Mon ame soeur

Той ночью Трубецкого покинул сон. В юности он грезил о волшебной любви со своей âme sœur, и в каждой (и каждом), с кем сводила его судьба — их было немного — искал он эти заветные три штриха. А потом остыл. То ли война охладила его пыл, то ли пропал юношеский огонь в сердце — однако, он женился на хорошей женщине, которая его, несомненно, любила, не задавая себе вопроса — а любил ли он. Лёжа в постели и глядя на широкий молочно-белый диск луны, Трубецкой в какой-то момент, будто бы по неведомому щелчку пальцев, вспомнил, когда метку охватил неожиданный короткий пожар — в тот день в квартире Оболенского появилось несколько новых лиц, принятых в их общество. Среди них был молодой горячий поэт, который покорил многих с первого взгляда — и даже Трубецкой со всей его внутренней прохладой обратил на него своё внимание. Он едва ли помнил, кто представил их друг другу, едва ли помнил короткое рукопожатие сильной тёплой руки, обыкновенные для только что познакомившихся людей разговоры. Глаза его, так часто загорающиеся вдохновенным огнём, — вот что ярко помнил он с первой секунды знакомства. Наступала осень. Оболенскому пришло письмо от Пестеля, который узнал о перемене его взглядов и был раздосадован. Южное общество с их тягой к радикальности порой вызывало у Трубецкого беспокойство. А потому, когда ему сообщили о командировке в Киев, Трубецкой почувствовал скорее грусть, чем радость — и не только Южное общество было тому причиной. — Добрый вечер, Кондратий Фёдорович, — поздоровался Трубецкой, входя в гостиную и кивнув в благодарность проводившей его прислуге. — Добрый вечер, Сергей Петрович, проходите скорее. Вы рано. Трубецкой сделал несколько шагов к столу, по другую сторону которого стоял Рылеев. Тот обошёл стол, приблизившись к Трубецкому. — Я пришёл поговорить наедине. Рылеев кивнул, глядя прямо в зеленовато-серые глаза. — Я... — Трубецкой сглотнул, — должен отбыть по службе в Киев. Завтра. Оставляю дела нашего общества в надёжных руках. Доверяю вам безоговорочно, Кондратий Фёдорович. — Благодарю, Сергей Петрович, и опечален этой новостью. Как скоро вы вернётесь? — Не могу сказать точно. Не раньше лета. Рылеев опустил взгляд, рассеянно кивнув. — Очень жаль. Вновь подняв глаза, Рылеев неожиданно широко улыбнулся — глаза загорелись огнём, и от этого сердце Трубецкого болезненно сжалось. — Сергей Петрович! — Рылеев отошёл от него, двинувшись к двери в другие комнаты. — Подождите меня минутку. Трубецкой кивнул, и Рылеев вышел из комнаты. Когда вернулся через пару минут, он держал что-то в руках. Рылеев подошёл к Трубецкому и протянул ему сжатую в кулак кисть. Трубецкой подставил под неё ладонь — в неё упали изящные золотые часы на цепи, и Трубецкой едва удержался от болезненного вскрика. — Пусть в далёких краях, — тихо произнёс Рылеев, — они напоминают вам о том, что на севере ждут вас ваши товарищи, а один — вернее и нетерпеливее остальных. Трубецкой сглотнул и ответил также тихо: — По ним я буду отсчитывать часы до нашей следующей встречи. С улыбкой на губах Рылеев протянул ему раскрытую ладонь. Глядя в тёмные глаза, Трубецкой протянул руку в ответ — но вместо того, чтобы пожать руку Рылеева, взял её в свою и поднёс к губам, легко коснувшись тыльной стороны ладони. — До встречи, Кондратий Фёдорович. — До встречи, Сергей Петрович.