Живём ситуацией!

У Гарри Поттера страхов было на грузовой поезд с матерившимся машинистом с лицом психолога из его начальной школы, вечно сломанные очки и неуверенность с размером с Чёрное озеро. У Скалла де Морта были усмешка, игра на публику и нескончаемые переломы, кровоподтёки и бинты вокруг этого безобразия под плотным костюм. Они были разными, безумно разными, и настолько далёкими друг от друга, что Скалл начинал думать, что жизнь мальчика-который-выжил ему однажды приснилась. У Гарри Поттера «несчастья» вписаны молекулами в цепочку ДНК, Судьба пришита кривыми нитками безрукой змеёй, шипящей на парселтанге выразительные проклятия, и смерть вне его зрения, невлезающая в оправу круглых-ботанских-всегда-сломанных очков. Он никогда не знал, что делать со своей жизнью, не верил в будущее, живя от года к году со своими дурными родственниками, не зная, что имеет права жить, дышать, радоваться, смеяться, говорить громче, чем шелест листьев в километре от дома. Он даже не жил, лишь существовал, лишь терпел, лишь передвигался от точки неудач к другой точке неудач, даже Сайфер, любящий человеческие страдания, назвал это безвкусицей. У Гарри Поттера была Великая Миссия, вся с заглавных букв, пафосным музыкальным сопровождением на фоне и с высокими речами в фальшивых мрачных декорациях его юности. Он смотрел устало, вымученно, зевая от недельного недосыпа и получая пощёчину от Гермионы, за то свою безголовость, безрассудность и пренебрежение к собственной шкуре. Гарри мог ей извиняюще улыбнуться, пожать плечами и невольно сверкнуть зелёными глазами, замечая в размытом зрении, в уголке глаз, чёрную-черную тень, что любит исчезать, когда он поворачивается. Гарри Поттер лишь существовал ради кого-то, чего-то, делая что-то по приказу-просьбе-мольбе кого-то, дыша по чьей-то прихоти, слушая чьи-то слова и наставления, принимая на своё еле бьющееся сердце чьи-то упрёки и проклятия — жил для всех, только не для себя. И это было отвратительно. У Скалла жизнь сразу началась в двадцать, сразу с краха, сразу со сломанных костей и смерти, поскользнувшись на собственной щедро разлитой на полу своей любимой и неповторимой удачи. Он спотыкается, улыбается, извиняется, дышит затхлым душным летним воздухом, кашляет от его невообразимого аромата, и обливается потом, каждые пять минут вцепляясь пальцами в фиолетовые-фиолетовые волосы. Наверное, ему стоит сказать спасибо, что хоть не зелёные, или, упаси Мерлин, красные — даже МакГоннагал бы дала ему по голове какой-нибудь книгой потяжелее, что им, Уизли на квадратный Хогвартс мало? У Скалла есть шансы, есть время, есть элементарные навыки нахождения в социуме, чтобы влиться в общество и жить. Он не входит осторожно, смотря под ноги, нет, конечно, что вы, он слетает туда пинком, скользя по гладкой поверхности этого пола, как на ледовом катке, приземляясь на задницу, но не останавливаясь, вставая на дрожащих коленях и двигаясь исключительно вперёд, внезапно — пробуя это чувство на вкус, упиваясь им, вдыхая с жадностью наркомана — испытывая веселье. У Скалла магия на кончиках пальцев, ощущается, как сухой песок, оседая светлой пылью на кожаных перчатках и тёмном комбинезоне. У Скалла смех застрял за рёбрами наперебой со страхом, заполняя лёгкие вместо воздуха и напоминая о существовании магического-ядро-что-не-доказано-при-вскрытии. У Скалла глаза горят зелёным и он опускает тонированное стекло защитного шлема. Скалл Де Морт радуется и наслаждается жизнью, ведь она замечательная.