Пол
Вечером того же дня я лежал на кровати поверх одеяла и пялился в потолок. На часах было три часа ночи, лунный свет делал очертания предметов в комнате более резкими, на мне были только домашние штаны и я думал о Джоне. Содержание этих мыслей мне очень сильно не нравилось. Я хотел думать о том, какой он идиот, неспособный на диалог. Я хотел думать о том, что он обязательно раскается. Я хотел думать о том, как он сейчас грустит, понимая, что обидел меня. Но думал я о том, как стало странно и приятно, когда наши губы соприкоснулись. Думал о том, как по-собственнически он меня схватил. Думал о том, что девушки целуются совершенно иначе. Думал о том, как… Рука потянулась к резинке штанов быстрее, чем мозг успел дать ей сигнал этого не делать. Я закусил губу, понимая, что организм требует разрядки, но все это мероприятие казалось мне диким: я не гей. Меня никогда не тянуло к парням. Джон просто застал меня врасплох, и теперь я мучаюсь от невысказанности, а не от потаенных желаний. Да, определенно. В поддержку этой версии я встал, пошел на кухню и приготовил себе абсолютно-никак-не-связанный-с-Джоном-а-даже-наоборот-его-нелюбимый ромашковый чай. Однако сны, которые снились мне в ту ночь, доказывали, что мои подозрения насчет ориентации вполне жизнеспособны. Следующее утро началось с того, что я проспал и забыл позавтракать. — Может вечером порепетируем наконец? — Джордж крутил в руках надкушенное яблоко, пока мы сидели во дворе школы на спинке скамейки. Я знал, что он нервничает, потому что мы с Джоном не разговаривали уже неделю. Я также знал, что он не решается спросить о причинах, потому что до этого любая наша ссора строилась так: Леннон уже через час после нее звонил Джорджу или встречался с ним, и рассказывал все в красках и подробностях. Он это умел и любил. У Джона была привычка делиться с людьми своими недовольствами и требовать поддержки, даже когда он сам понимал, что не прав. В этот раз все было иначе. Каждый раз, когда разговор даже отдаленно своей темой начинал вести к нашему общему другу, у меня тут же находились дела, причем обязательно срочные. Со стороны, наверное, это выглядело еще глупее, чем в моей голове. Но иначе я не мог. — Я за! Мы обернулись. Джон стоял, опираясь рукой на дерево, в метре от нас. Школьная форма была помятая, да и сам он выглядел как-то… не слишком свежо. Но его глаза сияли. Или мне так показалось. Странно. — Отлично, я тогда жду вас к семи, — Джордж спрыгнул со скамейки, подхватывая свой рюкзак, — бывайте, — раздался звонок на урок. Он ретировался, а Джон так и остался стоять, пялясь на меня. Тоже странно. — Тебе разве не надо на занятия? — решил спросить я, чтобы разбавить затянувшееся молчание. Джон вдруг улыбнулся и покачал головой. — Поли, ты такой дурак, — он сделал шаг в мою сторону, а я невольно отклонился назад, — но такой красивый, — после этих слов он спешно пошел в сторону учебного корпуса, не оборачиваясь. Этой наглости я вынести уже не мог. На меня вдруг нахлынула вся та злость, которую я испытал при нашем последнем разговоре у Джорджа дома. Я побежал за ним, и, когда нагнал, вцепился ему в плечо. — Какого хера это значит, Леннон?! Джон резко обернулся, отталкивая мою руку и хватая за грудки. Мы смотрели друг на друга несколько долгих секунд, не дыша, а после он разжал кулаки, выдохнул и начал поправлять на мне пиджак. Я замер. — Пол, слушай, — он уставился куда-то мне в шею, — я думал о вчерашнем и понял, что был не прав, — теперь взгляд был на губах, — извини, ладно? Извини. Он испытующе посмотрел мне в глаза, прищурившись. Я только медленно кивнул, удивленный тем, что чуть ли не впервые за все наше знакомство он просит прощения. Джон развернулся и продолжил свой путь. Внутри у меня как будто что-то щелкнуло: не то. Я хотел совсем не этого. Впрочем, какая глупость.×××
Вспышка. Резкая боль в глазах. Несколько слезинок скользнули по щекам. — Твою мать! — я начал с бешеной скоростью моргать, — ты совсем с ума сошел? У меня же глаза… светочувствительные. Зрение начало возвращаться. Джон стоял с идиотской улыбкой и пленочным фотоаппаратом в руках. Он пожал плечами: — Просто случайные кадры всегда лучше постановочных. — Поэтому ты решил меня ослепить прямо с порога? С заднего плана мне помахал Джордж, настраивая гитару. Обстановка в подвале его дома всегда была располагающей для творчества, но сегодня было что-то особенное в этом месте: то ли новая неоновая вывеска, которую он утащил откуда-то и прикрепил к стене, и теперь она сияла красным, составляя своими изгибами слово «Carling»*, то ли то, что за неделю нашего бойкота с Джоном я успел соскучиться по этому месту. Мы репетировали, и это было… нормально. Никакой напряженности. Мы ругались об аккордах, на ходу переписывали строчки песен, чтобы не упустить мысль, Джон просил меня петь более низко, потому что «иначе ты звучишь, как девка», и все в таком духе. Джордж вышел в туалет, и мы, разгоряченные спорами и веселые от приятной компании, упали на старенький диван, из которого вылезло пару пружин — главное не приземлиться на них — и вдруг уставились друг на друга. Дежавю. — Джон, знаешь, я… Джон несколько раз кивнул, словно говоря: «я понимаю». Продолжать я не стал. Он отвернулся, цепляясь взглядом за детали интерьера. — Видел, какую крутую Джордж спер? — он указал на вывеску, которую я не заметил сразу. Она тоже была новая. Харрисон что, клептоман? — Ничего себе, у него прямо не подвал, а целая галерея краденного искусства! — я засмеялся, и Джон засмеялся тоже. Скользкий момент был пережит, а потом вернулся Джордж.×××
Возвращались домой мы уже затемно. Джон что-то напевал, постоянно норовя выскочить на проезжую часть и потанцевать на ней, а я шел с каким-то странным чувством удовлетворения; подобное испытываешь, когда закрыл учебный год без долгов. Или когда твой лучший друг, поцеловавший тебя взасос, неожиданно перестает быть в твоих глазах врагом. Приятное чувство, в общем. Первым по пути был мой дом, и мы остановились чуть поодаль, чтобы попрощаться. — Ну ладно, до завтра, — сказал я. — Да, давай. — Ну пока. — Пока. — Ага. Никто не двигался с места. Джон сделал какой-то резкий жест рукой. Вспышка. Звук затвора фотоаппарата. Абсолютная слепота. А потом вдруг я понял, что меня целуют. Я обнял его за шею, прижимая к себе. Губы Джона были горячими и сухими, дыхания не хватало, по позвоночнику будто пустили электричество. Мы стояли посреди улицы, мимо проезжали машины, но ничего не было важно в этот момент. Он целовал меня, и он не был пьян. Это была живая эмоция, простая, прямая и понятная, и, что больше всего меня поразило, ответная. Я как будто почувствовал наркотический приход, и отстранился от Джона, только чтобы произнести: — Хочешь зайти ко мне? Он лишь кивнул, снова прижимаясь к моим губам.