Pilferers

Холодная изморозь ложится треснутой мозаикой на стекло автомобиля и размазывается, мешается с пейзажем за окном в одно неразборчивое пятно. Я вглядываюсь в незамысловатые узоры стекающей по крупицам воды и одновременно подавляю в себе желание разбить голову об это самое стекло, да так, чтобы заменить эти чёртовы капли на собственную кровь, пока Тэхён с умиротворённым видом ведёт мою машину и изредка поглядывает в мою сторону. Я замечаю его короткие взгляды и вижу, что он очень беспокоится. Не знаю, за меня ли или за Чимина из Нью-Йорка, который сейчас, вероятно, вглядывается не в пусанские виды, расплывчатые в мороси мелкого дождя, а в бетонные стены, пол и потолок, огороженные одной чёртовой решёткой из стали. Сердце сжимается по-новому больно, притесняя его к перегородке в виде скрипящих под таким натиском рёбер. Я не выдерживаю и истошно вскрикиваю. А возможно, мне только кажется — в ушах неприятно гудит. Но Тэхён моментально даёт знать, что мне не показалось. Друг вздрагивает, вжимаясь в руль крепче. Словно боясь, что я вот-вот отниму у него управление и сверну в гущу шумной автомагистрали, где на скорости свыше двухсот километров в час полечу в треклятый аэропорт и куплю на последние деньги билет до ебаного Нью-Йорка. Чтобы увидеть его. Чтобы прижаться головой к холоду стали решётки и долго-долго плакать, теша себя хотя бы его присутствием. Чтобы вымаливать прощение, упираясь коленями в грязный песок, а после выцеловывать его мозолистые руки, милостиво протянутые мне через ограждение. Я знаю, что не заслуживаю прощения. Потому в моих коротких видениях мне кажется, будто я первым протягиваю свои жадные ручища, и мысленный топор перерубает мне их, едва пальцы успевают коснуться его лица. Но я не возмущаюсь, не кричу и не жалуюсь. Потому что знаю, чего именно заслужил. Изруби меня всего, Чимин. Оставляй на мне глубокие рубцы, доставай до костей и органов, изрежь всю мою плоть. Я знаю, чего именно заслужил. И в этом списке нет твоего прощения. На эту мысль у меня есть свой ряд причин, состоящий из вещей, которые надёжно вцепились в подкорку головного мозга, наседая слоем серой пыли на мою больную память. В ней хранится самое сокровенное. И всё, что у меня осталось — это убегающие от меня воспоминания. А я, как самый безнадёжный дурак, по закону жанра бросаюсь им вдогонку. Понимаю, что потихоньку проваливаюсь в сон, пока дремота окончательно не овладевает мной. И я на время отпускаю гадкие мысли, кружащие и так нездоровую голову. *** Невольно переношусь в прошлое. Шумящий телевизор на фоне оповещает, что сегодня, первого февраля, вероятны небольшие атмосферные осадки. Я негромко цыкаю и раздражаюсь тем, что вся мерзость месяца резко перепала на сегодняшнее число — долгожданный день концерта рок-группы, приехавшей из Сеула. Украдкой выглядываю в ещё прикрытое шторами кухонное окно и нехотя подмечаю уже кружащий в пространстве снег. Градусник показывает всего на всего плюс один. Остаток утра трачу на так и недопитый кофе. Солнце понемногу пробивается через густые облака, и я начинаю вести медленный отсчёт на пальцах. Когда досчитываю до десяти, возле входа на кухню останавливается чей-то торопливый шаг. — Половина восьмого! — надрывно горланит мой сосед по комнате с дежурной улыбкой. Я сипло выдыхаю. — Доброе утро, — он удостаивает меня вниманием всего на две минуты, пригубив стакан воды и бегло спросив про сегодняшние пары, а после ретируется в ванную. — Сегодня можешь меня не ждать, буду поздно, — сообщаю я через преграду в виде двери, облокачиваясь об неё и прислушиваясь к журчанию воды из душа. — Хорошо, повеселись там! — напоследок бросает парень. К слову, Хосок — мой хороший друг и замечательный сосед. Он старше меня на четыре года, следовательно, и учится уже на четвёртом курсе, в то время как я ещё «зелёный» первокурсник с отсутствием конкретных целей, энтузиазма и желаний. Я постоянно живу с ощущениями, что это не моё время, не моё место, не мои идейные взгляды. Я просто плыву по течению, пока другие люди устраивают свою жизнь так, как хотелось бы им самим. А я даже не знаю, чего хочу я. Действительно ли хочу быть программистом, чтобы потом работать в каком-нибудь мелком офисе до конца своих лет низкооплачиваемым айтишником? Даже на этот вопрос я не знаю ответа. Всегда влезаю в эти дебри будущего, ковыляя между предполагаемыми событиями. Иногда это затягивается настолько долго, что я продумываю всё вплоть до своей смерти и её вариаций. И самое страшное в том, что мне не становится жутко. Я принимаю это как обыденную вещь. Ведь разве так и не должно быть? Автобус тормозит немного резче, чем мог бы, поэтому я слегка бьюсь головой об окно, а затем поправляю сползшую до самых бровей шапку. С кислым лицом покидаю общественный транспорт, поддаваясь выталкивающим меня пассажирам. Всё ещё кружащий снег, подхватываемый ветром, носится по улице и нагло забирается за шиворот. Я встряхиваю головой и иду дальше, уткнувшись в экран смартфона. На подходе к универу на телефон приходит сообщение, с характерным звуком разрываясь в моих руках. Поднимаю глаза выше и вижу, что смс принадлежит контакту «отец». Невольно вздрагиваю и останавливаюсь почти у входа. Отец никогда не пишет и не звонит мне без надобности с учётом наших напряженных отношений. В последний раз мы связывались на мамин день рождения. И это было примерно с полгода назад. Смахиваю уведомление вниз, чтобы открыть сообщение и медленно вчитываюсь в складывающиеся в предложения буквы. Застываю на месте, когда до меня доходит смысл прочитанного текста. Я позволяю экрану потухнуть, и тогда в отражении замечаю своё погрустневшее лицо. Такое мрачное и жалкое. Примерно так выглядит человек, узнавший о смерти близкого. Бабушка. Я неосознанно набираю её номер, ловя в трубке только тяжёлые для меня монотонные гудки. Абонент вне зоны доступа. Пожалуйста. Я не должен был стоять сейчас здесь. Сегодня я обязан был держать её морщинистую руку в своей и крепко целовать в висок. Потому что ей нравился этот убаюкивающий от меня жест. Нравился. Нет, нравится, наверняка, и сейчас. Как я мог. Как я мог оставить близкого человека покидать этот мир одному? Пока прохожие снуют под ногами и не нарочно задевают меня плечами, меня в момент накрывает вселенская боль. Я впервые за долгое время ощущаю необратимый поток эмоций, готовый прорваться через собственноручно выстроенную плотину безразличия ко всему. Я дрожу под усилившимся снегопадом, собирая в уголках глаз слёзы. До тех пор, пока одна за другой не начинают течь по моим щекам. И до тех пор, пока телефон в очередной раз не разрывает от трели входящего звонка. На этот раз это была мама. Мне хотелось сжаться до состояния атома, лишь бы не слышать на другой линии её хриплый и заплаканный голос. Я в исступлении простоял под снегопадом неизвестное мне количество времени. Пока меня не вернул к жизни лёгкий толчок в бок от старого друга. — Ты чего здесь стоишь? Из дома ушёл как час назад, — Хосок заворачивает рукав куртки, проверяя часы и удостоверяясь в правильности своих слов. А я отворачиваюсь в противоположную сторону, чтобы он не разглядел на моём лице следы прискорбной новости. — Послезавтра похороны моей бабушки, хён, — едва слышно говорю я и утираю нос, шмыгая. Хосок неподвижно замирает, хлопая ресницами в удивлении. — О господи, — в ужасе шепчет он. — Мне так жаль, Чонгук, прими мои соболезнования… Я благодарно киваю и наконец сдвигаюсь с места. Хотя на тот момент во мне точно что-то застыло, бесцеремонно уткнулось под печень и режуще затруднило дыхание на ряду с ходьбой. Ноги казались несгибаемыми мёрзлыми сосульками — только тронь, и я упаду. День прошёл в чёрно-белом цвете, как в старых пленочных кино. Когда-то я читал о таком состоянии и даже слышал от знакомых, но мне никогда прежде не приходилось переносить его на себе. Теперь я корю себя за своё любопытство и постоянную погоню за ощущениями, которые могли бы отвлечь меня от серости этого мира. Мир не только потерял краски, но и замедлил свой ход. Вся вымышленная вселенная в одну секунду была уничтожена червоточиной, зияющей черной дырой в моей груди. Казалось, она не имеет ни начала, ни конца, заполоняя собой всё свободное пространство моего тела. Я прибыл домой под пять вечера. И без сил рухнул обездвиженной куклой на не заправленную кровать. В глазах стоял образ престарелой женщины, зовущей себя моей бабушкой. Ласковая и снисходительная дама приближённо лет семидесяти. С мягкими руками и таким же мягким сердцем. Я вспомнил, как она ругала меня за не вовремя стащенное печенье со стола перед обедом в далёком детстве, и как я проводил добрую часть своего лета почти всего юношества у неё в гостях. Не время рыдать, Чонгук. Лучше будь благодарен, сопляк. Тогда почему я не могу остановить эти безобразные, солёные слёзы? Прости, бабушка. Я вновь ослушался тебя и поддался наглым слезам. Я обещал тебе, что не буду грустить в твоё отсутствие. Но я бессовестно нарушил наше с тобой обещание. Я заснул, уткнувшись в мокрую от слёз подушку, ненадолго позабыв обо всём. *** Меня разбудил приход Хосока. Часы твердили мне семь вечера. До начала концерта оставалось два часа. Дверь моей комнаты скрипнула, и я увидел, как Хосок осторожно заглядывает ко мне. — Не разбудил? — Я не спал. Хосок, переминаясь с ноги на ногу, аккуратно спросил ещё раз о том, как я себя чувствую. Я уклончиво ответил, что всё нормально. Он с пониманием прикрыл дверь и сказал, что позовёт к ужину. Я снова зарылся под одеяло, не желая контактировать с внешним миром. Сегодня я определённо напьюсь. *** — Не хочешь сначала принять душ? — заботливо предлагает Хосок. Я молча соглашаюсь и меняю курс направления с кухни на ванную. — Только… Чонгук, не дури, хорошо? Я понимаю, что он имеет в виду. И это ненароком меня злит. Я знаю, что странный, что постоянно творю херню и не даю отсчёта своим действиями, но убиваться я не собираюсь. По крайней мере, сегодня уж точно. — Я похож на идиота? — озлобленно спрашиваю я. Хосок пошатнулся от неожиданности и резкости моих слов. — Я просто беспокоюсь, — обидчиво произносит он и оставляет меня на входе в ванную одного. Наверное, я всё-таки действительно идиот. Импульсивный, неуравновешенный, злой на весь мир идиот. Мне мало кто доверяет, не говоря уже о собственных родителях. Все, кто у меня есть — это Хосок и бабушка. И я уж было должен начать дорожить тем, что мне дают эти люди, с учётом того, что их терпение, и они сами не вечны, но я вновь и вновь прибегаю к тому, что попросту отмахиваюсь от своих прямых обязанностей быть нормальным человеком. Я, должно быть, странный. Непонятный и напуганный. Отрешенный и неправильный. И всё такой же идиот. Что-то жжёт глаза. И это опять мои неугомонные слёзы. Стук сердца перебивает хлопок входной двери. Хосок, наверное, ушёл. Вот и правильно. На его месте я бы поступил точно так же. Нечего возиться с таким большим ребёнком, как я. Но когда я вышел из душа, на столе меня ждала миска остывающего чачжанмёна и записка о том, что Хосок отошёл ненадолго по делам, приняв во внимание ещё и то, что мне проще переживаются ужасные события одному. Я растрогался его пониманием. Это именно то, о чём я говорил. Это именно то, почему я считаю Хосока хорошим другом. За ужином я напечатал ему короткое смс с благодарностью и попутным извинением за свой сложный характер, на что в ответ получил улыбающийся смайлик с подтверждением, что всё в порядке и меня можно понять. Я впервые за день сжато улыбнулся. Спасибо, Хосок. И прости, что так редко говорю тебе это. *** С небольшим приливом сил, я немного отошёл от своих плескающихся чувств, усмирив их самовнушением. Переоделся в приличную одежду и подготовился выходить из дома, не забыв оповестить об этом Хосока. Улица встретила меня своей прохладой и морозом, щекочущем нос. Сейчас бы точно не помешало разогреться чем-нибудь покрепче, чем недавно выпитый чай. По дороге до нужной станции, я всё же не пожалел денег хотя бы на банку пива, поэтому уже на остановке, дожидаясь своего автобуса, я прикончил этот напиток, с треском отшвырнув жестяную банку в мусорный бак. Перед глазами немного смазывалась общая картинка, но я продолжал отчётливо понимать происходящее. Когда автобус наконец подошёл, я уселся в самый конец и принялся глазеть в окно, оценивая проезжающие мимо машины так, как будто я их грёбаный ценитель и разбираюсь в этих четырехколесных железках. Хотя, быть честным, что-то, да я понимал. А ещё мне до безумия импонировала марка «БМВ». Зависнув на полчаса в мечтах о собственной тачке и её удобствах, счёт времени был утерян мной окончательно. А может, вина и в той банке пива на остановке. Или нападающей на меня в очередной раз тоске. Автобус затормозил. Это конечная остановка. От неё до стадиона пара минут ходьбы. Доберусь в момент, я уверен. То, где я оказался через предположенные пять минут, впечатлило гораздо сильнее ожиданий. Стадион искрился залитым прожекторами и софитами светом, а музыка была слышна за несколько сотен шагов до самого входа. С удовлетворением я прошёл через контроль, даже будучи подвыпившим, и наконец мог насладиться представлением в полной мере. Люди, разбросанные по всей площадке, хаотично двигались, подпевали, визжали, размахивали фонариками и светящимися стиками, а от музыки из мощных колонок можно было точно оглохнуть. Музыканты усердно старались сделать это шоу как можно ярче и запоминающейся, и я с облегчением позволил себе ненадолго забыться в этом стиснутом звуковым барьером пространстве. Взгляд переключился со сцены на толпу. Я стал высматривать людей и искать возможные знакомые лица. Но не наткнулся ни на кого, с кем мог бы быть знаком. Я встретился глазами с парнем спереди меня. Первое, что я подумал, это о его прикиде. Вырядился, как самый настоящий педик. Рваные джинсы и какой-то замызганный свитшот. А вкупе со смазливой внешностью и коричневой подводкой эта теория вполне имела место быть. Я усмехнулся, когда этот настырный пацан не прекратил пялиться в мою сторону. Он повёл бровью и улыбнулся мне в ответ. Второе, что я подумал было «чё?». Он подмигнул мне после своей неловкой улыбки и соизволил в конечном счёте отвернуться. Я неприятном удивлении замер, пока меня не оживила толпа и я не начал барабанить ногами по полу в такт музыке. Когда я устало поправлял волосы в перерыве между песнями, тот парень снова оглядывался по сторонам в поиске кого-то. А когда его взгляд пересёкся с моим, я неосознанно помотал головой, отрицая свою внезапную заинтересованность в этом парне. Меня почему-то затошнило. Я никогда не думал о мужчинах в плане привлекательности и симпатии. А здесь появляется это разукрашенное чудо и пожирает меня взглядами, метая в меня какие-то невесомые купидоньи стрелочки. Я стиснулся немного вправо, чтобы слиться с группой людей, стоящей чуть впереди меня. Но тот настырный пацан перешёл в мой сектор, встав по левое плечо как ни в чём не бывало. Он опять посмотрел на меня. На этот раз это оказалось слишком близко. Я почуял, как к лицу прильнул жар, и как щёки вспыхнули предательским образом красным цветом. Аппаратура внезапно загудела, и артисты объявили трёхминутный перерыв. Я неловко стушевался, пытаясь влиться в людей справа, но этот юноша, как прилипший, не отставал ни на шаг. — Давно их слушаешь? — он заговорил первым. Я настоятельно не хотел продолжать этот диалог, но чтобы хоть как-то себя занять, решился ответить. — Вполне, — сухо отрезал я. — М, а я вот здесь впервые, — он приподнял уголки губ, улыбаясь. — Зачем ходить на концерты тех, про чью музыку ничегошеньки не знаешь? — с претензией спросил я. — Я и сам не знаю, захотелось чего-то нового, раньше ни разу не увлекался роком, а тут подвернулась такая возможность, — я промолчал, решив, что это станет концом нашей бессмысленной болтовни. — И, кстати, если хочешь знать моё мнение: у них довольно неплохие песни. — Неплохие?! Да ты шутишь, они боги! — с напором, оживлённо ответил я, не подозревая, что был вновь вовлечён в сети не имеющих смысла разговоров. Мы продолжили обсуждение группы «Faust», пока их ребята не вернулись на сцену с подготовленной для нас финальной песней, по которой я тащился ещё со школьной скамьи с два-три года тому назад. Ностальгическая волна вместе с холодом прокатилась по моей спине, и я задрожал. Вот только бы не разрыдаться снова. Песня про сильного духом человека, который прошёл через испытания судьбы и разжёг в сердцах людей победный огонь. И я почему-то готов от неё заплакать на любой секунде, как маленький ребёнок, которого оставили первый день в детском саду. Последние аккорды гитары сопровождают благодарные крики людей со всех сторон, и я не отличаюсь, громко выкрикивая и роняя долгожданную слезу: — Спасибо! Люди начинают разбредаться кто куда, а этот настырный пацан продолжает цепляться за меня и предлагать выпить за сегодняшнее хорошо проведённое время. — Тебе девятнадцать-то есть? — насмехаясь, интересуюсь я, и он, опешив, на секунду теряет баланс между сдержанным выражением лица и неконтролируемой злостью. — Мне двадцать один, между прочим! — злобно заявляет незнакомец, и я давлюсь спертым в замкнутом пространстве воздухом. А может, это и вовсе из-за стыда. Мы выходим из здания, не отрываясь друг от друга ни на шаг, стоя плечом к плечу. Он вопросительно смотрит на меня, дожидаясь ответа, и я всё-таки положительно киваю, принимая неожиданное приглашение напиться. Плевать, с кем. Я всё равно хотел скрасить этот вечер хорошим алкоголем. Так я познакомился с Пак Чимином. За первую встречу я узнал, что он учится не так уж и далеко от моего универа, а ещё он обрадовался тому, что мы сможем чаще видеться. Хотя первоначально это в мои планы не входило. Но я махнул на это рукой и посчитал, что новый друг с курса ведения бизнеса мне вполне не помешает. Ведь какие здесь могут быть минусы, верно?