Дочь Паши

Исхан старательно выводил карандашом на бумаге чей-то женский силуэт. Казалось, ему вовсе и не нужна натура, её образ не выходит из головы. Аккуратный носик, пухлые губы, скулы, длинные ресницы, чёрные волосы… Но как изобразить тот самый взгляд, взгляд печальных серых глаз, коих принадлежали хозяйке? Вздохнул янычар, понял что не сумеет передать этот взор, понял, что она слишком хороша, слишком настоящая для его рисунков. Она юна, пусть и старше его, но сразу затронула его до этого холодное сердце. Увы, другому принадлежит та, не смеет он и просить её милости своей, думать даже о ней запретно. Творец он иль наказанный раб? Творцы умеют мыслить, они, порой, изображают то, за что их и казнят. Поэты кричат о любви, кричах о храбрости, мужестве, справедливости. Смеют они прославлять Императора, смеют возвысить его к небесам. Глупцы! Никто не достоин такого, никто не смеет даже петь о правителе как о Боге. Он тоже человек, но посланный править рабами своими, он лишь парадирует его. Но не она, печальная госпожа была подобна бескрылому ангелу, коих спустился с райских садов в самое пекло османского ада. Что делать в походе такому прелестному существу? Нет, он не творец. Он наказанный, человек, что увидел пред собой чёрного ангела, что должен, должно быть, ослепнуть. — Д-другом-му т… Ты п-прина-адлежи-ишь, Госпо-ожа. Как всегда заикаясь, молвит голубоглазый и смотрит на ту девицу, что сейчас сладко спала в палатке своей. Как люди посмели ранить райское дитя?

***

— У тебя стало намного лучше получаться владеть саблей. Молвил Рей, смотря на то, как «Тюркер» убирает оружие в ножны. Умида молча улыбнулась янычару, да проговорила «спасибо» с акцентом. Говорила она это слово на родном языке янычара. А в голове возникла её наивная давняя фраза: «Бончук-Хатун, а Реис-Ага будет рад, если я выучу по-японски одну песенку?» Юноша не сразу понял на каком языке говорит Умида. Казалось, он даже и не понял, что молвила девица. Но далее глаза его расширились от удивления и тот счастливо улыбнулся: — Что сказала ты? Умида повторила фразу и затем пролепетала вновь: — В тот же день, когда уехал ты, я хотела выучить нашу песню к приходу твоему. Да и фразы некоторые помню ещё тогда, когда ты твердил их мне. — Умида содрогнулась, вспомнив, как рыдала после лжи отца про предательство Рея. И вспомнила даже ласковые прикосновения нянюшки-феи. — Я знаю, что нет книг по языку твоему… Но есть те, кто приехал оттуда. Алые, словно кровь, лучи заката опускались на те места, где остановилось османское войско. Но средь янычар не было ни Рея, ни «Тюркера». Они поскакали куда-то в поля и, словно они вновь стали теми маленькими детьми, что когда-то только и носились по дворцу, убегая от служанок, передразнивали кого-только могли. Вот Реис изобразил Исхана под смех Умиды, а вот сама девица изобразила Сулеймана, да при чём парадируя голос его правдоподобно. Неужели талант к парадированию есть у Умиды? И вот Реис начал говорить за Мустафу и пока тот отвлёкся, сероокая рысью подскакала к возлюбленному и… Толкнула его, а тот от неожиданности и упал. Ворон, обрадованный тем, что тяжёлый груз был сброшен, заржал. Остановился немного и… Громко заржав, толкнул так же и Умиду, как дурачёк ещё и скакав вокруг своей Хазан. А кобыла и рада вниманию Ворона, но она словно играла с вороным жеребцом, только и грациозною своей походкой скакала куда-то вперёд. И всё же оставилась голубоглазая и ласково прикусила шею жеребца. Даже лошади были влюблены. Рей только и смеялся, смотря на то, как Умида отряхивается. Вскоре лучшие друзья детстве сидели на крепкой ветке какого-то дерева и голова девушки была на плече янычара. — Мне бы хотелось каждый день видеть твою улыбку. — улыбнулся Реис, влюблённо смотря на тёмнокожую девицу. — Давай сбежим? Нахмурилась Умида и вздохнула: — Не смею оставить Бончурк. Реис не стал спорить с нею, понял, что дева, боится причинить нянюшке боль. Он сам не раз видел в детстве как заботливо ведёт себя няня. Да и она не трогала его, лишь помогала, кормила и даже играла вместе с ним и Умидою. Длинные, паучьи пальцы, золотистые кудрявые локоны и чёрные глаза пропитанные нежностью. Всё это было о Бончурк-Хатун. А ведь когда-то она была строгой Калфой, что давала себе право наказывать непослушных наложниц. Неужели дети смягчяют человека, раскрывают истинную человеческую натуру, да лечат душу? Однако, детей Умида не хотела. Она считала что не сможет дать детям то, что в детстве не получила от отца… Но, разве дети не учатся на ошибках взрослых? Наивная тёмнокожая девица! Глупо полагать, что не сможет подарить то же, что и дарила Бончурк, что та дарит Рею и чем живёт, Неужели не сможет она подарить ласку и заботу, иль нежность? Кожа Умиды нежна, а душка… Печальна и требует любви. Спрыгнула девица вслед за янычаром, да посмотрела на Рея любящим своим взглядом. Трепетное сердце требует ласки. Смотрит на юношу, но не понимает чего требует сердце… Но вдруг поняла «Тюркер» и робко улыбнулась. Сердце хочет подарить ещё больше любви, чем Реису… Наполнилось оно, да за края заходит. — Реис… — Шепчет девушка со странной нежностью, — Рей… Поворачивает голову янычар с глазами цвета коньяка, да в вопросе нахмурился: — Что нужно тебе, Ум… — Не договорил воин, грубо оборвала его чёрноволосая, целуя соблазнительными пухлыми губами — А? Однако девушка и на этом не остановилась, она вновь улыбнулась и резко притянула к себе, словно зло держит на него. Вновь недоумевает метис и хотел было спросить «Что ты делаешь?» как тайная султанша твердит: — Не смогу я больше жить без тебя, прошу, ответь тем же. Минутное молчание. Реис думает… Трепетная надежда угасает в груди девушки, а солнце медленно уходит за горизонт. Но резко Реис целует девушку и та, засмеявшись, ответила тем же. Так или иначе пришлось паре вернуться в лагерь, где сейчас находился корпус. Тело Умиды мучительно болело, а голова кружилась. Но не страшно было Умиде, страшнее было осознание, что натворила она с Реем. Совершили страшный грех, вновь и вновь она грешит. Не верит в богов, мясо не ела, да мужа не любит… Общается она с янычаром, а, ужаснее, притворяется! Своевольная девчонка!