Из беспризорницы в Спектры

Жизнь Шепард перевернулась с ног на голову. У неё сложилось впечатление, что буквально вчера она вместе с командой “Нормандии” преследовала отступающих гетов, а сегодня ей сказали, что она была в коме два года, за которые изменилось вообще всё. Правду о Жнецах скрыли, свалив всю вину на Сарена и гетов, её команда разбрелась по Галактике, а про предупреждения Шепард все с огромным облегчением забыли. Теперь её окружали незнакомые лица, а “Цербер” внезапно стал “хорошим” — они одни пытались что-то делать с исчезающими человеческими колониями. Шепард не чувствовала никакой уверенности. Ни в людях вокруг, ни в Миранде с Джейкобом, ни в Призраке, ни в “Цербере”. Даже в себе она сомневалась, а много лет единственной, кому она могла доверять, была только она сама. Как теперь можно быть уверенной вообще в чём-то, зная, что ты умерла и тебя воскресили? Вдруг это уже была не она, а клон с её искажёнными мыслями и воспоминаниями или какой-нибудь не осознающий себя синтетик? Шепард не знала и старалась не думать об этом, иначе это сведёт её с ума, а ей рассудок ещё нужен. Выход был только один — смириться с тем, что она каким-то чудом вернулась в мир живых, и принять реальность со всеми её плюсами и минусами. Но Шепард всё равно не чувствовала почву под ногами, будто она до сих пор задыхалась и падала на орбиту Алкеры, не зная, что с ней будет дальше. Может быть, всё это — предсмертные фантазии её умирающего мозга? — Эй, коммандер. Услышав до боли знакомый голос, Шепард обернулась. Предчувствие её не подвело -- прихрамывая на одну ногу, по лестнице спускался Джокер. Поймав её взгляд, он улыбнулся — как-то по-особенному тепло, как он улыбался каждый раз, когда она приходила на мостик первой “Нормандии” узнать о его делах. По спине сразу же побежали мурашки. — Как в старые добрые времена, да? — с усмешкой спросил он, будто прочитав её мысли. Шепард не верила своим глазам и не знала, что сказать — разум отказывался осмысливать увиденное. Несколько часов назад она пересекалась с Тали, которая не пошла с Шепард из-за какой-то своей важной миссии, и она не винила её. В конце концов, очень многое изменилось за два года, это она уже отлично поняла. Но вот теперь перед ней стоял Джокер собственной персоной — живой, в униформе “Цербера”, и Шепард казалось, что она смотрит на призрака прошлого. Притом что призраком была скорее она — её же воскресили, а не его. Воспоминания о крушении первой “Нормандии” нахлынули с новой силой, и перед глазами отчётливо встал образ Джокера в дыхательной маске, который чуть ли не с пеной у рта кричал ей, что ещё может спасти корабль. Начавшийся пожар, развалившаяся обшивка, тела погибших членов команды — всё это он будто не замечал, поглощённый единственной важной по его мнению целью. Его упорство и нежелание покидать кресло пилота взбесили Шепард до того, что она забыла о его синдроме Вролика, грубо схватила его, наверняка сломав руку, и потащила в сторону спасательной капсулы. Но лучше уж поломанные кости, чем оборванная жизнь, не так ли? Когда через несколько минут Шепард взрывом отбросило от капсулы, она не думала о себе. Важен был только глупый упёртый пилот со сломанной рукой. Джокер был той самой ниточкой, которая связывала её суровое и одинокое сегодня с родным и таким нужным вчера. Хотелось треснуть ему за весь тот цирк во время крушения, но это желание ушло так же быстро, как и появилось. Она знала Джокера — за эти два года его наверняка прилично пожрало чувство вины за её гибель. За это теперь хотелось бросится к нему и обнять, утешить, сказать, что это не его вина, пусть она и понимала, что это на него вряд ли подействует. Такой уж он был человек. Собравшись с мыслями, Шепард улыбнулась и как можно спокойнее выдала: — Да, Джокер, как в старые добрые времена. А он стоял и улыбался — всё так же по-особенному тепло, как тогда, на первой “Нормандии”. Даже если это предсмертные фантазии её умирающего мозга, ей хотелось, чтобы они продолжались как можно дольше.