Когда наши бесы едины

И снова Верховенский провинился в ужасном своем поступке. Он уже многократно успел пожалеть, что пришел в кабинет Ставрогина в неподходящий момент и признался ему в своих безумных чувствах. Такое происходило каждый день: первое время Николай даже начал привыкать. Но сегодня был не его день. Петр казался сегодня особенно надоедливым. Он получил свое заслуженное наказание в виде увечий на его теле. Николай посадил его на пол за собственным столом у себя в ногах и усеивал каждый участок его кожи на руках порезами тонким и острым лезвием. Каждый порез был больнее прежнего. Петр шипел от боли, кусал губы до крови, - лишь бы только не закричать. Когда лезвие погружалось особо глубоко в его кожу, он коротко вскрикивал. Но Николай одарял его пощечинами, и тот замолкал в смятении, поджимая дрожащие губы. - Любишь меня, говоришь? Правда ведь, что любишь? - со злобной хитростью произносил Николай, проскальзывая лезвием ближе к сгибу локтя. Царапина мгновенно закровоточила. Петр не мог вымолвить ни слова - его поручением было только молчать и терпеть. У него получилось лишь кивнуть на заданный вопрос, зажмуриваясь от жжения на месте с новым увечьем. Николай еще раз полоснул его уже чуть настойчивее и глубже. - Как же так, Верховенский? - не унимался тот. - Ты помешанный! Ты даже не понимаешь того, что существует личное пространство! Ты не имел права вмешиваться в него, пока я тебе не разрешал! Помешанный! Лезвие резко прошлось по боковой стороне руки. У Петра темнело в глазах от боли, он зажмурился. Рот непроизвольно открылся в каком-то беззвучном крике; голова опрокинулась чуть назад. - Не смей кричать, прошу, - ехидно шепнул Ставрогин. - Не хватало еще, чтобы нас услышали. Верховенский прикрыл рот, вздохнул и сдержал в себе так сильно хотевший вырваться наружу крик. И это даже, скорее, было не желание крикнуть во весь голос. Будь Ставрогин чуть менее требователен, Петр мог хотя бы издавать короткие звуки, больше напоминающие писк. Да, он умел и так, когда мучения Ставрогина превышали всевозможные ограничения. Порез. Еще один. И еще. Всё сосредоточено только возле локтя или его сгиба. Он подбирается к особо видным венам, но резать их не осмеливается -любимая игрушка его так не выживет. Петр чувствует, как горят его руки от многочисленных порезов и глубоких царапин. Его брюки и пол в кабинете закрапало маленькими красными капельками. Так много их было, как показалось тогда бедному Петру. Он смотрел на них и испытывал двоякое ощущение: наслаждение, а вместе с тем и горесть. Точно безумец, он радовался этому: его собственную кровь проливает на пол своего излюбленного кабинета его любимый Ставрогин. Но в то же время жуткая боль и жжение. Они сбивали с ясного мышления и застилали глаза непролазной черной пеленой. - И еще раз... - произнес почти шепотом Ставрогин, явно с наслаждением рассматривая худую руку, которая была вся в крови. Теперь лезвие особо глубоко и очень-очень больно прошлось уже по нанесенным увечьям. Петр не сдержался и всё-таки вскрикнул. Затем последовало тихое всхлипывание. Всего-то один раз. А далее он начал рыдать, чуть отворачиваясь от мучителя. Его руки продолжали покорно лежать на коленях Ставрогина и истекали алой густой кровью. Николай подло улыбнулся. - Твое наказание окончено, - проговорил он. - Впредь больше так не пытайся делать. У меня много задумано на тебя планов, и каждый из них один коварнее другого. Он аккуратно отложил кровавое лезвие на стол, с некой брезгливостью убрал тонкие исполосанные руки Верховенского со своих коленей и, встав со стула, удалился прочь из кабинета по неизвестным делам. Петру было горько и досадно осознавать всё это. Он беспрестанно отдавался порывам громких рыданий, всхлипывая и завывая от жуткого и невыносимого жжения в руках. Чувства его, кажется, очередной раз оказались втоптаны в грязь и раздавлены без остатка. Всё вокруг заиграло в черно-белых тонах. Земля трагически ушла из-под ног. Остался только он и эта вселенская пустота. Слезы бежали по его лицу, вырываясь из глаз толчками; изредка они попадали на свежие раны, и соленая жидкость неприятно их щипала. Из-за таких ощущений Петру эта картина только больше не нравилась. Он обнял себя кровоточащими руками, пропитывая кровью весь свой коричневый жилет. Словно баюкая себя и свое самолюбие, он покачивался на месте и тихо выл. Лишь через пару минут в кабинет снова вернулся Ставрогин. В руках он держал небольшой рулон бинта, вату и бутылек с перекисью водорода. - Ну же, ну же, Петруша, - с несвойственной для себя лаской произнёс Ставрогин и скорее подбежал к объекту своей ненависти. Обратно он уселся на свой стул рядом с несчастным Петром. Тот только еще больше заплакал. Держать себя в руках больше было нельзя. Руки только крепче схватились друг за друга, не выпуская из этих самодельных объятий Верховенского. Жилет стал больше насыщаться алой жидкостью. - Ну всё, успокойся. Всё закончилось. - Николай погладил товарища по голове, растрепав кудрявые русые локоны. Ставрогин ощутил то, насколько сильно била дрожь бедного Петра. Она усилилась в разы после всего только что произошедшего. Петр, словно назло Николаю, рыдал и завывал от боли еще больше и громче. Тело его содрогалось при каждом новом всхлипе. - Не мучьте, Николай Всеволодович... - отчетливо и сквозь громкие досадные всхлипы произнес Петр, но вскоре мысленно пожалел, что посмел высказаться своему мучителю. - Я не собирался, успокойся, - мирно произнес Николай. - Подай мне свои руки. Петр не смел ослушаться. Тотчас он протянул худые кровавые руки, которые тоже дрожали мелкой, но частой дрожью. Ставрогин тщательно осмотрел их. - М-да, Петруша, - покачал головой Николай и слегка провел всей ладонью по царапинам, - зачем ты только заставляешь меня делать это с тобой? Петр вскрикнул и чуть было не отдернул руку, по которой словно провели раскаленным лезвием ножа. Но сдержался: он осознавал, с кем находится на данный момент. Не имеет права он ослушаться или дернуться. - Тише, тише, - шепнул Ставрогин. - Сейчас тебе стоит потерпеть. Хотя бы несколько минут. *** Вата, обработанная перекисью, соприкасалась с каждой ссадиной. Жжение было невероятной силы. Петр старался из последних сил претерпевать и эти боли. Но ему стало казаться спустя время давящей тишины в кабинете, что терпеть невозможно. Губы его кровоточили и болели от частых прикусов. Теперь он лишь вскрикивал при особо болезненных действиях. Это заставляло его еще больше рыдать, несмотря на то, что он немного затих. - Вот и всё, почти готово, - ласково и с расстановкой говорил Ставрогин, обрабатывая последнюю особо глубокую царапину. - Не плачь, всё уже кончилось. Петр старался терпеть. Мысленно его обрадовало, что наконец-таки всё плохое уже позади. Достаточно успокоившись, он тихо всхлипнул и пронаблюдал за тем, как Николай перевязывает его руку бинтом, а затем перевел свой взгляд на его лицо. В нем читалась огромная сосредоточенность. Ни минуты на то, чтобы отвлечься от дела он не находил. Серо-голубые глаза Петра, мокрые и красные от слез, со слипшимися мокрыми ресницами, смотрели с некой преданностью и надеждой на Ставрогина. Он снова всхлипнул: достаточно-таки громко. Николай, закончив перевязку, посмотрел на него. - Всё, теперь Петруше точно не больно, - произнес Николай и улыбнулся. Выражение лица Петра больше стало затравленным. Он со смущением смотрел на Ставрогина. Николай подхватил того за талию и усадил на колени. Петр без промедлений уткнулся влажным носом и влажными глазами в рубаху Николая и судорожно вздохнул. Забавно было всё это. Они напоминали малолетних детей, которые сначала не поделят игрушку и подерутся друг с другом, а затем будут просто спокойно разговаривать, играться и обниматься. Такой вид отношений нравился в глубине подсознания как Николаю, так и Петру. Не впервые приходится переживать всё это. Самым главным было то, что когда-нибудь наступал покой и полное умиротворение. Ставрогин нежно приглаживал небрежно уложенные короткие русые локоны и целовал в макушку Петра, а тот умиротворенно зарывался носом в его рубаху и иногда засыпал, мирно и равномерно посапывая во сне. Он был мил, но Ставрогин не хотел осознавать сей факт. Хотелось иногда просто взять и превысить уровень жестокости всех своих истязаний. Но он не мог. Что-то постоянно мешало ему. Наверное, это всё потому, что Верховенский нравился ему. Но пускай это остается его вечной тайной, которую он утаит от Петра...