Бенефис

Ты как чудо (2000 г.)

1.

— За нами едут, — негромко сказал Важнов. Родик и Муха, вполголоса травившие анекдоты на заднем сиденье, тут же примолкли. Задремавший было Костя встрепенулся и всмотрелся в зеркало заднего вида. Вот, серебристая «Ауди». Не похоже на ментов. Хотя возможны варианты. — Как давно? — От заправки. Час так уже точно. Ещё по новому участку за нами пристроились, потом по подъёмам поплутали, я уж притормозил пару раз — так и висят на хвосте. Но аккуратно, не лезут. Только скоро Огоньки будут, к развилке подъезжаем, могут быть сюрпризы. Ещё и ветер поднялся, снег метёт. В Выборг Вова третьего дня услал их убирать кое-какой бардак и разруливать деликатную проблему: Важнову здесь не было равных, а участие Кости предполагалось лишь в крайнем случае. Договориться удалось почти полюбовно, но подставу исключать было нельзя, да и мало ли в чьи далеко идущие планы они влезли. Конкурентов всегда надо устранять вовремя. — Возможность пострелять у них была, но фиг знает, конечно, что там за шняга… Уйти попробуем, мотор у нас хороший, — Важнов поморщился. — Готовы? — Прибавил газу, разогнался и тут же резко крутанул баранку, когда стоявшая на обочине «Газель» внезапно тронулась и преградила им путь. — Ах, ты ж, сука! Одного из автоматчиков Костя подстрелил сразу: первого выпрыгнувшего из дверей машины; остальные тут же открыли огонь. Пули градом застучали по капоту, их «мерс» потащило юзом, но Важнов удержался на дороге. Заднее стекло пошло трещинами, Муха ткнулся лбом о подголовник водительского сиденья и откинулся назад, пачкая обивку кровью. — Из «Ауди» шмаляют! — рявкнул Родик, высовываясь наружу и поливая очередью трассу. — А вот хрен вам! — Но, коротко захрипев, выронил «калаш», повис в окне, сполз на пол. — Ну же, друг! — заорал Важнов. — Давай, миленький, прорвёмся! — Ударил в бок начавшую обгонять их «Ауди» — тачку развернуло, и Костя как заведённый принялся опустошать магазин автомата. Вдруг их машину дёрнуло, перед глазами всё замелькало, левую руку пронзила дикая боль, и Костю накрыла темнота. не сейчас потом Хочешь себе загадочной смерти, Костик? Легендой будешь а вокруг лишь вода тёмная как глаза у Маши — Гости въехали к боярам во дворы! Во дворы! Загуляли по боярам топоры! Топоры! — глухим надтреснутым голосом напевал Важнов. Трясло. Воняло бензином. Костя со стоном пошевелился, открыл глаза: он лежал на жёстком сиденье «уазика», который, дребезжа, ехал, судя по всему, по просёлочной дороге. — Ты где это чудо откопал, Иваныч? — Купил, — невозмутимо ответил Важнов. — Прямо там, на трассе. Хорошая вещь, в хозяйстве пригодится. Оставлю себе, на рыбалку ездить буду… Ты как? Оклемался чуток? — Угу, — он стиснул от боли зубы. Руку, скорее всего, сломал — благо, не шею: а то Родику вон полчерепа снесло, и Мухе затылок раздробило. — У тебя кровь по лицу течёт. — Да фигня, — Важнов промокнул рассечённую бровь рукавом. — Что мне сделается, так, царапина. И ты, Костик, в рубашке родился, а то привёз бы я Вове твоё бездыханное тело с дыркой во лбу. — Рассмеялся, сдвинул кепку на макушку. — Честно, думал, ты уже того… вытаскиваю, значит, тебя из нашей разбитой тачки — а тут как раз метель прекратилась, тучи ненадолго разошлись, солнце выглянуло! Смотрю — да живой ты, практически невредимый! И тех мы положили, никого не осталось! Красота просто! Душа вот поёт! Как там в песне-то? Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить! — Иваныч, заткнись, а? Христом богом прошу… И без твоего фольклора тошно.

2.

Пока Маша решительно расправлялась за гладильной доской с горой белья, Альбина крутила в пальцах незажженную тонкую вишнёвую сигарету и размышляла вслух. — Маруся, ты только не обижайся. Тебе сколько лет? Двадцать девять. А мне тридцать пять, и я выгляжу гораздо моложе тебя. И всё почему? Потому что я позволяю себе быть легкомысленной, а ты — нет. Вот что ты сейчас делаешь, а? — Разгребаю завалы в квартире, — вздохнула Маша, отставив в сторону утюг, и принялась переплетать растрепавшуюся косу. — Стирка, уборка, готовка. Этим, как правило, и занимаются на выходных работающие женщины. Только я ничего не успеваю: суббота, шесть часов вечера, а мне ещё форму обвинительного заключения написать нужно, ужин приготовить. Или муж будет недоволен, или прокурор… — А ты стремишься всем угодить, — закончила за неё Альбина. — Понимаешь, что это — синдром отличницы? Так вся твоя жизнь и пройдёт, если ты не начнёшь придерживаться доктрин солипсизма. — Чего? — несколько опешила Маша. — Каких доктрин? — Говоря человеческим языком это означает периодически слать всех к чёрту, плевать в потолок и не стараться успеть всё и везде, потому что в первую очередь тебя должен волновать собственный комфорт, в том числе и психологический. Особенно сейчас, в твоём положении, — Альбина вылила себе остатки вина в бокал и убрала сигареты в сумочку — всю беременность Машу мутило от табачного дыма, и в её присутствии никто не курил, даже оперативники. — Недавние события показали, что у тебя серьёзные проблемы с расстановкой приоритетов. На что ты потратила четыре месяца свободной жизни? Взвалила на себя ещё больше профессиональных обязанностей и снова вернулась к Андрею. Муж — дети — дом — работа, только в более интенсивном темпе. Колесо сансары, Маруся! Хорошо, хоть опера своего прогнала… Нового, надеюсь, не завела? — Нет, — покачала головой Маша, стараясь не думать о Тарабрине и о том, как сильно ей его не хватает. — Сменим тему, Альбина, прошу тебя. Мне надоело обсуждать с тобой одно и то же, расскажи лучше о тебе и… не знаю, о Серже расскажи. Альбина фыркнула. — Можешь поздравить, подали мы с ним заявление… В замке заворочался ключ: вернулся Андрей. Судя по тому, что восьми ещё нет — без сына (значит, оставил у бабушки) и с романтическими планами на вечер. Цветы принёс, удивительно-то как! Последнюю фразу они произнесли с Альбиной синхронно, только Маша, конечно, про себя. И с бо́льшим сарказмом, надо признать. Альбина всегда высказывала Андрею всё, что она о нём думала, и Маша это ей позволяла в основном потому, что самой говорить такие вещи близкому человеку было совестно. — О, кто это к нам в гости зашёл? Подружка задушевная, — Андрей прошёл в комнату, протянул Маше пышный букет красных роз, поцеловал. — Выпьем! Где же кружка? — Ой, Андрюшенька, — ядовито защебетала Альбина, — ты никак решил прикинуться на время нормальным мужиком? Неужто правда со мной выпьешь? Упрекать ни в чём не будешь, стыдить, гулящей называть? — Я так обычно поступаю? — притворно удивился Андрей, выставляя на стол пару бутылок вина, выгружая из пакета готовую нарезку и фрукты. — Прости, Алечка, был груб, такого больше не повторится… Маша, заканчивай ты с этой глажкой, садись к нам, отдохни, сам потом всё доделаю. Я тебе вот сока апельсинового налил. Как самочувствие? Ничего не беспокоит? От наигранности и фальши Машу даже замутило, но она выключила утюг, послушно присела на диван. Спектакль, который Андрей в последнее время играл для неё, уже порядком утомлял. Лучше бы они ругались! Язвительные замечания, взаимные обвинения, обиды были бы куда как лучше этих вынужденно-ласковых улыбок и чрезмерной заботы. Никаких ссор, скандалов — и никаких причин отказывать потом мужу в близости. Через час-полтора Аля уйдёт, и ей придётся ложиться с Андреем в постель, хоть и не хочется… Гормоны, видимо. И ведь если она сошлётся на недомогание, тошноту и полное отсутствие желания, Андрей лишь понимающе улыбнётся и настаивать не будет — это уже пройденный этап, ничего на него не действует. …Проснувшись уже в шесть часов, Маша взяла трубку радиотелефона, ушла на кухню. За окном, в свете фонаря, суматошно мелькали снежинки. — Что слышно, Лёш? — Тихо, ночь без происшествий, чаю напился на неделю вперёд, — проворчал Горчаков. — А ты что, мать, скучаешь там? Или детёныш беспокоит? — Да всё в порядке. Тоскливо только. — Дома бардак? Прибери. Повеселеешь. — Иди ты знаешь куда… Ладно, до понедельника.

3.

Хирургию они оцепили так, что и мышь бы не прошмыгнула. На каждом углу посты, у дверей палаты почти что встали лагерем. Костя сидел в кресле, время от времени баюкал ноющую руку, Важнов читал свежую прессу и пил кофе. — Тут Швецова, — ожила рация. — Пропускать? — Швецова? Это кто? — заинтересовался Важнов и отложил в сторону журнал с кроссвордами. — Следователь, Марья Сергеевна, — отозвался Костя, поправляя перевязь. — Допрашивала меня в ресторане тогда, летом. — И зачем-то добавил: — Красивая. Двадцать шестого июня. Семь месяцев и двадцать один день назад. Тьфу ты, что за подсчёты такие! Шутки подсознания. …На Вову, конечно, покушались не раз: и стреляли, и взрывали, и жгли как-то, даже травили, но покамест бог миловал. Вот и сейчас отделался лёгкой контузией. На руку ментам эта ситуация… Копать будут, а Вова из принципа с ними не контачит, идеалист хренов, но рано или поздно всё-таки придётся. — Пропускать? — повторил скучающий голос в рации. — Конечно, пропускать, — засуетился Важнов. — А будет ли у нас ещё когда-нибудь возможность с умной и красивой женщиной побеседовать? Согласен, Костик? — И с любопытством уставился на Швецову, появившуюся в коридоре в сопровождении рослого широкоплечего опера. — Добрый день, граждане милиционеры! Швецова кивнула, безразлично скользнула взглядом по собравшемуся у дверей палаты отряду, в том числе и по Косте, застывшему в паре шагов от неё. Уповать на то, что следователь за прошествием времени вряд ли вспомнит фигуранта одного из дел, было бы глупо, так что к вопросам он приготовился. У Вовы посетители пробыли недолго, вышли минут через пять — отправились с врачом беседовать, а на обратном пути Марья Сергеевна снизошла до разговора. Обожгла взглядом тёмных глаз. — Константин… Не ожидала вас здесь встретить. Что за ранение привело вас в этот военно-полевой госпиталь? Огнестрельное? — Ну что вы, Марья Сергеевна, какой огнестрел? Закрытый перелом плеча, бог свидетель. Упал неудачно, гололёд ведь. Вот Алексей Иванович подтвердит, — кивнул он на Важнова. — Мы с ним вместе шли. — Ага, из театра, — поддакнул Иваныч и, расплывшись в улыбке, понёс привычный вздор про роковые встречи и мистические совпадения, чем Швецову определённо озадачил. Это он умел, Нострадамус недоделанный… А после, уже в машине — по дороге домой — внезапно сообщил, что если Костику товарищ следователь так нравится, невзирая на то, что она замужем, то пусть он о девушке сначала подумает: для неё это, бесспорно, проблема нравственного выбора, да и профессия обязывает. Бред, конечно… Ни о чём таком Костя не помышлял, но вот нашептал же Важнов, бес этакий, подобное, отравил душу смутным желанием!

4.

В том, что их с Андреем семейную жизнь восстановить не получилось, она решила сознаться пока только Горчакову. Для этого и увела из-за праздничного стола в кабинет — и дверь на ключ закрыла. Поговорить нужно было именно сейчас, пока не передумала, не прониклась ненужной жалостью. — Только ты можешь превратить в театр абсурда абсолютно житейскую ситуацию, — выслушав Машу, возмутился Лёшка. — Ты зачем к мужу возвращалась? Чтоб через несколько месяцев опять от него уйти? Он же меня нытьём своим достанет, жестокая ты женщина! Я от предыдущих пьяных откровений Перевалова ещё не оправился, ну зачем, зачем тебе снова понадобилось заводить эту шарманку? «Я не забуду о тебе никогда, никогда, никогда! С тобою буду до конца, до конца, до конца, до конца!» — донеслось из коридора: кто-то прибавил магнитофон на полную громкость и открыл дверь приёмной, в которой коллеги праздновали официальное трудоустройство Евгении Анатольевны в качестве следователя прокуратуры Заневского района. Маше на мгновение стало стыдно: да, Лёшку они с Андреем эксплуатировали по полной, расслабиться не давали, словно у человека своих проблем нет. Чуть что — Горчаков, помоги, рассуди, объясни… Привыкли с ним консультироваться. Жалко, лучший друг всё-таки, но себя Маше было ещё жальче. Стерва она, как есть стерва. — А может, у нас с тобой роман? Хоть удостоверится, что все эти годы ревновал не без причины. — Ты полагаешь, это что-то изменит? Скорее, наоборот, — Горчаков налил себе коньяка, Маше — чаю, выложил на тарелку бутерброды и разделил пополам яблоко. — Маруся, солнце, супруг твой, конечно, не ангел, но зачем ты с ним так? Зачем? Провокационный вопрос… — Лёша, не вынуждай меня отвечать. Не хочу оправдываться. Горчаков заметно оживился. — Неужто Винокуров? Созрела, наконец? Поздравляю! Винокуров — верный рыцарь, даму сердца попрекать поздними возвращениями с работы и пустым холодильником точно не будет. Но Женька тебя, конечно, придушит — Ковин ведь хочет вас в один кабинет посадить, а до декретного отпуска ещё шесть недель. — К тебе в кабинет перееду. Сидели же раньше — и ничего, не дрались… Да шучу я, шучу! — Маша, придерживая спину, медленно встала из-за стола. — Нет у меня никого, просто хочу, чтоб в покое оставили. Я так устала сегодня, Лёша, к чёрту тусовку… пойдём домой, а? Прогуляться надо, пара часов есть, пока Андрей с сыном на очередном семейном торжестве — туда меня теперь из принципа не приглашают. Лёшка как-то странно посмотрел на неё, пожал плечами, допил коньяк и вдруг сказал: — Знаешь, Маша… Как бы ты не тяготилась вашими отношениями с Андреем, стоит признать: у него получается… сохранять в тебе… ну я бы сказал, живую искру. А вот когда ты себе найдешь — заметь, я говорю «когда», а не «если» — более удобного мужика, который окружит тебя любовью и пониманием, который предоставит тебе абсолютную свободу действий, ты сможешь… Нет, ты станешь использовать людей гораздо эффективнее! — Это ты так интеллигентно намекаешь, что я социопат? Горчаков! …Так уж получалось, что почти все важные решения, которые касались личной жизни, Маша принимала в мае, и были они в корне неправильными. Что было тому виной — излишняя ли эмоциональность или, наоборот, чересчур холодный расчёт, но результат всегда был один: потом она всегда сожалела, что не поступила иначе. Впрочем, если знакомство с Андреем одиннадцать лет назад и было ошибкой — но кто их не совершает в юности? — то прошлогодний роман с Тарабриным можно было смело назвать катастрофой… ведь Маша влюбилась — и безумно, действительно, впервые. Это чувство до сих пор никуда не исчезло, пусть она и заставила себя отказаться от Тимы, вычеркнула его из своей жизни, запретила себе вспоминать о тех мгновениях счастья; тогда ей казалось, что любовь сожжёт её душу дотла, лишит её разума, уничтожит всё, что ей дорого — это пугало, злило, доводило её до полного исступления, до бессильного отчаяния. Не давало сосредоточиться на работе. Такие чувства невозможно контролировать — следовательно, им нельзя поддаваться. Больше никогда. Оно того не стоит. Оттого и пусто было на сердце, и не хотелось, чтобы кто-то был рядом — а женщинам в ожидании ребёнка положено желать совершенно противоположного. Но… нет. С неё довольно. Горчаков понимал Машу как никто другой — они всё-таки были очень похожи; не задавал лишних вопросов: выслушал, согласился с доводами — и отправился гулять с ней по городу; радовался тёплой погоде, делился свежими сплетнями прокуратуры, которыми его регулярно снабжала Зоя, обсуждал передаваемые ему дела. Пытался отвлечь от раздумий — и вполне успешно. Потом они встретили Кораблёва: тот пил пиво у ларька и, ворча, сопротивлялся, когда Маша бросилась к нему обниматься, мол, пугается, когда его так радостно встречают беременные женщины — хочется сбежать и как можно дальше. Горчаков хлопнул его по плечу, сообщил, что эстафета передана и тут же смылся, а Маше срочно понадобилось зайти хотя бы в кафе — «Кораблёв, я тебе ещё пива куплю, но мне нужно, понимаешь, я до дома не дотерплю», а потом ей захотелось мороженого и продолжения прогулки: домой она вернулась к половине одиннадцатого. Когда Маша доставала ключи от входной двери, Кораблёв ни к селу ни к городу брякнул: — И не надейтесь увидеть меня в очереди. — Какой очереди? — Которая к вам выстроится после развода с Переваловым. Доброй ночи, Марья Сергеевна. …Костик уже спал, Андрей ждал её на кухне, мрачно цедил из стакана какую-то домашнюю настойку и закусывал принесёнными от мамы разносолами. Маша налила себе воды из-под крана, залпом выпила. Супруг смерил её негодующим взглядом. — Дорогая, на что, по-твоему, похожа наша семейная жизнь? Она пожала плечами. — А на что должна быть похожа? — Уж точно не на трагикомедию. По-твоему, я идиот? Моя беременная жена шляется неизвестно где, непонятно в какой компании, а я покорно жду её дома. Котлеты мамины даже принёс… Вот объясни мне, пожалуйста, как я должен реагировать, если мне звонит Горчаков и — цитирую — на правах твоего любовника требует, чтобы я купил тебе стиральную машину? — Так и сказал? — Маша невольно подавила улыбку. — Ну объясни, зачем вы надо мной издеваетесь? А ведь я даже ненавидеть тебя не могу! — Давай разведёмся, Андрюша, — просто сказала она и потянулась за котлетой. — Кстати, очень вкусно.