Живём ситуацией!

Скалл, откровенно говоря, ненавидел свою жизнь, что показательно, ибо живёт он на этом свете официально три недели. Что сказать, Билл постарался на славу: другой город, другая страна, другая внешность, другое время, чтоб тебя личинки сожрали, Сайфер! Скалл угрюмо вцепился в свои волосы, в сотый раз убедившись, что они совершенно ненормального фиолетового цвета. Впрочем, как и его глаза. Хотя, если попробовать применить магию — которая почему-то давалась исключительно титаническим трудом — то глаза возвращали свой родной зелёный. Однако зелёный с фиолетовым смотрится ещё хуже, чем он думал. Скалл вздыхает так несчастно, как и не снилось актёрам драмтеатра, и со стуком утыкается в барную стойку в углу. — Бармен, повтори, — уныло, но громко, доносится бубнёж до рядом стоящего мужчины, который уже второй час наблюдает за этой картиной, но посетитель от всех разговоров отнекивается, как бы он не пытался. Скоро народ ещё отпугивать начнёт таким настроением. Почувствовав исчезающую кружку, когда-то-волшебник вновь удручающе вздохнул. То ли пресловутый демон постарался, то ли магия, то ли внезапно открывшийся с новой стороны метаболизм, но пьянеть Скалл почти что не мог. По крайней мере, ему сейчас несут двенадцатую порцию литрового пива. Он бы перешёл на что покрепче, да как-то не хочется привыкать к чему-то новому. Скалл целиком и полностью предпочёл утопать к жалости к себе, к своему прошлому, к своей тупости, и видимо навсегда оставленному миру. Очередной тяжкий вздох. — Продолжишь так вздыхать и нарвёшься на неприятности, — сказал неожиданный голос, появившегося из ниоткуда парня, который решил из всех свободных мест подсесть к нему. Скалл внезапно вспомнил, что одет, как гей-стриптизёр. Что не особо удивительно, ведь благодаря кое-кому именно там он и очутился в новом ноющем теле совершенно голый. Тогда же он и узнал, что на дворе шестидесятые двадцатого века, и потому ему в срочном порядке пришлось притворяться хиппи и за мир за всём мире. Такой экстравагантный откровенный хиппи с пирсингом и фиолетовыми волосами — о Мерлин, как его в первые пять минут на улице никто не побил! Впрочем, вечером ему всё же досталось от двух неофициально непризнанных хранителей района: двадцать два удара кулаком, тринадцать пинков по рёбрам и животу, и три ножевых по жизненно-важным органам. И он умер. Очень нелепая смерть. Была бы. Если бы не кое-кто. Гарри очнулся в мешке для трупа, сложно сказать, кто испугался больше: Гарри, когда чуть не задохнулся от малого количества воздуха, или патологоанатом со своим ассистентом, когда живой парень в окровавленной майке выбрался из мешка, чуть не рухнув со стола на пол. — Не одолжите футболку? — улыбнулся им оживший труп, выговаривая свистящие звуки из-за выбитого зуба. — Безвозвратно. Выдернул его из воспоминаний почти месячной давности всё тот же странный парень: молод, старше лет на пять-семь, тёмные волосы, карие глаза, джинсы, майка, рубашка в красно-чёрную клетку. — Угощайся, я заказал виски с колой. И милая-дружелюбная улыбка в его сторону, которую Скалл встретил без настроения гадать, подхватывая тонкими бледными пальцами чистый наполовину пустой стакан, и прямо, безапелляционно спросил: — Мне отсосать тебе за выпивку сейчас или потом? То, как его тогда-едва-знакомый подавился он вспоминает с улыбкой, и этот ошарашенный взгляд ещё долго не сходил с лица его первого друга в этом мире, и личного менеджера в карьере каскадёра. Тогда же Скалла впервые назвали шизанутым — ты себе даже не представляешь, хотел ответить он, но не стал. Оно к лучшему.