать, и заплакать, и броситься прочь, и так долго бежать, чтобы мерцание успело выпариться из памяти. Никто бы не вынес такого, никто; Санса жадно втянула воздух… и замерла вместо того, чтобы раскричаться, когда рука обхватила ей талию совсем уж крепко, и губы, сухие и жесткие, прижались к виску.       Страх дрогнул и расступился; обломки слов, мыслей и чувств перестали трепетать и кружиться и как-то сложились в главное: здесь Пес — он сильнее всех, кого она знает, и его не пугает ничто из того, что может таиться во тьме, будь то зверь, человек или даже мертвец… и ей бояться не нужно: если вести себя тихо, как велел он, то плохого с ней не случится. Ужас стал рассеиваться, и онемение, что сковывало все тело, ушло: Санса почувствовала, как затекла у нее челюсть и как болят искусанные пальцы — разжала зубы, вздохнула беззвучно и, прижавшись щекой к жесткому рукаву, смогла не вздрогнуть, когда влажное снова наполнило воздух пещеры.       Шлеп       Что-то прогремело по камням; испуганный зов Птицы смешался с воинственным кличем Неведомого. Бледные тени замерли, только на миг, и потом звуки вернулись, торопливые, жадные.       Шлеп шлеп-шлеп шлеп       Холодный воздух коснулся спины и рука соскользнула с пояса — Санса успела впиться в дублет, молясь, чтобы Пес как-то понял и разгадал ее страх… Но, конечно, он с легкостью разжал ее пальцы и после шагнул вперед и растворился среди всемогущей тьмы.       Шлеп шлеп       Пес сильнее всех, кого она знает.       Шлеп       Хруст камней разбил тишину, и Неведомый зло всхрапнул.       Шлеп шлеп-шлеп       Пес никого не боится. Никого. Пес сильнее всех, кого она знает.       Шлеп       Сталь взвизгнула. Искры блеснули ярче, заморгали, задвигались — быстро… быстрей, чем нужно.       Шлеп-шлеп шлеп шлеп       Шлеп       Шлеп шлеп       Боги, помогите ему!       Шл       Влажный хлопок прокатился по воздуху и замер у ее ног.       Шлеп       Санса моргнула, и искры пропали.       Шлеп-шлеп шлеп шлеп-шлеп       Белесый силуэт отдалялся — один; шагов Сандора она разобрать не смогла.       Шлеп шлеп-шлеп       Шлеп шлеп       Шлеп       Все стихло. Звук растаял вдали — липкие щупальца страха выскользнули из тела, оставив саднящие трещины, и поползли за ним следом. Санса вцепилась в ворот платья; мелкий бисер глубоко впивался под ногти, но боли она не чувствовала: только слушала, слушала, слушала мучительную тишину и взывала к Матери и к Воину… и даже к старым богам: мысли дрожали, и слова распадались, но она знала, что искреннюю молитву исполнят.       Птица стихла, но Неведомый еще злился — его голос, сердитый и низкий, выжигал из памяти гадкие звуки, успокаивал и убеждал, что нужно ждать и еще не бояться: Пес никак не мог умереть — он сильнее всех, кого она знает, он никого не боится, он свиреп и в бою ему равных нет.       Не бояться.       Минуты текли… а может проносились часы или тянулись столетия; ноги совсем закоченели, и Санса шагнула вперед.       Неведомый фыркнул вдруг, но не зло, и ей почудилось движение во тьме.       Не бояться. Пес сильнее всех. Пес храбр и никто не сможет его одолеть — ни зверь, ни человек, ни мертвец.       Губы засохли — Санса с трудом разорвала их, содрав клочок кожи, и несмело окликнула:       — Сандор?       Что-то затрещало: алый свет брызнул на стены и смыл черную смолу тьмы с жесткого лица — Санса ахнула, увидев, что вышивка шрамов порвана прямо под левым глазом, и кровь, залив изученный, знакомый рисунок, засыхает у подбородка.       — Вы… — внутри что-то дрогнуло; она потянулась, хотела стереть с его щеки багровый след, но Пес перехватил ее руку.       — Оставь это, девочка, — насмешка звенела в словах, но в голосе промелькнуло что-то незнакомое и пугающее; он произнес тихо: — Собирай вещи. Живо.       — Но вы же…       — Живо, — Пес повторил спокойно, но глаза блеснули так, что больше спорить она не посмела.       Руки послушались — не глаза; пока пальцы перетягивали одеяла жесткой веревкой или нащупывали котелок среди остывших углей или пытались завязать в тряпицу остатки ужина, взгляд ускользал — пробирался среди пляски теней, гладил неловко пострадавшую щеку и чудом успевал скрыться до того, как Пес его замечал… а потом медленно крался к серому и крупному на полу, дожидаясь, когда отблески факела приподнимут полог тьмы и покажут то, что будило такое неправильное и болезненное любопытство. Понемногу ей удалось собрать куски мозаики, страшной и гадкой: первой она рассмотрела кожу, серую и покрытую чем-то шершавым и мелким, и потом увидела гребень на голове, острый и гибкий; странные стопы, длинные и широкие, с пальцами, скрепленными меж собой тонкой перепонкой, вызвали у нее ужас, что погас, лишь когда Санса разглядела черные пятна крови там, где должна была находиться шея.       — Пташка решила, я велел полюбоваться на эту срань, так, что ли? — злобный голос Пса застиг ее в тот момент, когда она заметила длинные желтые когти и содрогнулась, представив, как они тянутся к ней во тьме.       — Я только хотела… — кашель поцарапал горло, и ей с трудом удалось различить собственный голос. — Это… какой-то зверь, да?       Губы у него дернулись, и порез на миг разошелся, совсем распоров щеку.       — Не знаю, девочка. Похоже на то. Давай-ка, пошевеливайся уже, — Пес хмуро взглянул на ее плечо и спросил: — Выдержишь пару часов?       — Д-да, — Санса опустила глаза, но знала, что правду не скроет: руке не хватило короткого отдыха, и плечо теперь ныло, и пальцы щипало ужасно… Но по-другому ответить она не могла — ведь выдержать нужно.       Тьма, что поджидала в болотах, осмелела и набралась за ночь сил, и факел смог кое-как укрыть их куполом тусклого света и бросить под ноги скупой кусок тропы; цепляясь за узду, Санса нервно оглядывалась, боясь заметить мерцающие огни, но ничего не увидела.       Пес усадил ее на Птицу и застыл на миг.       — Запомни: строго за Неведомым. Не отставай. Не сворачивай. И еще — не…       — Не бояться? — слабо улыбнулась она.       Отсвет странно упал на его лицо: глаза просветлели, и ухмылка вышла совсем не едкой — другой.       — У пташки хорошая память, а? — говорил он насмешливо, но смотрел иначе — так, что на миг весь страх и все плохое, что таилось за неверным кругом света, отхлынуло прочь, и Санса вдруг ощутила, как легко, невозможно легко стало в груди. — Да, девочка. Бояться не нужно.       — Я постараюсь, — мягко отозвалась она и, когда Пес ушел вперед, к Неведомому, подумала, что точно не боялась бы, если бы ехала вместе с ним… а потом, устыдившись, погладила Птицу по шее.       Размытое пятно света танцевало впереди; двигаясь сперва неторопливо, а затем все быстрее и быстрее, Санса старалась схватиться за него взглядом, не отставать и не сбиться ненароком в сторону… и не думать, ни за что не думать о том, что тропа вот-вот обратится топью и звук, влажный, плеснет за спиной. Может, стоило обернуться — развеять морок, убедиться, что за ними не следуют по пятам опасные искры, но только Санса не могла — знала, что тронется рассудком, если увидит то, серое.       Шлеп       Она вздрогнула — чудится?       Шлеп       Шлеп-шлеп       — С-сучье ж отродье!       Шлеп       Пес выругался еще; огонь дернулся, ушел в сторону, и Санса повернула за ним.       Шлеп шлеп-шлеп шлеп       Звук-звук-звук, такой ужасный, наполнил тьму от влажной земли и до самых вершин деревьев и породил бесцветные искры, что поднимались с обеих сторон от тропы — не меньше десятка, но могла быть и тысяча; Санса посчитать не смогла.       Шлеп шлеп-шлеп шлеп шлеп шлеп-шлеп       Не отстать, не отстать! Страх прильнул к спине, обдал холодом и обхватил шею липкими пальцами. Она отчаянно подгоняла Птицу и боялась отвести взгляд от вспышек факела впереди. Не отстать!       Шлеп-шлеп       Белесые тени скользили между деревьев, держались поблизости и застилали лес словно туман, и мерцание, голодное, жадное, приближалось.       Шлеп       Огонь отдалился вдруг — на миг Санса испугалась, что он вдруг растает и пропадет совсем, но       Шлеп-шлеп       брань Пса прорвалась к ней, и силуэт Неведомого стал ближе; боль вспыхнула в плече, сковала локоть и пальцы, но все же она смогла свернуть ровно за ним и проехать прямо меж двух белесых теней, вынырнувших из темноты.       Шлеп       Шлеп шлеп-шлеп       Слева и справа — загораются и исчезают, словно искры костра, бесцветного, ледяного.       Шлеп-шлеп       Впереди тоже!       Белое ворвалось в круг света — Неведомый рванул в сторону, прыгнул. Руку Санса не чувствовала, но попробовала потянуть за узду — слишком слабо! Ее подбросило раз и снова; стук копыт замер вдруг, и Птица застыла.       — Ну же! — Санса попыталась направить ее — бесполезно. Задыхаясь, она огляделась, искала все танец факела… Но не нашла: вокруг была только тьма.       Птица дернулась — заголосила, странно качнулась, прошла вперед, но недалеко, и снова забилась… По шее прокатилось зловонное дыхание страха, и Санса поняла.       Топь.       Шлеп       Она всхлипнула. Сердце забралось в горло и прогнало настойчивый скрежет кашля.       Шлеп       Не бояться — не нужно, не нужно! Вряд ли они далеко от тропы; Санса выбралась из седла — ноги ушли в вязкий холод. Неглубоко. Не бояться.       — Идем, пожалуйста, — она дернула Птицу назад, попыталась ее развернуть. — Пожалуйста, нам очень нужно идти!       Узда обвилась вокруг пальцев, врезалась в кожу — Санса потянула что было сил… и земля поднялась и туго оплела ноги до самых колен. Она чуть не упала, но смогла удержаться.       Шлеп-шлеп       Шлеп       Птица заголосила.       Шлеп       Две искры вспыхнули где-то внизу — далеко, близко? Не разобрать. Санса рванулась — одна нога кое-как пробилась сквозь липкую грязь… но потом ушла глубже; стопу свело судорогой, и щиколотки спеленало совсем плотно.       Шлеп-шлеп       Плач Птицы бил ее в грудь. Жижа успела как-то проесть платье и смазала кожу холодным и склизким; Санса закашлялась, задохнулась.       Искры заблестели ярче, надвинулись — она смотрела только на них.       Шлеп-шлеп шлеп шлеп-шлеп       Шлеп       Шле       — Брось лошадь.       Санса разжала пальцы; отсвет факела лизнул черную кожу, и узда упала на вязкую жижу.       Шлеп       Что-то ткнулось ей в бок.       — Возьми, — она вцепилась в протянутое; ладони что-то царапнуло. — Ляг на живот, — Санса помедлила, и рев почти оглушил: — Ложись, чтоб тебя!..       Послушалась — навалилась на холодную грязь, и мокрая ткань противно поцеловала живот.       Шлеп       Шлеп шлеп-шлеп шлеп       — Отпустишь — умрешь, — злоба в голосе Пса пришила руки к шершавому дереву. — Имей уж в виду.       Шлеп шлеп       В плечо словно факелом ткнули: волна жгучей боли пробежала по спине, пробила каждый позвонок раскаленной иглой, и мышцы так натянулись, что Санса услышала, как они рвутся. Она вдохнула — хотела крикнуть… но вместо воздуха в горло хлынул запах стухшего, и искры       Шлеп       замерцали совсем рядом.       Что-то дернуло плащ, но болото вдруг охнуло: ослабило хватку; треск ткани, а может, и хруст, с которым ломались кости, заглушил вопль Птицы. В следующий миг грязь расступилась, и сильная рука ухватила запястье — Санса оказалась на земле, и Пес вырос перед ней, загородил от болот и поганых пугающих искр.       Шлеп шлеп шлеп       Меч блеснул — брызнул на белый плащ багровыми звездами, и трясина жадно втянула белесое тело.       Шлеп шлеп       Тень Пса кружила вокруг — теснила к Неведомому, и Санса покорно отступала, удивляясь, как мог так промокнуть левый чулок.       Шлеп       Что-то покатилось под ноги: гребень, блестящий словно корона, вонзился в землю, и потухшие глаза, рыбьи, уставились ей в лицо. Она увидела зубы, редкие, раздвоенные и острые, и на миг мир совсем потемнел — в нем существовал теперь лишь этот ужасный оскал.       Но потом все вернулось: она оказалась как-то на Неведомом, за спиной у Пса, и в руке у нее был факел, и хриплый смех укрыл ее надежнее щита от холода топей, и от проклятий гибнущей Птицы, и от острых зубов.       — Крепче держись. И даже не думай меня подпалить!       — Что вы!       Онемевшей рукой она впилась в дублет и здоровую с факелом отвела так далеко, как только могла. Лес двинулся, и искры полетели навстречу… Но глаз Санса не закрыла и даже решалась выглянуть порой из-за спины Пса — и, увидев то белесую тень, то хищный блеск стали, понимала, что ничего не закончилось.       Бой копыт впивался в виски, снова, снова и снова; Неведомый шел неровно: то летел, едва касаясь земли, то замедлялся, прорываясь сквозь искры, то прыгал — один раз Сансу подбросило так, что зубы пробили щеку, и теплое и густое испачкало ей подбородок. Это продлилось вечность — они застыли, застряли в ночи, словно в самой густой трясине. Все казалось ей злой иллюзией: не могло же такого произойти наяву — не могло! Это сон, только сон: верно, стоны болот навевают кошмары, и одеяло соскользнуло с ноги и влажный воздух теперь лижет пятку.       Но что-то все же менялось: сталь проскрежетала о ножны, и Пес забрал факел, и она смогла, наконец, сменить руку; а позже, спустя часы, или дни, или вовсе целые годы, вершины деревьев качнулись и смахнули тьму с неба, и утренний туман коснулся земли сырым и чистым дыханием — и только тогда Санса решилась закрыть глаза и, обхватив крепче Пса за пояс, прижалась щекой к колючей ткани плаща. Задремать она не боялась: мелкий холодный дождь смывал сонливость и остужал кровь, и кашель, нервный, болезненный, все дергал и дергал горло.       Неведомый все же замедлился, и Санса моргнула: увидела, что небо совсем просветлело, и лес больше не брызгал в их сторону ужасными искрами, и белое, будь то туман или что-то еще, не вилось меж деревьев. Ей хотелось спросить, смогут ли они передохнуть хоть немного, только отваги на это так и не нашлось — но Пес, должно быть, как-то почуял ее вопрос, и въехал на небольшой холм, подальше от притихших болот.       Голова у нее кружилась ужасно, и боль в плече разгорелась с прежней силой. Пес усадил ее на поваленное дерево — и даже тогда она едва не упала, но все же смогла собраться, вдохнуть глубже и медленнее, и унять сердце, что билось резво и дико. В руке как-то оказался мех с водой — вовремя: горло совсем растрескалось, и вода помогла смыть неприятную горечь болот и прогнать тихий болезненный кашель.       — Спасибо, — глухо сказала она.       Пес не ответил: забрал мех и сел рядом с ней. Пальцы с силой прошлись по ее подбородку, и Санса заметила на них алый след.       — Я щеку прокусила, когда Неведомый прыгнул, — поспешила объяснить она, проедаемая нетерпеливым взглядом… И что-то случилось: это признание словно вырвало пробку из горла, и все, все мысли и страхи, полились из нее жгучим потоком слов. Санса вспомнила: — Вы ранены. Вам нужно… — Пес мотнул головой; она увидела, как подол платья, покрытый бурой схватившейся грязью, ползет вверх и обнажает сапог на правой ноге и вымокший чулок на левой, который Пес тут же рванул вниз. — Это были какие-то звери? Я никогда о таких не слышала. Старая Нэн нам рассказывала про ледяных пауков, но это же не они? Бран такие сказки любил, — что-то колючее коснулось ступни: Пес растирал ей ногу сухой зеленой тряпкой и прогонял лед, что ужасно студил кожу; Санса хотела попросить его не беспокоиться, но голос не соглашался и говорил другое: — Они только по ночам выходят, да? Они будут за нами идти? Они нас найдут? Вы думаете, они того человека убили? — он молча кивнул и накрепко обвязал ей ногу до самого колена сухой теплой тканью. — Спасибо вам, так лучше. Очень жаль Птицу, правда? Вы считаете, она утонула или ее… Или они… — застежка плаща звонко щелкнула, перебила, и мысли рассыпались… но слова все еще находились. — Я пыталась повернуть как нужно, только почему-то не смогла. Она из-за меня погибла, да? Я ее вывести хотела, но только болото… Ох! — Пес сильно надавил на плечо, согнул ей руку в локте и заставил провернуть запястье, и Сансе пришлось пошевелить пальцами, чтобы успокоить его. — Ничего страшного, просто нужна передышка, правда. Болит, но я потерплю, — он резко втянул воздух сквозь зубы, и Санса умолкла на миг, испугавшись, что рассердила его своей болтовней… Но Пес только поднял с земли ее плащ и развернул его, и она, обрадовавшись, продолжила. — Я хотела еще… Спасибо, что вы меня вытащили. Я знаю, что обещала вам, что бояться не стану, но я ужасно напугалась. Если бы не вы, не знаю, что вышло бы, — огромный кулак сжался: пальцы побелели, стиснули тонкую ткань там, где виднелся надрез, странно ровный, и Санса увидела, как застыл узор шрамов. Она поспешила успокоить: — Я все смогу зашить, пожалуйста, не волнуйтесь. И если вам что-то нужно починить, скажите мне, прошу, я быстро все сделаю. Мне совсем не трудно. И еще вам стоило бы о ще…       Договорить она не успела: что-то дернуло ее вперед, и руки, огромные, сжались вокруг спины. Ладонь, твердая, теплая, легла на затылок, и неровное дыхание опалило ей висок, когда Пес медленно произнес:       — Тише, Санса, все. С тобой все хорошо. Ты цела. Ты цела.       — Цела, — только и смогла повторить она.       Случилось странное: она заметила тень дрожи, что прошла по твердым рукам и отразилась у нее в позвонках, и Пес сжал ее крепче, так, что дышать стало трудно. Щека у него оказалась совсем горячей и жгла ей ухо — жар расходился по лицу, спускался по шее неровными пятнами и отзывался в груди чем-то трепещущим, острым; подчинившись этому болезненному и незнакомому, здоровой рукой она обхватила Сандора за шею и уткнулась лбом в его плечо. Ладонь у нее на затылке дрогнула и пришла в движение, и пальцы принялись ласкать волосы — от этого ей захотелось заплакать, но только слезы все-таки не пришли.       Это длилось час, год, а, может, всего минуту — Санса не знала. Она чувствовала, как сзади мечется тень и хочет ее наказать — ужалить в плечо, но наталкивается на руки Пса и застывает; в попытке спрятаться Санса зажмурилась и, дрожа, прижалась плотнее к грубой шерсти дублета.       — Намерзлась, да?       Пес отмер: руки дрогнули и соскользнули с нее, и Санса не отважилась признаться, что впервые за последние дни ей удалось, наконец, отогреться.       — Неплохо б тебе обсушиться, — глядя в сторону, он набросил ей на плечи плащ, сперва ее и потом свой, и хмуро сказал: — Сейчас костер будет. Собери пока что поесть, девочка.       — Хорошо, — тихо отозвалась Санса.       Ей было страшно оставаться одной, но все же она заставила себя не цепляться за Пса: выпила еще воды и сняла с Неведомого одеяла и отвязала мешки… Вот только нужного не обнаружила.       Санса моргнула, проверила снова: ей попадались и травы, и мази, и туника Пса, и ее собственные нижние рубашки и чулки и другое, все, кроме платьев; нашелся даже шлем Пса, и котелок, и миски и даже чашка, почему-то одна. Несмелый взгляд наткнулся на две седельные сумки, но заглядывать в них она не посмела — Пес хранил там какое-то снаряжение и свое нательное, и еды оказаться там не могло. Отчаянье заставило ее вытряхнуть все из мешков, но это почти не помогло — она нашла только узел с сухарями и парой кусков вяленого мяса, и в бессилии осела на землю: перебирала, раскладывала скудные остатки вещей, расправляла одежду и пыталась отогнать страх, что влажно дышал ей в ухо.       — Что, думаешь, братец тебя в стюарды определит? — невеселый смех Пса застал ее врасплох.       Санса посмотрела на него в ужасе — не знала, как сказать, как признаться, что вся еда осталась на Птице… Но не пришлось: злобный взгляд прошел по вещам и потом по Неведомому, и лицо у Пса потемнело. Она беспомощно протянула ему узел с сухарями, надеясь хоть так сгладить дурную весть.       — Все? — сухо спросил Пес.       — Все, — подтвердила Санса и осмелилась добавить: — Но м-мы ведь можем… вернуться и поискать, вдруг… — еще не закончив, она поняла, что сказала глупость: после скачки во тьме то место, где погибла Птица, ни за что было не найти.       Пес опустился на землю рядом с ней.       — Значит, все? — повторил он странно.       Она кивнула и сжалась, зная, что виновата, что заслужила его ругань: это ведь из-за нее Птица метнулась так неловко и попала в топь.       Но он ругаться не стал: дикий и хриплый смех прокатился над землей, забился о деревья и поднялся, верно, до самого неба; шрамы затанцевали, и порез на них разошелся, только Пес словно и не заметил и все смеялся, смеялся, смеялся и успевал еще как-то браниться на все — в неровном скрежете голоса Санса расслышала, как он клянет и Клешню, и Джоффри, и топи, и Птицу, и даже себя самого… Может, ей стоило остановить его, но она не успела: слезы вдруг разъели глаза, и впервые за эту ночь у нее получилось заплакать.