Дочь Паши

С самого утра в корпусе было оживлённо: утренняя клятва, а далее подготовка к военному походу. Если бы верные османские войны не были заняты работой своею, то сразу бы заметили приезд Шехзаде Мустафы, высокого смуглого юноши с необыкновенно добрыми карими глазами. Многие османские войны отмечали его как исключительно положительного персонажа. В силу своего юного возраста (примерно двадцати лет отроду) Мустафа был не сильно мудр, но считал жестокое правление отца неправильным. Он был приближенным к народу и к янычарам, часто его можно было заметить в корпусе в компании нескольких турецких воинов. Горожане уважали Мустафу, да и он понимал это. В нём было что-то благородное и привлекательное. Но, стоя в своём благородном одеянии османского принца, Шехзаде был не один. Рядом с ним стоял худенький, тёмнокожий юноша. Но юноша ли? Вечно грустный, просящий любви взгляд и длинные ресницы. Глаза были серыми, казалось, почти белыми. Что же взбрело девушке в голову? Что она забыла в этом не женском, грубом обществе? Что же делать там девушке, хрупкой и такой нежной, словно цветок из хрусталя? «Шехзаде Мустафа, названный мой брат, позволь просить у тебя…» — Просила Умида, низко поклонившись высокому чёрноволосому Шехзаде. Явно потрясённый такому воркованию и нежности в юном голове, что обладал не привычным для турков вежливости. «Что же ты хочешь, милая сестрица?» — Произносил кареглазый после странного недолгого молчания. «Привези мне кафтан янычарский, да тюрбан. Смею ли я просить тебя привести мне всё, что носят при себе эти войны? — Со сдержанной улыбкою своей произнесла Умида и выпрямившись во весь свой рост, произносит далее: Не знаю я боле благородного человека чем Вы, Мустафа. Смею ли я просить тебя прикрыть моё долгое отсуствие в этом Османском гнезде?» Долгое время османский принц молчат, не смея нарушить повествование Умиды — поведала она, как тем же днём обидел её Эфенди, как заступился за неё янычар и как решила Умида пойти на страшное, для девушек, дело — возможно, ценою собственной жизни пойти в жестокий поход. Объявив о приезде своём, Шехзаде ещё раз с ноткой волнения в глазах взглянул на девушку, что сейчас притворно играла юношу. И взгляд в глазах её был схож со взглядом янычар: бывших мальчишек, что забрали, вырвали из рук матерей и решили возможности видеть семью свою. Некоторых воровали с других стран во время набегов, других покупали с невольничьих рынков. И у всех у них были грустные глаза, полные глубокого отчаяния. Считались янычары в этой стране лишь пушечным мясом, Умиде казалось, что этим они были схожи с нею самой, девушкой, что поневоле должна была быть заложницей собственных «богатств». Была богата, но где же свободная её жизнь, где свобода выбора? Каждый день девушка могла лешиться головы за дерзость свою, каждый день могла стоять подле матери своей и страдать, возможно видя, как Реис, друг её единственный и любимый, места не находит себе от одиночества. Умида не спорит, в корпусе были друзья, да и обязан ли он дружить только с девушкой, что сейчас притворяется турецким войном? — Что привело вас сюда, Шехзаде Мустафа? — Умиде показался знакомым этот голос с хрипцой. Подняв свой взгляд, девушка увидела знакомого со вчерашнего спасителя её, высокого того самого генерала. — Мне бы хотелось сделать подарок корпусу. Я представляю вам личного своего слугу. Мустафа рукою своей указал на девушку, что пугливо опустила взгляд, а затем, прочистив горло своё и вспоминая голос отца своего, на удивление похоже проговорила: — Моё имя Тюркер. Смея поднять голову свою, девушка в янычарском алом кафтане сделала несколько шагов навстречу, как было уже понятно, генералу, да поклонившиьс по-французки, как когда-то учили её учителя, она взглянула на Эфенди. Непонятная нотка сверкнула в глазах великана, потому и почувствовала она лёгкое беспокойство. Узнал ли он её лицо? В ушах девушки послышался детский её смех и то, как насмешливо девушка говорила когда-то Реису: «Ты сделал неправильный поклон!» — Не слишком женственен ли для янычара? — С явным подозрением произносит тогда славянин. — Тюркер молод, но лучший из того корпуса, откуда я привёл его. Но увы, он юн и не смог бы попасть к вам, Беркант. — Казалось, что не лжёт, произносит Мустафа и вновь глядит на названную сестру свою. — Считаете меня женщиной из-за лица? — С притворной усмешкой в притворном грубом голосе говорит «Тюркер» и поправляя шапку янычарскую свою, под которой спрятаны волосы по поясницу, говорит: — Я рождён в далёких, диких странах для вас, там женщины похожи на мужчин, а мужчины на женщин. Да и стала бы трусливая женщина воевать? Умида закашляла, ведь горло её непривыкло к такой нагрузке, как парадирование чужого голоса, отчего, видимо, показалось Берканту-Эфенди, что болен «Тюркер». Мустафа понял проблему, потому и произнёс: — Обычно Тюркер молчалив, да и странноват. Но вовсе не болен он. Кивнув Мустафе, Адебоуол поклонилась Шехзаде, да направилась куда-то к воротам здания корпуса. Там, скромно привязанной к дереву, стояла Хазан, а рядом арабский конь Шехзаде. Он был чёрным и казался крошечным, стоя с высокой кобылой. Затем услышала Султанша знакомый её лошадиный ржач. Где-то далеко, но совсем близко, драгоценную свою Хазан звал Ворон, чёрный жеребец Рея. Умида всегда находила различие Ворона и Хазан, когда те были рядом с друг другом. Он — чёрный внезрачный, на первый взгляд, ворон, обладающим противным карканьем и обыкновенным оперением, а Хазан это прекрасная белая голубка, да, оперение у такой птицы тоже обычное, да и гульканье было приевшимся, но в некоторых государствах белый голубь был символом мира. Он не обладал спокойствием и не всех подпускал к себе, а Хазан, такая спокойная и самовлюблённая кобылка никогда не обращала внимание на других лошадей. Казалось, что она считала их не достойными внимания своего. Но сейчас, услышав знакомый зов, Хазан будто осознала как давно она не видела друга своего и охотно отвечала на зов, попутно пытаясь освободиться от ненужного её снаряжения и оков. Не успела Умида сказать что-либо, как увидела она подле Хазан огромного вороного жеребца. Услышав лепетание Рея, явно на другом языке, Умида, будто стыдливо, отвернулась от приближающегося янычара. Но резко шаги прекратились. — Хазан? Как ты тут оказалась? — спрашивая лошадь произносит Рея, а затем Умида чувствует, как что-то большое приближается к ней. В следующий момент её лёгкие и непослушные вьющиеся волоосы упали на хрупкие, женственные плечи. А довольный собой Ворон, держа во рту шапку, направился к Хазан, явно в игривом настроении. — Умида? Как ты тут оказалась? — С удивлением и нескрываемой радостью спросил Рей, на что Умида, повернувшись и спрятав голову в плечи, нерврно улыбнулась и сказала: — Сюрпиз…