«Вы как обезьяны в зоопарке» - Ким Хонджун

      Сан домой вернулся совершенно пустым и разбитым вдребезги, если, конечно, так вообще можно назвать его состояние. Да и что там — пришёл. Лишь благодаря Джисону, номер которого удачно был у Сана, удалось попасть домой. Джисон не дал врачам съесть и переличить друга, отвёз домой, вопреки занятиям, накормил и выслушал, очень внимательно, а потом просто обнял. Крепко, но тепло. Сан не позволял слезам вылезать наружу, пока они ехали в машине, но стоило только оказаться в защитном кольце рук, как прорвало окончательно. Сан кричал, бил кулаками ни в чём неповинного Хана и молил не уходить, молил Уёна его не бросать. Джисон лишь крепче к себе прижимал и успокаивающе гладил спину. Ему не понять, какого сейчас Чхве, максимум, что из ценного терял Хан, это его любимый пёс. Джисон очень хотел бы помочь как-то справиться с горем, всё-таки, почти потерять самого близкого человека даже врагу не пожелаешь, а Уён был очень дорог многим людям.       Проблема только в том, что редкий процент людей выходят из глубокой комы. Они либо умирают сами, либо им отключают аппараты жизнеобеспечения и человек, как личность и существо, просто стирается.       Сан громко всхлипывает и отрывается от Хана, ложиться на кровать, прижимая к себе теперь уже подушку, и смотрит на утренний город через призму тонкого стекла. Сана забрали уже на следующий день, чтобы тот смог хотя бы силы восстановить чуть-чуть, у него выкачали слишком много крови, парень даже в живых не должен был остаться, но, видимо, его желание увидеть смеющегося и липнующего ко всем и вся Уёна оказалось превыше всего.       Хан незамедлительно укладывается рядышком, но больше не касается, ибо знает, что навязывать поддержку тоже нельзя, от этого человеку может быть в сто крат хуже. А иногда лучшим способом, чтобы успокоиться, является простая тишина и звуки окружающего мира.       У Чхве на душе чертова чёрная дыра, доживающая своё последнее время, она истратила весь запас энергии, она умирает и после неё, увы, не останется совершенно ничего. Плотная, тяжёлая материя под названием тело. Душа вряд-ли будет, она почти сгорела, истончилась. Она почти не дышит.       — Знаешь, если честно я хотел сначала, чтобы приговор врачей свершился. Ну, на счёт меня. — Санов голос хриплый, какой-то замученный, словно болезненный, будто он говорит через силу, потому что лучше бы молчал. — Я не хотел открывать глаза, когда в руку воткнули иглу.       Джисон не двигается с места. Он не станет упрекать или винить в глупых словах. Он, по сути, для Сана никто. Вероятно, ни с одним знакомым Чхве Хан даже близко не стоит. И он также не хочет быть ближе, а причину этого выбора Джисон не знает. Просто не хочет. Он будет тем, кто даст временный кров, кто будет временной поддержкой и опорой, временной подушкой для слёз, но на большее согласие не даст, и это не безразличие к человеку, нет. Это тот случай, когда лучше ничего не начинать, чтобы не было хуже. Хан не привык сближаться с людьми и быть для них другом, он по натуре замкнутый немного, сидит в своём коконе, мирке, который сам же создал и ему комфортно. Испытывать ту боль и проходить через то, что проходит Сан или его друзья…Джисон не готов. Он не настолько открыт, он не настолько общителен. Хотя и у него появился небольшой круг дорогих людей. Судьба в какой-то момент пнула дверь ногой и по одному запустила в жизнь Джисона нынешний круг общения. Странно и безлогично выходит, но словом, которым он характеризует своих дорогих людей, не друзья. Они семья. Родная, любимая, очень очень ценная.       — Что изменило твоё решение? — Старший поворачивает голову в сторону Сана и долго безотрывно смотрит на напряжённую спину.       — Они сказали…я краем уха слышал. У Уёна есть шанс. Медсестры переговаривались, они думали, что я не слышу их. Но я всё слышал. «Как хорошо, что нашёлся донор», — будто кого-то цитируя, сказал Чхве, — «Иначе бы парень не выжил.» Ты не поверишь, но в тот момент я понял, что пока не увижу его живым, не успокоюсь. Я очень рад…рад…рад, что Уён хотя бы в коме, а не мёртв, чёрт… — по щекам снова льются обжигающие слёзы, и Сан спешит стереть их запястьем, обтирая до красноты кожу. — Почему я опять плачу? Всё же хорошо…       — Тише, тише, — Джисон придвигается и осторожно разворачивает к себе младшего, заглядывая в заплаканные глаза. — Всё хорошо, успокойся. Уён выкарабкается. Он же сильный у вас, ну. Перестань плакать, — парень осторожно стирает чужие слёзы и еле улыбается. Он видит надежду в глазах напротив, надежду от его слов, и он правда верит, что всё будет хорошо. Потому что не может быть иначе. — Пошли, тебе нужно подкрепиться. Скоро придёт Минхо, он обещал еды принести.       Сан чуть заметно кивает и поднимается медленно, чтобы ненароком не стошнило.       — Ты голодный?       — Немного… Прости, что обременяю… — Младший плетётся за Ханом, опустив голову.       — Не извиняйся. Я просто хочу помочь.       Джисон, видя с каким трудом Сан идёт сзади, перебаривая неловкость и неуверенность, хватает парня за руку и бежит на кухню, а Сану впервые за долгое время кажется, что он может чувствовать себя здесь под защитой.

***

      Сонхва не спал всю ночь. Он смертельно устал, вот хоть сейчас бери и ложись добровольно в гроб, заснув вечным сном. Парень до четырёх ночи успокаивал Хонджуна, что всё это время то бился в истерике, то затихал, закрываясь в ванне, то снова начинал рыдать, но под конец всё же сорвал голос. Он сказал, что пока не будет ходить на пары, где-то в двенадцать ночи, когда сознание на время пришло в более менее норму, позвонил Чану и попросился к нему пожить. Сонхва понимает этот поступок. Хонджуну в данный момент хуже всех, ведь он любит, а смотреть на тех, с кем связан Уён — дико больно. Невыносимо. Эта внезапная отстранённость должна пойти Киму на пользу. По крайней мере, Сонхва надеется на это.       07:23       Почти день с момента, как Уён попал в больницу и находится в коме, а такое ощущение, будто вот совсем-совсем недавно, буквально час или два назад. Трудно поверить в то, чего не хочешь. Сонхва не ожидал, что беда обрушиться лавиной на всех без исключения. И где же Сан?

«Он тогда не пришёл. Забудь о нём уже. Ему никто не нужен. Ты ему не нужен.»

      Да, Пак знает, что не нужен. На данный момент он вообще никому не нужен, даже Ёсану, что самолично оттолкнул, самолично прогнал из своего сердца, выставил хрупкие чувства за дверь, на мороз. Как будто зима.       Сонхва дрожит, обнимает себя за плечи. Кажется, заболел. Что ж, есть повод никуда не ходить, а друзья уж прикроют перед преподавателями.       Невольно вспоминаются моменты из прошлого. Минги жалуется на преподов, Уён разбрасывается шуточками и подкалывает его, Чонхо угрюмит, но потом начинает что-то рассказывать, Ёсан издевается над Уёном, Хонджун что-то толдычит про неправильное воспитание, Юнхо иногда вклинивается в разговоры, а Сонхва наблюдает. Привычная картина. Парень скучает по ней. Тошно осознавать, что этого может больше не быть. Пак уверен, что если что-то случится, Хонджун будет раздавлен, ведь он такой человек, что если полюбит, то это чувство будет его вечным спутником, оно будет и радовать и заставлять плакать. Хонджун может остаться с огромной дырой в душе, а Сонхва ужасается своих же мыслей. Он во всех красках помнит, в каком состоянии младший был в больнице, в каком Пак его увозил оттуда, а в каком Джун засыпал. Свернулся клубком, словно испуганный котёнок, прижимаясь к старшему и даже во сне сквозь слёзы бормоча молитвы о спасении.       Сонхва несколько раз принимал успокоительные.       Слишком тяжёло смотреть на измученного горем друга. Слишком тяжело находиться рядом с ним, но Сонхва был рядом и будет до тех пор, пока ему не скажут прекратить. Сонхва потерял Сана, Ёсана, но он не хочет потерять остальных.       Спустя полтора часа, собравшись, парень покидает квартиру, отправляясь сначала в магазин, чтобы купить фруктов для хорошо потрудившихся врачей, а после в саму больницу. Пак надеется, что ему разрешат навестить Уёна.

***

      Еле слышное гремыхание кухонных приборов откуда-то внизу заставляет разлепить опухшие глаза со слипшимися от высохших слёз ресницами. Голову простреливает болью сразу же, как только парень поворачивается на другой бок, от света, и резко поднимается. В глазах чёрные круги и ничерта не видно, но Ёсан уже понял, что он не у себя дома. У Юнхо? Вроде бы да. С Юнхо парень и пошёл к нему домой, по крайней мере, это последнее, что Кан помнит со вчерашнего дня.       Вчерашнего…       «Как же так, Уён-и…» — печальным тончайшим ручейком проплывает в мыслях, и Кан поднимается. На прикроватной тумбочке стакан с водой и, боже, парень хочет завалить Юнхо комплиментами за заботу. Под стаканом оказывается ещё и записка. Видимо, на тот случай, если Ёсан проснётся, а никого дома нет.       — 12:55, ого, давненько я до такого времени не спал. — Кан, «плюнув» на тапочки, аккурат лежащие возле кровати, шлёпает босиком в сторону кухни, и уже скоро улавливает носом приятный аромат еды, правда, не ясно, какой именно. Парень для себя решает, что этот день он посвятит себе и ответам на волнующие вопросы, которые откладывал то и дело. Ёсану бы обнять мягкого и доброго Юнхо. Этот человек просто не может не успокоить.       Только вот заместо Юнхо на кухне был вообще другой человек.       — Г.-Гонхи?       — Приветики пакетики! Садись, я почти приготовил твою любимую курочку! Не переживай, Юнхо отошёл ненадолго, он скоро придёт, — лохматый парень с деревянной лопаткой и в фартучке это, конечно, весело, но что тут происходит?..

***

      Утренний кофе — самое лучшее средство, когда сон активно пытается к себе привлечь, спустя мучительные часы самокопания и самобичевания, преправленные переживаниями и несдерживаемыми всхлипами. Хонджун всё ещё не может успокоиться. И он хочет к Уёну поскорее. Он даже звонил в больницу и спрашивал о его состоянии, но ответ не был воодушевляющим.       Всё ещё в коме.       Всё ещё так далеко.       Хонджун очень хочет быть именно рядом, а не быть разделённым чёртовым глубоким сном. Он хочет держать за руку, ощущая взаимное сжатие и поглаживание пальцем кожу, хочет родных объятий и поцелуя за ушком, хочет увидеть смеющиеся глаза, в конце концов. День, а парень безумно скучает и хочет горы свернуть.       Но ему так страшно… так страшно, что, зайдя в палату и увидев состояние любимого, больше захочеться пасть на колени перед койкой, чем держать себя и свои чувства в руках, не повзоляя эмоциям взять вверх. Он ведь должен быть сильным. Хонджун должен быть сильным, и если не ради себя, то хотя бы ради Уёна и остальных. Ёсан, Сонхва, Минги, Чонхо, Сонхва, Сан…       Где же этот чёртов идиот? Не пришёл даже в больницу, хотя знал о случившемся, знал обо всём, что происходило и был всему…виной.       Блядство.       Это он во всём виноват. Это по его вине всё так обернулось. Нужно его найти, нужно поговорить и всё выяснить. Зачем, почему, как и где в том числе. Хонджун не успокоится, пока не добьётся правды, он будет грызть глотки, будет рвать на куски, будет сжигать, пытать и даже убьёт…       Хотя нет…       Ему этого не простят ни за что.       — Как ты, Джун? — рядом сидящий Чан смотрит с сочувствием и теплотой, он не скрывает своих откровенных переживаний и почему-то от этого Хонджуну делается очень комфортно, а злость и негодование как-то сами по себе пропадают. Ким улыбается уголками губ, отставляя кружку с кофе подальше. Хватит на сегодня.       — Держусь. Деваться, в принципе-то и не куда, — а на глаза от своих же слов слёзы наворачиваются, потому что ложь это всё и парень осознаёт, что в данный момент он — раскрытая книга, обнажённый меч. Парень кусает внутреннюю сторону щеки, сильно стискивает зубы. Вдох-выдох. Успокойся, всё…ненормально, но будет, потом, но будет. Нужно время. — Я скучаю по нему. Так сильно, что не могу… — шумный выдох через нос — приближающаяся очередная истерика, а Чан слишком хорошо чувствует людей. Он прижимает к себе и дарит поддержку и заботу, и веру.       — Хочешь, съездим к нему?       — Хочу…       Чан добро улыбается и похлопывает по чужому плечу. С этого момента он станет защитой для Хонджуна, и его опорой.