Имя - Русь. Роман-хроника.

Свадьбу великого князя Дмитрия Ивановича с суздальской княжной Евдокией Дмитриевной сыграли в начале следующего, 1366 года. Долго не могли решить, где быть торжеству. Москва являла собой одну большую стройку. Деревянный город сгорает в единый день, но и отстраивается за единое лето; остатние черные пепелища уже не так бросались в глаза, заслоненные сочной желтизной новорубленых стен. Кремника, однако, хватало на весь город; нельзя было найти места, где бы не виделось, не слышалось, не чуялось сей работы. И как бы ни была она дорога Дмитрию, это было не самое лучшее обрамление для свадьбы. Нижний Новгород и Суздаль отвергли московские бояре, почитая умалением чести для своего государя. Владимир? Тут уже заупрямился сам Дмитрий, желавший, чтобы свадьба была непременно на московской земле, прямой московской, а не великого княжения (каких бы там ярлыков ни добыл Алексий!). Искали город красивый, достаточно большой, но тихий, и посему неожиданная честь выпала Коломне. Дмитрий, волновавшийся до страсти, ревниво все осмотрел и проверил: не ударить бы в грязь лицом перед неведомой княжной! Заранее отправился знакомиться со священником, которого присмотрел ему Федор Свибл, все больше входивший в милость: - Рожа – во, голосина – во! Протоиерей отец Димитрий, каковое имя уже в первые полчаса сократили до Митяя (мол, все так зовут!), оказался видным собой, высоким, осанистым, мужчиной, наделенным благопристойным дородством и, видимо, немалой силой, чем-то сходствующим с самим князем, каким тому предстояло стать лет через двадцать. Митяй обладал голосом редкостной силы и звучности, говорил красно и убедительно, являя немалую ученость, и Дмитрий, хорошо понимавший церковную красоту, был совершенно очарован. И вот, звеня бубенцами, полетели свадебные тройки. Княжескую свадьбу город вспоминать будет десятилетиями! Свадебный чин расписывается на многих листах, кому где стоять, кому что исполнять, и за места случаются нешуточные споры. На улицах расставляют столы с угощением, выкатывают бочки с пивом – праздник у князя, праздник и у всего города! Жених в ожидании сам не свой, краснеет пятнами, не ведает, куда девать руки. Наконец выводят невесту. Тяжелое, расшитое золотом и самоцветами платье позволяет идти лишь крохотными шажками, да и без того Дуня от волнения едва ступает, упала бы, если б с двух сторон не поддерживали вывожальщицы. Жемчужная бахрома свисает почти до бровей, спускается вдоль щек, и Митя может разобрать лишь нежный обвод округлого лица и опущенные золотистые ресницы, он и сам не смеет поднять глаз… оба решаются разом. Дмитрий заглянул в огромные голубые очи, и больше уже не видел ничего. И Евдокию враз облило жаром, закружилась голова. Ах, Коломна, благословенна ты среди городов, ибо стала колыбелью великой любви, любви такой, что и летописцы записали рассказ о ней, любви, пережившей века! *** За лето не упало ни дождинки. Едва взошедшие росточки никли к земле, пергаментно-желтые, перекрученные, они силились поднять свои маленькие головки, точно умоляя: «Пить! Пить!». Утихающий мор напоследок еще раз прошелся по Москве, точно издыхающий змей, в корчах бьющий своим страшным хвостом. Ртов стало меньше, но поменело и рабочих рук, в торгу немедленно встала дороговь, и голод постепенно начал опускаться на исстрадавшуюся землю. Новгородские ушкуйники, не страшась ни меча, ни мора, озоровали в Поволжье. «Молодчи» разграбили Нижний Новгород, побив не только татарских (чему, при желании, можно было бы и порадоваться) и армянских купцов, но и своих, русских, попавшихся под оружную руку, а после прошлись по Каме-реке. Иная ватага, еще более внушительная (руководил ею не какой-нибудь атаман-голтяй, а трое Новгородских вятших мужей: Иосиф Варфоломеевич, Василий Федорович да Александр Аввакумович), гуляла в ту же пору по всей Волге, разграбив, среди прочих, московских и ростовских гостей. «Почто естя ходили на Волгу грабити и бити моих гостей?» Это стало для Москвы последней каплей. Великий князь разорвал ряд с Новгородом и послал на Двину рать, повоевавшую северные волости и вернувшуюся с великим прибытком. Двинской данью великий князь спасал голодающую Москву, но было и еще кое-что. Алексий в особицу, не посвящая в свой замысел лишних людей, наказал воеводам захватить кого-нибудь из знатных новгородцев, а лучше и не одного. Так в руках москвичей оказался боярин Василий Данилович вместе со своим сыном, к ушкуйным делам никакого отношения не имевший. Заложники, а пуще явленная сила, впечатлили город Святой Софии. Было подписано новое докончание, по которому Новгород признавал власть великого князи и принимал его наместника. Впрочем, свершилось это уже в следующем году. *** Сема, Семен, что ж ты натворил! Василиса прижимала ладони к пылающим щекам. Да уж, заседание вышло бурным. Сколь ни ценил Василий Михайлович советы Кашинской княгини, присутствовать ей в думе было бы уж совсем против обычая; Василиса на это даже не замахивалась, но, с согласия свекра, обустроила себе келейку впритык к думной палате, откуда могла слышать все и с полным удобством. Бояре, конечно, не ведали, что слова их достигают женского уха, а дело было вельми непростым… Вот к чему Василиса за семнадцать лет так и не притерпелась. У отца в думе такого не бывало николи! Материться много ума не надо, ты сумей без мата так изругаться, чтоб собеседник проникся всей обоснованностью твоего неудовольствия. Семен-мелкий, умирая, немалую зазнобу оставил Тверской земле. Василиса до сих пор обижалась на него. Почему, почему Михаилу, не родному брату, не Тверскому князю, коли уж сам почел удел выморочным, почему не великому князю, наконец?! Какая такая сложилась между ними близость, с чего? Нет, разумом-то она понимала. Семен (нужно проглядеть летопись, не вписали ли где прозвища? Тогда пускай выскоблят, непристойно как-то) хозяином оказался рачительным. Сказались Данилова кровь и Калитина выучка! Он, говоря слогом древнего летописца, «распас» свое княжество, Еремей же, избалованный маменькой и вечно почитающий себя обделенным, напротив, гонялся за внешним. Потому у него собаки бродили по дому, холопы одевались в бархат, тиуны воровали, а смерды разбегались. Куда? К Михаилу и Семену. И неудивительно, что Семен не похотел оставить землю брату на верный разор. Михаил, нимало не умедлив, заложил на Семеновой земле городок. Еремей смириться не пожелал и, когда мор окончательно престал, рванул в Москву искать справедливости, известив о том дядю Василия, в поддержке которого обоснованно не сомневался. Пото, собственно, и шумели сегодня бояре. - Мамо! – грохнула дверь, и влетел Вася в распахнутой шубе, пахнущий конем и зимней свежестью. Сияя глазами, оживленно принялся рассказывать, как Терентий на Сером обскакал Грикшу. Высоченный (мать смотрела на него задрав голову), поджарый, с нескладно большими руками и темным пухом на подбородке. Василиса почасту сама не верила: неужто это она родила такое? Она любовно притянула сына к себе, привстав на цыпочки, взъерошила почти черные, в мать, волосы. Сын фыркнул, снисходительно терпя никчемушные жоночьи нежности. Ах, какой же он смешной с этим своим мужским гордением, с этими своими жутко важными мужскими делами. То же самое в муже казалось Василисе естественным, но в сыне удивляло безмерно: ведь, по сути, кусочек твоей собственной плоти, и так непохож на тебя! Дочерь удивляла тоже, но по-иному. Александра, наоборот, глазами и волосом пошла в отца, а всем остальным в мать, тоже была способна к книжному научению, но вот была в ней какая-то сосредоточенная тихость, непонятная деятельной Василисе. - Мамо! – Вася вдруг оборвался, серьезно свел брови. – Что порешили… тамо? – кивнул в сторону думной палаты. – Будем добывать себе Городок? - Не себе, а Еремею, - строго поправила Василиса. - Почто ж Еремею? – искренне удивился княжич. Василиса удержала слова о справедливости. Сын был прав, коли б можно было себе! Лепше даже не себе, а великому княжению. При всей человеческой несправедливости в этом была бы иная, высшая правда, которую чуют они, молодые. Они, быть может, жаднее, грубее, но правы уж тем, что не боятся произнести это вслух! Но Василию Кашинскому удела не отдаст Москва, чтоб чрезмерно не усилился и не начал своевольничать, а Москве удела не отдаст уже Михаил. - А затем, - сказала она сыну, нимало его не обманывая, - чтобы Еремей и впредь прямил нам, а не побежал к Михаилу, дабы получить удел уже из его руки.