Ежели Роксолана была солнцем, что осветляло Османскую Империю, даря каждый день ей свой смех и обворожительную улыбку, что только красила её не симпатичное личико (что было странно для гарема, коих в золотой клетке только и были красавицы со всего света), то Умида была луной, что одиноко размещалась среди тысячи звёзд и взгляд её был всегда грустным и таким несчастным, что не многие смотрели ей в глаза, коих та могла вызвать у человека жалость. Турки посвящали луне свои имена: Махпейкер, Айзада, Тулай, Айжан, Мехвеш… Удивительно, что Умиде не дали одно из имён, что означало «луналикая» иль «красивая как луна». Ей дали имя, что значит «желание», «желанная», «ожидаемая». Интересно, почему же ей дала это имя мать?
Вечно молчалива была Умида и так пылко борящаяся за справедливость в обществе. За равноправие женщин, коих принижали в этой стране. И плакала она всего-навсего несколько раз на людях и всё тогда, когда Рей якобы придателем оказался. Сначала не захотел дружить с ней, а затем когда того оклеветали в убийстве.
Но сейчас Умида, корчясь и морщась, одной рукой держалась за ранненое предплечье и только ойкала. Не думала девица, что будет так сложно в походе! Действительно, что же такого сложного? Ранение, кровь, трупы. Этого Умида не боялась, но всё-таки ей было больно только ежели ранена та.
— Говорю же тебе, женщинам здесь не место, — говорит Мустафа, перевязывая руку приёмной сестры нежно и осторожно, но алая жидкость уже покрыла повязку полностью, — не поздно ли передумать? Не думаешь, что пора остановится, Умида-Султан?
Умида морщит носик и произносит, отвернувшись:
— Ежели нет? Если я хочу доказать, что хочу равенства между мужчинами и женщинами, я должна показать на своём примере. Слова пусты, а поступки нет. Можно клясться в любви, пока на сердце пустота иль злоба, можно говорить, что несправедливо люди поступают, но сами поступают так же. Смею ли я отступится, Мустафа?
— Смельчаки умирают первее, Умида…
Вздыхает Шехзаде и внимательно смотрит в серые глаза и тут же отвёл взгляд. Сероокая смотрела на него словно ястреб на бедного кролика, словно волк насмерть сбивает юную газель. Как её отец она смотрит, как проклятый Ибрагим!
— А коли я смельчак, что погубила таких саблей? Думаешь, я хоть и сражаться не умею, но не понимаю, что главное правило войны — убит иль будешь убит? — Голос Умиды твёрд. Кажется, девица собирается кинуться на Османскогл принца с мечом, но та затем улыбнулась: — Уверен будь, сумеешь увидеть мою свадьбу.
— А коли не детей назвать?
С улыбкой говорит черноволосый, но в следующую секунду пропала его обворожительная улыбка. Адебоуол со злостью смотрит на него и твердит:
— По-твоему я готова в муках страдать, дабы позволить детям моим жить в османском аду?
Ах! Как упряма девчонка, как глупа! Смеет она называть при османском принце, отец которого правит империей великою назвать её адом? Да смеет она вообще злиться? Что же творит юная девица?
— А ежели тебя казнят за твой поступок? — Мустафа смотрит на вход в Умидину палатку, коих была закрыта. Твердят они шёпотом, дабы не слышали их. — Ежели решат, что смела ты перечить воли Аллаха и задушат тебя ночью и смерть твою никто кроме отца и не оплачет? Не думаешь, что забудут тебя иль несчастным призраком будешь глядеть на остальных смертных, Умида?
«Тюркер» опустила печальный взгляд. А коли это и так? Коли он прав и задушат её, натянут верёвку на шее и с упоением будет глядеть Сулейман на грешную девицу. И вспомнила тогда Умида говор Айзады о будущем её. Да, Айзада была подозрительна и не доверяла ей тайная Султанша, но коих та видит то, что не видит черноволосая, значит ли это, что она правду твердила?
— Почему же юные птенцы летят, коих высоты боятся? — Умида резко поднимает взор, смотря на сына Махидевран. — Коих они поют, даже видя людей, что могут убить их?
— К чему вопрос, сестрица?
У Мустафы недоумение, а полуафранка твердит далее с улыбкой:
— Порой стоит победить свой страх, довести дело до конца, мой старшой брат.
— Умида, я всё же убеждён, что стоит тебе отравиться домой, коих не поздно. Вышлю я и гонца и письмо маминьке иль Роксолане отправлю, но ежели не успеешь ты доказать что-то и убьют тебя здесь? — Взгляд Шехзаде пуст, словно видел он пред собой белый труп, а не живую тёмную девицу. — Что же будет с Реем, Умида? А коли узнают, что женщина ты, не боишься, что янычары жестоки будут не только к врагам? Они ненастны, женщин почти не видят.
Умида глядит на смуглого юношу и медленно опускает тяжёлые веки с длинными ресницами:
— О Аллах, совсем ты янычар не знаешь. Сейчас я говорю с ними, ем с ними, получаю ранение как и они, язык враг мой, но сквернословлю я с ними. Шутят они, что женщина я, да и только. «Глупая женщина ты, Тюркер» твердят. А коли правда откроется, станут ли они нападать на того, что разделила с ними участь, Мустафа? А Беркант? Генерал хорош, многое пережил, станет ли он молчать, видя несправедливость? Беркант теперь и мой генерал, скажет уехать, уеду. Скажет умереть, умру.
Мустафа задумчиво смотрит на сероглазую. Та не моргая смотрит, волнуется.
— Позавидуют твоей храбрости даже мудрецы. А глупости большие глупцы. — Заканчивает юноша османского рода. — Ты не давала клятву верности отцу моему, но словно молодой петух рвёшься в бой. Но погубит это тебя, иль спасёт?
Выходит принц, казалось, не зная, что ещё ответить глупышке. Вздохнула девица не смея и голову высунуть из палатки, волосы её непослушные были на хрупких её плечах, а шапка янычарская в стороне лежит. И вспомнила она о мёртвой матушке своей. Вспомнилась улыбка, трепетный и нежный взгляд, голосок хриплый пред смертью её.
«О матушка моя! — поднимая глаза вверх, слыша, как полил дождь по палатке, кличет Адебоуол в невидимое небо, — Верна ли я цели своей? Не заставлю ли я Рея страдать жутко смертию своей, не оступлюсь, не умру? Не будет худо Бончурк, нянюшке моей радимой, не принесу ли я печальную судьбу ей своим поступкам? Вознесусь той синей птичкой, что разбилась, иль детей рожу, счастливо в старости умру? Ответь мне, любимица богов, муза отца моего… Прошу, подскажи путь мне верный!»
Вспышка. Послышался гром, разрывающий небеса, словно боги разозлились её смелому поступку. Усмехнулся «Тюркер» и твердит:
— А что же скажите мне вы, боги мира сего?
И ложится спать, закрывая глаза, зевая, да хлопнув чёрными ресницами. Рана шипет, но терпит глупая девочка.
***
Сны. Чудесные, ужасные, вещие… Какие только не бывают сны! Говорят многие служанки, что приснилось, то и будет во сне, сбудется. А ежели сон кошмар? Окунётся с головой, захлебнётся в смоле дочь Паши, крича имя нянюшки любимой? О, прекратите думать, глупо!
— Звала ли ты, доченька моя? — слышит Умида над ухом своим родной голосок. Но язык не османский, говорит африканец. — Взывала меня, совета просила?
И распахнула Умида глаза, пред взором её взлетела бабочка чёрная. Смерть ли ждёт?
— Маминька? Бирсен? Матушка?
Кличет Уми, зовёт матушку свою словно телёнок свою корову потерял. Подул ветер. Она в пшеничном поле. Знакомый сон! То же платье, то же поле. А где лошадь? Где любимая её Хазан? Нет мерзавки!
— Обещала я тебе поиграть, Умида пред смертию. — Теперь говор турецкий, говорит бывшая Калфа сзади, но не смеет повернутся чернокожая, боится слёз не сдержать. — Не бойся, девочка моя, обернись, обнять хочу тебя. Здесь холодно.
Говорят, родителей слушать нужно, да уважать. Мнить каждому их слову и соглашаться, кивать. Слезинка счастья упала с щеки Умиды, поворачивается и видит матушку свою, коих копия дочери была, но светлее. В синем простом платье, светится. На шее шрам… Плевать!
Бросается в объятия пашина дочь, обнимает мать, но та была низкой, Адебоуол выше. Забавно, ангел ниже подопечного смертного своего!
— Маминька… — шепчет теперь простая девица, маленькая испуганная девочка, смотрящая на смерть матери родной. — Пришла забрать меня? А Рей? Что будет с милым другом?
Бирсен усмехнулась, и гладит дочь, не смея и заговорить. Но молвит, а речь её звенит в ушах словно ручеёк весной:
— Не пришла я, тяжела твоя судьба, но счастлива будешь. Зачем же ты ругаешь богов? Зачем глупишь? Не веришь, да позволь! Право твоё, вера твоя, но не накажут ли они тебя? Во власти Бога и твоя душа и беды сердца твоего, Рея.
— Беды сердца? Вздор, маминька! Он мой спаситель.
Улыбаясь перечит Умида. И тут же осеклась, видя в материнских карих глазах печаль.
— Ох, крошка моя, в стране его белая кошка и смерть. Аниса белая почти, не забудь.
Качает головой мёртвая.
— Смею ли спросить? — Умида встала на колени пред мамой и на глазах её вновь слёзы. — Он желает смерти мне?
— О, нет, ангелочек мой. — Бирсен смотрит в глубокие глаза дочери и улыбается: — Сердце его в твоих руках, оно бьётся, оно остановится в твоих руках. Дышит он запахом твоим, вникает каждому твоему слову.
— А что же значит белый цвет, маминька?
Бирсен не отвечает, видит Умида за спиной матери розово-синее небо и с левой стороны луну, а с правой… Невозможно! Видит османская принцесса солнце, и ни единого облака. Возлюбленная Ибрагима отходит в сторону, даёт дочери насладиться пейзажем. И прыгает от радости Адебоуол, смеётся, бегает и поёт, бабочки взлетают, но все они были чёрными иль белыми. Вдруг сильный ветер окутал девушку-янычара, трепет волосы, платье. Доигралась ли?
— Моё желание исполнилось, Ибрагим-Паша.
Услышала дочь Ибрагима и обернувшись не заметила матери своей.
Исчезла?
В следующий миг девица видео пред собой то же поле, но обогрено оно кровью, деревья в округе уродливо скрюченны, а падают с них алые листья и лишь алые. Кровь ли? Метафора волшебного места? И вскрикнула Умида увидев перед собой знакомые тела: тело матери, тело Ибрагима, рядом покоится и Рей, а рядом с ними мальчишка, что похож на Рея лицом и девочка тёмнокожая с витилиго. Вскрикивает Умида, плачет, разрывается её душа, стонет, слышит собственный плач, что происходит: «Сынок!».
И небо алое, луна покраснела, а солнце не видать. Проклятье на ней? Убийца ли она? И слышит громкий смех, что эхом отзывается в её ушах, сотрясает её хрупкое молодое тело.
— Пока человек убивает, тень стонет, молит о пощаде, умереть просит.
Голос явно женский, но не может девица пошевелится, она лишь беспомощно склонилась над Реем, судорожно гладит его и молчит. Умрёт и всё из-за окраса Анисы? Бред! Нет, это не сон, кошмар! Да пусть не будет вещим кошмар, она хозяйка сна! И тогда кричит девица:
— Человек — не раб. Он волен сам решать судьбу свою, покинь мой разум, кто бы не был ты, сгинь, сгори во тьме!
Неизвестная ответила рабыне статуса своего прежде, чем та проснулась в поту холодном:
— Хозяйка жизни и блаженного сна своего ты, а я хозяйка кошмара твоего и смерти жестокой твоей.
