Исповедь

      Когда в руках оказывается плотный листочек синей бумаги, слёзы уже невозможно удержать. И они, горячие и солёные, жгут кожу на щеках. Надпись на листке уже невозможно прочитать из-за расплывшейся картинки, но это не так важно.       Мара уже знает, что там написано.       Под торжественным текстом и её именем стоит красивая печать на красном сургуче. Такой листок сегодня получила не только она, но и некоторые её одногруппницы, однако им он был не так важен. Они даже приняли его как должное, в отличие от Мары. Этого момента она ждала последние два года.       Лорелейн с надменностью и гордостью смотрела на свою нерадивую ученицу, самую младшую и бесталанную, от которой отказалось немыслимое количество наставниц. А Лорелейн смогла подарить ей профессию. Не кто-то там, а именно она — ведьма! — указала Маре путь в светлое будущее. Четвёртый у Мары квалификационный экзамен не обещал быть особенным и отличаться от предыдущих трёх провальных. Тот же зал с большой ареной, освещаемый тысячей парящих зажжённых свечей, та же наставница, те же экзаменаторы — верховная волшебница Рада, пиромант Сесси и чернокнижница Алуриз. Сменились только ученицы. И то не все.       Мару, последнюю из испытуемых, экзаменаторы встречали обреченными и уставшими взглядами. Эта неказистая волшебница, которую в умениях мог превзойти обычный фокусник, не была способна зажечь потухший блеск в их глазах, однако работа есть работа.       Чёрная экзаменационная мантия мешалась, путалась в ногах, раздражала швами шею, заставляя каждые пару минут расчёсывать кожу. Хорошо, что обувь можно было надеть по вкусу и не было никаких старомодных дурацких остроконечных шляп. Мара с готовностью вцепилась хлипкой ручонкой в мощный красивый посох, даже гримуар не открыла — заклинание от долгой тренировки отпечаталось на сетчатке глаза. Волшебница вдохнула поглубже, чтобы унять неприятную дрожь в ногах.       Как только на всю арену прозвучало уставшее и высокое «Начинайте», Мара почувствовала: она будто пропала. Ни ветра, ни звука, ни блеска свечей. Только древний гулкий голос господина Цзюна в голове: «Расправь плечи, расслабься. И ману не жалей, ману!».       Мара взмахнула посохом, рисуя в воздухе зигзаг. Несмело приоткрыв один глаз, она в восхищении вдохнула. Чёрная-чёрная дыра, гудящая, холодная. До черноты наставника ей, разумеется, далеко, но сотворить такое своими силами и смотреть в бездну тьмы до тех пор, пока чёрная дыра не лопнет — бесценно.       Мара получает высший балл и запас счастья на пару недель вперёд, а Лорелейн — прибавку к жалованию. И все в плюсе. Правда, Маре до сих пор кажется несправедливым то, что Лорелейн получила прибавку, а господин Цзюн, который и научил её использовать заклинание — ничегошеньки. И теперь уже полноценная заклинательница, как честный ученик, выскребла из закромов накопленные за пару месяцев деньги и отправилась к торговцам. Лорелейн была в этот день бесконечно гордой собой, вертелась перед зеркалом в новой шляпке и от хорошего настроения дала Маре отгул на день от домашней работы.       Заклинательница буквально летит в гильдию волков счастливая, вприпрыжку. В чехле для гримуара, что крепится ремешками к поясу, болтается книжка и небольшой свёрток, который она положила туда, чтоб не потерять, пока бежит. У странствующей торговки Мара сумела выторговать чёрные перчатки без пальцев с нанесёнными пыльцой на тыльную сторону ладоней рунами. Пыльца, к слову, с крыльев Королевы тумана. Редкая диковинка. Потраченных золотых Маре было ничуть не жаль. Она чувствовала: идёт она в гильдию не зря. Пусть и в прошлый раз она сумела познакомиться с Энди и Артуром, но вот лицезреть злого дядьку не хотелось. Мара непроизвольно нахмурилась при воспоминании о нём и едва не споткнулась о собственную ногу.       К груди она крепко прижимала свидетельство о получении квалификации с высшим баллом.

***

      Генрих указательным пальцем почесал густую бровь, перекладывая бумажку из одной стопки в другую, кинул взгляд на настенные часы и тяжело вздохнул. Он отложил утренний сбор на час, чтобы успеть разобраться с бумажной волокитой и подготовить пачку с заданиями из Дворца, те, что с пометкой «В приоритете», однако безбожно опаздывал. Накладные с расходами бюджета гильдии он уже видеть не мог. Эти бесконечные нули и палки уже вымораживали. А ещё откуда-то вечные долги в…       Дверь без стука открылась. Генрих недовольно нахмурился, собираясь бросить что-то раздражённое вроде «Ты из какого медвежьего угла? Не учили стучать?», но, бросив взгляд на пришельца, остудил пыл. Ну разумеется. Стоило догадаться сразу. Единственный, кто из его ребят не слышал о манерах — седой волшебник.       Цзюн без разрешения прошёл в кабинет, прикрыл дверь и уселся в кресло напротив главы. Синяки под глазами у него, к слову, стали ещё темнее и больше. Глава гильдии подавил в себе детский интерес и отложил одну из накладных.       — Я слушаю, — нетерпеливо прервал тишину Цзюн и медленно моргнул. Было заметно, что открыть глаза он смог с большим трудом.       — И что же ты хочешь? — Генрих навалился на стол, сложив руки перед собой и растянул тонкие губы в снисходительной отцовской улыбке. Волшебник не оценил.       — Не буду ходить вокруг да около. Спрошу прямо. В какую задницу вы меня хотите затолкать? — Цзюн смотрел единственным видимым глазом на главу и почти не моргал. Возможно, так хотел сделать взгляд проницательнее, а возможно просто боялся, что уже не откроет обратно.       — Задницу? — Генрих насмешливо приподнял бровь. — Если ты о Войне Гильдий — Артур должен был тебя предупредить — то ничего такого страшного там нет. Ты ценный кадр. Я бы хотел, чтобы ты принял участие и занял почётное место среди волшебниц и остальных членов команды, которых отберу лично я. — Цзюн уже было открыл рот, чтоб отказать: дел у него будто больше нет, как Генрих тут же пресёк все попытки. — Отказ не принимается. Я, знаешь ли, не просто так тут штаны протираю, а ты — не просто так тут безнаказанно не появляешься неделями. Смекаешь, о чём я?       — Вполне. Вот только у нас был договор, — Цзюн указательным и средним пальцами стучит два раза над грудью с левой стороны и исподлобья смотрит. Генрих знает этот жест, знает, что он означает. И Генрих же черствеет на глазах.       Взгляд цепкий, жёсткие напряжённые черты лица. Сам глава выпрямляет спину и уже смотрит сверху вниз, возвышаясь настоящим титаном. Богом. И аура такая же. Давит и душит. Силой душит. Цзюн прекрасно понимает, что даже если его Кошмар впадёт в буйство, то Генрих уложит его под могильную плиту и даже не вспотеет. Волшебник не склоняет голову на одном упрямстве.       — Договор был, — голос Генриха гудит, как рой мух над трупом, и по спине Цзюна непроизвольно ползут мурашки, — и никуда не денется. Но меж тем у тебя остаются обязанности члена гильдии, в которые входит подчинение главе. Глава гильдии всё ещё я. Я очень не хочу тебя принуждать и портить отношения. Просто прошу принять к сведению, что ты будешь неплохо смотреться рядом с криомантом и чернокнижницей бок о бок на арене.       — Гоблина ярмарочного из меня сделать хочешь? — Цзюн шипит и едва ли не тянет шипящие звуки, прямо как Кошмар в голове, который беснуется, беснуется без конца.       — Скорее вырастить порядочного авантюриста, — Генрих закрывает глаза и откидывается на спинку. Давящая аура силы пропадает резко да так, что Цзюн почти задыхается, не в силах отдышаться. — Я понимаю твоё отшельничество и принимаю его, но не ты ли мне говорил, что не хочешь привлекать внимание? Что тебе нужно затеряться в толпе? Получи доверие толпы и пожинай плоды своей работы. Неужели кто-либо сумеет заподозрить во всеобщем любимце и герое что-то злое? — Генрих открывает глаза, смотрит в упор на упрямо молчаливого еретика — уже еретика! не волшебника — и понимает. Сломался.       — Я не желаю быть шутом, как эти пресловутые герои, и выставлять себя, как товар на рынке.       — А кто говорит об этом? — Генрих жмёт плечами. — Просто чуть больше активности, друг мой. Там засветился, тут показался. И вот у тебя уже есть фанаты, друзья и приятели, которые до последнего будут тебя защищать, кто бы что о тебе не говорил. Да, у героев тоже есть как сторонники, так и ярые противники. Даже у Куиллы есть ненавистники.       Второй раз за утро Цзюн слышит это имя и его почти перекашивает. Неужели этот воин настолько популярен, что о нём знают совершенно все вокруг, кроме самого еретика?       — Но это не мешает ему сиять ярче солнца, когда он на после битвы, раздёт автографы или говорит с самим королём. Подумай. — Генрих снова по-отечески улыбается и жмурится, будто не он несколько минут назад едва не раздавил своей аурой мальчишку-еретика.       — Я понял. О награде за это вшивое представление, которое вы назваете войной, скажете после. Я устал и ухожу. — Цзюн поднимается с кресла и с ужасом отмечает, что ноги дрожат до сих пор. Настолько сильной была аура. Вот уж кому нужно в герои метить. Казалось, что Генрих мог и в одиночку уложить дракона. Или двух. Цзюна такой расклад не устраивал. Даже пугал. Не хотелось бы рассориться с таким человеком.       — На сбор не останешься? Как раз и я собирался идти. — Генрих поднимается с кресла следом и собирает со стола кипу с заданиями.       — Только если у тебя найдётся что-то в Пылающие недра. — Еретик дёргает плечом, возвращая ему чувствительность, и через силу заставляет дрожащие ноги двигаться. Генрих что-то неопределённо хмыкает и остаётся в кабинете еще на пару минут.

***

      Цзюн сворачивает за угол. Ноги уже не трясутся, а колени не норовят подкоситься на каждом шагу, но сесть всё равно хочется нестерпимо. Волшебник даже прибавляет шагу, чтоб дойти до своего кресла за столом, который занимают три идиота, и спокойно выдохнуть. Некоторые из согильдийцев до сих пор провожают его взглядами. Кто-то даже слишком громко шепчет рядом, мол, наконец-то влетело за постоянные прогулы и опоздания. Но нет. Пусть подавятся. За такой ненужной мелочью он бы даже не сдвинулся с места в сторону кабинета главы.       Едва ли он падает в кресло и расслабляется, а Энди начинает с новой силой рассказывать еретику о Куилле — герое и защитнике слабых, как дверь в гильдию несмело открывается. В общий зал заглядывает чернявая и невозможно лохматая голова.       На пришелицу пялятся если не все, то преимущественно многие.       Мара сразу кидает взгляд на кресло, стоящее прямо напротив двери, в котором должен сидеть её наставник, и — о чудо! — он действительно там сидел, подпирая голову кулаком. Мара невозможно широко разулыбалась. Растеряв всю свою стеснительность и скромность, она влетела в зал, не обращая на шепотки и взгляды чужих людей никакого внимания. Её интересовал только один человек среди всех. Тот, кто буквально подарил ей её сегодняшнее счастье.       — Наставник Цз-       Мара не успела договорить, как наступила на снова длинную юбку и неуклюже расстелилась прямо перед креслом волшебника, чудом не впечатавшись лбом в деревянный подлокотник. Цзюн пару раз моргнул, убрал руку от головы и другой, наклонившись через кресло, за шиворот поднял малявку на ноги. Еретик отчетливо слышал сипящее «Опять она, богиня прости» со стороны Рула. Цзюн отчего-то даже позлорадствовать захотел, а Кошмар внутри него непрестанно шелестел, мол, верно, мой мальчик, поставь этого выскочку на место.       — Уггх... — Мара трёт ушибленный лоб, но быстро о чём-то вспоминает, вырывается из хватки на шивороте, быстро что-то подбирает яркое с пола и почти впечатывает это в лицо Цзюну. Наощупь — бумага. — Смотрите, наставник Цзюн! Смотрите! Я сдала! Вы научили меня, как правильно! И я теперь заклинательница! Самая настоящая. Высший балл. Меня даже госпожа верховная волшебница Рада похвалила… — Под конец своей бессвязной эмоциональной речи Мара икнула и заплакала, счастливая до невозможности.       Цзюн быстро пробежал глазами по бумажке, задержался на печати на секунду и отложил свидетельство на стол. Ревущая девчонка под ухом его никак не устраивала.       «Малец, тьма этой девчули нас сейчас раздавит к грёбаной матери-Вестинель, если она не успокоится». Кошмар мечется из стороны в сторону, в крови плещется, верещит. Он в ужасе. Цзюн же совершенно ничего не ощущает даже близко.       Мара размазывает по красным, по-детски пухлым щекам соль, всхлипывает, икает периодически, не в силах унять эту непонятную эмоциональную бурю, пришедшую с облегчением и благодарностью, как будто с её плеч свалилась целая гора, которая в любую минуту могла раздавить неготовое к таким испытаниям юное тельце.       Цзюн трёт двумя пальцами переносицу, поднимается с кресла под всеобщее молчание и взгляды — даже Энди рот закрыл, не зная, куда себя деть — и присаживается на корточки перед новоявленной заклинательницей. Единственное, что ему в голову приходит в такой ситуации, - это руки свои к ней протянуть, ухватиться за девичьи ручки-веточки и подтащить к себе. Артур тоже так делал с ним самим, когда Кошмар совсем распоясался и едва его с ума не свёл. Успокоил, приласкал. И еретик совсем уж нагло солжёт, если скажет, что это не помогло. Маре тоже должно помочь. Цзюн только в состоянии выдавить из себя тихое: «Ты хорошо постаралась».       И волшебница правда быстро затихает в тёплых руках, цепляется ручонками за чёрные одежды и громко сопит забитым носом в худую тёмную шею.       Артур в приятном удивлении поднимает брови, не скрывает светлую улыбку и шепчет одними губами: «Так держать». Энди же прижимает большие мозолистые ладони к румяным щекам и весь сияет, как начищенный медяк, бормоча что-то вроде: «Я всегда знал, что ты отличный парень!» и что-то неразборчивое и сопливое. За спиной слышится робкий шёпот, с другой стороны — тоже. Всем интересно, все обсуждают. Цзюна это настолько раздражает, что он готов прямо сейчас уйти вместе с этой малявкой на руках, лишь бы не видеть и не слышать, но Генрих уже появляется в поле зрения с кипой бумаг и громогласно объявляет о начале утреннего собрания. Всё внимание зала теперь принадлежит главе, а он сам смотрит на Цзюна с какой-то малявкой на руках, которая, кажется, еще и спит на нём. Генрих выгибает бровь в немом вопросе, на что Цзюн только в знакомом жесте складывает два пальца — указательный и средний — и дважды ими невесомо стучит по чернявой девчачьей голове. Генрих удивлён ещё сильнее, но едва заметно кивает, возвращая всё своё внимание подчинённым.       Рул краем глаза замечает странный жест волшебника, странную реакцию главы Генриха и хмурится. Чем-то эта ситуация неприятно воняла, как воняют монстры в подземельях. Кажется, пора начать разбираться.