Дочь Паши

Ветер колыхал могучие кроны деревьев в султанском саду, а на лице тёмнокожей Умиды застыла печаль. Персия (ах, жестокая Персия!) вновь позарилась на Османскую грязную Империю, в коих проживала едва счастливая Умида уже как почти 25 лет. В поход собрался Сулейман, плевать ему было на то, что гибнут в походе они. «Я ненавижу этот год, ненавижу! Ах, пусть сгорит этот дом, если не вернётся Рей, мой милый с похода! — твердит новая запись в дневнике Умиды, — Объявили мне повитухи, что второй сын будет у меня… А ежели девочка родиться, то будь проклят тот, кто посмеет воспитать из неё покорную рабу! Ничто в этой Империи женщины, замуж выйти да детей родить. Четвёртый уж месяц я ожидаю дитя моё… Не люблю я беременность, ненавижу… Я беспомощна!» Умида вытерла солёную жидкость с щеки своей, взглянула на спящего пред её взором сына, да продолжила не думая: «Реис дал клятву, что вернётся, да обнимет и милого его мягкому, доброму сердцу Кайоши, да увидет наше второе дитя… Рей, почему же ты так жесток? Ежели не вернёшься ты с войны? Вру я, вру!» — далее Султан-Ханым морщится от боли в животе и вздохнула, закрыла тетрадь, да ложится в пустую постель. И снова ей снится эта поляна. Умида огляделась. Пусто. А на сердце… Сердце её здесь счастливо, чувствует здесь присутствие чьё-то… Оглянулась. — Бончук-Хатун! — вскрикнула дева, чувствуя слёзы на тёмных щеках своих, — Нянюшка-фея! — Ах, — старушка подходит к ней, однако не касается. Умида понимает, отчего же нянюшка её так холодна. Это сон. — Адебоуол! Что же грустишь ты, коли радоваться надо? Понесла ты дитя от Реиса, что же тебе тошно на душе твоей невинной? — Я давно уже не невинна, Бончук-Хатун… — Серый взгляд Умиды мрачен. — Я убийца, убийца и ещё раз убийца. — Нет, милая моя Госпожа. — Бончук улыбается, оттого и сердце Умидино радуется, — Вы убивали в походе для мести? Поверьте, многие войны не живут, а существуют. — Но разве могу я решать, кто умрёт, а кто нет, матушка?! — Вскрикивает тёмнокожая в слезах, — Могу ли я судить, кто достоит жить, а кто нет?! — Верно, Госпожа, не можете. — Смуглая старушка ходит кругами возле воспитанницы своей, — Тогда почему же хотите от ребёнка избавится, Госпожа? Умида вздрогнула. Нет, это всего лишь сон, сон! Никто не скажет Умиде уже как жить, никто! Мертвы все, не рядом, кто давал ей советы! Ах!

***

Второй месяц уже Умида без Рея своего, друга сердца… Но знает она, что сердце его бьётся и грезет о встрече. Пишет он письма свои ей, а от них грезет войною, да любовью… Ха-ха, а ведь смешно! Когда-то полюбила Умида Реиса, да в поход пошла… И родился фактически там её сын, дышать начал в походе! А сейчас сыночек её фигурки из дерева вырезает для, молвит он, сестрёнки готовит. Нет. Лекари говорят, что мальчик крепкий родится у Султанши тайной. Второй сынок! Пущяй Тюркером звать его будут, в честь прошлого материнского. — Ах… Сыночек, может сходим к Хазан, да Ворону? — улыбается Умида, тяжело наклоняясь к, пока что, низкому сыну её, — Соскучились они, с жеребятами то своими весь день свой. — Нет. — Мальчик смотрит разноцветными глазами своими в материнские серые, — Я уже был! Представляешь, мама, Альтаир так хитёр! — Конечно, Кайоши. — Умида чувствует, как в животе её толкается ребёнок, — Рождён же он от свободных! Ещё три месяца… Ещё письма, ах! И в каждом своём письме Рей пишет так, что представляет Умида всё до мелочи, видела она однажды походы уже. И пишет о тоске, по сыну скучает, по ней тоже… Ах, да по всему этот дурачёк скучает! Пишет, что вернётся домой… А Умида письма к сердцу всё прижимает и прижимает. Что-то не так. Смотрит в окно, да вздрагивает. Снег пошёл! — Будь ты проклят, снег! Тут же молвит Умида и грустно глядит, как сын её начинает с Альтаиром, красавцем-сыном Хазан играть, а жеребец всё снега боится. Снег всегда был дурным знаком в жизни Умиды. Был он и пред «предательством» Реевым и пред смертью Бончук, но ночью. Не видела Умида собственными глазами снегопад, однако служанки её темнокожие доложили. Вышла Умида из дома, в конюшню идёт. Одна Хазан осталась, без пары. Сгорел тот дом, в коих жили Умида с Реем, сгорел он, однако отдала Хюррем указания о том, дабы восстановили этот дом. Выбежал оттуда тогда и Кайоши м Окрылённая с Альтаиром, убежали и служанки… Бедная Умида! Обременённая она ребёнком в чреве, не смогла она выбежать из пламени… И тогда вывел её чёрный, преданный Ворон. Не побоялся верный конь пламени, да дыма, нашёл хозяйку сердца наездника своего, ржанул, да вывел… И упал. Упал он, задохнувшись от дыма, упал, когда спас Умиду из огня… Готова тогда была поклясться Умида, что Хазан вскрикнула подобно человеку и подойдя к телу любимого своего коня горько заплакала… Умида точно видела слезу на лошадиной её пёстрой морде. Зашла Умида в стоило Хазан и видит: лежит кобыла на сене, вся осунулась, казалось, померкла.  Голубые её глаза уже не излучают холод и самолюбие, они излучают печаль. «Она совсем как человек!» — воскликнула Умида, а далее улыбается, да говорит: — Вставай, девочка моя… Думаю, тебе не помешает прогулка. И покорно тогда встаёт кобыла, встряхивает гривой и тоскливо глядит на бывшее стоило Ворона. А у Умиды сердце разрывается, ибо Хазан голову опустила. Вышла Умида с Хазан на поле, идёт снег, а Умида всё никак грустные мысли не может отпустить. «Рей, прошу, вернись живым!» — мысленно говорит Умида, а затем подходит к кобыле, снимает с неё уздечку и указывает на лес. — Ты тоскуешь по Ворону… Каждый твой день напоминает тебе о нём… Особенно, когда глядишь ты на вещи его. Верно, девочка моя? Умида усмехнулась тому, что с лошадью разговаривает. А Хазан, казалось, понимает её. — Будь свободной… Воспари как свободная птица! Ну же, красавица моя, убегай! Говорит Умида и роняет на землю амуницию. Голубоглазая кобыла смотрит на неё, оборачивается на обратную дорогу, да зовёт кого-то… Умида догадалась, живёт в лошади надежда на то, что жив её любимый Ворон. — Нет… Хазан… — Умида начала гладить пегую по шее, однако та не останавливаясь зовёт вороного, — Он не придёт… Не вернётся. Прошу тебя, уходи. А Хазан далее смотрит на беременную хозяйку свою, смотрит на лес, вновь глядит на хозяйку и положив на её плечо голову, как будто говорит: «Нет, я не уйду от тебя, коих остался здесь ещё Альтаир». — Глупая ты лошадь, глупая. Со слезами на глазах говорит Умида и гладит кобылу по шее. Хазан понимала всё.