И отчего нам эта явь такие дарит сны? (2002 г.)
1.
Разругаться с Вовой Важнов мог только по одной причине: не пришли к единому мнению относительно чистки партии. Так уж повелось, что инициатива в вопросе репрессий всегда принадлежала Иванычу, и Папа ему обычно не возражал, а тут, видимо, заартачился, наотрез отказался следовать советам. Костю в подробности никто не посвящал, но речь могла идти только о Генке Заруцком: с ним, как и с Серёгой Бородинским, Карасёв дружил с детства — одна компания, одна спортшкола, дела общие, и доводы Важнова Вове убедительными не казались — Заруцкого он трогать не разрешил. Но и Важнов просто так отступать не собирался. Они уже пятый день торчали за городом, в новом доме, обсуждали дела, время от времени на па́ру запирались в кабинете и долго спорили. Косте быстро надоел и видик, и карты, и выпивка, и бессмысленный трёп скучающих парней — он развалился на диване в коридоре, листал какой-то американский детектив, изредка выбирался на балкончик покурить. Из-за двери кабинета часами доносились раздражённый голос Иваныча и отрывистые реплики Вовы. Костя не вслушивался — и без того было понятно, что Важнов требовал принять нужные меры — но задумался, до какой степени сам привык полагаться на его мнение, несмотря на то, что порой подобные подозрения больше смахивали на приступы паранойи. Они ведь так и не выяснили, по чьему заказу их пытались расстрелять на трассе два года назад, и с покушением на Вову толком не разобрались, на исполнителей вышли и всё, вроде как люди Коршуна, и мочканули его потом, хотя вот Важнов и здесь был склонен винить Заруцкого, мол, ты же прекрасно понимаешь, Костик, что мы с тобой у Геннадия Витальевича как бельмо на глазу, товарищ ведь на место Папы нацелился. Может быть. Костя этого не исключал, но доказательств не было, а Иваныч был в своём репертуаре: «нутром чую, убирать Генку надо, при делах он, при делах». Нашла коса на камень. — Смотри, Карасик, как бы поздно не было, уметь надо руку на пульсе держать, — неожиданно дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появился Важнов, нахлобучивая на глаза неизменную кепку. — Я тебе ультиматум не предъявляю, но если надумаешь чего — сообщи, а покамест дел у меня выше крыши. Пойдём, Костик, прогуляемся. Я в город, когда вернусь — не знаю, теперь ты за этим недоумком приглядывай, чтобы проблем не было, лады? Лицо Вовы перекосил нервный тик, и Костя был уверен, что Папа не выдержит, выхватит пушку — но тот лишь послал Важнова подальше. Не сдался, стало быть. …На улице было хорошо: тёплый, тихий июньский вечер. Днём было пасмурно, дождь накрапывал — но часам к восьми распогодилось, разъяснило. Костя и Важнов медленно брели по пустой улице вдоль высоких заборов, молчали. Вдалеке лаяли собаки, трещал мотоцикл, шумел проходящий поезд. — Липа цветёт, мёдом пахнет, — вдруг сказал Иваныч. — Легко на сердце становится. Сто лет уж на природе душой не отдыхал, закоченел весь. Сам себе противен стал. А ты, Костик? Домой не собираешься? Ещё ведь не поздно бросить эту канитель. — Всё ты меня отсюда спровадить хочешь, Иваныч, — хмыкнул Костя. — Мне здесь хорошо. В Питере теперь мой дом. — Нездешний ты, и город тебя никогда не примет, — Важнов опять начал уже ставший привычным за последнее время разговор. — Что я, слепой? У тебя душа светлая, свободная, а ты с нами вот… Серёга, тот потемнее был, но тоже — не наш. И на тот свет ушёл рано. Ты тоже уйдёшь, если здесь останешься. Скажешь, не боишься смерти? — Боюсь, — признался Костя. Эзотерика эзотерикой, а Серёга был застрелен из снайперской винтовки реальным человеком. — Знаешь, у меня затылок жжёт порой… чувствую, что на мушке — и всегда в тот момент, когда я не хочу умирать, а когда хочу — ничего не чувствую. — Пожал плечами. — Такая вот фигня. Помутнение рассудка. Чёрт знает что в голову приходит. И Маша, то есть следователь Швецова, снится: там, во сне, его манят тёмные, бездонные омуты её глаз, одурманивают сознание, лишают воли, увлекают в бездну забвения… — Давно ты эту Марию Сергеевну видел? — словно услышав его мысли, поинтересовался Важнов. — Не идёт у меня из головы, как она на тебя тогда в больнице смотрела. Оценивающе так, словно запоминала. Ведьма ещё та. Интересен ты ей стал. И отнюдь не с профессиональной точки зрения, уж поверь мне. — Да ну? — хмыкнул Костя. — Опять ахинею несёшь, юморист? Два года прошло, какой тут интерес? — Да хоть десять! А я справки наводил, — сообщил Важнов. — Странные вещи о Швецовой говорят. — Мало ли кто что говорит, — отмахнулся Костя, но всё же дал слабину: — Ну и? — Присказка такая есть: «Маша — смертушка ты наша». И не оттого что прокурорская она, не оттого вовсе, — Важнов вдруг цепко схватил его за локоть, развернул Костю к себе лицом. — Не вздумай, слышишь! Не вздумай! …Совсем умом мужик тронулся.2.
В воздухе с самого утра стояла влажная духота; пожертвовав лишним часом сна, Маша решила пойти на работу пешком — всё лучше, чем толкаться в переполненном автобусе. С удовольствием сняла жакет, оставшись в лёгкой блузке без рукавов, подставила открытые плечи летнему солнцу, ловила на себе заинтересованные мужские взгляды — она уже и забыла, как приятно чувствовать себя молодой, привлекательной, а главное — свободной женщиной. Только что начался июль, дети были на даче с Андреем — воистину, всё познаётся в сравнении! Дома тихо, на работе спокойно, жизнь прекрасна… Но Кораблёв так не думал, о чём не преминул сообщить с порога. — Мать честная, чего только мне не подсовывают! Жлобьё. Это не одежда форменная, это тряпки какие-то несуразные! Да ещё и ростовка не моя, я ж не портной, штаны-то подшивать! Рубашки в груди тесные. Благо, шестую фуражку не вручили, а то ведь так и норовят одарить этим бесполезным головным убором. И бухнул на стол большой пакет, смахнув при этом на пол несколько папок. — Лёнечка, не устраивай бардак в кабинете, пожалуйста, — вздохнула Маша, поднимая документы. — Ну что случилось? Сядь, отдохни. Водички выпей. — Ничего не случилось, у меня всё средней степени паршивости, то есть, вполне сносно, а вы, смотрю, расцветаете на глазах. Я был прав, развод вам на пользу пошёл. — Мы с Андреем ещё не развелись, только разъехались. Кораблёв налил себе воды из графина, прищурился, посмотрел сквозь стакан на Машу. — Квартиру разменяли? Разменяли. Развод — это формальность. Кто вас из роддома забирал? Винокуров. По-моему, всё очевидно. Для Винокурова, конечно. Что до вас, тут, признаю, никакой определенности нет и быть не может. — Лёня, твоё внимание к моей личной жизни меня очень беспокоит. Кто-то не так давно утверждал, что после развода и смотреть в мою сторону не будет. Кораблёв усмехнулся, изобразил в воздухе нечто похожее на фигуру с тонкой талией и крутыми бёдрами. — Сложно не смотреть на женщину, которая так активно демонстрирует свою красоту. Маша неожиданно почувствовала, как вспыхнули её щёки, и она поспешно накинула на плечи жакет. — Ты ведь по делу сюда пришёл? Вот и говори по делу. Не срывай рабочий процесс. — Мало ли, что я говорю. Вы же профессионал, опытный специалист, легко отсеиваете ненужную информацию. И вообще, вам что, комплименты не нравятся? Ну нравятся ведь, я же вижу, как у вас глаза блестят! …Во время декрета Маша мечтала о работе, как об отпуске, но вернувшись, поняла, что выражение «нельзя войти дважды в одну и ту же реку» относится и к ней тоже. Всё воспринималось как-то не так… Да и без Лёшки поначалу было очень грустно, а натянутые отношения с Евгенией Анатольевной вызывали определённый дискомфорт, поэтому общение с Лёней действовало как бальзам на душу — разве что с Горчаковым всё было просто и понятно, а вот с Кораблёвым — не совсем. Иногда Маше казалось: то ли он от неё чего-то ждёт, то ли сдерживает себя, и эта зыбкость отношений смущала и раздражала, но чаще всего всё ограничивалось дружескими подколками и безобидным флиртом. А ещё Маша не знала, стоит ли ей отвечать на чувства Винокурова, потому что чем больше она думала об этом, тем меньше ей хотелось начинать какие-либо близкие отношения. И дело тут, конечно же, было не в Володе, а в ней самой. Он ей нравился, а человеку, который тебе симпатичен, портить жизнь ну никак не хотелось. Хорошо хоть Андрей с разводом смирился, перестал фрукты корзинами да цветы охапками носить, только детей на выходные к матери своей забирал и спрашивал изредка, не нужно ли чего. Маша успешно делала вид, что ей все равно, и даже не припоминала, что он ни разу не навестил их со Златой в роддоме и на выписку не заявился — наверное, ждал особого приглашения. Что ж, мелочи жизни.3.
И месяца не прошло, как Важнова повязали. Менты в «Смарагд» посреди обеда заявились и под белы рученьки увели. Правда, через час уже выпустили: то ли поспешили, то ли вообще задерживать не планировали, но Иваныч дураком не был, дожидаться результатов не стал — тут же дал дёру, никого в известность не поставил, хмырь болотный. Костя, понятное дело, поначалу опешил и возмутился, сразу у Вовы поинтересовался, мол, чего ты удумал, помирились же вроде, но Вова с негодованием открестился: не он это, не он, зачем ему Иваныча сдавать, Иваныч всем нужен. У Важнова, конечно, доброжелателей было полно, но Костя такие совпадения не любил. И сам собой напрашивающийся вывод его не устроил. Заруцкий ожидаемо делал вид, что его вообще ничего не касается, но что-то мутил втихаря, тут не надо быть семи пядей во лбу, чтоб понять. Ну, а потом в Папу снова стреляли: он как раз вечером домой возвращался, только из машины вышли, Костя как раз дверцу авто распахнул: один из охранников дёрнулся и под ноги ему свалился — и Вову на землю уронил, к счастью, потому Вову и не задело… Они сразу, вперёд ментов, всю округу прочесали, винтовку на чердаке в доме напротив нашли — но и только-то, стрелок как в воздухе растворился. Вова тут же решил, что это конкуренты, он как раз банк у Лютого отжал, но Костя готов был поклясться, что если Лютый тут и при чём, то не его это инициатива, а Заруцкого. Прав был Иваныч, при взгляде на Генку чутьё говорило, что замешан Генка во всём, по уши втянут, но… Как только Костя завёл об этом речь, Вова и его послал лесом. Весь этот дурдом напомнил Косте последние годы жизни деда, который угасал на глазах, но наотрез отказывался лечиться — тоже мне, чего удумали, всё со мной в порядке — а потом как-то утром не смог встать с постели, да так там и помер к обеду, пока фельдшер до них из соседнего села добирался. …Через пару дней Костя выходил из ресторана несколько в подпитии, злой на Генку, на Вову, на свалившего неизвестно куда Важнова, на самого себя, на весь мир — злость в последнее время с трудом удавалось сдерживать; и сейчас, пребывая в алкогольном дурмане, Костя ощущал, как в мозгах пульсирует глухое бешенство, глаза застилает кровавая пелена и хочется только одного: чтобы этот чёртов снайпер, наконец, нажал на курок и прекратил его дурацкое существование. чтобы больше не чувствовать не желать забвения исчезнуть С ночного неба хлестал дождь, и Костя, застыв посреди тротуара, тут же промок до нитки, зато протрезвел и психовать перестал. Вдохнул сырой воздух — стало гораздо легче. — Ты чего, паря? — раздался за спиной голос Важнова. — Продрогнешь ведь. Айда в тачку, домой отвезу.4.
Женя оглянулась, посмотрела на Винокурова, игравшего с детьми на площадке, отвернулась, нервно повела плечиком, убрала за уши ярко-рыжие пряди, откинулась на спинку скамьи. — Маша, скажите… нам ведь не впервые одного мужчину на двоих делить приходится… хотелось бы понять, на что я вообще могу рассчитывать. Маша, прищурившись, посмотрела на солнце. Дни стояли чудесные, тихие, безоблачные, и настроение у неё было под стать погоде — спокойное, ленивое даже. Умиротворённое. — Путь свободен, Евгения Анатольевна. Я на Винокурова не претендую. Женя недовольно поджала губы. — Зато Винокуров на вас претендует и надежды не теряет. А мне повторения истории с Тарабриным не хочется. Я, конечно, понимаю, что женская дружба — миф, но… — Отойдите в сторону и не мешайте, — закончила за неё Маша. — Евгения, вам что, пятнадцать лет? Поступайте так, как считаете нужным, как хочется именно вам. Только другим в этом праве не отказывайте. Володя — мой друг и коллега, и я не собираюсь ради вас лишать себя его общества. Женя вздохнула. — Увы, до уровня вашей стервозности мне ещё далеко. — И окликнула Винокурова. — Володь, может, по мороженому? Яркая девица Маше не нравилась, причём во всех отношениях. И не в Винокурове было дело: больше всего в Евгении раздражало то, что она во всём пыталась её копировать, и порой довольно успешно. С готовностью бралась за любое дело, выдвигала версии, рвалась в бой — Маше хотелось бы назвать молодую соперницу жалкой карикатурой, но приходилось признать — с характером барышня, и неглупая вдобавок. И Ковин её хвалил, и Кораблёв ехидно интересовался, находят ли гражданки следователи общий язык, ну и Винокуров, конечно же, не смотрел на Женю как на пустое место… Особенно после недавнего случая. В прошлую пятницу, провожая Машу до дома, Винокуров попытался её поцеловать в парадной — обнял, неловко и как-то несмело потянулся к её губам, но потом словно передумал и замер, не решаясь продолжить, но взгляд не отводил. — Телефон, — тихо сказала Маша, услышав заливистую трель из квартиры. — Это твой муж звонит, — горько сказал Володя. — Ты ведь из-за него… — Нет, — Маша осторожно высвободилась из объятий. — Извини. И сбежала, не попрощавшись — не была уверена, что не согласится, если Володя проявит настойчивость. Андрей, кстати, звонил по совершенно дурацкому поводу, спрашивал, нужны ли ей маринованные огурцы — с мамой слишком много банок накрутили, вот, всем предлагают. …А в понедельник, отправившись с Зоей на обед в кафе, Маша увидела там целующихся за столиком Винокурова и Женю. Рада этой сцене она уж точно не была и начала прикидывать, что бы такое наплести Зое и ретироваться — к счастью, появился Кораблёв. — А я по вашу душу, Марья Сергеевна, — заявил он, подхватив её под руку. — Поедемте к нам, ОРБ человечка сейчас доставят, вымогательство на нём. — Это же не наша подследственность, Лёнь, чего задумали-то? Кораблёв радостно просиял. — Так интересный человечек, Марья Сергеевна, сами увидите, и сюрприз ещё будет. Есть шанс раскрыть убийство двухлетней давности. Прозвучало многообещающе. …Вошедший в кабинет мужчина был ей смутно знаком: лет пятидесяти, русые волосы с проседью, добродушный, но лукавый взгляд. — Важнов… Алексей Иванович, кажется? — Надо же! Помните, — ласково улыбнулся он. — Рад вас видеть, Мария Сергеевна. Мы с Костиком частенько вас вспоминаем, вы на него неизгладимое впечатление произвели. Хороший мальчик, светлый, вы его не обижайте, если что. Костю Маша помнила: Егоров, два года назад проходил по делу об тройном убийстве в ресторане «Смарагд» свидетелем. Надо полагать, это и есть обещанный Кораблёвым сюрприз. — Пойдём выйдем, Лёня. Кораблёв озадаченно посмотрел на неё, но спорить не стал. Прошли за угол, встали у закрытого запасного выхода. — Так это Важнов вымогал деньги с ресторана Карасёва? Что за бред? Лёня развёл руками. — Да бред, конечно, но предлог хороший. Тем более заявитель уже от своих слов отказался, но Важнова мы взяли со стволом на кармане, думали незаконное хранение оружия, а из этого ствола летом двухтысячного троих в ресторане положили. Маша скептически подняла бровь. — Прямо-таки и на кармане? С чего бы нам такие подарочки? Карасёв решил избавиться от своего консильери? — Мало ли причин? Не сошлись мнениями в вопросах менеджмента и кадровой политики, например. — Как будто ты не знаешь, как у них решаются подобные проблемы… Тем более на Карасёва постоянно идёт охота, и за последний год на него уже трижды покушались, без Важнова ему придётся туго. Здесь какие-то внутренние подсидки. — Слушайте, вы такие подробности знаете, поневоле задумаешься, — нахмурился Кораблёв. — И что это за Костик, про которого наш задержанный говорил? — Это к делу не относится, — сердито отрезала Маша и направилась в сторону кабинета, откуда доносились заунывные песнопения. — И вот стою я: слева, справа — конвоиры, и волком смотрит в синей форме прокурор… Кораблёв тут же вскипел: — Концерт-то прекращай, певец свободы и тоски! Важнов довольно рассмеялся. — Дело решённое, Мария Сергеевна, я с вами даже спорить не буду. Об одном только и прошу: Костика не трогайте, негоже тёмным светлых мучить. — Тёмным? — удивилась Маша. — Именно так. Ведьмы светлыми не бывают.