Исповедь

      Заметить, когда всё пошло не так, было сложно. Наверное, это произошло либо с того момента, как сам паладин появился на свет, либо в тот самый момент, когда Артур впервые увидел еретика, тёмного, мрачного. Чернильный росчерк на фоне кристально-белого льда Серпентры.       Да, наверное, всё-таки именно тогда. А всё стало еще хуже, когда этот росчерк заговорил, назвав своё имя. Точнее сказать, сам еретик не назывался — паладину подсказали много позже — но имя это моментально выгравировалось на подкорке. На тёмном фоне вечера росчерк было не видно почти, но вот белые волосы и потухшие почти красные глаза в свете огня было видно очень хорошо. Артуру он понравился еще тогда — неразговорчивый, сумрачный, смирившийся… Он кардинально отличался от всех людей, которых встречал паладин. Даже не очень разговорчивые ассасины шли на контакт, улыбались, загадочно смотрели вдаль, будто копируя друг друга. Да чёрт с ними, ассасинами! С высокомерными и своенравными волшебницами найти общий язык проще, чем подступиться к этой неприступной крепости, прикрывающейся еще и щитом.       Но упрямый не только по профессии, но и по характеру Артур лазейку всё же нашёл.       О еретиках клирик знал не очень много, но достаточно, чтобы в его головушке сложилось стандартное мнение: все они злодеи, подонки, приспешники драконьи. Знакомство с Цзюном пошатнуло его нерушимые устои. Догадаться было несложно: Артур видел, чем Цзюн пробил толстую и прочную драконью чешую. К тому же, он сам сказал, что был ранее клириком. Сложить два и два труда не составило, но Артур никогда не говорил о своих знаниях напрямую, даже еретиком Цзюна не называл, сглаживая острые углы. Цзюн догадался сам. Достаточно быстро. Паладина это и расстроило и обрадовало одновременно.       Признаться, паладин боялся. Очень боялся еретика. Слухи и стереотипы о еретиках укоренились в его голове и практически срослись с костями. Тьма опасна — ему вдалбливали это с раннего детства. Она несёт проклятия, разрушение, хаос, смерть. Да, она дарует невероятную силу, но плата за эту силу слишком высока. Артур так думает до сих пор. Цзюна опасается, но внешне это старается не проявлять. Еретик и без этого плохо идёт на контакт, больше молчит, игнорирует, думает. О чём? Что происходит в седой голове? Поди разбери. Артуру безумно хочется покопаться в этом клубке мыслей, запутанных в невероятные узлы и сплетения, понять мотивы, идеи. Подсмотреть воспоминания. К сожалению, это если не невозможно, то достаточно сложно. И Цзюн никогда не позволит — дурак он, что ли? Нисколько паладин его дураком не считает. Если бы тот был хоть чуточку таковым — не дожил бы до таких лет. Впрочем, клирик не смог бы назвать жизнь тёмного хорошей или элементарно спокойной. Тот поседел в свои неполные двадцать. Да, еретик пытался навешать лапшу, мол, с рождения волосы белые. Чушь собачья — Артур был уверен. У еретика осталась тёмная прядка волос, совсем небольшая, спрятанная под слабыми седыми волосами, над виском. Из-за опущенной чёлки её ни за что не увидеть. Артуру повезло.       Паладину было страшно даже думать о том, что пришлось пережить Цзюну, чтобы так резко поседеть, но при этом не сойти с ума.       Бояться тьмы, еретиков, разрушения — нормально. Все так говорят. Цзюн Артуру нравился. Диссонанс в голове мешал жить какое-то время, а потом утих. Почему-то мозг упрямо отказывался признавать Цзюна еретиком. Стереотипы, вдолбленные в его голову, изречения и девизы вроде «все еретики до единого подлежат очищению огнём — такова воля Альтеи» никак не вязались с образом Цзюна, будто тот был исключением. Не от мира сего.       Представлять его на костре — страшно. Страшнее всепоглощающей тьмы.       Артур любил наблюдать за ним. Исподтишка, тайком, кинув лишь косой взгляд в сторону. Что он делает? С кем говорит? Как поведёт себя? Это непомерное внимание и любопытство, которое он оказывал еретику, было подозрительным и странным даже для самого Артура. Он мог объяснить это психологическим интересом, всё-таки впервые столкнулся лицом к лицу с предателем церкви. Но такое объяснение даже в его голове выглядело слишком натянутым, неестественным. Должно было быть что-то ещё, что-то посерьёзнее и повнушительнее.       Паладин никак не мог нащупать это что-то.       Страх по-прежнему оставался.       Энди, глуповатый мечник, в силу своего общительного характера невольно располагал к себе. Артур был уверен, даже Цзюна этот ореол света и смеха не обошёл стороной. Он в открытую называл Энди дураком, недалёким, надоедливым, стремился покинуть его общество. Но Цзюн никогда не выглядел злым или на грани срыва. Он проявлял в большей степени только раздражение и усталость.       «Тьма питается яростью», — с детства твердили учителя Артура. Не верить им не было смысла. Они старше, умнее, мудрее, опытнее.       Снова диссонанс и больная голова. Раз тьма питается яростью, то почему Цзюн не злится? Артур ни разу не видел его злым. Чем питается его тьма? Паладин сомневался, что такой могущественной стихии, как тьма, хватило бы лёгкого раздражения. Должно быть что-то…       За несколько бессонных ночей Артур пришёл к нескольким выводам. У Цзюна может быть внутри собственный очень сильный источник тьмы, который не питается яростью хозяина или пользуется яростью окружающих, или же его тьма исходит от чего-то другого. Его энергии? Это бы объяснило вечный недосып еретика, но опять же слишком притянуто за уши…       Если собственный неиссякаемый источник подпитать яростью, не будет ли это равносильно тому, что порох сыпнуть в костёр? Артур не хотел об этом думать.       «Тьма несёт разрушение и смерть», — талдычили наставники изо дня в день. Артур слушал очень внимательно.       «Тьма боится света», — звучит в голове Артура гордо и твёрдо голосом наставников.       «Цель жизни любого клирика — очистить мир от тьмы и скверны», — …       Паладин не мог не согласиться, его тянуло к свету, как мотылька, он старался быть олицетворением света, церкви и защиты. Артур считал, что выбрал правильную профессию, до сих пор так считает.       Его также тянуло и к тьме. Особенной, глубокой, мрачной и пугающей. Больше его тянуло любопытство — несомненно. Цзюн олицетворял собой тьму, даже не стараясь.

***

      Нырять в воду было опасно, холодно, тяжело. В тот момент паладин мало думал об этом. Сердце колошматило по рёбрам как ненормальное, отдаваясь пульсом в ушах и висках, ноги и руки сковывал липкий мерзкий страх. Он боялся утонуть, боялся не вытащить Цзюна, который, оказывается, и плавать-то не умел, боялся не оправдать собственных надежд. Боялся оказаться бессильным.       В тот момент, когда светлый схватил руку Цзюна, страх шевельнулся в горле, осел на корне языка и заворочался. Еретик был очень тяжёлым. А они были уже глубоко. Ноги начали замерзать. Больше веса придавало оружие, но выбросить его Артур подумал бы в самую последнюю очередь. Снимать паладин принялся броню, одеревеневшими пальцами пытаясь расстегнуть крепления. Самому воздуха уже не хватало, но потерять сознание было нельзя ни при каких обстоятельствах. Тяжёлая броня быстро пошла ко дну, как и камзол, который тоже оказался чертовски тяжёлым. И резной венец, к сожалению, пришлось снять с седой головы.       Цзюн был всё еще тяжёлым.       Каким-то чудом Артуру всё же удалось выбраться на берег и вытащить почти утопленника, кожа которого, впрочем, по цвету уже не отличалась от трупного. Отдышаться не было сил и времени, а вот желание было огромным. Перед глазами плясали звёздочки, плыло само пространство. От облегчения и невозможности успокоиться наворачивались капризные слёзы. Хотелось хныкать, как маленькому, умолять, чтоб его оставили в покое, дали просто прийти в себя. Но нет. Нельзя.       Это нельзя тяжеленным валуном давило на плечи, ломало кости, выдавливало хрипы и водяные пузыри из горла.       Артур не был готов к такому давлению.       — Господи, Альтея… — Собственный голос звучал совершенно незнакомо; соль осела на глотке и в носу. Противно. Все запахи перебивали соль и йод. — Прошу, помоги мне!       Как Артуру вообще удалось вспомнить «лечение»? Он не хотел об этом думать. Перед ним лежал фактически труп, полный воды, тьмы и, наверное, каких-то сожалений. Артур тоже сожалел, что не среагировал раньше. Этот человек не мог умереть. Ни сегодня, ни завтра, ни позже. Цзюн уже слишком много значил для паладина, чтобы не переживать о нём. Даже если он неразговорчив, мрачен, груб, отшельничает на краю города, полон зловещей тьмы и разрушения… всё равно. Паладину всё равно.       Когда Цзюн переворачивается, чтоб выплюнуть приличное количество воды, Артур по-настоящему ощущает облегчение и закрывает глаза, слушая шум коварного моря, ветра и тяжёлого надрывного кашля. Ничего лучше, пожалуй, Артур уже не услышит, наверное. Он успел. Спас. Обманул смерть.       Когда Артур открывает глаза, Цзюн всё еще пытается отдышаться, держась за собственное горло.       Страх отступил.       Он видел слабого, задыхающегося еретика, полного тьмы и сожалений, но уже совершенно не чувствовал страха перед ним, какого-то трепета. Цзюн тоже человек. Очень хороший и честный, которого не переполняют гнев, ярость и чувство мести. Бояться его теперь казалось Артуру совершенным неуважением и глупостью. Как и назвать его еретиком. Ну язык не повернётся.       И какой мурлок его за этот самый язык дёрнул сказать об этом Цзюну?.. Он не хотел сказать ничего плохого или обидного — и не сказал ведь!       — Если ты думаешь, что все еретики поголовно жаждут крови и смерти каждого из Ордена рыцарей, что они такие все плохие и отвратительные, воскрешают мёртвых и поклоняются драконам — мне тебя жаль. Много еретиков отрекаются лишь от церкви, но не от Богини или собственной человечности.       И ведь Артур не смог бы поспорить — он знает-то всего одного еретика, кажущегося совершенно ненормальным на фоне стереотипов и слухов. Цзюну виднее. Но откуда тогда эти самые слухи? Не из воздуха же?..       Какие глупые вопросы, Артур, ты задаёшь. В самом деле! Не глупый же мальчик. Всё ты понимаешь. Злые люди рождают злые слухи. Возможно, и стереотипы не на пустом месте взялись и есть еретики именно такие — поклонники драконов. Не все, но они есть.       Цзюн не вспылил. Просто разочаровался. По глазам было видно. Слухи о еретиках и к нему ведь относятся, хотя он, наверное, ни единого человека не убил. Да и не в них совсем дело. Кому нужны эти слухи!       Цзюн разочаровался в Артуре и в том, что паладин до сих пор мыслит лишь стереотипами, не желая принимать тот факт, что и еретик может быть человечным. Что паладин искренне верит в зло, таящееся в предателях церкви, в их ущербность.       И это требовалось исправить как можно скорее. Отчего-то совершенно неприятно было думать, что Цзюн больше не захочет даже говорить с Артуром.