Когда наши бесы едины

Осень. Поистине волшебное время года. Даже несмотря на всю непогоду и жуткую слякоть, это время года было прекрасным. Уж сколько можно надумать воодушевляющего, смотря на бесконечный золотой листопад, моросящий дождик, первые маленькие пролетающие снежинки или последние грозы. Довольно морозный ветерок неприятно пробирал своим холодом до костей, словно принуждая надеть что-то более теплое, чем обычное пальто. Дороги вдоль и поперек покрывались огромными лужами, а на их поверхности появлялась редкая рябь то от ветра, то от падающей влаги с веточек деревьев и их последних золотистых листочков. Солнце светило редко, скудно и холодно. В основном в самые ненастные дни его за собой постоянно прятали темно-серые силуэты дождевых туч. Лучики пробивались только через редкие облака, словно моля о помощи и спасая Землю от природного сна. К счастью, сегодняшний день выдался довольно солнечным. Воздух немного прогрелся, стало чуть теплее. В атмосфере улочек города витал аромат сырой древесины скамеек, ворот и деревянных домов. Ставрогин одиноко прогуливался по одной из своих излюбленных улиц. Ее особенность заключалась в том, что здесь было пусто, одиноко и спокойно. Николай любил такие места и искренне ненавидел появляться на площадях, скверах или вовсе на ярмарках: там было до невыносимости людно и шумно. Тихонько постукивая своей тростью с металлическим набалдажником, он шел в неизвестность. Что он искал, какова была цель его прогулки - он и сам не знал. Он задумчив и угрюм, вынашивает некую хитрую мысль в голове. Сам бог только знал, о чем же думал Ставрогин. Бледноватое лицо его не выражало ни единой эмоции. Губы не дрогнули при мысли о чем-то приятном или забавном. Единственное, что сейчас вызвало у него неприязнь, это только мысль о Верховенском. Это было ужасное, затупленное ощущение невероятной неприязни. Он поморщился, едва представив это смазливое немужественное лицо. Ноги вели его всё дальше и дальше. Улица была довольно длинной и заводила в глубину золотого леса. Там, среди множества голых безобразных веток, возле маленьких кустарников, стояла деревянная ветхая скамейка. Дождь окропил ее своей влагой до предела. Древесина разбухла, и из нее торчали мелкие занозы. Ставрогин дошел до пункта назначения и уселся на это мокрое творение. Черные брюки мгновенно вобрали в себя частичку этой дождевой воды, что впиталась в дерево и частично осталась на его поверхности. «А что, если Верховенский появится прямо здесь и прямо сейчас?» - словно молния пронеслось это в его голове. Не то чтобы у него были намерения думать о Петре. Эта мысль была чистой случайностью среди пустых дум и воспоминаний. - Ставрогин! Не уж-то я вас нашел? - На злобу дня Верховенский возник словно из воздуха недалеко от редкого кустарника. «Ну вот. Материализовалось», - подумал Николай с огорчением и отвращением. Появление и вид Петра были ему противны, как и, впрочем, всегда. Он угрюмо отвернулся и устремил взгляд в непролазную даль маленького леска. Верховенский подошел к Николаю и уселся с ним рядом, также посмотрев в глубь леса. - Что же такое, Николай Всеволодович? - спросил Петр, не видя ничего сверхъестественного в состоянии своего товарища. - Никак увидели чего? Как-то таинственно смотрите вы в лес. - Глупейший вопрос, который я мог когда-либо от тебя слышать, - угрюмо отрезал Николай, даже не посмотрев на собеседника. - Хотя ты и так глуп, а еще и жутко помешанный. - Ну же, Николай Всеволодович! - воскликнул Петр, будто игнорируя фразу Николая. - Да вы уж объясните, что же такое. Вам чудятся бесы, ведь так? Ставрогин резко обернулся и одарил Петра самым недобрым взглядом. Верховенский даже вздрогнул. Голубые глаза налились от злости кровью; бледная кожа стала казаться чуть бледнее, чем обычно; брови чуть прикрыли глаза так, что на лбу появились морщинки. - Чего тебе? - сквозь зубы злостно процедил Николай. - Да совсем ничего, Николай Всеволодович. Пустяки! - нервно замялся Петр, и уголки его губ нервно дрогнули. - Говори, чего хотел! Говори и уходи. Николай отпрянул взглядом от него. Он не решался просто так высказать свои весьма абстрактные мысли насчет Николая. Вряд ли тому снова захочется слушать абсолютно бессмысленные и бесполезные признания; он не согласится на что-то большее. А чего большего желал Петр? Серо-голубые шальные глазки бегали по сторонам и останавливались то на Николае, то на блестящей дороге. Руки в тёмных перчатках сжали ткань клетчатого пиджака. - Ставрогин, - едва не заикаясь, начал Верховенский, - я хотел бы... Я хотел бы вам кое-что показать. Я давно это планировал, но никак не мог решиться. Вы обычно так холодны и закрыты ото всего мира. - Ну давай же, не медли! - судорожно вскрикнул Николай, стукнув своей тростью по земле. Петр стремительно подскочил с влажной древесины старой скамьи, встал перед Ставрогиным и намекнул ему на то, чтобы тот поднялся. Николай язвительно встал, сверху вниз втаптывая взглядом в землю Петра, который был чуть ниже его. Уголок губы Верховенского снова едва дрогнул. Чувства его переполнили словно вода. Наступило то волнительное мгновение. Вот он, его возлюбленный красавец Ставрогин. Он властно стоял рядом с ним, сверля своим дерзким угрожающим взглядом. Грудь его равномерно и незаметно вздымалась от дыхания, которое чуть сбилось от небольшого изменения настроения. Петр чувствовал себя жалким созданием рядом с ним, и это чувство кружило ему голову. Повисшее между ними неловкое молчание вскоре рассеялось улыбкой Николая. Он был явно в замешательстве, но в то же время подозревал нечто странное. Ощущалось явное дежавю во всем этом. - Дай-ка угадаю, - ехидно проговорил Николай, - ты опять увидел во мне нечто, которое даже божественнее, чем вчера? Я угадал? Ведь это чертовски просто. - Что? - Верховенский недоумевал. - Но как вы... Ставрогин не дал ему досказать, заткнув его собственным поцелуем. Он начал грубо и настойчиво. Глаза Петра увеличились от удивления, он не мог даже пошевелиться. Но привыкнуть всё-таки удалось. Петр задействовал в ответ. Николай кусал его губы, сминал их своими собственными. Он обожал делать это до той поры, пока не почувствуется металлический привкус крови; и даже сейчас у него уверенно получилось это сделать. Видимо, он особо больно прикусил губу партнера: тот поморщился от боли. Прошла всего минута, но казалось, что целая вечность. Жестокий бесчувственный поцелуй постепенно смягчался по краям. Николай прилагал все свои нежные чувства, которые сильно боролись с омерзением где-то внутри него. Мерзко было целовать этого несносного и низкого по статусу человека, но он пытался; лишь бы только поскорее отстать, отмыться от горького вкуса отвратности. Петр лишь неумело старался хоть немного шевелить губами, будто он был девственником. Его вздохи слышались после каждого небольшого их перерыва; именно тогда, когда губы их медленно друг от друга отстранялись, всего лишь на небольшое мгновение; а затем снова в порыве исступления соприкасались. Всё это было немного ново и непривычно для Верховенского. Поцелуй превратился в еще более нежное деяние. С русых волос Петра незаметно слетела шляпа и упала на дорогу с отчетливым шумом. Пускай. Даже если он заметил прямо сейчас или потом заметит, ему было всё равно. Всё это так неважно, когда перед тобой стоит любимое «божество» и творит с твоими губами такое, что можно просто умереть от избытка удовольствия. Николай отстранился медленно, неторопливо. Взгляд его не дрогнул даже, пока он смотрел прямиком в глубину светлых глаз Верховенского. Между ними лишь на мгновение проскочила искра чего-то весьма таинственного, тайного, запретного. Петр возлагал надежды не услышать боле от своего партнера что-то плохое. Но он ошибся. - Уходи, - проговорил Николай и холодно отстранился от Петра. Ставрогин знал, что тот не уйдет просто так. В принципе, не торопился Петр уходить и сейчас. В глупых светлых глазах возбуждение сменилось на недопонимание. Ничего толком и не объясняя, Николай поспешил удалиться туда, откуда он пришел. «Любит», - мельком пронеслось в голове Верховенского. Он заулыбался этой мысли.