***
Еретик открыл глаза, когда утро уже сменилось днём. По стеклу тарабанил дождь, вдалеке грохотал гром, а Цзюн чувствовал себя еще более разбитым, чем утром. Видимо, так долго спать не стоило, потому что его организм, привыкший к недосыпу, видимо, знатно удивился и решил, что это ненормальное состояние. Цзюн лениво сполз с кровати, поправил перекосившееся бельё на бёдрах и замер посреди комнаты. Голова не соображала, что нужно сделать, поэтому двигался еретик еще медленнее обычного. Снова зевнув, он повернулся к стулу, на котором обычно лежат его вещи, но сейчас их там не было. Еретик нахмурился, глянул под стул, потом вокруг. Ничего похожего на его одежду видно не было. Странно. Он порой даже спать в ней падает, чего уж говорить о том, чтобы раздеться дальше этой комнаты. Искать долго не пришлось, но додуматься — сложно. Особенно когда голова не работает совсем. Его костюм, чистый и выглаженный, висел в шкафу, на плечиках, среди остальной одежды Артура. К удивлению еретика, её оказалось не так много, как он ожидал. Чёрный камзол с красными лентами источал аромат мыла и трав, а не болотной тины или крови и пота, как обычно. К плечикам под камзолом за пояс крепились штаны, тоже чистые, без единой мятой прожилки. На белых «шортах» даже не было видно бледных пятен от въевшейся крови и травы. Перчатки, аккуратно сложенные, лежали в кармане камзола. Цзюн испытывал смешанные чувства от сей картины, доселе неизвестные. С одной стороны ему было даже… приятно, что о его одежде так позаботились, хотя никто не просил и даже не намекал, а с другой… Ну опять же, никто не просил. И зачем было трогать чужие вещи? Ощущение свежести никуда не делось. Ткань почти хрустела, мягко обнимала тощее тело и будто шептало «в коем-то веке меня нормально отстирали». Цзюн передёрнул плечами, поправил камзол, подошёл к окну и выглянул на улицу. Дождь всё еще шёл. Еще раз окинув себя взглядом и вдохнув аромат чистой одежды, Цзюн подумал, что можно было бы и прийти в гильдию, посмотреть на эти поединки, будь они неладны. Кошмар скрипел в костях, как старая иссохшаяся дверь, прижученный уколом матушки-совести, который испытал на себе еретик. Когда Цзюн приблизился к зданию гильдии, он уже промок до нитки. Одежда прилипла к телу, он сам замёрз и его потряхивало. А не зря ли он из дома вылез в такую премерзкую погоду? Надо было остаться лежать в кровати. Там тепло, сухо и вообще… На заднем дворе гильдии трещало что-то и громыхало. В зале не было ни единой души, и не трудно было догадаться, где все собрались. И еретик прошёл по залу к задней двери. Выбрался Цзюн на улицу снова под дождь. Высокими бортами из каменной кладки были разделены зрители и арена. Арена сама небольшая, овальной формы, с песчаной утоптанной землёй, которую сейчас размыло и которая напоминала больше содержимое желудка дракона после плотного обеда, чем землю арены. Смотреть на поединки собралась вся гильдия. Главу Цзюн заметил не сразу: тот стоял на противоположной стороне, навалившись на ограждение, и внимательно наблюдал за двумя паладинами, сражающимися на арене, словно мальчишка наблюдал за муравьями. Цзюн подошёл к ограждению и тоже взглянул вниз, чтоб рассмотреть, кто сейчас сражается. Но отличить бойцов можно было только по оружию. Одежда на них была совершенно одинаково нелепой и одинаково грязной. Первый стоял слева, сжимал в руке булаву, тоже, видимо, из арсенала гильдии, потому что по своей нелепости она абсолютно точно подходила к одежде. Второй стоял справа, прямо напротив первого, держал в руке цеп идентично нелепый и несуразный. Цзюну даже казалось, что наконечник на цепи не заточен. Выглядели двое изрядно потрёпанными, а по арене будто прошёлся дракон. Из всех паладинов в гильдии — Цзюн обратил внимание — цепы носили только двое. Первый — крестоносец, имени которого Цзюн даже не удосужился запомнить, и второй — Артур. Оружие это не то чтобы редкое. Просто неудобное в использовании, но его хозяину, опять же, виднее.***
Артур рвано дышит, трясущимися пальцами сжимает древко цепа и совершенно не понимает, что ему делать. Удары Эвальда были сильны, очень сильны. Настолько, что после одного, попавшего по щиту, трясётся рука, щит становится невероятно тяжёлым, почти неподъёмным, а плечо сводит судорогой. Эвальд держится хорошо: прямая спина, ровное дыхание и походка. Всё в нём выдаёт его уверенность в победе. Артур правда хочет сдаться. Он чувствует, что победить такого противника ему не по силам. Эвальд неожиданно оказывается быстрее, сильнее, проворнее и опытнее. Он как будто чувствует, слышит каждую мысль оппонента, читает каждое движение и проворно его блокирует или уходит в сторону. И Артуру от этого страшно. Эвальд давит на него всем своим арсеналом, теснит, бьёт снова и снова, попадая по щиту, будто намеренно в него целится, чтобы выбить его с руки Артура, разбить, как и надежду на победу. Давит психологически. Эвальд даже в тяжёлой форменной броне легко подпрыгивает в воздух, приземляется рядом с отступившим Артуром и бьёт молнией в землю. Разряд задевает Артура и заставляет его дёрнуться, едва ли не вскрикнуть от боли в мышцах. Рыцарь света сильно прикусывает губу, чтобы прийти в себя как можно быстрее и не позволить Эвальду услышать и писка, не позволить получить удовольствие от этого и надавить на себя ещё сильнее. Артур понимает, что если сейчас сдастся, то ни за что не сможет посмотреть в глаза своим друзьям, а тем более Цзюну, которому утром говорил такие вещи. Поэтому он ждёт, пока Эвальд, расслабленный, подойдет на пару шагов ближе, а затем с силой бьёт в землю, создавая ударную волну и вынуждая противника потерять равновесие, а затем слепит концентрированной священной энергией, чтобы через долю секунды её подорвать. Эвальд, дезориентированный, получает урон, однако на инстинктах применяет способность и защищается, откатываясь по земле в сторону. Грязно-белая одежда давно уже стала просто грязной. — И это всё, что ты можешь? — говорит довольный голос Эвальда, приглушённый шлемом. — И как только глава Генрих решил, что ты можешь принять участие в войне гильдий? Да ты даже новобранцам в подмётки не годишься! — довольно рычит Эвальд и использует «Небесный разряд», вынуждая Артура защищаться «Стойкой веры» и парировать разряд волной священной энергии. — Замолчи! Ты зашёл слишком далеко! — упирается Артур и снова блокирует щитом удар булавой, стискивая зубы, чтоб не застонать. Еще один такой удар и у него просто рука сломается. — А зайду ещё дальше! — Эвальд почти безумно улыбается в забрало, ощущая на губах собственную кровь и сладкий вкус победы. Сердце колотится, как ненормальное. Он буквально пятнадцать минут назад раздавил этого придурка Аммоу, не способного дать достойный отпор, а теперь раздавит и Артура. О, как долго он мечтал об этом. С самого первого дня. Он и пришёл-то в эту гильдию только потому, что тут была парочка занимательных личностей, которых он хотел прибрать к рукам, только и всего. Он и не думал, что наткнётся в этой дыре на такой самородок, как Цзюн. Неогранённый лазурит, радующий глаз своей естественностью и первобытной силой. Эвальд, как знаток драгоценностей, с самого начала понял, что это должно принадлежать ему и никому другому. Вот прямо в ту секунду, как Цзюн отказал ему в гильдии у всех на виду, тогда и понял. И, шутка ли, этот неогранённый лазурит лежит в мешочке с малахитом, яшмой и тигровым глазом и никак не хочет выколупываться из этой помеси низкосортных материалов. Чего уж Цзюн так вцепился в этот «малахит», кто бы знал. Но раз самоцвет не достаётся добровольно… Эвальд призывает небесную реликвию, указывая булавой прямо перед собой, на Артура, чтобы гигантская реликвия обрушилась прямо на соперника. Воздух потяжелел. Прямо над указанным местом разорвало пространство острие реликвии, и сама реликвия вывалилась многотонным грузом на арену, сотрясая землю и воздух. … раз самоцвет не даётся добровольно, то вцепившиеся в него камни можно просто осторожно расколоть, дабы не повредить сам самоцвет. Эвальд стоит так удобно, что может охватить взглядом почти всех зрителей, подмечая собственную команду, главу и — о, богиня — главного гостя, из-за которого ненужный кусочек малахита придётся устранить. Артур уклоняется чудом, отскакивает в сторону и по ходу взмахивает цепом, призывая «Аватар богини», концентрируя золотую молнию в шаре, сотканную из священной энергии. Он не хотел использовать его, так как откат слишком сильный и может ему навредить, но в такой ситуации, в которой мана Артура практически на нуле, пан или пропал. Шаровая молния Артура едва ли не выходит из-под контроля, но всё проходит, как нужно, свет взрывается перед ним, ослепляя Эвальда и вынуждая потерять концентрацию. По крайней мере так должно было быть. Артур тяжело дышит смотрит перед собой, но никого не видит. Не мог же он… — Куда это ты смотришь? — елейным голосом спрашивает Эвальд из-за плеча Артура, пугая его и замахиваясь булавой. Артур с испугом и больным сердцем понимает: проиграл. Во всём проиграл. Удар Артур снова принимает щитом, но это было последней каплей. Щит даёт трещину, равно как и кость в предплечье. Она хрустит так громко, что кажется, будто вся Альтера слышит этот страшный хруст. Артур сдерживает в себе крик боли, но короткий стон всё равно просачивается наружу. И его с удовольствием поглощает сознание оппонента. Эвальд отступает, осматривает свою работу: Артур едва на ногах держится, рука со щитом сломана, безвольно висит вдоль тела, наверняка, двинуть ей сейчас по-настоящему больно, цеп вот-вот выскользнет из ослабевшей хватки. Да Артуру сейчас тычка пальцем хватит, чтоб потерять сознание. И будущий крестоносец решает завершить своб победу феерично, как ему и полагается. Он призывает «Божественный молот». Реликвия в виде гигантского молота застывает в воздухе прямо над Эвальдом, готовая по одному лишь мановению рукой призывателя ударить перед собой. Артуру становится по-настоящему страшно. Лица Эвальда было не видно за шлемом, но Артур буквально чувствовал на себе хищный и полный презрения взгляд оппонента. Эвальд готов и на убийство. Но, что странно. Артур этого совершенно не боится. Он боится того, что погибнут или хотя бы пострадают, зрители. Арена не настолько большая, чтобы без последствий для зрителей выдержать хоть один удар этого молота. Генрих, смотря со своего зрительского места, сильно хмурится, быстро соображая, что даже единственный удар такого молота может искалечить всех, кто не сможет среагировать как минимум в секунду удара и защититься или сбежать. Нужно готовиться остановить бой до того, как молот ударит или кто-либо пострадает. Но Генрих медлит, сжимает крепко кулак и ждёт, полагая, что Артур просто сдастся и не позволит пострадать остальным. Мана восстанавливается по капле. Время будто замирает, тормозя в воздухе дождевые капли, реликвию молота, зрителей, Эвальда. Артур собирает в себе последние крупицы маны и смелости. На самом деле, ему не положено знать это умение. Оно не предназначено для паладинов, а изучить его наставники позволят только тогда, когда сдашь экзамен на хранителя, но… Какое это теперь имеет значение? Артур в своё время ослушался, выучил лишка. Пожалуй, это единственное правонарушение, за которое он себе благодарен. «Непробиваемый барьер» окутывает всю арену: самого Артура и зрителей. Золотое сияние барьеров освещает на несколько секунд всё вокруг, иссушает священной энергией дождевые капли, и блокирует три удара молотом подряд. Когда «Небесный молот» исчезает, барьер без единой трещинки держится еще несколько секунд, а после рассыпается золотой пыльцой. Арена разрушена до основания. Артур, без единой капли маны, лежит на земле, не подавая признаков жизни. Эвальд, неподвижно стоит на земле, не веря своим глазам. Он победил. Молчание зрителей, рассредоточенных по обломкам арены, Эвальд расценивает как культурный шок от его потрясающей силы. Будущий крестоносец снимает шлем неожиданно ослабевшими руками, бросает его на землю и поворачивается туда, где должен быть Цзюн. Волшебник действительно находится там, в единственном месте, где стена не обвалилась, будто её что-то мощное защитило от ударной волны. Эвальд поднимает руку с булавой и указывает ей на волшебника. — Моя победа целиком и полностью посвящена тебе, маг Фееристы. — Эвальд дышит глубоко, удовлетворённо, сверкает глазами и улыбкой, понимая, что не только расколол бесполезный малахит, но и выудил из его цепких лап лазурит. — Узри же мою силу и присоединяйся ко мне. — Эвальд показательно пинает руку поражённого Артура и на шлем ставит ногу, покачивая голову, словно мячик. Цзюн безмолвно покачивается в сторону, резво перемахивает через остаток ограждения и приземляется на ноги на разрушенной арене. Эвальд вне себя от счастья едва сдерживает свой порыв подойти самому. Он должен ждать. Но предательский лихорадочный румянец всё равно проступает на лице. Он добился своего. Так долго ждал, он- — Убери ногу с его головы, — голос Цзюна тихий, рокочущий, древний. От него веет могуществом, но не человеческим, а скорее… каким-то запредельным. Словно сама Богиня говорит через этого человека. Эвальд не смеет ослушаться, хотя и сам не понимает, как это получилось. Голос Цзюн вытащил из Кошмара, из самого нутра его вулканический тёмной ярости. Победитель послушно ступает обеими ногами на землю, отходит на шаг назад и чувствует, как липкий холодный пот проступает на спине. Он что, испугался? Он?! Злость на самого себя приводит его в чувства. Эвальд трясёт лохматой вспотевшей головой, смаргивает наваждение и прикусывает губу. — Но я выиграл! Разве ты не должен-? — Я никому, никогда, ничего не должен, — снова рокочет Цзюн, зыркая красным глазом прямо в глаза Эвальда, в самую душу, пронзая, словно острейшим копьём. И теперь-то Эвальд понимает, что за чувства его одолевали всё это время, что это было за колоссальное давление. Благоговейный страх. Страх перед ужасающей силой, сравнимый лишь с тем страхом, которое испытываешь перед могущественным драконом. Непреодолимая стена. — Ты выиграл. Можешь собой гордиться. Поучаствуешь в войне. А теперь не мешай мне. — Волшебник говорит уже обычно, своим голосом. И он кажется сейчас настолько плоским, ненастоящим, искусственным, будто шорох соломы в сравнении со звоном монет. Эвальда даже перекашивает на секунду. Цзюн присаживается на корточки перед Артуром, поднимает забрало и смотрит в безжизненное лицо, которое начинают заливать ледяные дождевые капли. Холодными пальцами Цзюн лезет под ворот и кольчугу, нащупывая на шее пульс. Живой. Потерял сознание из-за истощения маны. Знакомое чувство. Цзюн хмурится, думая, как его скорее откачать, потому что еретик ещё помнил своё состояние после того случая с червоточиной, которая высосала из него всё до капли. Он пожелал бы такое разве что тому, кого искренне ненавидит всей душой. К проигравшему и еретику быстро подбегает Генрих, оценивает обстановку, и тут же рядом оказывается епископ, одетый в белый с драными полами халат, края которого были все в задубевшей крови — Цзюну правда кажется, что это кровь. Епископ же приказным тоном просит всех расступиться и начинает читать заклинание, собирая на конце жезла священную энергию. Цзюн ощущает, как кожу начинает неприятно жечь, и отступает еще дальше. Здесь он больше не нужен. Цзюн разворачивается на пятках и идёт в сторону базы гильдии, чтобы уйти из-под всё еще льющего дождя. Проходя мимо толпы, он натыкается взглядом на взгляд Рула, не выражающего ничего, кроме неподдельного раздражения. Еретик хочет молча его обойти, но священник сдвигается в сторону и намеренно задевает плечом Цзюна. — Спасибо за это, — бросает священник в спину и торопится в толпу, к своему другу, лежащему без сознания на холодной сырой земле.