Дочь Паши

«Ты. Мне. Нужен» — такие настойчивые, эгоистичные слова сказанные каждым человеком, что хочет остаться со своим другом иль парой. Ха, как смешно! Не таким был Исхан. Мечтательный и романтичный янычар лишь молчаливо сидел в комнате своей, да какой раз дорисовывал картину. Пишет он её уж год, да закончить не может. Почти чёрная кожа, вьющиеся волосы, пухлые губы, да серые глаза с печальным… Чёрт! Нет, взгляд был не печальным, напротив, Умида взглядом здесь улыбалась, да смеялась! «О Аллах, что же я наделал?!» — молвит в мыслях янычар, да дрожит, дрожит как осиновый лист. Плачет янычар от тоски… Наконец он написал картину свою, точно всё было, предельно точно, но взгляд… Ах, такой взгляд не изобразит ни один художник! Что же ты наделал, Исхан? Отчего ты плачешь, от того, что полюбил ту, что никогда не полюбит тебя, иль от того, что картину свою прекрасную испортил? Отчего же ты картину испортил, лживый художник? Всё просто: всегда ты счастья хотел, Исхан, стремился ты порадовать Госпожу подарком своим, да увидеть её печальный взгляд счастливым. Долго глядит очами своими бывший Ангеляр на картину, внимательно на глаза смотрит, а затем слышит в ушах смех её. Смеётся от чего призрачная дева, от сумасшествия, иль усмехается над ним? «Я сделал её несчастной!» — в ужасе молвит янычар, да кричит, смотрит на потолок… Видит крюк. Руки дрожат, глаза плачут, в горле ком… Но он сделает это, убьёт себя ради Госпожи сердца его! Одевает на шею петлю, улыбается глядя на картину, да молвит: — Д-дру-у-го… Ому т-ты при-инад… Лежишь, Гос-гос-спожа, не… Не… Не мне. И после резко из-под ног его уходит земля, задыхается янычар, да понимает: умирает. Да не замечает он уже, как в двери появляется чей-то тёмный силуэт. Оставила Умида с Беркантом Кайоши, да упрямо идёт она в некогда комнату Исхана… Повесился он два года назад, тогда, когда Султанзаде ходить учился. Вошла она в комнату мёртвого, вдохнула воздух, да раскрывает серые печальные очи с длинными ресницами своими. Смотрит на злочастный крюк, да губы её кривятся в печали… Она заметила Исхана, она видела свежий его труп, опускает она виновато голову, да глядит на старые краски на полу… Никто не убирался здесь, просила Умида этого. — Два года тебя нет, Исхан… — Слёзы льются с щёк Султанши, — Я надеюсь ты нашёл ту самую… Пускай не здесь, пускай не живым… О, ты заслужил счастья своего, прошу Исхан, скажи мне, счастлив ли ты? Спасибо за картину… Прости, не приходила… Верно, боялась я заходить сюда. Далее наклоняется женщина к альбому заикавшегося янычара, сабля на поясе её звенит, а далее она открывает старую бумажную вещицу, смотрит несколько страниц, да руки начали дрожать её. Здесь была она, только она, ах, бедный ребёнок! — Я не смогла полюбить тебя… — Голос Султан-Ханым медленно превращается в крик: — Ах, глупый мальчишка! Ангеляр! Зачем ты избавил меня от себя? Скажи мне, ты счастлив?! Села темнокожая на колени, прижимает к груди альбом, да рыдает молча. Рядом её сын. Рядом. — Мама! — слышит Адебоуол за спиной детский голосок, — Мама! Вытерла Умида об рукав рубахи слёзы, натягивает лживую счастливую улыбку, да молвит: — Что ты, сыночек?

***

Ах! Не может Умида из головы своей убрать мёртвых! Задумчиво лежит она на ложе своём вместе с Реем, моргает, на смотрит она на потолок, заботливо укутанная одеялом. Волосы её расплостались по подушке, а взгляд не моргает. Ах, матушка, матушка… Милая мама Бирсен! Могла же она сейчас быть Ханзедар иль женою отца её стать, выросла бы Умида в любви её и воспитывала она так не желанного дочери внука. Фея-Бончурк… Нежная, добрая няня! Могла она сейчас учить сына воспитанницы своей, рассказывать чудные сказки, да улыбаться она по старому добро. Да, руки дрожали бы её, да, едва ли ходила, но Умида обеспечила бы ей счастливую старость, полную любви да тепла… Бончурк, ругалась ли ты на Умиду за слёзы её? Исхан… Романтичный творец. Верно, стал бы он знаменит, изображал бы он человечьи души и был горд, честен да богат, стал бы он и генералом и Пашой, смог бы обрести счастье. «Зачем вы оставляете меня одну?» — шепчет Умида, прижимаясь к спящему Рею, да кладёт голову на его плечи. Уснула. Открывает она серые очи свои, полные слёз, смотрит… Знакомо. Солнце и луна, поле, да то алое платье на ней. Ах, неужели это рай? Встаёт она на ноги, даже платье не поправляет и не встряхивает грязь, погружена она в горе своё. Оглядывается. Никого. — Зачем я здесь? — Ах! Глупая Умида! — Смеётся хозяйка кошмаров, но дева боится обернуться, — Давно не виделись… Ах, сама как? Многих убила? Далее незнакомка заливается до жути безумным смехом, голос кажется знаком, а далее зрачки Умиды сужаются от страха. Нет, невозможно! Это был её голос! И оборачивается тогда дева. Глядит и смотрит: дева в янычарском кафтане, с кровавою саблей… Да копия она в походе, но глаза её… Глаза полны безумства, гнева, да они действительно алые! — Ах, Умида! Хорошо ли спит Исхан после убийства? — Султан-Ханым сжалась со слов этих, — Ты убила его, ты! Ненавидет он тебя! Тебя! Тебя! Тебя! Разносятся эхом последние слова её, руки Умиды дрожат, а далее сжимает она кулаки, встаёт и говорит: — Хозяйка кошмаров? Мой кошмар твоя смерть. Давай же, умирай! Смеётся женщина-янычар в глаза алоглазого двойника и исчезает она с этого мира. Одна Умида. Одна. Опять.